Kitobni o'qish: «Сонатное аллегро»

Shrift:

Часть 1

Глава 1

«Хорошие или плохие, грустные или веселые наши воспоминания – у всех них есть одно общее свойство: менять окраску и цвет со временем. Отношение к событиям прошлого изменяется, преломляясь сквозь призму последующих событий. Жгучая страсть превращается в стыд или, возможно, в нежность. Отчего так? Кто ж разберет. Череда событий и выводов, складывающихся в опыт. Как часто хочется прихвастнуть этим опытом? Я прожил жизнь и лучше знаю, что нужно делать. Жить воспоминаниями о жизни, продолжая делать выводы задним числом и проигрывая мысленные диалоги, гордиться и радоваться удачно, но запоздало найденным словам. С горечью осознавая необратимость времени. Однако у госпожи Истории, как известно, не бывает сослагательного наклонения. Факты. Безликие факты, которые становятся проблемой или безделицей только от нашего видения и эмоциональной окраски. Как же иногда хочется поступить иначе в прошлом, имея нынешний опыт!.. И как нечасто наш личный опыт подходит для других. Сто́ит только закрыть глаза, как память закружит и унесет в солнечные дни юности, когда, как оказывается, среди суеты и забот повседневности они были беззаботно счастливы. Как давно и недавно это было?» – так думал Алексей, старательно обходя подтаявшие ледяные лужи. Погода, казалось, сошла с ума этой осенью, изменяясь по нескольку раз за день. Выходя из дома, обманутый ярким солнцем, не взяв зонта, сейчас он кутался в пальто, стараясь извернуться так, чтобы капли дождя не попали ему за воротник. Вот уже и больничный сквер. Он вспомнил вдруг это же место когда-то давно. Летнее солнце жарко светит, и Аленка, совсем юная, в светлом платьице с длинной косой, смеется – так солнечно, – когда он встречает ее после занятий. Она училась тогда на медсестру, и у них была практика в этой самой больнице. Как замирало его сердце, когда она сбега́ла по ступенькам ему навстречу! Как они гуляли под этими большими деревьями!

Старые деревья, кованая ограда и стаи неприкаянных ворон, кружащих над зданием, в совокупности напоминали кладбище. Подняв лицо вверх и разглядывая пируэты черных птиц, он прошептал, улыбаясь сам себе:

– Зря кружите, стервятники. Зря. Мы еще поживем.

Кружение воронов уходит в воспоминание…

Они молодые, совсем юные, кружатся вокруг себя, взявшись за руки. Уже тогда, глядя в ее смеющиеся глаза и на рассыпанные по щекам озорные веснушки, все внутри заходилось от нежности и решимости быть вместе всегда.

– Остановись! – смеялась она. – Я сейчас упаду.

– Конечно, – я приобнял ее тогда за плечи. – А давай пообещаем друг другу быть вместе навсегда.

– Дурачок ты какой-то. Мы же и так вместе всегда – с пеленок. Мы же соседи, забыл? – Она щелкнула его по носу и вскочила. – А пойдем мороженое есть?

– Нет, я не это имел в виду, говоря про быть вместе, – я расстроился из-за ее непонятливости.

– А ты что, жениться на мне собрался? – у девушки в глазах заплясали чертики.

– А что, вот и женюсь, – я дерзко вскинул вверх подбородок, позаимствовав тот жест у героя какого-то модного тогда фильма. Казалось, что это придает мне мужественности…

– Дедушка, как мне к магазину пройти, не подскажете? – вернул его в слякотный ноябрь звонкий девичий голос.

В районе, где прожита была целая жизнь, где все знали друг друга с пеленок и запахи сообщали о блюдах, приготовленных матерями на обед, недавно открылся филиал какого-то института с модным и труднопроизносимым названием. Конечно, сразу появилось много молодежи, заселившейся в общежитие, еще неопытной и не ориентирующейся на местности.

– Это смотря какой магазин тебе надо, деточка, – в тон ей ответил Алексей, – за продуктами налево, за мылом направо.

– Понятно, – засмеялась девушка. – Спасибо вам.

– Странный дед, какой-то полудурочный… – услышал он за спиной. Усмехнулся про себя:

– Вот так вот. Полудурочный дед… Время, время… В душе́ остался я двадцатилетним мальчишкой, а вот время и тело меня несколько подвели.

Он поднял лицо вверх, чтобы поймать капли, летящие с неба и превращающиеся в слезы непрощенных обид…

– Куда тебе жениться, – кричала мать, – ты же еще сам только-только школу закончил!!!

– Мама, мы же всегда вместе были. Женитьба – это простая формальность. Я люблю ее…

Как обычно, мать хлопотала по хозяйству, но сейчас ее движения были особенно резкими: ножи выскальзывали из рук, дверцы шкафов хлопали, крупа рассыпа́лась.

– Ну ладно. – Мать шлепнула мокрое от вытирания рук полотенце в раковину. – Дело молодое. Но на ком? – ее голос сорвался на визг. – На дочке уборщицы? Матери-одиночки? Хуже никого не было?!! Самое лучшее из худших? Фу, – зло сплюнула женщина и, рухнув на табуретку, горько заплакала.

– Мам, что, вот это так важно, кем работать? Не работа красит человека, а человек работу… Почему ты так презираешь людей, тебя окружающих? И судишь только по сплетням, а не глядишь на факты.

– Какие факты? – Мать перестала плакать, быстро отерев лицо ладонью и набрав побольше воздуха, чтобы ринуться снова в бой, но ее опередили. Мальчик, который никогда слова поперек не сказал, был всегда милым и послушным, вытянулся в струнку и незнакомым стальным голосом продолжил:

– Ее мать – это даже не мать, а тетка по материнской линии. Ее родители погибли. Они уехали по распределению куда-то на север, там Алена и родилась. В буран поехали на машине и пропали, их искали, но безуспешно. А тетка как узнала, так приехала и забрала себе девочку, чтобы она с родными росла. Потом удочерила ее и сюда переехала; работу сменила, чтобы Алену вырастить, а ты такое говоришь… страшно слушать.

– Да-да, конечно. Учителя-герои и летчики-испытатели… Знаем мы эти сказки. Я запрещаю тебе!!! – истерично вскрикнула женщина.

– Кто тут и что запрещает? Что за шум, а драки нет? Или драка уже идет, а я опаздываю? – послышался из коридора веселый голос. – Продолжайте, пожалуйста, с того места, где остановились. Мне очень интересно, – произнес отец, входя в кухню. – Но надеюсь, что обед вы за своими вокальными упражнениями не забыли приготовить?

Мужчина остановился в дверях, удивленно рассматривая бледного напряженного сына и зареванную растрепанную жену.

– Конечно, садись, мой хороший. Садись, – ласково заворковала она, суетливо накрывая на стол и доставая тарелки. – А с тобой мы потом со всем разберемся. Все вопросы порешаем, – дернула Алексея за руку. – Зачем нам по пустякам отца отвлекать? Он устает на работе, а дома отдыхать надо… – щебетала она, чтобы заполнить чем-то возникшую тяжелую паузу и вернуть себе самообладание.

– Папа, я женюсь, – выдохнул я, внезапно вышедший из-под материнского контроля, напряженно всматриваясь в лицо отца.

– Жениться – это дело хорошее. А что за невеста?

– Аленка. Соседка… – тихо произнес я, ожидая очередного витка скандала.

– Ну что же, хорошая девочка, а главное, с детства на глазах. Да, мать? – Едва взглянув на женщину, зачерпнул дымящийся в тарелке суп, подул и с удовольствием отправил ложку в рот. – Ой, какой супец! Сметанки бы… – зажмурился от удовольствия отец. – Нет ничего лучше, нежели суп…

– А я ему говорю, – присела за стол мать и, подперев щеку рукой, зашептала: – Не ровня она нам…

– Сметанки бы, – ложка с грохотом упала в тарелку, разбрызгав суп по столу.

Женщина дернулась как от удара, вскочила и бросилась вытирать брызги.

– Ровня? Не ровня? – захохотал мужчина. – А ты ровня мне? Ты помнишь, кем сама была? Королевой трущобы. Царевной рабочей окраины. Моя мать тоже кричала тогда: «Это же надо подумать! Хороший мальчик из хорошей семьи. Скрипочка, математика и гефи́лте фиш на праздники. Нашел себе гойшу. Ни рожи, ни кожи. Ой-вей! В каком месте мы тебя упустили?» И мне надо было тоже, по-твоему, ровню поискать? И что, много счастья добавляет это равенство? Примеры, пожалуйста.

– Я все равно против, – упрямо поджала губы мать. – Я запрещаю. У нас хорошая семья, а эта…

– Кто эта? Про что ты вообще? Что ты кому можешь запретить? – разозлился отец. – Сын – взрослый человек. И только ему решать, как жить. Откуда у тебя это… – он пошевелил растопыренными пальцами, пытаясь подобрать слово. – Это… высокомерие? Ты ж нормальная девчонка… была… Я, кстати, тоже против желаний матери пошел. Любовь творит невозможные чудеса. А сейчас смотрю на тебя и думаю: может, зря?

Он повернулся к ошарашенному сыну, не ожидавшему такой поддержки.

– Если готов быть мужчиной и брать ответственность не только за себя, женись…

Воспоминание оборвалось у крыльца больницы стуком распахнувшейся двери.

– Ой, Алексей Михайлович, – воскликнула, всплеснув руками медсестра, – что же вы без зонта! Совсем промокли. Входите быстрее.

– Танки грязи не боятся, – добродушно улыбнулся пожилой мужчина.

– Танки, может, и не боятся ничего, а вот вам заболеть совсем не нужно. Как же Алена Александровна без вас будет, – заботливо рассуждала девушка, снимая с Алексея промокшее пальто и шляпу. А пока доставала полотенце и заваривала чай, она говорила и говорила без умолку: – Вот на улице какая погода противная, а у нас хорошие новости. Анализы пришли.

– И что? И что анализы?

– Нормально все, – улыбнулась медсестра, – на поправку идем. Медленно, но очень уверенно. Сейчас чайку попьем и пойдем к нашей любимой Аленушке Александровне.

Глава 2

Алена лежала на кровати, опутанная какими-то проводками, подключенными к разным машинам, контролирующим ее состояние, и грустно смотрела в окно, на серый унылый дождь и порывистый ветер. Как по дорожке больничного сквера идут, взявшись за руки, молодые люди. Он отстранен и лишь вежливо позволяет ей взять себя под руку. Она же пытается укутать его в свой шарф, защитить от ветра и, возможно, от прочих жизненных бурь. Как же это похоже… Однажды это уже было… Все повторяется…

И вновь я молодая и влюбленная. Тогда казалось, навсегда. И жизни нет без него, и воздуха мало, чтобы дышать.

– Ну что ты пристала? – выдернул руку мальчишка.

– Костик, тебе же холодно. Ты простынешь, Костик…

– Ничего со мной не случится. – Он отталкивает ее руки от себя. – А вот я хотел сказать… – замолкает, будто нырнул в прорубь, и на одном дыхании сообщает: – Уезжаю я. Документы приняли. Я поступил. А ты не жди меня… ни к чему это все…

– Как же так? – губы предательски дрожат, в глазах закипают слезы. – Ты же… мы же пожениться хотели.

– Ой, да что там! – весело отмахивается тот. – Эта детская любовь ничего не значит. Обещал я? Ну и что? Я же ничего плохого не сделал. Кроме того, что сказал. Мое слово. Хотел – сказал, захотел – и назад взял.

– Ну как же так. – Я захлебываюсь слезами, хватаю его за руки. – Помнишь, мы же мечтали…

– Ай, ладно тебе. Как маленькая. – Он досадливо освобождает руки. – Ничего ты не понимаешь. У меня новая жизнь начинается. Не ходи за мной. Все, прощай, Алена.

Парень ушел по аллее, а я осталась стоять среди танцующих в воздухе листьев и пронизывающего ветра…

Как могла бы сложиться их судьба, уговори она его остаться? Через много лет кружения событий, радостей и печалей она повстречала свою юношескую любовь…

Костик ничуть не переменился, но изменилось мое отношение к жизни. Я увидела перед собой хамоватого, трусливого мужчину, старающегося урвать кусок пожирнее только для себя. Не оставляющего попыток найти себе условия жизни получше, совершенно не вглядываясь в людей, находящихся рядом. Он был ухожен, хорошо одет и немного пьян, а рядом с ним стояла серая и уставшая женщина, держащая за руку ребенка лет пяти.

– Костя, пойдем домой, – просила она.

– Что мне делать с тобой дома, Таська? – удивлялся он. – Разговаривать нам не о чем: у тебя ж три коридора образования. Вообще, посмотри на себя: ни кожи ни рожи! И как я на тебя полез-то? Чего ты стои́шь? Глазами коровьими своими лупаешь… О! Алена! Привет, – вдруг заметил он меня.

– Здравствуй, Костя, – отозвалась я. – Ты что, вернулся?

– Ага! Ух, какая ты стала! – беззастенчиво осматривал он меня. – Я тогда сильно погорячился, может… – Он попытался обнять меня, намекая на возобновление отношений.

– Такая я стала только благодаря моему мужу, – брезгливо вывернувшись из объятий, сказала я. – Женщина – это зеркало своего мужчины. Отражает его внутреннее устройство. А это твоя жена?

– Ну, как жена… – замялся он, стыдливо косясь на Тасю.

Как же мне было жалко эту несчастную женщину, угодившую своим искренним чувством в эту ловушку пустословия, нелюбви и обмана…

– Очень приятно было познакомиться, Таисия. Прощай, Костя, – я повернулась и пошла к спешащему мне навстречу Алексею…

Алена улыбнулась уголками губ своим воспоминаниям. Дверь в палату приоткрылась.

– Аленушка, а вот и я. – В палату вошел бодрый и веселый Алексей Михайлович, только в глазах его плескалось спрятанное беспокойство. – Ну, как ты сегодня?

Она улыбается и кивает, показывая, что все хорошо, а он продолжает рассказывать, как будто боится, что, если он замолчит, все исчезнет и безмолвное стерильное пространство палаты снова заполнится неизвестностью и ужасом ожидания.

– А я, пока шел к тебе, промок, что тот цуцик. Зонтик дома оставил на тумбочке. Спасибо Машеньке, медсестра такая большеглазая, ты помнишь ее? – он вопросительно взглянул на супругу. – Она, доброе сердечко, полотенце выдала и чаю налила. А я тебе конфеточки принес к чаю.

– Ты вот сказал про Машеньку, и так мне чаю захотелось свежего горяченького с конфеткой, – она даже зажмурилась от своих слов.

– Сейчас все будет, один момент. – Он сложил принесенные пакеты на тумбочку у кровати и скрылся за дверью…

На столе лежат конфеты и пирожные. Цветы стоя́т в старомодной пузатой вазе. Из соседней комнаты раздаются веселые голоса, слышны шутки. Я сижу у зеркала и смотрю на свое отражение, слезы струятся из глаз. Дверь в комнату открывается, и входит мама. Она и я похожи друг на друга, как фотокарточки с разницей в 25 лет.

– Доченька, кто тебя обидел? Ты плачешь? – Встревоженная мама подходит ко мне и, усаживаясь рядышком, обнимает меня.

– Мама, я так Костика люблю. Вот прям умереть готова, а он уехал. А тут этот свататься пришел.

– Вот и выросла ты, моя девочка, – слегка улыбнулась мама. – Уже женихи один перед другим ходят. Эх, жалко, что твои родители не видят, какая ты красавица.

– Мам, делать-то что? – в отчаянии зашептала я.

В комнату заглянули, но мама замахнулась на дверь, и та тихонько закрылась.

– Знаешь, когда твой папа пришел свататься к твоей маме, твоя бабушка, наша мама, сказала фразу одну. Я тогда не совсем поняла ее, а сейчас думаю, что очень это правильные слова. – Она убрала с моего лба пряди растрепавшихся волос. – Жить без любви очень сложно. Когда-то ты будешь видеть все достоинства мужа, но они станут раздражать тебя до зубовного скрежета. А жизнь к тому времени так тесно переплетет вас, что разорвать этот узел станет невозможно.

– Спасибо, мама. – Я смахнула слезы. – А я вот иначе сейчас подумала.

– И что ты подумала? – с любопытством спросила мама, беря меня за руки.

– Я думаю, что в любви легче всегда тому, кто меньше любит. Тому, кто любит сильнее, – обиднее, больнее и все хуже. Алешка же, по сути, неплохой парень? Не противный?

– Ну, не противный, – улыбнулась мама.

– Любит меня так, что против семьи пошел. А мать его, мы-то знаем… Значит, всю жизнь за меня горой будет. А что Костик? – я порывисто вздохнула.

Мама остановилась в дверях. Повернулась и задумчиво посмотрела на своего взрослого уже, но такого растерянного перед сложным выбором ребенка. И любой совет тут будет только во вред. Как бы ни было больно – пуповина между родителями и детьми должна быть разорвана.

– Но решать все равно тебе! Чтобы я тут не наговорила, – сказала и вышла из комнаты к гостям…

Дверь открылась, и в палату снова вошел Алексей с подносом, на котором сверкали фарфоровые чайные чашки с уютным изображением гусей, явно принесенные из дома.

– Ты представляешь, – весело начал он, – насилу чайничек нашли. Время сейчас такое странное. Быстрое такое, только успевай поворачиваться. Чай только в пакетиках на ниточках, все на скорости, на бегу, а я знаю, что ты основательно любишь чаевничать. У завотделения только и нашелся чайник заварочный.

– Алешенька, помоги. – Она попыталась сесть в кровати, но из-за слабости не смогла и вновь упала на подушки.

Алексей тревожно рванулся к ней, чашки на подносе, звякнув, опасно наклонились.

– Ну что ты? Что так всполошился? Ставь вот сюда, на тумбочку, – успокаивающе произнесла больная.

– Аленушка, ты только не нервничай. – Мужчина приподнял подушки, усаживая жену. Налил в чашку черный чай. – А давай я тебя с ложечки напою? Ты уже на поправку идешь, но все равно слабенькая еще.

– Совсем как маленькую? – вскинулась она, с негодованием отодвигая руку мужа.

– Как маленькую, – улыбнулся Алексей Михайлович. – Ты же всю жизнь для меня – моя маленькая девочка.

– Ну тогда ладно, – смягчилась Алена, – конфетку не забудь.

Он развернул ей конфету и поднес к губам чайную ложечку с чаем.

– А помнишь, как мы чаевничали?

Она отхлебнула чай, откинулась на подушку и кивнула.

– А помнишь, как я пел?.. «Милая моя, солнышко лесное…», – запел Алексей. И Алена прикрыла глаза…

В комнате за круглым столом сидим мы с Алешкой. Здесь же Алешкина мама, Серафима Андреевна, и ее подруга, такая же молодящаяся дама, рядом с которой, опустив плечи, уткнулась носом в тарелку худая, нескладная девушка в старомодной блузке и нелепых каких-то очках. Они ей явно велики и постоянно норовят свалиться в тарелку, а она поправляет их нервным движением рук. Она вообще старается двигаться поменьше, чтобы не обращать на себя внимание.

– Ой, как же хорошо, – восклицает подруженька, – пироги такие вкусные, Фимочка, рецепт запишешь?

– Конечно, запишу. – Свекровь недовольно смотрит на молодую сноху.

Я старательно улыбаюсь, не теряя еще надежды найти общий язык с царственной хозяйкой дома.

– Дочка моя – хозяюшка такая, так печь любит. А такого вот рецепта не пробовала.

Катя, нервно вздрогнув, кидает затравленный взгляд на мать и поправляет очки.

– Катюша, это же так чудесно, что вы тоже любите готовить, – я вежливо улыбаюсь этой зажатой в тиски материнской заботы девушке, – вот этот вот пирог очень прост, но есть один маленький секрет…

Серафима резко, со звоном, ставит чашку на стол.

– Пора уже сменить тарелки. Алена, пожалуйста, позаботьтесь, – железным, не терпящим возражений тоном скомандовала она.

Я дрожащими руками начинаю собирать чашки, не понимая, что сделала снова не так – ведь от всей души хотела поделиться рецептом.

– Сынок, спой нам, – со сладкой улыбкой свекровь повернулась к сыну.

– Ах, Алексей, вы еще инструментом владеете? – всплеснула руками дама. – А Катенька на скрипке играет, сейчас консерваторию заканчивает. Чудесный домашний ансамбль будет.

– Просим, просим, – захлопали вместе пожилые дамы.

Я взяла в руки гору грязной посуды, и, выходя из комнаты, увидела поджатые губы Серафимы, ее недовольный взгляд, и услышала начальные аккорды «Солнышко лесное…».

Повернувшись к двери, уже не могла сдерживать слезы…

– Аленушка, милая моя, почему ты плачешь? Ты вспомнила, как чудесно было тогда? – Алексей Михайлович встревоженно вытирает жене глаза. – Мы еще споем тебе! Скоро выпишут. Ребят соберем и споем…

– Конечно. Ты чудесно поешь, – она, кивая, перехватывает и гладит его руки. – Устала я что-то, Алешенька, посплю.

– Я пойду, – засуетился пожилой мужчина. – Что тебе завтра принести? Чем порадовать?

– Не знаю. Избаловал ты меня уже, – пожимает плечами старушка.

– Вот ты скажешь! А кого же мне еще баловать? – Он удивленно поднял брови.

– Как это кого? А Марта? – возмутилась Алена Александровна.

– Марта – это да! Сейчас приду домой, рыбки ей дам, порадую. Потом про тебя расскажу. Она же тоже волнуется! Каждый раз спрашивает о тебе.

– Так беги уже! Беги к Марте! Она тоже скучает. А я посплю… – устраиваясь в кровати, Алена закрыла глаза.

Глава 3

Алексей тихонечко вышел в больничный коридор. Он всегда недолюбливал такие места. Мама уходила тяжело, даже мучительно. Больницы сменяли одна другую, но специалисты лишь разводили руками. Она была совершенно здорова, но мозг ее постепенно умирал. Она и так не обладала легким характером, а тут и вовсе становилась капризным невыносимым ребенком. После смерти матери все эти чувства сменились на отчаянное неприятие запахов дезинфекции и мелькающих тут и там белых халатов. Холодное звяканье металлических инструментов и шаркающие шаги пожилой санитарки вызывали мучительную боль в голове и глазах.

– Ох, поскорее бы уже жену подлечили и домой отпустили, – шептал Алексей сам себе, быстро идя по коридору.

Выйдя на крыльцо, он полной грудью вдохнул свежий холодный воздух. Один раз, другой, третий, словно пытаясь вытолкнуть из себя весь больничный дух.

Унылый дождь сменился мягким пушистым снегом. Уже весь больничный двор запорошило. Так бывает только тогда, когда еще не появилось первых следов. Эта чистая красота создает ощущение неприкосновенности. Обманчивая невинность, прикрывающая слякотность и грязь. Алексей аккуратно сделал шаг: не хватало только ему грохнуться тут на лестнице и сломать что-нибудь. Хотя, с другой стороны, врачи рядом. «Меня на руках занесут в больницу, если что», – усмехнулся он про себя.

– Мам, смотри, как красиво!!! Это звезды падают с неба? Можно желание загадывать? – восторженно закричал мальчишка лет пяти, остановившись и запрокинув голову к небу.

– Сынок, побежали быстрее. Фантазер ты, мой мечтатель, – озабоченная маленькая девушка поправила на пацаненке смешную шапку с тремя помпонами. Если бы он не назвал ее мамой, можно было подумать, что это брат и сестра, настолько хрупкой она была.

Пожилой мужчина посмотрел на небо.

– А ведь и правда, – улыбнулся он, – прав малыш. Похоже на звезды… пускай все будет хорошо, – загадал он и потихоньку двинулся сквозь звездопад к воротам парка.

Каких только желаний не бывает. Бывают мимолетные, бывают серьезные мечты. Иногда желание такое нестерпимое, но что-то мешает его исполнению, а потом оно вдруг исполняется… но все уже так поменялось, что сбывшаяся мечта становится обузой. Где-то это было? Ах да, у Пушкина…

Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина…

Там пам-пам… вот уже и слабоумие подкрадывается на мягких лапках. Нет, все не так! Не получается по признакам. Стихи я должен помнить, а вот зачем сел в трамвай – нет.

– Уже неплохой результат! – похвалил себя Алексей. – Суть я помню. Сейчас вот вспомню полностью. Так… Сосредоточился! Что же дальше?

Но вот ужасно: колдовство
Вполне свершилось по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью…
И между тем – я обмирал,
От ужаса зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал…

– Коварная память, – пробормотал пожилой мужчина, аккуратно шагая к воротам, – стихи и прозу помню… по строчке.

Бывает и так, что до обидного мечта не исполняется, а после оказывается, что и к лучшему это все было. Не нужно прогибать под себя изменчивый мир, а лучше прислушаться к его заботливому шепоту. Вот, например, Сенька из второго подъезда мечтал, грезил о мотоцикле. Собирал каждую копейку, хватался за любую подработку. Отказывал себе везде, где только мог. Знал все модели и мог собрать и разобрать любой мотоцикл по винтикам. Купил. Хвастался. Протирал мягкой тряпочкой. Ездил по двору и окрестностям. Красовался. А потом что-то не рассчитал, не вписался в поворот и упал с мотоцикла в овраг. Ногу сломал и долго потом лечил. Сложный перелом там был, в больнице лежал. Вот пока он там на вытяжке валялся, его чудо-технику и украли. Ну, как украли? Друзья покататься взяли да и не разъехались с трамваем. Один погиб, а второй инвалидом остался. Как выяснилось вскоре, вроде какой-то болт не зажат был… Так Сенька все про свою мечту понял. А как вылечился, женился на Машке, она всю жизнь его любила. Три пацана сейчас у них растут. А Сенька к технике сейчас сам не подходит и детей не пускает.

«А что же я хотел в жизни вот так, с замиранием сердца, до забвения?» – размышлял Алексей, тихонечко шлепая по раскисающему снегу. Он потянул на себя дверь подъезда…

Распахнулась дверь комнаты, и влетела Аленка. Ее глаза светились от счастья, она затанцевала по комнате, напевая веселую песенку.

– Что тебя так обрадовало? – Я нехотя оторвался от бумаг на письменном столе. Сроки написания диссертации горели. Материала хватало, а усидчивости нет – я искал любой повод, чтобы отвлечься от написания. Критический срок неумолимо приближался, а работа не двигалась. Это раздражало.

– Я беременна! Ура-а-а-а! – улыбаясь и вальсируя по комнате, она распахнула руки.

– Ура! – Я вскочил, едва не перевернув стол. Бумаги рассы́пались и кружась полетели на пол, повторяя движения жены. Я подхватил ее на руки и, смеясь, мы продолжили танец. В комнату без стука бесцеремонно вошла Серафима Андреевна, натянуто улыбаясь:

– А что тут за веселье?

– Мама, Аленка беременная. Ты скоро станешь бабушкой, – радостно закричал я и бросился к ней. Но, не добежав полшага, словно ударился о бетонную стену ее резких слов.

– А меня спросили? Хочу ли я ребенка? А я не хочу!!! Молодая еще я!!! Не хочу угробить свою жизнь на этого… – завизжала мать. Ее буквально трясло от негодования.

Мы в растерянности замерли. Аленины глаза наполнились слезами, вот-вот готовыми пролиться. И непонятно было, чем обернутся эти слезы: моросящим дождиком или смертельной разрушительной бурей, сметающей на своем пути все живое. А мать, не замечая ничего вокруг, неслась дальше.

– Ну хорошо, женился ты на этой… – Она брезгливо смерила взглядом девушку. – Ну поигрался пару лет… Хорошо, я потерплю, пока эта блажь из твоей головы выветрится. Все, пора уже за ум браться. Оставь ее. Давай жизнь нормальную строить. Вон Катенька. Такая девочка хорошая, готова за тебя выйти. И нашего круга…

Алена стояла, вытаращив глаза, готовая уже для резкого ответа, но я, всегда мягкий и уступчивый, вдруг заорал как бешеный:

– Мама, ты не оставила еще этот бред? Ты и отца в могилу свела своим мерзким характером. Ты всегда добивалась своего, но не сейчас…

Мать замолчала, прижав руки к груди и испуганно хлопая глазами. Она впервые в жизни видела сына таким.

– Алешенька, мальчик мой, только не нервничай…

– Я уже давно не мальчик. Взрослый мужчина, который хочет жить своей жизнью. – Я прошелся по комнате, но успокоения это не принесло. – Имею право не спрашивать у тебя, что нам с женой делать. И прекрати мне сватать неудачных дочек своих подружек. Я люблю Алену, и мы уходим отсюда, – произнес жестко. – Алена, собирайся.

Девушка ошарашенно кивнула. Она тоже впервые в жизни видела мужа таким, и он в этом образе ей, определенно, нравился куда больше.

Я подбежал к шкафу и выдернул с антресоли сумки, швырнув их в центр комнаты…

Пара баулов стои́т на полу в прихожей, из кухни слышатся голоса.

– Димка, так мы тут перекантуемся у вас пару деньков? Пока подыщем что-то.

– Дима, помогай, давай расставляй тарелки, – раздается звонкий женский голос, которому аккомпанирует звон тарелок.

– Конечно, живите. Сколько надо, столько и живите. Достала вас тетя Фима?

Аленка растерянно кивает, смотрит на друзей, на уютную кухню и дружную семью. Вдруг начинает рыдать, закрыв ладошками лицо. Да так горько и жалобно, что Дима едва не роняет тарелки, а его жена Оля – сковородку с ароматной жареной картошкой.

– Я старалась, – сквозь слезы жалуется Аленка, – я приготовить и прибрать… и все… все я не так…

Оля, бросив сковородку на плиту, присаживается на корточки рядом и подсовывает плачущей девушке салфетки.

– Ну успокойся. Успокойся, – утешающе гладит по плечу.

– Тебе же вредно сейчас нервничать, – Дима встает к плите и перемешивает картошку.

– А Катька… эта вобла снулая, дочь подруги, и стихи пишет, и пляшет, и вяжет…

– Аленушка, успокойся. Все образуется. Все будет у нас хорошо, – шептал я, сжимая в руках стакан с водой и не зная, чем помочь и что вообще делать в такой ситуации. Оказывается, Аленка так серьезно восприняла эту ситуацию, когда я-то уже привык к такого рода материнским вывертам, к ее извечному желанию сделать все по-своему.

Телефон зазвонил неожиданно слишком громко и тревожно. Дима снял трубку:

– Да. Да, у нас. Что вы говорите, тетя Фима, скорая уже едет? А гробовые в шкафу? Где? Между полотенцами. Хорошо.

Я рванулся к телефону, хватая друга за руки, но Дима вежливо отстранил меня, ловко уворачиваясь.

– Да-да, конечно, обязательно передам.

– Где она? В какую больницу ее везут? – разволновался я, чуть задыхаясь от нервов и спешки, надевая ботинки и натягивая плащ.

– По-моему, Леха, это очередной спектакль, – сообщил мой друг, прислонясь к дверному косяку и спокойно наблюдая за моими действиями. – У тебя тут жена беременная плачет. А там мать в театр одного актера играет…

– А если нет, – испуганно прошептал я, – а если не играет? А если на самом деле приступ? Присмотрите тут за Аленкой.

– Алеша, я с тобой, – Аленка попыталась встать с табуретки, но ребята не дали ей этого сделать.

– Леха, твое, конечно, дело, но ты совершаешь большую ошибку, потакая матери в ее истериках. – Дима стоял, загородив собою вход.

– Ай, ладно, – отмахнулся я и выскочил из квартиры, хлопнув дверью…

Громко стукнула дверь в подъезде.

– Фокс, ко мне, – раздался звонкий мальчишеский голос.

Алексей поморщился. Опять эти близнецы Митька и Котька собаку на улицу потащили. Родителям не до них. Днями на работе пропадают, а вечерами – на банкетах. Пацаны сами себе предоставлены. Вот родители и решили в воспитательных целях, чтобы те не болтались по подворотням, питомца завести. Типа ответственность они так воспитывают. Как же! Пацаны сообразительные оказались, они по двадцать раз в день на улицу собаку выводят. Вроде как и за питомцем следят, и жизнь улицы не упускают. Алексей видел недавно их с сигаретами.

– Здравствуйте, дядя Леша, – вразнобой поздоровались мальчишки и кубарем скатились с лестницы. Лифт снова не работает.

– Если что-то надо, вы скажите, мы все принесем, без лифта-то вам тяжело, – пропыхтел Митька.

– Благодарю, тимуровцы, обязательно, – произнес растроганный пожилой мужчина, входя в квартиру. Включив свет в прихожей, утомленно опустился на стул. Из комнаты вышла рыжая пушистая кошка и, запрыгнув на колени, боднула его в подбородок.

– Привет, Марта, – он погладил кошку по спине, – ну, как ты тут?

Кошка спрыгнула с колен и начала виться около ног хозяина.

– Мартышка, не мешай мне раздеваться, – ласково отстранил он животное, – пойдем, я тебя покормлю. Ты же голодная небось. А сам буду Аленушке в больницу готовить на завтра свеженькое.