Kitobni o'qish: «Я садовником родился»

Наталья Андреева

Shrift:

БЕСТСЕЛЛЕРЫ НАТАЛЬИ АНДРЕЕВОЙ

Серия «Эра Стрельца»

Эра Стрельца

Ничего личного

– Автора!

Я садовником родился

Ангард!

За миг до полуночи (Принц Эдип)

Черная кошка в темной комнате

Достаточно одной таблетки

Москва не принимает

Айсберг под сердцем

Седьмое море

Не на шутку рассердился

Алексей Леонидов проснулся в это утро со светлым чувством в душе: выходной. Сладко потянулся, глянул в окно, отметил грозные ряды туч, выстраивающихся для парадного марша под аккомпанемент свистящего ледяного ветра, и натянул до самого носа одеяло. Удовлетворенно вздохнул и прислушался. Раздался плач маленькой дочки. Потом девятилетний Сережа плюхнулся рядом с отцом на диван и стал расставлять на шахматной доске крохотные фигурки, утяжеленные магнитами:

– Сыграем?

И, усевшись поудобнее, сделал первый ход.

Леонидов рассеянно передвинул в ответ черную пешку. Жена Александра мелькнула в комнате, перебросила мужнины джинсы с пола на кресло, швырнула в отца семейства грязным носком, мол, трудно, что ли, в ванную отнести, взяла чистые детские колготки с гладильной доски и походя обронила:

– Один в тренировочных штанах на чистое белье лезет, другой вообще не знает, где у него лежат эти самые штаны.

– Где? – лениво спросил Леонидов и зевнул: выходной.

– Я вам всем не нянька. У меня маленький ребенок голодный, – и Александра исчезла, а плач девочки вскоре затих. «Где ты, любовь?» – подумал Леонидов и подмигнул Сережке: мама сердится, бывает.

Потом отец семейства нехотя поднялся, нашел все-таки спортивные штаны под ворохом женских и детских тряпок и побрел на кухню за утренней чашкой кофе. Маленькая Ксюша приоткрыла рот при виде папы, который был в ее жизни явлением редким: уходил, когда она еще спала, приходил, когда уже спала. Александра воспользовалась моментом и сунула девочке в рот полную ложку каши. Ксюша задумчиво сглотнула.

– У-тю-тю, – сказал ей Леонидов, пальцами левой руки сделав козу. И девочка совершенно неожиданно заревела.

«Выходной», – грустно подумал Леонидов.

– Ребенок совсем не знает папу, – констатировала Александра, успокаивая плачущую дочку.

– Я работаю, – заметил он.

– Но сегодня у тебя выходной, – внимательно посмотрела на него жена.

– И что? – сразу насторожился Алексей.

– Пойди, погуляй с ребенком.

– С одним? – уточнил он.

– Леша, будь человеком! У тебя работа, но и я тоже устаю. За Ксюшкой нужен глаз да глаз, она всякую чепуху в рот тащит и забирается на все, на что только можно забраться. Вчера (представляешь!) выдвинула лесенкой ящики платяного шкафа и по ним добралась до самого верха!

– Скалолазка ты моя, – умилился Леонидов, с гордостью посмотрев на дочку. – Умница.

– Вот и пойди, покатай эту умницу в коляске вокруг дома. А я пока сделаю в доме уборку, и, может быть, успею сходить в магазин. Одна.

Выволакивая через полчаса из подъезда прогулочную коляску, Алексей на этот раз тоскливо подумал: «Выходной». А это значит, надо выполнять свои отцовские обязанности. Погода на улице к прогулкам не слишком-то располагала. В самом начале февраля, когда вовсю положено трещать морозам, вдруг все растаяло, и с крыш посыпалась такая звонкая капель, какая бывает только в марте. Но это был не март, а все еще февраль, и ветер дул такой холодный и сильный, что Леонидов застегнул куртку до самого верха и пожалел, что надел под нее лишь тонкий свитерок. Коляску с девочкой Алексей развернул против ветра и поволок за собой, продвигаясь вперед медленными шагами.

«Сейчас хорошо дома, перед телевизором, с бутылкой пива и тарелкой наваристого домашнего борща. Ах! – невольно вздохнул он. – И поспать бы днем пару часиков тоже хорошо. Но, с другой стороны, Сашку тоже можно понять. Двое детей, один учится во втором классе, девчонке только год и три месяца. Мужа целыми днями нет дома. Коммерческий директор крупной фирмы, тут уж ничего не поделаешь. Жена, конечно, все понимает, но устала. Чувствуется, что она устала. И еще погода эта ужасная! Бр-р-р!» – Леонидов поежился и нагнулся к дочке, поправить сбившуюся шапочку.

В это время проехавшая мимо машина окатила его грязной жижей из растаявшего снега. Леонидов успел только коляску собой прикрыть. Но разозлился он здорово. Поэтому когда красный «Опель Вектра» затормозил у соседнего подъезда, Леонидов решительно толкнул коляску туда. Шофер «Опеля» долго пристраивал на руль противоугонный «костыль», и Алексей успел.

– Эй, мужик! – негромко окликнул он, едва сдерживая ярость.

Тот обернулся. Алексей даже рот открыл от удивления. «Колоритная личность!» – подумал он. Его обидчик был наголо обрит, но с черной бородкой-клинышком, похожей на жирную кляксу, без шапки, в расстегнутом драповом пальто песочного цвета, из-под которого виднелись пестрая шелковая рубашка и толстая витая золотая цепь на голой шее. Но главное это его руки. Ухоженные, в причудливых кольцах с огромными полудрагоценными камнями вперемежку с тонкими серебряными колечками, отполированные ногти с маникюром.

– Да, мужик! – озадаченно выдохнул Леонидов.

И вдруг услышал:

– Леха! Леонидов! Ты, что ли?

«Где бы я мог его видеть?» – подумал Алексей. И пожал плечами:

– Извините, – забыв, что сам хотел потребовать от мужика извинений.

– Да ты как здесь? Не узнаешь? Эх ты, не узнаешь! А как я тебя в десятом классе сделал на последней стометровке? На городских соревнованиях, а? Помнишь?

Обидных поражений Леонидов никогда не забывал. Он бежал тогда первым и до сих пор не мог сообразить, как его сумел догнать неожиданно выскочивший из-за спины Колька Лейкин. Никогда не был ему серьезным соперником, а тут вдруг прорезало. Что ж, у каждого в жизни бывает звездный час.

– Лейкин? Ты, что ли? – Леонидов с сомнением посмотрел на обритую голову бывшего одноклассника. Колоритный образ. И весьма. Неужели бандитом «работает»? Лейкин?!

– Я. Как жизнь? – подмигнул тот.

– Нормально.

– Здорово ты располнел! С трудом признал.

– Да и ты, знаешь, изменился. Слушай, а у тебя все в порядке? – не выдержал Леонидов, внимательно рассматривая Колькин маникюр.

– Чего? – удивился тот. – Ах, руки. Привычка. Я же по образованию флорист.

– Кто?!

– Флорист. Это которые букеты составляют. Руки все время на виду. Вот и хожу раз в неделю к мастеру по маникюру. Не составлять же композицию из нежных, прекрасных цветов, имея обломанные ногти, а под ними грязь?

– И на букетиках ты так… – Леонидов хотел сказать «разбогател», но только кивнул на дорогую машину. Но Лейкин понял:

– Не. Я сам этим редко уже занимаюсь. У меня фирма. Цветами торгую. Несколько павильонов по Москве.

– А сюда какими судьбами?

– Продавщица у меня приболела. Вот, заехал узнать, когда на работу выйдет, фруктов привез, – Лейкин слегка тряхнул полиэтиленовым пакетом с ярким рисунком, который держал в руке: – Витамины.

– У нее телефона, что ли, нет? – удивился Алексей.

– Почему нет? Есть. Просто я привык заботиться о своих девочках. Слушай, а ты-то сам как, а? Я наших редко вижу. Слышал, ты в ментовке работаешь? Опером? И до какого чина дослужился?

– Ушел, – коротко сказал Леонидов. – Два года, как ушел.

– И где теперь?

– Так, – Алексей неопределенно махнул рукой.

Последнее время он привык высказываться о своей должности осторожно. Потому что многие понимали выгодность знакомства с ним и начинали откровенно навязываться. Так можно было и всех друзей растерять, поэтому Леонидов предпочитал о своей работе помалкивать.

– Проблемы, да? – огорчился Лейкин. – Слушай, я тебе телефончик оставлю, ты позвони. Если денег надо, или с работой помочь. Позвони, а?

Леонидов с удивлением взял его визитку. Вот оно, оказывается, как! Не все богатые люди опасаются навязчивости старых знакомых. Он уже хотел рассказать Лейкину и о своей работе, но тот зябко передернул плечами в своем тонком драповом пальто:

– Погода-то, а? Гадость. Пойду. – И нагнулся к девочке: – Твоя? Ох ты, какая незабудочка! Глазки-то, а?

У Ксюши и в самом деле были яркие голубые глаза.

– А ты? Женат? – спросил Алексей.

Лейкин замялся и отрицательно покачал головой. Они потоптались друг против друга еще несколько минут. В сущности, разговор между двумя бывшими одноклассниками иссякает быстро. «Как ты? Где? Как жена? Дети? Кого из наших видишь?» И все. Дальше уже «пока-пока» и по разным подъездам.

Когда за Лейкиным закрылась тяжелая дверь, Алексей с досадой на себя пожал плечами. Пустая, ни к чему не обязывающая встреча. Но отчего-то неприятно. Он, Леонидов, был не на высоте. Определенно не на высоте. И, машинально запихнув лейкинскую визитку в карман куртки, Алексей нагнулся и стал стряхивать с брюк капли грязной воды. От Сашки опять попадет! Скажет: изгваздался.

… все цветы мне надоели

Мать всегда ассоциировалась у него с цветком, но никогда с розой. Хотя она часами бродила в саду среди этих самых роз, и что такое мульчирование, прищипка, удобрение и подкормка, он понял раньше, чем начал складывать из слогов слова. Он никак не мог догадаться, какой цветок она ему напоминает? Почерневшая от горя, увядшая настолько, что засохшие лепестки ее глаз потеряли свой первоначальный цвет, а стройный стебель тела словно надломился, и головка цветка поникла навеки.

Какой она была, когда еще цвела и чувствовала себя нужной и любимой? Нет, он этого не помнил. Отец ушел к другой женщине, когда ему было четыре года. Мать переживала страшно. Он не переносил вида сорванных цветов с того самого дня, как она почувствовала себя мертвой. Все время казалось, что еще немного, и мать умрет по-настоящему. Он целыми днями цеплялся за ее юбку и таскался за ней повсюду: на улицу, где мать перестала пугаться огромных страшных машин, и буквально лезла под колеса, на последний этаж дома, где увядшая женщина стояла подолгу и смотрела вниз из окна, в аптеку, где просила какие-то лекарства. Он не знал, что это за лекарства, чувствовал только, что страшные. И еще крепче цеплялся за ее юбку: не отпускать, ни за что не отпускать!

– Колокольчик ты мой! – всхлипывала мать, заметив его. – Колокольчик! Что ж ты за мной все время ходишь? Отпусти ты меня!

Он не отпустил, зато мать осталась жива. И с головой ушла в любимую работу: мульчирование, прищипка, подкормка. Потом, ранним утром, пока он еще спал, аккуратно среза́ла полураспустившиеся розы и везла их на рынок. А он, так и не выучивший впоследствии ни одного иностранного языка, бродил среди осиротевших розовых кустов и бормотал, словно заклинание, с детства ставшее родным: Аламо, Супер Стар, Парфюм де ла Неж, Крейслер Империал, Бель Анж… Слава богу, что он не видел их мертвыми, только исчезнувшими навеки! Милые, чудесные красавицы! У Бель Анж нежно-розовые цветки… С ума сойти!

Он чувствовал, что мать не любит их так же сильно. Иначе в вазах они выглядели бы совсем по-другому. Не одинокими, а в зеленом бархате декоративных листьев и трав, украшенные бриллиантами мелких белоснежных хризантем или гипсофилой. А не то разноцветными полудрагоценными камнями других садовых цветов. Он с раннего детства грезил об этих флористических композициях, но начать сразу с роз не рискнул. Пошел за деревню, насобирал горсть странной травы – кукушкиных слезок. Крохотные сердечки, дрожащие во множестве на тонких волосках-стебельках. И воткнул в них несколько цветков полевой гвоздики. Рваные темно-розовые лепестки сплелись с крохотными сердечками. Он принес букет домой, поставил в глиняную вазу и назвал его «Нежность».

Но нежность вскоре прошла. Когда он стал совсем взрослым и пережил главную в жизни трагедию, то понял, что лучше, чем эти букеты, ничего делать не умеет, а жить чем-то надо. Какой бесполезный теперь дар! И, по-прежнему натыкаясь повсюду на цветы, он потихоньку начал их ненавидеть. Надоели. Все, кроме…

Глава 1
Лилия

1

У большинства людей по понедельникам резко портится настроение. Новую неделю начинать всегда тяжело, особенно если дал себе слово, что именно с ее первого дня начнешь новую жизнь. Слово себе Алексей каждый раз давал только одно: с понедельника начать делать зарядку. Вот уже год, как он забросил это дело совсем, и уже не только по скептическим взглядам жены понимал, что сильно поправился. Былая легкость движений исчезла, а вместо нее стало частенько покалывать в правом боку.

Накануне Леонидов зашел в спортивный магазин и купил синие атласные трусы с тремя белыми полосками по боковым швам.

– Вы уверены в размере? Мерить нельзя, – предупредила продавщица.

– Уверен, – буркнул Леонидов и втянул живот.

Он решил, что если завтра утром встанет и, надев эти шикарные трусы, расправит перед зеркалом плечи, то остальное придет само собой.

Встать-то он встал, и трусы надел, и плечи расправил, и даже попытался нагнуться, но руками до пола не достал. «Как быстро, однако, теряем мы былую легкость!» – с грустью подумал он, потерев ноющую поясницу. Потом лег на пол и попытался отжаться. После пяти раз понял, что лежать значительно легче. И приятнее. И, вообще, на улице пасмурно, в окно дует и обстановка явно не располагает. К тому же, Александра заглянула в большую комнату, где мучился муж, с вопросом:

– А чего это ты делаешь?

– Грязь с паласа собираю. Вот. – Леонидов со скрипом поднялся и торжественно вложил в ее ладонь белое перышко, которое рассматривал перед этим, прикидывая, стоит ли отжаться в шестой раз. – Пылесосить надо чаще.

– Надо чаще вспоминать о том, что ты толстый, – Александра дунула на перышко, и оно залетело мужу в рот, открытый для гневных ответных слов. Алексей сплюнул перышко обратно на палас и сказал вслед уходящей на кухню жене:

– Вот увидишь: со следующего понедельника я точно начну делать зарядку!

– Свежо предание! – откликнулась супруга. И, обернувшись, подмигнула: – Но верится с трудом.

– Литератор, – хмыкнул Алексей и с огромным облегчением снял свои замечательные синие трусы. До следующего понедельника.

…Он уехал с работы поздно. Даже позже, чем обычно, не в десять вечера, а в половине двенадцатого. День промелькнул словно один миг. В десять, как обычно, позвонила жена и спросила:

– Леша, ну ты едешь? Ужин греть?

– Да. Еду. Греть, – ответил он, заранее зная, что через полчаса она позвонит еще раз с этим же вопросом. Своеобразный ритуал. После третьего раза он обычно выбирался из осточертевшего офиса и шел к своей машине.

Добираться до дома ему было с полчаса, не больше. Но Леонидов с некоторых пор оставлял машину на платной стоянке. Осенью из его «Пассата» сперли магнитолу с колонками. Кто-то ловко расправился с сигнализацией и очень аккуратно вскрыл машину. Даже стекло оказалось не разбито. Леонидов спохватился, только увидев пустое отверстие там, где раньше был «Panasonic». И оставлять машину возле дома и дальше не рискнул.

Вот и пришлось теперь после получаса езды в теплой машине идти пешком еще минут двадцать с платной стоянки до дома. Можно было, конечно, подождать автобус, но, вспомнив свое отражение в зеркале в синих атласных трусах, Алексей тяжело вздохнул, и до самого верха застегнул молнию куртки. Ведь была же у него когда-то сила воли!

…Этих людей, сгруппировавшихся между своим подъездом и соседним, Алексей воспринял поначалу лишь как досадное препятствие. Он замерз как собака, пока шел, а эти деятели дорогу перегородили! Ночь на дворе, а возле дома родного целая толпа! Две милицейские машины, «Скорая помощь», его, Леонидова, бывшие «Жигули»… Год отъездил, еще бы не узнать! «Жигули»! Он же их Сереге Барышеву продал этим летом, когда купил свой четырехлетний «Пассат»! Можно сказать, практически подарил. По старой дружбе.

Почти двухметрового Серегу Барышева было труднее не заметить, чем заметить. Дамочка, к которой он нагнулся, пытаясь расслышать ее сбивчивую речь, выглядела словно растерявшаяся школьница. «Мы любили дядю Степу за такую высоту…» – невольно вспомнил Алексей и усмехнулся. Нет, дамочка Барышеву готова сейчас не в любви признаться, а сковородкой его по голове треснуть. Если достанет, конечно. Ведь полпервого ночи! Дамочке, бедняжке, небось спать сейчас охота. Как и ему, Леонидову.

Алексей зевнул и громко крикнул:

– Барышев! Серега!

Тот легким движением руки смахнул с дороги дамочку и кинулся к другу:

– Леха! Привет, коммерческий! Я думал, ты уже спишь! Вот, стою и раздумываю: подняться к тебе или нет? С одной стороны, Александра с Ксюшкой небось давно спать улеглись, а с другой…

– А что с другой? – насторожился Алексей.

– А с другой – вот, – Серега кивнул куда-то в сторону, и Леонидов заметил, наконец, голые женские ноги в луже с водой, а рядом яркий целлофановый пакет в желтых подсолнухах. Лицо и плечи лежащей на асфальте женщины широкой спиной загораживал эксперт. Леонидов сообразил наконец, что у его подъезда работает опергруппа.

– Труп? – спросил он и, не удержавшись, заглянул за спину эксперту. Как всегда, сработало любопытство профессионала. Сколько он в милиции-то отработал! Тем более что Алексей опытным взглядом сразу оценил необычность этого дела.

Женщина лежала на тротуаре и была целиком одета, только ботинки и носки с нее сняты, и голые синие ноги будто нарочно опущены в лужу с водой. Шрамы на ее лице и шее Алексея крайне удивили.

– Никогда еще такого не видел! Ясно, что не бритва, но и не нож, это уж точно. Раны какие-то странные. Такое ощущение, что лезвие было тупым. И почти в миллиметр шириной, а? Он ее не резал. Бил, что ли, с размаху?

– Давил, – поднял голову эксперт. – На последней стадии прижал к земле и этим металлическим предметом давил на шею до тех пор, пока жертва не перестала дышать. А вы, молодой человек, собственно, кто?

– Я здесь живу, – ответил Алексей.

– Свидетель? – тут же обернулся мужик в штатском, в котором Леонидов опытным глазом мгновенно вычислил старшего группы. Барышев тут на подхвате, это уж точно. И вообще, как он здесь оказался? Леонидов отвел друга в сторонку.

– Серега, а ты как здесь?

– Работаю.

– Не понял. Что значит работаешь?

– Леха, ты о чем-нибудь или о ком-нибудь еще помнишь, кроме своей фирмы? Я же тебе перед Новым годом звонил, сказал, что иду на работу в милицию. Опером.

– Да. Было. Теперь вспомнил. Но зачем? Тебе же в охране неплохо платили.

– Квартиру обещали, – хмуро сказал Барышев. – Сколько можно по частным хатам кочевать?

– Квартиру?! И ты поверил? Не смеши.

– Надо кому-то верить. А насчет денег… Так меня жена теперь содержит. – Алексею показалось, что Серега горько усмехнулся. – Ты же сам ее недавно директором филиала назначил. Ее целыми днями дома нет, и меня теперь не будет. Это называется современный брак: любовь по сотовому телефону и дети через Интернет. Чужие, на картинках. Смотри и радуйся.

– Да я как лучше хотел! Хочешь опером работать, работай, но почему именно в этом районе?

– Может, к тебе поближе захотелось быть?

– Так. Ладно. Я все понял, только мне домой пора. Сашка ждет.

– А может, глянешь? – Барышев кивнул на мертвое тело. – Кроме странных ран ничего больше не настораживает?

– Не хочу. Я ничего этого больше для себя не хочу! Ты понял? Если собираете показания со всех жильцов дома, то так и запиши: я только что с работы, можешь позвонить и проверить. Алиби у меня железное, жена из дома вообще так поздно никогда не выходит. У нас двое детей, если ты еще не забыл. Живых, не виртуальных. Так что свидетели мы никакие. Ничего не видели, ничего не знаем. Еще вопросы есть?

– С каких пор вы стали таким, Алексей Алексеевич?

– С тех самых.

– Ты же был лучшим. Да что там лучшим! Ты был человеком. Я-то с тобой без колебаний когда-то на чужую дачу полез! Когда тебе было нужно.

– Черт с тобой, – Леонидов снова приблизился к трупу. – Подвиньтесь, мужики.

– А вам чего, свидетель? – ощерился старший.

– Капитан? Майор?

– Капитан Степанов. Кирилл Семенович.

– Леонидов. Алексей Алексеевич. – И пока озадаченный капитан туго соображал, что перед ним за чин, Леонидов внимательно оглядел место происшествия. – Не похоже, что ее изнасиловали. И на ограбление не похоже. Сумочка на месте, пакет рядом валяется. А ботинки? Неужели он ботинки с собой унес?

– Вон они лежат, – качнул головой эксперт. – Снял и в сторону отбросил.

– Ну, что скажешь, Леха? – напряженно спросил Барышев.

– Ничего не скажу. Тухлое дело. Не изнасилование, не ограбление. А раны такие, что на маньяка тянет. Зачем он ее бил перед тем, как удушить? Или после? И что в пакете? Смотрели?

– Смотрели. Пол-литровый пакет кефира, 0,5 %, один йогурт, пара сдобных булочек и туфли.

– Туфли? Зимой? Покажи.

Барышев аккуратно вытащил из пакета с подсолнухами черную туфлю на невысоком удобном каблучке, показал. Алексей удивленно пожал плечами, покосившись на голую ногу убитой:

– Да. Туфля-то размера тридцать девятого. А у этой ножка маленькая. Как у Золушки. И не в подарок маме купила, туфля-то старая, стоптанная. Набойки совсем отесались. Чепуха какая-то. Хочешь, Серега, чаю?

– Чаю?! Тут еще работать и работать!

– А мне завтра работать. У нас с тобой, Барышев, графики теперь разные.

– Жаль. Ну что ж, давай. Извините, гражданин, что задержали. – Серега козырнул, издевательски приложив руку к своей черной кожаной кепке.

– Клоун. – Леонидов решительно направился к своему подъезду и вдруг, обернувшись, спросил: – А долго она кричала?

– Не знаю, долго или недолго, но громко, факт. Видишь, сколько народу из дома выбежало? Но, сам понимаешь, пока решали, бежать – не бежать, пока оделись, пока спустились… Словом, скрыться он успел. И никто конкретно описать убийцу не может.

– Странно. Очень все это странно.

И, отвернувшись от оперативников, чтобы окончательно уйти, Алексей услышал, как капитан Степанов спросил Серегу Барышева:

– А кто это был? Что за сноб?

– Да так. Приятель.

Приятель!!!

…Злость на Барышева клокотала в Алексее долго, он даже уснуть сразу не смог. Нет, вы слышали? Приятель! Что он для Сереги не сделал? Небось, когда устраивался на работу именно в это отделение милиции, всерьез рассчитывал на помощь друга. Его, Леонидовским, умом сделать карьеру. Нет уж, дудки. Был когда-то оперуполномоченный Алексей Леонидов, да весь вышел. У него теперь фирма. А пионерский задор, он в определенном возрасте хорош. В пионерском. Жаль, что Барышев этого еще не понял.

Утром за завтраком жена спросила:

– Ты чего такой хмурый? И почему вчера так задержался? До глубокой ночи?

– Да так. – И Алексей не удержался: – Барышева встретил.

– Сережу? Где?

– Возле дома. Представляешь, он теперь опером работает!

– Я знаю, – спокойно сказала жена.

– Знаешь? А почему мы с тобой это не обсуждали?

– Потому что мы последнее время вообще с тобой ничего не обсуждаем. Давно хотела тебя спросить…

– Ну-ну, договаривай.

– Ты торопишься. Как всегда. Потом как-нибудь… Так что Барышев?

– Вчера возле нашего дома женщину убили.

– Да ты что?! – охнула Саша. – А я еще подумала: кто же это так кричит? Ужас какой! Убили женщину! Просто кошмар!

– Ты в окно выглядывала?

– Я? Да, выглядывала, когда услышала крик. Но спускаться не стала. У меня же Ксюшка на руках!

– Ты его видела?

– Темно, высоко. Но что-то видела.

– Барышев вчера по квартирам ходил. Свидетелей опрашивал.

– А почему к нам не зашел?

Алексей промолчал, и, оставив недопитым кофе, поднялся из-за стола.

– Почему к нам не зашел? – настойчиво переспросила жена.

– Потому. Все, я пошел. Пока. До вечера.

– Леша!

– Ну что еще?

– Я тебя не узнаю.

– Все меня последнее время не узнают! – Ксюша выползла на папин крик из своей комнаты и громко заревела. Жена кинулась к ней, а Леонидов повторил уже злым шепотом: – Все меня последнее время не узнают! То я толстый стал, то уже не человек! А я просто работаю! Понятно вам всем? Работаю!!!

И, схватив с вешалки куртку, он пулей выскочил за дверь.

… все цветы мне надоели

Лилия испокон веков означала чистоту и непорочность. Непорочность помыслов и дел. Может быть, попробовать с лилией? Раз она с таким отвращением отвергала и розу, и маргаритку. А что плохого может быть в розе? Во все времена и у всех народов роза означала только одно: любовь. Ветка розы на языке цветов это вечное «да». А если она ярко-красная, сияющая, полностью распустившаяся? Символ искреннего расположения, что тут не понять?

Да, да, да. Какое наслаждение слушать это «да»!

И с каким сожалением пришлось отвергнуть розу! И вот она – лилия. Белая лилия. Цветок по нынешним временам безумно дорогой. Вырастить его непросто и достойный букет с ним составить непросто. Что там записано в конспектах?

Один из основных элементов составления букета – это цвет. Желтый цвет контрастирует с голубым и усиливает его, а зеленый глушит. Желтый и красный выступают ярче на черном фоне. Высота букета должна в полтора раза превышать высоту вазы. Но это все конспекты. Всего-навсего записи лекций. Можно выучить их наизусть, можно перечитывать каждый день. Можно линейкой измерять углы и расстояния и строго следовать рекомендациям специалистов. Кто начисто лишен вкуса, тот заплатит и не поймет. Но тот, кому все эти углы, наклоны, сочетания цветов и прочее даны от природы, только рассмеется, и будет обидно. Очень обидно.

Потому что чувствовать гармонию – это дар божий. И, глядя на все это многоцветье, безошибочно и без всяких конспектов выбрать лишь идеально дополняющие друг друга растения – тоже дар. И никакая линейка здесь не поможет. Потому что красота – это прежде всего душа. Песнь души. И каждый поет ее по-своему. Одни стихами, другие нотами, третьи цветами. У красоты много языков, и все они международные. Одни поют, другие слушают. Кто кем родился, творцом или зрителем.

Я всю жизнь стремился быть певцом красоты. Так почему же меня не понимали? Что во мне не так?

Значит, просто не дано. Нельзя же все время красть чужое. Все эти лилии, розы, маргаритки… Они живые, и с ними так тяжело! Может, попробовать с чем-нибудь мертвым? Душа-то просит. Она все время ищет свою песню.

Нет, надо заканчивать с этим делом. Если уж так все пошло, то надо заканчивать…