Kitobni o'qish: «Есть ли жизнь после отбора»

Глава 1

Царившую в доме мастера Дейтора тишину разбивали лишь шумные вздохи Гамильтона да шорох туфелек тетушки Тарии. Она все никак не могла понять, отчего я решила жить здесь, ведь: «Немыслимо же постоянно находиться в этом склепе, леди Мина».

Вот и сейчас она принесла целую охапку цветов и спешила расставить вазы по всему дому, пока охранка не погнала ее вон. Последнему я никак не могла помешать: моя магия так и не вернулась. Потому и Тина с Мароном не смогли поселиться со мной. Только Гамильтону было вольготно: слишком уж тесно мы связаны!

На самом деле дом мастера Дейтора встретил меня как родную, хоть я и была уверена, что не смогу войти.

Но… Быть может, для таких, как я, потеря магии – норма? И именно поэтому проснулась вторая охранная линия, которая и выдворяет из дома всех, даже самых желанных гостей? Мы с Гамильтоном засекали: Тина может просидеть в гостях не больше сорока минут, Марон – только двадцать. И лишь тетушка Тария остается почти на два часа.

Ш-ш-шурх-х!

Вздрогнув, я чуть не уронила нитку с каменными цветами. Бросив украшение на стол, я покосилась на улицу. За окном бушевала сухая гроза, и… это пробуждало неприятные, болезненные воспоминания.

Наша сухая гроза сильно отличается от Иль-Доратанской. Там во всем виновата высокая температура и низкая влажность воздуха – это если верить магам погоды, конечно.

У нас же это Слезы Матерей-Мучениц, предвестник каскада прорывов. Взбесившиеся потоки магии сносят дождевые капли далеко в сторону. Так далеко, что где-то на востоке сейчас идет ливень без единой дождевой тучи!

«Интересно, что сейчас делают ребята? Слушают россказни новых знакомых или зачарованно смотрят в окно?» – пронеслось у меня в голове.

Хотя… Тина поселилась у целителей и леди Айрис, наша главная врачевательница пообещала ей столько практики, сколько та сможет в руках удержать. А Марон просился в отряд, и, пока я хватала ртом воздух, пытаясь найти правильные слова, дядька Митар отправил его в учебный лагерь. Ибо: «Граница и так завалена трупами, не добавляй себя к этой, бесспорно, славной компании».

– Ты долго будешь смотреть на них? – Когда нужно, тетушка может быть пугающе бесшумной.

Смахнув со стола шнурок с окаменевшими цветами, я повернулась к ней.

– Не долго. А ты мог бы предупредить меня.

Это я уже сказала Гамильтону, который развалился на прогибающейся под его весом софе. Софе, которую мне пришлось без магии затаскивать в рабочий кабинет мастера Дейтора. Вернее, теперь уже в мой рабочий кабинет.

– Подарок? – удивилась тетушка. – Ты крутишь его в руках последние несколько дней, а могла бы заплетать в косу. Красиво было бы.

Она поставила на стол принесенный поднос и принялась разливать чай. Гамильтон, узнав, что к чаю только чай, присоединяться к нам отказался. Я и сама не очень хотела, но… Почему бы и нет?

– Мне неприятно использовать его, – задвинув выдвижной ящичек, в который бросила украшение, я принудила себя улыбнуться, – это компенсация. И она немного горчит. М-м-м, превосходный букет.

Гамильтон душераздирающе зевнул и повернулся на другой бок. Софа подозрительно заскрипела, и я, представив, как тащу тот огромный диван из гостиной, поежилась. Пусть эта несчастная мебелюшка продержится до момента, пока ко мне не вернется магия!

– Вы не думаете, миледи, что у него были какие-то важные причины, чтобы убрать вас с Отбора?

Тетушка так и не определилась, обращаться ли ко мне как к баронессе или же как к девочке, выросшей на ее глазах. На людях она теперь величала меня исключительно «леди Мина», а вот наедине путалась.

Вот и сейчас, пододвинув неудобный массивный стул к рабочему столу, она то обращалась ко мне как раньше, то начинала величать меня «миледи».

– Я уверена, что они у него были, – спокойно сказала я. – Больше того, была как минимум одна причина: я не полноценная участница, а всего лишь часть традиции. Вот только он должен был сказать мне заранее. Предупредить.

Тетушка посмотрела на меня как на дурочку.

– Правитель должен был предупредить одну из крылатых невест?

– Нет, – я покачала головой, – Кристоф должен был предупредить Вильгельмину.

Гамильтон душераздирающе вздохнул, поерзал и, повторив свой театральный вздох, уменьшился в размерах.

«Кажется, софа все-таки поживет еще немного», – хмыкнула я про себя.

А тетушка, воспользовавшись тем, что освободилось немного места, тут же пересела и хитро на меня посмотрела:

– Значит, тебе не интересны последние новости?

За окном громыхнуло. Резко обернувшись, я увидела, как мимо пролетел чей-то головной убор с большим и ярким пером, а затем охранка зафиксировала ловчую сеть. Увы, что упало на мое подворье, уже никакими чарами назад не приманится.

– Отбор еще не закончился, – наконец проронила я. – Какие там могут быть новости? Рейтинг невест?

– Не закончился, – согласилась тетушка. – Да только жених остался только один.

Вздрогнув, я ошеломленно посмотрела на нее:

– Кто?!

– Бастард, Кристоф Ландеберт Рентийский добровольно сложил с себя полномочия. Чего замерла? Ты чаёк-то пей, а то остынет.

За окном вновь громыхнуло, но я не стала оборачиваться и смотреть, не принес ли ветер еще что-нибудь условно бесполезное.

– Он ведь сказал, что не отдаст страну, – прошептала я и подхватила чашку. – Как же так?

– А разве он отдал? – прищурилась тетушка Тария и пододвинула ко мне вазочку с печеньем. – Сложенные полномочия можно и поднять. А вот если Совет Крылатых откажет в доверии – это уже навсегда.

– Я ни разу не слышала о том, чтобы Правитель складывал полномочия, а после поднимал их назад, – призналась я.

– И я не слышала, – кивнула тетушка, – а вот супруг мой слышал. Точнее, изучал. Все-таки историю нашей страны мы толком и не изучаем.

– Потому что изучать нечего, – вздохнула, – учебников-то нет. Только старые мемуары, а там больше про интриги.

– И про то, кто кого и как, – фыркнул с софы Гамильтон. – Но про сложение полномочий я помню. А почему? А потому что это был тот же самый человек, который заложил основание самой первой магической школе. Даже не Академии, а именно школе. Тогда весь Песий Мир с интересом за вами наблюдал. Хотя я еще даже не спел тогда свою первую песню, поэтому не помню, чем дело кончилось.

– Первая школа была открыта в столице, на ее месте теперь наша Академия, – прошептала я. – Помню, что маги сильно сопротивлялись школе, им больше нравилась система единоличного наставничества.

– Конечно, нравилась, – фыркнула тетушка Тария, – когда на одного мастера до пятнадцати бесправных мажат, с которыми можно делать абсолютно все, что захочется. Доходило до того, что некоторые себе гарем собирали!

Я поежилась и лишний раз порадовалась, что с наставничеством покончено раз и навсегда! Хотя и сейчас находятся те, кто идут в личное ученичество, но законы нашей страны сильно урезали власть мастера над учеником.

– На наше счастье, – продолжила тетушка, – Правитель Сеартес прославился именно созданием первой школы и написанием первого колдовского учебника. А момент, где он отрекался от престола, постарались скрыть. Так что…

– Почему на счастье? – нахмурилась я. – Наоборот, это не очень-то хорошо. Как Кристоф вернет себе власть, если никто не…

– Ему бы не дали публично отречься, – тетушка перебила меня так же, как я ее. – Если бы об этом помнили, ему бы никто не позволил отречься публично, да еще и текст в текст с речью Сеартеса. Готова поспорить, что через неделю-вторую выйдет статья о Сеартесе и его учебнике. А там уж и до отречения дойдет.

– А отрекался он ради того, чтобы продавить Совет, – я пыталась выскрести из себя хоть что-то о Сеартесе.

Но все, что мне удалось вспомнить, – это поход в Маго-Механический Музей. Я тогда знатно повздорила на входе: Гамильтона не хотели пропускать. Ему пришлось встать во весь рост и грозно вопросить: «Кто тут против Песьего Мира?!» Только после этого нам позволили войти.

А за то время, что мы ругались, группа уже прослушала информацию о Сеартесе, так что я запомнила только стеклянный куб с парящим в нем учебником. Он рассыпался на части, но магия не только удерживала его от окончательного разрушения, но и позволяла полистать страницы. Тогда я заметила только то, что учебник архаичен, нелогичен и непонятен. Нет перехода от простого к сложному, нет четкого разделения по направлениям магии. Но для первого в мире учебника – очень достойно.

– И сработало это потому, что второй претендент на престол сидел на чихрановом жмыхе, – продолжала меж тем тетушка Тария, – и был тем, кого Совет сместил за утрату доверия.

Тут до меня и дошла вся красота задумки предка Кристофа.

– И Совет встал перед непростым выбором – вернуть власть Сеартесу и позволить ему основать школу либо же… Да не было у них на самом деле выбора. А сейчас, если что, они смогут короновать бастарда, а после убрать его так же через утрату доверия.

– Ну, про «сейчас» нам гадать бессмысленно, – тетушка взмахом руки подогрела мой остывший чай, – но история Сеартеса греет душу. Ох.

– Тетушка? – Я обеспокоенно подалась вперед.

– Мне пора, – она нервно оправила одежду, – дом давит. Когда же ты возьмешь его под контроль?

– Скоро, уже скоро.

Я никому не сказала о своем магическом бессилии. И о том, что в этот раз совсем не чувствую шевеления силы. И… И я не могу, просто не могу войти в свой замок. Хотя, имея поддержку людей и грамоту из столицы, могла бы занять место отца.

«Как же все не вовремя!»

И, будто вторя моим мыслям, за окном вновь знатно громыхнуло. Громыхнуло и посветлело – значит, тетушка спокойно доберется до дома. Значит, скоро я поведу свой отряд за крепостную стену. Без магии. Без особых запасов в амулетах. Без клинка, что сокрыт в Безвременье.

– Зато со мной, – зевнул Гамильтон, – и с клинком, который не закончил мастер Дейтор. Он уже может уничтожать тварей мертвого мира, ну а что красивостей нет… Они и ни к чему.

Глава

2

Я проснулась на рассвете. И это не было ни моим желанием, ни осознанным выбором. Из темных сонных глубин меня вырвала резкая боль и пришедший за ней холод. Холод, замерший на самых кончиках пальцев.

Резко сев, я принялась растирать ладони, согревать руки своим дыханием, но ничего не помогло.

– Рано, – вздохнул Гамильтон и потянулся, сбрасывая с себя сон. – Завтрак?

– У меня пальцы холодные, – потерянно сказала я.

– У меня нос. Или для человека это ненормально?

Он подошел ближе, обнюхал мои руки, лизнул, а после задумчиво произнес:

– По ощущениям – все как вчера.

Вздохнув, я ничего не ответила. Встала, набросила на себя халат и, туго затянув широкий пояс, побрела вниз, на кухню.

Затеплить малую печь, вскипятить чайник, собрать на стол – все это много времени не занимает. Как и поиски посуды – вон она вся, в навесных шкафах.

Вот только толстостенная глиняная чашка, хоть и прекрасно сохраняет напиток горячим, все равно не согревает мои руки.

Обратиться в дом исцеления? Немыслимо: еще не хватало, чтобы пошли слухи о моих проблемах. Только не сейчас. Только не тогда, когда камеристка леди Фоули-Штоттен-старшей только за это утро дважды прошла по границе охранки!

«Разберусь. Обязательно со всем разберусь», – успокоила я себя.

И, оставив бесполезный чай остывать на столе, направилась в подвал. Свой отряд мне собрать не удалось: не хватило времени. Когда начнутся беспорядочные разрывы и к нам полезут «добрые соседи», я возглавлю отряд дядьки Митара. Но! Возглавлю я его исключительно формально, что, однако же, не позволит мне остаться в стороне.

«Нужно что-то решить с замком, занять место отца не только полуреально, но и формально. А еще отладить старые торговые договоры – чтобы провиант поступал из пяти, а лучше шести источников. И начать собирать свой собственный отряд: окраинная баронесса не может вышивать у окна в ожидании благоприятных вестей. И все это нужно сделать одновременно и желательно позавчера».

В подвале стояли мои сундуки. Старые, привезенные из столицы, и мой девичий сундук. Тот самый, который и самой страшно открывать. Дядька Митар все-таки забрал его, хоть и не смог привезти в столицу. Зато позавчера его ребята доставили его сюда, в подвал.

Первое прикосновение к сундуку окончилось неудачей и маленькой ссадиной на указательном пальце. Тихо ругнувшись, я недобрым словом вспомнила себя-прошлую, которая, скатившись в позорную истерику, применила к сундуку все возможные чары. И он, и без того надёжно зачарованный, превратился в это чудовище.

Вторая попытка окончилась ссадиной на лбу: сундук подпрыгнул, я дернулась и…

– Да будь ты проклят, мерзавец!

Сундук открылся.

Точно! Я же тогда проклинала любовника леди Фоули-Штоттен – вот эта фраза, видимо, и закрепилась как пароль.

Опустошив сундук, я решительно захлопнула крышку, затем, положив на нее ладонь, властно произнесла:

– Да будь ты проклят, мерзавец.

Сундук издевательски дрогнул, но не открылся. Что ж, хорошо, что я вытащила из него вещи.

Первым делом я достала подаренные отцом серьги: в них хранился оч-чень неплохой заряд колдовской силы. Как и в колье, но оно было слишком вычурным, чтобы носить его просто так.

А затем чуть подрагивающими руками взяла увесистую кожаную сумку. Тоже подарок, но не от отца.

Сорок один наконечник для стрел из льдистой окраинной стали. Могло хватить на полноценный клинок, но мастер к тому моменту уже сильно ослаб. Сейчас, будучи взрослой, я понимаю: он знал, что умирает. Знал и все равно стремился позаботиться обо всех нас. Не будучи в силах создавать новые клинки, он сотворял арбалетные болты и наконечники для стрел. Снова и снова, до кровавого пота, до…

– Ни один не пропадет даром, – коротко выдохнула я. – Особенно сейчас.

Здесь, дома, можно легко забыть о том, что проклятый клинок обрел свободу. Но…

По спине скользнуло холодком: кто-то незнакомый переступил через охранную сеть.

– У нас гости, – рыкнул Гамильтон. – Судя по обилию кружева и оборок – леди Тарлиона Фоули-Штоттен-старшая.

Вот ведь… Нормальные люди еще спят!

«Так и верно, нормальные – спят. И никто не увидит, что она пришла к той, с которой клялась не разговаривать».

Зачерпнув силу из сережек, я чуть подправила охранку, чтобы леди Тарлиона не могла войти в дом, пока я сама не открою дверь.

Освежающие чары на лицо, волосы в простую косу. И вместо ночной рубашки и халата – тот самый наряд, который отныне заменит все мои платья. Тугой корсет, обтянутый фиолетовой кожей, черное шитье с опаловыми чешуйками. Кипенно-белая рубашка и узкие черные брюки. От корсета вниз спускается темно-фиолетовая ткань, она закрывает брючные пуговицы и тяжелыми складками расходится в стороны, достигая пола только за спиной.

Потянув за одну из чешуек, я открываю петельку для узкого и длинного фиала. Таких особенных чешуек – десять. Собственно, фиалов тоже десять.

Пристегнув к бедру узкий клинок, я столкнулась взглядом с Гамильтоном, и мой компаньон недоуменно уточнил:

– Ты с ней драться собираешься?

– Не в прямом смысле, мой хороший, не в прямом смысле.

«Однако же одежда, правильно и со смыслом подобранная, говорит о своем владельце едва ли не больше, чем он сам может сказать».

Но… Но, подходя к входным дверям, я искренне надеялась, что леди Тарлиона оскорбилась и ушла. Пожалуйста, пусть…

Нет. Сегодня леди Тарлиона забыла о своей привычке видеть унижение и оскорбление где ни попадя.

А жаль.

Распахнув дверь, я сухо произнесла:

– Ясного утра, миледи.

Леди Тарлиона неспешно обернулась ко мне и явно хотела выдать некую заготовленную реплику, но… Но что-то во мне заставило ее промолчать. С минуту она просто стояла и смотрела, смотрела, а после, криво улыбнувшись, выдохнула:

– Ты его полная копия.

– Благодарю, – сдержанно похвалила я. – Позвольте пригласить вас войти.

Не дожидаясь ее ответа, я прошла в дом. Минуя кухню, сразу в подобие гостиной: мастер не слишком-то любил светские условности. Потому и комната была обставлена с учетом его нежелания принимать «чужих» людей, потому как «свои» чай на кухне пьют.

– Разговаривать с матерью как с чужим человеком – этому тебя научили в столице? – спросила она с наигранным равнодушием.

Остановившись, я повернулась к ней и с искренним интересом спросила:

– Позволять любовнику издеваться над родной дочерью – этому тебя научили в столице? Если не ошибаюсь, мы учились в одной Академии, хоть и в разное время.

Медленно выдохнув, я продолжила куда спокойнее:

– Мы можем общаться, оставаясь в рамках формальной вежливости. Или же бросаться обвинениями. И мне, поверь, есть что предъявить как тебе, так и твоему любовнику.

– Ты…

– Ты, – не сдержавшись, я даже ткнула в ее сторону пальцем, – ты моя мать. Ты должна была защищать меня, любить меня, блюсти именно мои интересы. Тело отца сжечь не успели, а ты уже юбки задрала. Хотя если слухи не врут, то твои юбки гуляли на сторону и при жизни барона.

Вдох-выдох, и я, оставив ее за спиной, одним движением распахиваю двери. Леди Тарлиона вошла в темную гостиную следом за мной. Пройдя до центра комнаты, она принялась недоуменно осматриваться. Проследив за ее взглядом, я усмехнулась: могу представить, какие мысли бродят в ее голове. Светлый паркет, темные стены, такие же темные массивные шкафы, окно, зашторенное серо-зеленым бархатом. И низкий дубовый стол в окружении дубовых стульев.

– Это свечи? – Подойдя к столу, она коснулась фитиля одной из свечей, что, будучи разноразмерными, занимали практически всю столешницу.

– Да, – я, зачерпнув немного силы, махнула рукой, и комната осветилась теплым пламенем, – это Переговорная Гостиная. Здесь мастер Дейтор принимал заказчиков. И здесь же я буду принимать желающих со мной поговорить.

Выдвинув стул, я села и жестом предложила леди Тарлионе сделать то же самое.

– Твое место не здесь, – она осторожно уселась и опасливо покосилась на свечи, – ты знаешь, что живое пламя опасно?

– Не для меня, – коротко ответила я. – И да, я знаю, что мое место в замке, но мы обе помним, что занять кресло отца я смогу лишь после тридцати лет.

– Но это не значит, что ты не можешь жить дома.

– Вот мой дом. Уютный и безопасный. – Я развела руки, и пламя дрогнуло, заметалось, затанцевало, заставляя тени на стенах исказиться. – В этом доме нет лишних людей.

– В прошлом у нас были…

– В прошлом твой любовник воткнул мне в грудь нож и сбросил со стены, – я оборвала ее. – Ты это знаешь, я это знаю. И он это знает.

Леди Тарлиона вскинулась:

– Это не он!

Я же только устало отмахнулась:

– И Редзийское яблоко среди обычных тоже не он. Миледи, я не требую от вас отказаться от своего преступного любовника, отнюдь. Мне все давно понятно, и пусть это причиняет мне боль, но… Просто имейте совесть и не пытайтесь пролезть в мою семью. Я не считаю вас частью своего мира, и все, что вы можете сделать, – принять это.

– Он не мог, Вильгельмина, – она сверкнула глазами, – ты забыла, что ты клялась не причинять ему вреда?

– Помню, – я криво усмехнулась, – примерно в тот момент, как ты вынудила меня это сделать, умерли мои к тебе дочерние чувства.

Она же продолжила говорить так, будто я ничего не сказала:

– А после, но в тот же день, я взяла с него такую же клятву. Он боялся, что ты отомстишь ему за попытку отравления, и потому не осмелился поклясться первым. Я пыталась сохранить свою семью! Может, способ был не лучший, но…

Она продолжала что-то говорить, а я изо всех сил удерживала на лице гримасу вежливого внимания. В голове же бился один-единственный вопрос: неужели она говорит правду?

Взяв себя в руки, я обратилась к ней:

– Допустим, что я вам поверю, леди Тарлиона, и не он ранил меня, а после столкнул со стены. Однако вы любите человека, который пытался отравить вашу дочь. Вы живете с человеком, который, вместе со своей дочуркой, превратил мою жизнь в кошмар.

– Ты тоже была хороша, – сощурилась она.

– Я была в своем доме и своем праве, – отрезала я. – Как вы простили ему Редзийское яблоко?

– У него был куплен антидот, – она отвела глаза, – нельзя ненавидеть человека за то, что он дурак. Он хотел спасти тебя, чтобы быть героем в твоих глазах.

Я хмыкнула:

– Это похоже на правду. Умом твой любовник не блещет, как, впрочем, и его дочь. Но…

– Пойми, нам сейчас тяжело! Целое баронство презирает меня, моего мужчину и нашу дочь!

Нашу дочь? Меня будто одарили полновесной пощечиной, и я, понизив голос, ошеломленно произнесла:

– Стесняюсь спросить, каким образом его дочь стала твоей?

– Я приняла ее в семью по праву духовного родства.

Меня опалило жаром:

– И теперь ты хочешь, чтобы я признала ее Фоули-Штоттен? Ведь она наверняка получила лишь твою прежнюю, девичью фамилию?

– Вильгельмина…

– Никогда. Это окончательный вариант, который не обсуждается. И обсуждаться не будет. Точно так же мы не будем жить на одной территории.

– В замке закрылись практически все комнаты, – она сверкнула глазами, – слуги ушли, повара ушли. В замке не осталось никого!

– Но вы-то там есть. – Я подмигнула ей, позабавленная уходом людей. – Крыша над головой у вас есть. Что уже гораздо больше того, что было у меня прошлым летом.

– Доход баронства уходит на банковские счета, снять с которых я могу не больше трех золотых в месяц, – она подалась вперед, – как на это жить?!

Выдохшись, она откинулась на спинку стула и замолчала. Я же, встав, подошла к окну. Раздернула шторы и прислонилась лбом к стеклу.

Пальцы сводило от внутреннего холода, но сейчас меня это совсем не волновало.

Есть ли правда в словах Тарлионы? И есть ли мне дело до этой правды?

«Есть, – пришло внезапное осознание. – Если она говорит правду, то где-то ходит тот, кто пытался меня убить».

– Мне нужны доказательства, – произнесла я и поразилась тому, как безжизненно это прозвучало.

– Он дал клятву…

Повернувшись к ней, я усмехнулась:

– Может, и дал. Вопрос в том – когда. Митар допросит его, и если Митар подтвердит невиновность, тогда и поговорим о том, на что вам жить. И как жить.

– Ты просто должна вернуться домой…

– Нет, – оборвала ее я. – Даже если допустить, что не твой любовник столкнул меня, раненую, со стены, то остальных моментов достаточно, чтобы не желать вас видеть.

– И что тогда?

– Я займу место отца раньше времени, – сложив руки на груди, я склонила голову к левому плечу, – ты, твой любовник и ваша дочь – единственные, кто могут написать об этом в столицу. Других предателей в моем баронстве нет.

– Вильгельмина!

– Затем я назначу тебе ежемесячные выплаты, выделю дом. До моих тридцати лет никто вас отсюда не выпустит.

И вся суть леди Тарлионы проявилась в единственном вопросе:

– Сколько?

– Девять золотых плюс дом на пять комнат.

– Мало.

– Я могу и до тридцати подождать, – усмехнулась я.

– Десять золотых, дом на пять комнат, прислуга и…

– Шесть золотых и дом за пределом крепостных стен, – холодно отозвалась я.

– Что? Я… Я поняла, – леди Тарлиона грациозно поднялась, – я все поняла.

– И?

– Мне надо подумать.

– Думай, – согласилась я. – Думать – оно полезно. Очень.

Она вышла, а я, вновь повернувшись к окну, прикрыла глаза. Как чудесно начался день. Может, лучше пойти обратно в постель и проспать до следующего утра?

За спиной раздался долгий вздох, и я, не оборачиваясь, шепнула:

– Спасибо, что не вмешался.

– Я был готов, но ты справилась сама. – Гамильтон подошел ко мне и сел рядом, привалившись к моей ноге. – Она согласится.

– Не сомневаюсь.

Погасив свечи, я поднялась наверх. В кабинет. После разговора с леди Тарлионой хотелось умыться. И что-нибудь разбить. Или кого-нибудь проклясть.

«Я знаю, что это был он», – пронеслась в голове отчаянная мысль.

Дернув ящик стола, я хотела вытащить бумагу и наткнулась на низку окаменевших цветов. Потускневших, как будто припорошенных серой пылью.

– Они умирают без контакта с хозяином. – Гамильтон тенью вошел в кабинет и запрыгнул на жалобно скрипнувшую софу.

– Их хозяин далеко, – хмуро произнесла я.

Но все же протянула руку и взяла украшение. В этот же момент по нервам ударило прошлым – воспоминание предстало перед глазами так, будто я проживаю это вновь!

– Что это?

– Они хранят в себе момент отделения от материнского древа, – Гамильтон шумно вздохнул, – тем и ценны.

– И так будет каждый раз?

– Нет. Посмотри, одного цветка не стало. Сосчитай их – вот столько раз ты сможешь заново пережить тот момент. Он хоть того стоил?

Подняв руку, я коснулась пальцами губ. Как странно.

– Какая-то нелепость. Зачем все это, если…

В груди пекло и горело так, что даже привычный холод, сковывавший тело, отступал.

– Зачем? – По щеке скатилась слеза.

– Если бы я знал, – вздохнул Гамильтон. – У тебя пальцы посинели. Ногти, в смысле.

Я бросила взгляд на свои руки и невесело хмыкнула: и правда посинели. Теперь я еще больше похожа на отца, ведь его ногти тоже были покрыты синими разводами. По меньшей мере в момент огненного погребения.

– Надеюсь, это не слишком тревожный признак, – выдохнула я и в итоге. – Потому что нет сил испугаться.

А нитку с каменными цветами я все же вплела в косу. Просто так. Просто… Просто пусть будет под рукой. Это совершенно не значит, что я жду его.

Повернувшись к окну, я бросила тоскливый взгляд на улицу, залитую рассветными лучами, и с легкой грустью произнесла:

– Нас ждут дела.

И в первую очередь надо навестить Митара. Если избранник леди Тарлионы не пытался меня убить, значит, у меня есть умный и хитрый враг. Но кто может желать мне смерти? Получить баронство невозможно: наследников, кроме меня, нет. А значит, если линия Фоули-Штоттен прервется, то баронство уйдет под руку Правителя. И уже он будет решать, кто станет следующим хозяином. А тут стоит учитывать, что от такого счастья столичные лордики будут открещиваться и отмахиваться. Из местных же никого не назначат: старые традиции это недвусмысленно запрещают. А они, традиции, давно возведены в ранг закона.

Значит, кому-то мешаю именно я. А мое главное прегрешение – неумные шалости в Академии Магии. За это проклинают, вызывают на дуэль, жалобы пишут, в конце концов! А не втыкают нож под ребра, да еще и принимая чужой облик.

– Оставь пока эту мысль, – посоветовал Гамильтон. – И, думаю, стоит вновь пригласить Ауэтари в этот мир.

– После смерти отца она не хотела когда-либо возвращаться, – мягко напомнила я.

– Время скорби прошло. – Гамильтон соскочил на пол. – Острая боль смягчилась и стала верной спутницей. Я не отпустил тех, с кем шел раньше. Мне будет трудно пережить тебя, Мина. Но… Я бы из шкуры вылез, чтобы быть рядом с твоим щенком. Напиши ей письмо, а я вызову мелкоту.

– Я не знаю, что писать.

– Правду. И в самых изысканных выражениях. Эта старая су… Эта почтенная самка – ярая сторонница манерных манер в самом худшем их проявлении.

Письмо я писала долго. Зачеркивала, перечеркивала, рвала и мяла бумагу. Все, что выходило из-под пера, было мертвым и бессмысленным. В итоге в Псовий Мир отправилась записка на огрызке пергамента.

«Мне плохо. Вернитесь, если можете. Вильгельмина Фоули-Штоттен».

– Теперь она точно придет, – оскалился Гамильтон, – хотя бы ради того, чтобы напомнить тебе о необходимости приветствия. К Митару?

– К нему, – кивнула я. – Потом навестим Тину и Марона, а после вернемся в дом. Я чувствую, что должна находиться здесь как можно больше времени.