Kitobni o'qish: «Перекрёсток, которого не было»
В ту минуту, когда вы начинаете делать то, что дйствительно хотите делать, начинается совсем другая жизнь.
Ричард Бакминстер Фуллер
Весна
Снегопад, неожиданный и неуместный, свалился на город после обеда. Позабыв, что на календаре весна, природа щедро швыряла с небес миллиарды кружевных снежинок. Кружась в медленном танце как крошечные балерины, они спускались на землю. Покрывали крыши домов, деревья, тротуары и дороги, превращали город в огромный сугроб. Случись такое в ноябре, это непременно вызвало бы оживление и радость. Малыши под гордыми взглядами родителей лепили бы снеговиков; поклонники зимних видов спорта доставали бы снаряжение, мечтая расписать чистые склоны иероглифами следов; автомобилисты-растяпы судорожно искали бы шиномонтаж, где очередь поменьше; а ленты в соцсетях наполнились бы одинаковыми улыбающимися селфи и фото долгожданного снега. Но в самом конце марта снегопад казался наказанием, а не подарком.
Город уже несколько недель ждал яркого солнца, тепла, птичьего щебета, молодой листвы, первых цветов и того особенного запаха, который появляется в воздухе только весной и вызывает неудержимое нетерпение. Как в детстве, когда ты проснулся ранним утром первого января и точно знаешь, что под ёлкой в соседней комнате ждёт гора подарков, а дурацкий тапочек потерялся где-то под кроватью, и ты никак не можешь его найти.
В ожидании весны уже запакованы были пуховики и шарфы, фитнес-центры наполнились желающими срочно похудеть к лету, а скамейки в парках ждали увлечённых друг другом влюблённых, которые не замечают табличку «Осторожно, окрашено!», и пенсионеров, что всегда предусмотрительно подстилают газетку, даже если никаких табличек нет.
И вместо всего этого счастья случился снег. Автобусы и автомобили уныло буксовали в снежной крошке, водители проклинали «чёртову небесную канцелярию». Печально брели через неправдоподобно зимнюю метель пешеходы, изредка стряхивая снег с непокрытых голов и пряча руки поглубже в карманах. Настроение города стремительно падало.
***
Известно, что самые отвратительные события случаются, когда тебе отчаянно хочется самых простых человеческих радостей. К примеру, вот как сейчас, когда Варе хотелось всего лишь кружку кофе. Большую кружку крепкого вареного кофе с молоком. Сесть с этой кружкой в тёплое и сухое место, и ещё взять в руки книжку, только обязательно бумажную, а не эти бездушные электронные, которые пахнут и то не так, как нужно! Варя не была ретроградом, наоборот, вела даже относительно популярный блог, и коллеги, то ли в шутку, то ли завидуя, называли её «наш инфлюенсер». Но книги, считала Варя, должны быть бумажными, и всё тут!
На работу теперь только в понедельник, а сегодня пятница, и не вечер ещё даже, а всего лишь пять часов. Она так удачно сдала редактору все материалы до дедлайна и свалила домой на пару часов раньше, пока начальство не загрузило на выходные! А теперь складывалось впечатление, что половина города тоже успешно разделалась с трудовыми обязанностями, и поплатилась за это бесконечным стоянием в беспросветной пробке.
Варя пощёлкала кнопочками, выбирая радиостанцию, гневно посигналила нахальному автомобилисту, пытающемуся протиснуться в ряд, не включив поворотника, проехала на полшага вперёд и опять остановилась. Ну ничего, сейчас она доедет до своей деревушки, растопит печку, которая при определённом ракурсе почти похожа на камин, кофе себе сварит, сядет в любимое кресло-качалку, в плед завернется, книгу откроет, выложит фотографию про своё «хюгге» в блог, и начнётся законный уикенд!
***
Этот вечер мог не отличаться от других и показаться кому-то бесконечно скучным. Действительно, что интересного в одиноком ужине, приготовленном с соблюдением принципов правильного питания, и потому приносящим насыщение, но не удовольствие; тщательной подготовке к завтрашнему рабочему дню и обязательном массаже лица на ночь? Но вечер проходил иначе.
И, вот незадача, сидя в насквозь прокуренном кабаке, хотя, казалось бы, курить в заведениях общепита запретили ещё несколько лет назад, глядя на весёлые лица коллег, Алька острее ощущала одиночество. Может быть, оттого, что бухгалтер Леночка упоённо рассказывала о проделках сына, а может быть потому, что рядом, не менее упоённо, украдкой, тискались как школьники архитектор Борис, похожий на учителя физкультуры, и офис-менеджер Катя – в обычных условиях дама строгая и неприступная. И каждого из них, даже завхоза Ивана Васильевича, даже стажёра Кирилла, кто-то ждал дома. То и дело раздавались звонки и фразы «Ну, пока сидим ещё, я позже перезвоню!», «Ну да, можно и в клуб, только я попозже подскочу, занят пока!», «Ну чего ты начинаешь, корпоратив у нас два раза в год!».
Альку дома не ждал никто, и от этого ей, находящейся в центре веселья, было невыносимо тоскливо. В такие моменты она даже допускала мысль о том, чтобы завести смешного плюшевого котенка или лопоухого толстопузого щенка. Но, разумеется, это были только мечты: обрекать на одиночество ещё одно существо Алька не могла, равно как и обеспечить ему внимание и заботу. Дома она появлялась редко: те дни, когда была в городе, почти целиком проводила в офисе, а случались и командировки, где она могла находиться по несколько недель. Аля не была трудоголиком, скорее, осознавала ответственность: перед клиентами и перед теми, кто сидел сейчас рядом с ней, празднуя выигранный тендер и справедливо ожидая прибавки к зарплате или премии.
***
Сизое, как нос пьяницы, ленивое облако неотвратимо надвигалось на город. Снег валил, будто на дворе январь, а не март. Полина расстроилась неимоверно: первое многообещающее свидание за тысячу лет, и на тебе! Снег и слякоть! Все усилия по созданию образа холёной надменной красавицы пошли прахом – вместо этого имеем в распоряжении мокрую помойную кошку, причём состоящую в дальнем родстве с колхозной свиньёй, судя по обилию грязи на щегольских брюках, на которые угрохано почти целое состояние! Остатки состояния были отданы за причёску, от которой остались лишь воспоминания.
С одной стороны, Полина понимала, что такую красавицу, как она, невозможно испортить снегопадом. Он бессилен против чёрных кудрей, огромных карих глаз, чувственного рта, и, особенно, против сисек – размер между третьим и четвёртым, – и талии, так круто переходящей в бёдра, продолжающиеся весьма приличными ногами, – что иногда её спрашивали, не удаляла ли она рёбра. «Удаляла, конечно! – обычно отвечала Полина. – А чего бы не удалить, у меня же всё под рукой, пошли в обеденный перерыв с коллегой в операционную, да и отчекрыжили. Делов-то!».
С другой стороны, в возрасте за сорок найти приличного мужика не просто для секса, а для души (и секса тоже), довольно сложно. А именно такой мужик вроде бы поджидал её на противоположной стороне улицы, в маленьком, но сверхмодном концептуальном кафе. Потому Полине хотелось сначала заглянуть в туалет, а уж потом во всей красе явиться кавалеру.
Она встала на светофоре и перевела дыхание, вспоминая, как следует улыбаться мужчинам. И размышляя, не она ли стала причиной сегодняшнего природного апокалипсиса, решившись на встречу с настоящим, в смысле, живым, представителем противоположного пола? В жизни Полины всегда было много работы и хобби, а вот мужчин гораздо меньше. И не сказать, что её, Полину, это сильно расстраивало, но иногда возникало желание рассказать про тяжёлый рабочий день или новую книжку не только бабушке. Это желание и привело сначала к тратам на наряд и парикмахера, а теперь на небольшой перекрёсток в старом центре города, где снегопад ожидаемо собрал пробку на узких дорогах.
***
Как это обычно и бывает, пробка неожиданно кончилась. С одной стороны перекрестка машины еще стояли плотно, а с другой поджидала почти свободная дорога – вырвавшиеся из плена автомобили, радостно фыркая моторами, устремились по ней вдаль.
Варя устало потёрла переносицу и позволила себе снова помечтать о кофе и книжке. И даже осторожно подумала об ужине, хотя стоило бы отдать его врагу, стоило. Вот только врагов у Вари не наблюдалось, а лишние килограммы, которые как раз присутствовали, вполне успеют пропасть до того, как наступит пора снимать зимние одежки и влезать в легкомысленные платьица. Да, пожалуй, тогда и ужин сегодня тоже будет (хотя в блоге об этом рассказывать не стоит). Она встала на светофоре и счастливо улыбнулась от того, как всё хорошо складывается.
***
Внезапно Альке захотелось домой. В конце концов, сидят с обеда, правила приличия более чем соблюдены. Она решительно сообщила об этом подчинённым, те предсказуемо загалдели:
– Аль, ну ещё часок и все уже разойдёмся! – завхоз Иван Васильевич попытался приобнять ее на правах старшего и, кажется, не самого трезвого в компании.
– Да вы уже разошлись, – засмеялась Алька и аккуратно убрала руку Ивана Васильевича, – а мне завтра утром на тренировку. Не уговаривайте, ухожу!
– Ну вот, – не отрываясь от коленок офис-менеджера Кати, громко расстроился Борис, – сейчас вы, Алевтина Павловна, уедете, и все сразу же разбегутся.
– Что за глупости? Вечер только начинается. И должен продолжаться. Да и голова у меня что-то болит, не стану портить вам настроение.
Разобравшись с возмущением: времени на это потребовалось немного, – всем же ясно, что без руководства вечер и правда продолжится, да веселее прежнего, – Алька расплатилась с официантом. Застегнула пальто, обнялась с теми, кто желал обняться, – а желали, как назло, все, – и вышла из кафе.
В воздухе, несмотря на снегопад, пахло весной – обещанием праздника, ожиданием радости, флиртом и переменами, теми, что непременно к лучшему. Немного подышав этим сумбурным коктейлем, Алька попробовала найти в сумке очки, не нашла, пожала плечами, пожалела, что не вызвала такси, и решила пройтись, благо до дома было всего пара кварталов.
Через несколько метров стоял светофор. Толпа таких же спешащих домой как раз начала марш-бросок по переходу. Вот и Алька поспешила. Светофор горел зеленым.
Она шагнула на дорогу и вдруг поняла, так явно, будто кто-то нашептал об этом прямо в ухо, что сейчас, именно сейчас, случится что-то, что изменит её жизнь. Изменит навсегда и кардинально, но к лучшему ли?
И прежде чем тело взорвалось болью, прежде чем на неё мягко опустилась абсолютная темнота, она успела подумать о том, как сильно устала, и как давно хотела тишины.
***
Долгожданный зелёный соседи по пробке встретили клаксонами, подгоняя замечтавшихся и замешкавшихся. Поток начал рассеиваться, Варя слегка нажала на газ, пересекла перекресток, и в этот момент на дороге прямо перед ней появилась темная фигурка. Резко ударив по тормозам, Варя еще и руль, вопреки всем правилам дорожного движения, попыталась вывернуть влево, – но ровно через секунду не услышала, почувствовала удар. Почувствовала так отчетливо, физически, будто бы это не её маленькая машина только что сбила человека, а она сама, Варя, сделала это. И уже точно не будет теперь ни кофе, ни книги, ни ужина, ни блога, ни прежней жизни.
***
Репетируя ослепительную улыбку, Полина как-то пропустила момент, когда сменился сигнал светофора, и очнулась слишком поздно: другие пешеходы недовольно толкали её со всех сторон.
«Куда ж тебя несёт-то, милая? Дорогу перейти не в состоянии, а всё туда же – кавалеры, понимаешь, свидания! Сидела бы дома, вязала носки! А ну соберись, тряпка! Сейчас будет следующая попытка, ты справишься!» – мысленно расхохоталась Полина.
Машины с обеих сторон двигались не очень быстро, будто тоже устали за неделю. Полина уставилась на светофор, не желая и на этот раз пропустить зелёный. А секунду спустя увидела, как с противоположной стороны на дорогу вышла девушка в тёмном пальто. Она шла очень медленно, будто задумавшись, игнорируя красный. В ту же минуту послышался визг тормозов, звук удара. Маленькую красную машинку и пешехода швырнуло в разные стороны.
«Мать твою! Твою же ж мать! Вот тебе и свидание!» – невесело подумала хирург Полина Сергеевна и, уворачиваясь от машин и пешеходов, побежала к пострадавшей.
– Разойдитесь, да разойдитесь уже, я врач! И скорую вызовите, операторы недоделанные, у вас телефоны для этого, а не для съёмок!
***
Варе казалось, что она видит сон. Очень плохой сон, который неминуемо закончится, оставив капли ледяного пота на лбу и металлический привкус во рту, но закончится. Вот прямо сейчас она проснётся в своей кровати, в своём доме, потрясёт головой, прогоняя кошмар, сварит кофе покрепче, выпьет его, отправится на работу и там расскажет сон коллеге Юльке. Юлька сначала будет в притворном ужасе отмахиваться от истории руками, потом согласится, что они точно заслужили по эклеру, и объявит «Час безудержного бодипозитива». Так они называли посиделки с десертами в офисном буфете, где заедались любые горести.
Варе казалось, что это не она сидит в разбитой машине, нелепо развернутой поперек пешеходного перехода так, что людям, стреляющим злыми взглядами, приходится огибать её по произвольным траекториям. И не может быть, чтобы лежащее чуть наискось тело было человеком, которого Варя сбила пять минут назад.
Реальность вернулась вместе с холодом и звуками: мир снаружи грубо ворвался в салон, когда кто-то открыл дверь машины. Этот же кто-то начал бесцеремонно ощупывать Варю с ног до головы, приговаривая:
– Ты как, живая тут? Меня видишь? Пальцы видишь? Сколько пальцев? Голову закинь слегка. Есть аптечка? У тебя кровь из носа, надо останавливать. Да ты слышишь меня вообще?
– Она сама, она сама, сама, сама, сама! – неожиданно для себя тоненько взвыла на одной ноте Варя и поняла, что не может остановиться.
Не может и всё: так и будет теперь постоянно повторять это «сама», словно заклинание от зла. Мозг отказывался принимать тот факт, что всё это – не сон, она убила человека. Внезапно ее жизнь превратилась в кубик Рубика, который кто-то покрутил в руках ради забавы, смешав в случайном порядке цветные квадратики, но даже если Варе удастся собрать всё заново, как прежде уже никогда не будет.
– Так, здесь нос сломан, и ребро мне не нравится, но скорее ушиб. И шок, вколоть бы чего, но выживет, а у вас что там, совсем плохо? – куда-то в сторону сказал голос, принадлежащий женщине, которая осматривала Варю.
А потом она убрала руки, завершив осмотр, и Варя, потеряв опору, по-дурацки, как кресло-мешок, вывалилась из салона прямо на грязный весенний асфальт.
***
Полина забыла про свидание, как только увидела аварию, и теперь ее телефон разрывался, забитый пропущенными звонками и сообщениями, в которых смешались недоумение, ярость и щепотка озабоченности потенциального мужчины мечты. Отвечать было некогда, и она решила, что разберётся с этим позже. Может, им вообще лучше встретиться летом, когда снега точно не будет.
Сбитая женщина была без сознания. Полина аккуратно её ощупала, стараясь не смещать. Судя по позе, с бедром дела обстояли плохо, лицо сильно поцарапано, даже возраст сложно определить, но одета дорого, это и Полине с её равнодушным отношением к моде было ясно. Без сотрясения не обошлось, однако дыхание было ровным – едва заметным, но ровным. Строго запретив окружающим приближаться к жертве ДТП, Полина кинулась осматривать водителя.
За рулём обнаружилась совсем молодая деваха – пухлощёкая блондинка. Она плавно раскачивалась вперед-назад и смотрела в одну точку. Пока Полина осматривала её, пытаясь сообразить, чем вытереть кровь из разбитого носа, и определить, есть ли сотрясение, та вдруг заладила, как заведённая: «Она сама, она сама, сама, сама, сама!». Совсем рядом послышалась сирена. Машина «Скорой помощи» подъехала через минуту, медсестра узнала Полину и удивлённо ей кивнула.
– Так, здесь нос сломан, и ребро мне не нравится, но скорее ушиб. И шок, вколоть бы чего, но выживет, а у вас что там, совсем плохо? – крикнула Полина и подошла поближе.
– Да смертельного вроде ничего, грузим, везём. С нами поедете, Полина Сергеевна? – спросила медсестра, направляясь к разбитому автомобилю.
И в этот момент дурёха-водитель кулем вывалилась на дорогу. Полина не успела её поймать, потому что как раз сочиняла сообщение второму участнику несложившегося свидания. Она сунула телефон в карман, так и не нажав «отправить», и с усилием подняла деваху:
– Поехали, что ж теперь. И эту давайте заберём, не оставлять же её здесь.
***
Варя пришла в себя в «скорой», но всё происходящее потом пронеслось, как размытые кадры хоррора, в котором у Вари не могло, не должно было быть главной роли. В больнице ей делали снимки рёбер и чего-то ещё, потом усталый усатый пожилой полицейский долго заполнял документы и терпеливо пояснял: несколько свидетелей дали показания, сообщив, что потерпевшая вышла на запрещающий сигнал светофора, а потому Варе, вероятнее всего, никакая уголовная ответственность не грозит, легко отделалась. Но придётся заплатить штраф и, возможно, потерпевшая взыщет за лечение и моральный ущерб, а, может, и не взыщет, он не знает. Полицейскому хотелось домой, а Варя никак не могла понять, почему никто её не забирает в тюрьму. Полицейский злился и всё время называл ее «гражданочкой». И она снова начала плакать, медсестре пришлось второй раз вколоть успокоительное. Потом она сообразила, что не знает, где машина. Машину, оказывается, увезли на стоянку, и нужно было куда-то звонить и уточнять, но сил на это не было, и Варя всё равно бы ничего не поняла.
А потом появилась та женщина, что осматривала её на месте аварии – Варя узнала по голосу. Она положила Варе на лоб прохладную руку и строго сказала:
– Так, ну ты домой-то собираешься?
Варя собиралась домой, но не понимала, как попасть в деревню теперь, когда сама она в больнице, а машина на стоянке и неизвестно даже на ходу ли. Поэтому Варя плакала и плакала. Она плакала, пока Полина уточняла её адрес, пока вызывала такси, сажала её в машину и давала инструкции водителю.
Но ещё сильнее она плакала, когда зашла домой и, не раздеваясь, рухнула в постель. А потом спасительный сон приглушил переживания этого вечера, напрочь лишенного простых человеческих радостей, о которых так мечтала Варя всего несколько часов назад.
***
Алька чувствовала себя странно: звуки и запахи вокруг были непривычными, а веки такими тяжёлыми, что она передумала было открывать глаза, а потом вспомнила. Как ушла из кафе, как решила пройтись пешком, как переходила дорогу. Точно, она попала под машину.
Тогда она медленно моргнула и попыталась осмотреться: это точно была больница, но деталей не разглядеть – всё плыло и не двоилось даже, троилось. Голова кружилась, нечеловечески хотелось пить.
– Здравствуйте, проснулись?
Прямо перед Алькиными глазами возникло усталое, озабоченное лицо очень красивой женщины.
– Пить… – с трудом выдавила Алька и удивилась: голос был похож на карканье вороны, а по горлу будто повозили наждачной бумагой.
– Не могу дать вам попить, извините. Вы попали в ДТП, помните? Вас сбила машина, мы привезли вас в больницу и диагностировали закрытый перелом верхней трети бедренной кости со смещением. Штука не смертельная, но малоприятная. Мы провели операцию, остеосинтез бедренной кости, операция проходит под общим наркозом, и вам пока нельзя пить. Хотите сполоснуть рот? Но, чур, честно выплюнуть воду!
Алька мотнула головой, красивая женщина помогла ей глотнуть из маленькой бутылочки и подождала, пока она сплюнет. От женщины исходила такая уверенность и спокойствие, Альке стало грустно, что сейчас та уйдёт, а сама Алька останется, и она заплакала.
– Так, сырость не разводить, – сказала женщина, – у нас тут в больницах потом то крысы, то тараканы. Шучу. Не переживайте, у вас сотрясение, небольшие гематомы, что и понятно, и перелом, требующий реабилитации, но до свадьбы заживет! Или у вас уже была свадьба? Можем мы кому-то сообщить о вас? Родные, муж?
Алька отрицательно каркнула.
– Тогда я сейчас буквально на несколько минут пущу к вам бравого служителя закона, у него пара вопросов. Не переживайте, я буду рядом. Хорошо?
Полицейский, зашедший в палату, совершенно не выглядел бравым. У него были усталый вид, казенный запах и печально поникшие усы. Он проигнорировал стул и присел на край кровати, неловко втиснувшись рядом с загипсованной Алькиной ногой:
– Гражданочка, здравствуйте! Алевтина Павловна Тарасова, правильно? Давайте мы с вами сейчас заявленьице быстро напишем и будем отдыхать. Да?
– Какое заявленьице? – не поняла Алька.
– Ну как же? Мы установили факт ДТП с пострадавшими. Пострадавшая у нас вы, вы вот в больнице, надо теперь заявление. Мы без вашего заявления не можем дело завести.
– Какое дело? – снова не поняла Алька.
– Ну как какое, гражданочка? Уголовное дело. Вам же ущерб нанесен? Нанесен. Свидетели, правда, есть, что вы на красный свет дорогу переходили, но там пусть суд разбирается. А моя задача простая. Или вы хотите, чтобы виновница штрафом отделалась? Вам того штрафа на лекарства даже не хватит, гражданочка. Так что давайте заявление напишем и отдыхать будем, а виновница пусть отвечает по закону.
– Виновница? – в очередной раз переспросила Алька, чувствуя себя непривычно глупой.
– Виновница, – появилась из темноты Полина, – девчушка, молодая совсем, лет двадцати может. Залила тут слезами приемный покой, да в обмороки все хлопалась. А вы, гражданин начальник, сказали же ей, что она штрафом отделается?
– Так это я сказал, чтобы в бега не подалась. Не с ней мне эти вопросы решать, у нас вон потерпевшая есть.
Полицейский начал всовывать в руку потерпевшей ручку, но Алька брезгливо оттолкнула ее. От возмущения даже голос вернулся:
– Никакое заявление я писать не собираюсь. Я прекрасно помню, что шагнула на красный. Когда шагала, не понимала этого, а когда поняла, было уже поздно. Так что вина здесь только моя. И никакого заявления я писать не стану.
– Но… – начал было полицейский, но тут вмешалась Полина.
– Я, конечно, не в полиции служу, но авария-то не первая на моей практике. У Алевтины Павловны даже повреждения средней тяжести, какое уголовное дело? Вы девчонке жизнь испортить хотите? Вы ее машину видели? Она же старше виновницы раза в два. Что с нее взять? Или реально засадить хотите? Прямо вот на зону, да?
– Я не буду писать заявление, – повторила Алька, – уходите. Я не такая.
– Да как хотите, – возмутился полицейский, медленно собрал бумаги и вышел из палаты.
– А вы прямо такая, как пионер! – тихо засмеялась Полина и поправила Альке одеяло.
– Я не такая, – повторила Алька и закрыла глаза.
– Ну и ладно, ну и хорошо. Тогда вы спать, и я спать поеду. Вам теперь силы восстанавливать, так что не отвлекайтесь, сконцентрируйтесь на этом, и вперёд. Я к вам в понедельник обязательно загляну, слышите? А жалеть себя прекратите, это ж пустяки всё, дело житейское! Вам, можно сказать, даже повезло! Засыпайте!
Дверь тихо закрылась, и Алька осталась в темноте. Только сейчас она поняла, что не одна в палате: сбоку доносился тихий храп, но рассмотреть его источник она не смогла бы при всём желании – малейшее движение головой вызывало сильный приступ тошноты. «Как же это я так?» – удивилась Алька.
Она никогда не расслаблялась: этому не способствовали ни детство, проведённое в детдоме, ни взрослая жизнь, которая, по сути, представляла собой тот же детдом – с правилами и четкой иерархией. Алька всегда рассчитывала только на себя. Ещё совсем маленькой, до того, как пошла в школу, в один из дней она поняла, что у неё никогда не будет мамы и папы. Ей хорошо запомнился этот момент: соседка по комнате расчёсывала ей волосы. Ничего такого, никаких причёсок в детдоме и быть не могло, просто соседке было не всё равно, как она выглядит. Она придирчиво разглядывала в небольшое зеркальце то кусок щеки, то глаз, то рот. Альке было плевать, как она смотрится на фоне других детей, во что одета. Уже тогда ей было ясно, что не в этом счастье. Потому что никакого счастья вообще нет. Иначе никого не возвращали бы обратно из семей, никто не выл бы в подушку по ночам: тихо-тихо, чтобы другие не услышали, не засмеяли наутро.
Ещё Алька понимала, как важно не выделяться. Особенно, если тебе нечем прикрыть тылы. Поэтому она хорошо училась в школе, могла бы на одни «пятёрки», но это грозило проблемами – никто не любит отличниц. А вот в институте – она поступила в архитектурный – «пошла по головам»: была лучше всех, посещала все факультативы, писала курсовые, которым аплодировали преподаватели, максимально проявляла себя на практике, знакомилась со всеми, кто мог ей пригодиться в будущем. Цель у Альки была одна – независимость. От всего и всех. Для этого нужны были деньги и связи.
Алька не была жестокой, она была равнодушной. «Замороженной», как сказал однажды мужчина, с которым она пыталась (правда, пыталась) построить отношения. Отношений она с тех пор больше не строила, а вот с бизнесом всё получилось. Правила бизнеса ей были более понятны, к тому же с возрастом она научилась нравиться людям. Это было не природное качество, а натренированный навык, который она применяла не всегда, а только при необходимости. Её не заботили вопросы морали: она могла переспать с тем, от кого зависело будущее её дела, без угрызений совести переманивала лучшие кадры и заимствовала идеи у более слабых конкурентов. Она много работала и была уверена, что в работе нашла своё счастье.
С недавних пор её успех в сфере предпринимательства и авторитет её компании, которая занималась архитектурным проектированием, разработкой дизайна интерьеров и ремонтно-строительными работами, стал очевиден: у неё брали интервью, её проекты получали награды, клиенты рекомендовали фирму друзьям. Но Алька не расслаблялась, никогда. Или это ей только казалось? Ведь сейчас она лежит в сомнительной палате и окружена посторонними людьми? Ответа на этот вопрос у неё не было, и сил найти его не хватало. Звуки и запахи внезапно будто стёрлись, и Алька заснула.
***
Полина, удивляясь себе, раз за разом возвращалась мыслями к вчерашнему происшествию, внезапно заменившему свидание. Чем-то тронули её сердце обе жертвы аварии, хотя с точки зрения травм видала она и пострашнее. Но так отчаянно рыдала молодая дурёха-водительница, так одиноко выглядела сбитая женщина, и обе они были такими трогательными в своём несчастье, что Полине стало муторно.
Она промаялась половину субботы, а потом собралась и поехала к бабушке, прихватив бутылку коньяка из обширных запасов: благодарных пациентов было много, но фантазии им отсыпали не то чтобы щедро.
Родителей своих Полина не помнила, да и история была мутная. В детстве она часто расспрашивала бабушку, а та всегда отвечала: «Подрастёшь – расскажу!», – но когда Полина выросла, бабуля сменила тактику: то ей с сердцем становилось плохо, как только звучал вопрос, то память подводила. Со временем Полине стало ясно, что ничего она не добьётся, да и желания уже не было. Она была всецело довольна своей жизнью, на все сто процентов.
Мария Семёновна – так звали бабушку, – была необыкновенной женщиной: многим казалось, что Катерину из «Москва слезам не верит» списали именно с неё. Хотя бабуля была ещё круче: всю жизнь работала на заводе и даже в лихие 90-е придумала какую-то хитрую схему по импорту изделий, благодаря чему завод не только выжил, но и снова стал прибыльным предприятием. На пенсию она ушла по собственному желанию, получила приличные бонусы, на которые смогла купить Полине квартиру. Невысокая и округлая, она всю жизнь занималась спортом, сейчас освоила скандинавскую ходьбу, но при этом курила, почти не переставая, предпочитала крепкий алкоголь и крепкие же выражения. Она до сих пор водила автомобиль, но абсолютно не умела готовить и в шутливых молитвах перед ужином благодарила службы доставки ресторанов. Не разбиралась в косметике и моде, предпочитала брюки и джинсы, при случае умела и одеться эффектно, и кружить головы – когда и кому нужно. Но «в любовь» не заигрывалась и очень расстроилась, когда Полина сообщила, что выходит замуж за однокурсника Мишу.
– Ты беременна?
– Нет, бабусечка, я не беременна, я влюблена и счастлива!
– Так люби и будь счастливой, при чём тут государство? Тебе двадцать один, и ты уже хочешь испортить паспорт? Сейчас штамп о браке, через год о разводе, чего ради?
Мария Семёновна ошиблась почти на пять лет. Полина уже и не помнит, ни почему решилась на брак, ни почему решила развестись – было и было. А тогда страдала. Бабушка не успокаивала, не видела в этом драмы и, возможно, поэтому всё и забылось так легко. Полина даже немного радовалась, что сходила замуж. Так же, как когда-то радовалась сданным зачётам. Как бы не совсем пропащая, кому-то пригодилась, да на приличный срок, отстрелялась и зажила дальше.
В медицинский Полина поступила по зову сердца, но бабушка одобрила и как раз успехам в работе радовалась всегда. Радовалась, поддерживала и даже пыталась готовить еду, но чаще совала денег: «Поесть не забудь, эскулап!». Однажды лишь, когда Полина выбирала специальность, ненавязчиво поинтересовалась: не хочет ли внучка стать педиатром, или там гинекологом. Почему хирургия? Но, когда внучка легкомысленно заметила, что все ординаторы в хирургии – красавцы, как-то расслабилась. А Полина слукавила тогда, единственный, пожалуй, раз, была с бабушкой откровенна не до конца: хирурги ей и правда нравились, но ещё сильнее она хотела спасать людей, прямо видела себя в эпицентре очень трагических событий, и она в белом халате, почти как на белом коне, всех спасает, спасает, спасает. Двадцать лет спустя ей даже вспоминать об этом смешно, а тогда всё именно так и представлялось.
Полина стала хорошим хирургом, но не лучшим: ей не хватало то ли мотивации, то ли жёсткости и собранности. Она считала, что достигла идеального work–life balance, но себя не обманывала и знала – та часть, что life, для неё важнее. Она любила долгие прогулки, ходить в кино, читать книги, научилась, в отличие от Марии Семёновны, хорошо готовить, разбиралась в винах, при первой же возможности (а всего за год их бывало две-три) отправлялась путешествовать. Что ещё нужно для счастья?
К коньяку они заказали гору еды из грузинского ресторанчика неподалеку от дома. Полина рассказывала бабушке про вчерашнее, та внимательно слушала.
– И чего я всё не могу их забыть? – Полина ловко резала ножом шашлык: грузины-повара упали бы в обморок, если бы это видели. – Не понимаю! Подумаешь, ДТП. На прошлой неделе, не помню, рассказывала тебе или нет, мальчонку экстренно оперировала, классика – за мячом побежал. Так у меня и имя его в памяти не отложилось, веришь?
