Kitobni o'qish: «Ива-иволга»

Shrift:

Для обложки использовано фото из открытого источника

Все имена и события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.

Долина реки Чирчик. По правому берегу широко раскинулся Ташкент, по левому тянутся небольшие городки и кишлаки¹. Чимганские горы окаймляют низовье серо-голубой грядой с белыми мазками на вершинах. Красота! Река весной полноводная, серо-коричневая талая вода бурлит, клубится водоворотами, даже смотреть с моста страшно. Летом же иссякает, переливается прозрачной лазурью, оголяет огромные, с блестящими прожилками, валуны. На них лениво жарятся четверо, три пацана и девчонка.

Ленка

Глава первая

Как только они себя ни называли. Три мушкетера и Констанция – лучший вариант, она представляла себя очаровательной госпожой Бонасье-Алфёровой. Фильм о похождениях бравых красавцев в синих плащах находился на пике популярности и дворовые мусье размахивали шпагами-палками ничуть не хуже французской знати. «Один за всех и все за одного», – выкрикивали при каждом удобном случае. Ступенью ниже – три танкиста и собака (собака – это Ленка), версия так себе, но терпеть можно. И самое мерзкое – было у отца три сына и одна ляга, тоже Ленка. Ляга от слова лягушка, в округе их было навалом и народное детское поверье гласило: потрогал лягушку – жди бородавок на руках. Обидно, она ни разу не видела, чтобы у мальчишек от неё хоть малюсенькая бородавочка вылезла. Но терпела, иначе играть в «войнушку» придётся среди фрицев, а не среди «наших». То же самое в «казаках-разбойниках», а кому охота разбойником быть? Тем более все победы заранее известны: в баталиях всегда побеждали хорошие, правильные, «красные». Те, кем верховодили Лёнчик, Саня и Серый. И Ленка.

Она их не выдавала даже под пытками. Пытки – это когда твое предплечье сжимают двумя руками и с силой выкручивают кожу в разные стороны. Называется «сделать крапиву».

– Скажи пароль! – зловеще шипел в лицо десятилетний палач из соседнего подъезда, заведомый фриц.

– На горшке сидит король, а сзади королева! – презрительно выплёвывала в ответ.

Рука горела, словно её и впрямь жалили крапивой, но Ленка не пасовала. Она тогда была очень стойкая. Да хоть калёным железом жги, своих пацанов, притаившихся сзади дома в мыльных цветах, не сдаст ни за что. Гордо вскидывала голову, стискивала зубы и ждала, когда в сумерках раздастся долгожданное: «Батальо-он, в атаку-у…, за мной»! Командный голос всегда разный, из троих мальчишек уступать первенство не хотел никто. «По чесноку» решили – по переменке, и очерёдность быть командиром соблюдалась строго. Почему-то Ленка всегда первая попадалась врагу, этот вопрос она задала себе намного позже, через несколько лет. Ответ нашла сразу – военный штаб намеренно отправлял её на заклание, чтобы было кого освобождать. Форсируя кусты, штурмуя гаражи и заборы, уничтожая неприятеля пульками из деревянных ружбаек, мальчишки летели спасать её, Ленку. Их возраста ребятни предостаточно носилось, в каждой семье двое, а то и трое детей, но, сколько она себя помнила, столько и свою четвёрку.

Пришпиленное пирамидальными тополями белёсое небо хранило их детские тайны, надёжно прятало от чужих глаз и ушей самое сокровенное. Ночью оно опускалось вниз и висело над головой чёрным бархатным пологом. Настоящее сюзане, расшитое серебряными нитями, традиционная восточная вышивка. Азиатское небо словно вышло из-под искусных рук мастериц: густое, звёзды выпуклые и близкие, только руку протяни и дотронься до той, которая понравилась. Костёр в недостроенном бетонном бассейне меж домов отбрасывал отблески на лица, делал их красноватыми и заговорщицкими. Искры взлетали и перемешивались со звёздами, дым струился ввысь, расстилался как млечный путь, туманный и непостижимый. Секреты, вышептанные такой ночью, оберегались свято. Клятвы скреплялись крепким пожатием рук с цыпками и жёлтая круглобокая луна свидетельствовала об их нерушимости.

– Клянусь! Навек! – четырежды звучало над языками пламени, торжественно и ритуально. И ни один не сомневался в исполнении обещания.

Богом клянусь, вот те крест, как перед Господом – эти выражения тогда не использовали. Религия – опиум для народа, об этом знали с пелёнок. На крайняк можно сказать «матерью клянусь», но зачем? Верили слову, данному честному слову.

– Лена, домой! – отцовский окрик прозвучал не вовремя.

– Сейчас! – недовольно ответила она, мальчишки усмехнулись – девчонка, салага. А её обида пожирала, год всего разница. Русый жиденький хвостик выбился в разные стороны, освобождённые из плена прядки щекотали шею, Ленка раздражённо перекрутила волосы, но ни ногой в сторону дома.

– Лёнька! – следом спасительно зазвенел голос тёти Нади. – Время полдвенадцатого!

– Ага, – отозвался сын, но с места не двинулся. Сплёвывал смачно в затухающий костёр, слюна шипела на раскалённых углях, туда же летели мелкие камушки из рук Серого. Все ждали. Церемонию по загону детей на ночёвку знали и ребятня и взрослые.

– Серёг, ложимся уже, дуй домой, – забасил дядь Петя. – С утра усвистал, сколько можно?

– Иду-у, – крикнул Серый, не поднимая головы. Поджал губы недовольно, поелозил на корточках, но так и остался сидеть, только мелочь полетела в костёр быстрее. Второго приглашения для Серёги лучше не дожидаться.

– Лена, мать твою! – не выдержал отец.

Она поднялась, затопталась на месте, глядя на рубиново-алые самоцветы, и медлила с ответом. Пацаны снисходительно лыбились и тоже смотрели на остатки костра. За долгий день умотались все, завалиться бы спать в липкой духоте без задних ног. И хоть слово «авторитет» ещё не знали, но интуитивно его ронять никто не хотел.

– Ленка, а ну…. Кельмонда!² – голос не предвещал ничего хорошего.

– Хозир келяман!³

– Саня-а! – добродушно подозвал отпрыска запоздавший родитель. – Домой идти думаешь?

– Уже иду! – победно откликнулся сын.

Компания с облегчением встала и дружно навалилась на бетонный бортик. Ленка застряла, двое потянули её, в ночи послышалось сердитое «Я сама!», пришлось ждать, пока перекатится. Небрежно бросили «Хайр!»⁴ и разбрелись до следующего утра. Щуплый шарнирный Лёнчик, каланча Серый и пигалица Ленка по своим подъездам, коренастый Саня поплёлся за дом. Его семья жила в коттедже с большим двором, хозяйством, садом и виноградником. Таких целая линия, край вселенной, дальше начинались кенафные и хлопковые поля.

По тем временам их махалля⁵ под Ташкентом – явление особенное. Не только сообщество, это образ жизни с прочно сложившимися устоями, смешение рас и культур, и всё мирно и дружелюбно. Отдельными улочками тянулся частный сектор. На земле, в основном, узбеки и казахи, остальных понемногу. Новенькие двухэтажки отстроил местный завод. Трудолюбивые руки быстро разбили вокруг них палисадники, насажали деревья, виноград. Фруктово-цветочный оазис за чертой города. В этих домах селились татары, башкиры, корейцы и русские, их было большинство. Шальные ветра за столетие нанесли в Среднюю Азию этнических русаков с разных концов страны. Началось с присоединения Туркестанского округа к Российской империи, следующая волна осела после революции и борьбы с басмачами. Потом война, Узбекистан крупнейший центр эвакуации, принял миллионы людей. Ташкент – город хлебный, так и оставались под знойным солнцем в тени чинар и тополей, в голодное лихолетье на одном только винограде да кислом молоке можно выжить. И ещё один большой наплыв – Ташкентское землетрясение 1966 года. Восстанавливать узбекскую столицу стекались добровольцы со всех союзных республик. Пленённые богатым и щедрым краем, вживались в него и никогда не делились на национальности.

А трясло частенько и порядок действий при первых толчках знали все – бегом на улицу. Не успел – вставай под косяк. Как правило, матушка-земля напоминала о своём могуществе либо поздно вечером, либо ночью. В чём застала подземная буря, в том и выскакивали, детей впереди себя выталкивали. Женщины в длинных ночнушках, мужчины в чёрных или синих семейных трусах и майках. Зимой если успевали что-то набросить на плечи – хорошо, нет – значит, нет. Ребятня землетрясений не очень-то и боялась, даже что-то забавное в них находили. Оглянешься вокруг, а вдоль улицы впотьмах голый народ стоит, ёжится. Соседи, одноклассники, друзья, мелюзга на руках и все жить хотят.

Вот и в тот раз тряхануло в декабре, холодно уже. По телевизору «Зита и Гита» шла. Ленка фильм видела раньше в кинотеатре и легла спать пораньше. Неожиданно кровать испуганно вздрогнула, Ленка спросонок не поняла ничего. Слышала, как задребезжал хрусталь в серванте, заунывно запели оконные стёкла, вплетаясь в непонятный гул. Отцовская рука рывком стянула одело, выдернула дочь из постели и следом команда:

– Бегом!

Что есть силы рванула вместе с сестрёнкой и матерью. Скатывались по лестнице со второго этажа, теряя тапки и подбирая их на ходу, с глухим топотом вылетали соседи. Дом колыхался, ступеньки под ногами вибрировали, спасительная дверь из подъезда нараспашку, кто-то подпёр её кирпичом. Меньше чем за минуту выбежали. Народ толпился за линией молодых дубков подальше от стен. Тётя Надя одной рукой держала болоньевую куртку, другой маленькую Маринку. Лёнчик крутился рядом в трусах и футболке, ботинки на босу ногу. Увидел Ленку, кинулся к ней:

– Ништяк, да? Во, долбануло!

– Ага, только уснула. А Серый где?

– Там, – Лёнчик махнул в сторону соседнего подъезда. – Отец не выпускает.

– Лёнь, иди сюда, погрейся, – позвала мать. Она накрыла Маринку курткой, сама зябко потирала полные руки.

– Не, не холодно, – отозвался сын и Ленке: – Чё я, маленький, что ли?

– Ну, да.

Ленкин отец накинул на своё семейство одеяло в пододеяльнике, сюда же юркнула тётя Надя. Согрелись. Ноги только мёрзнут, а так ничего. Вездесущий Лёнчик курсировал вдоль дома, приносил сводку как проходит ночное стояние. В первом подъезде на всех один платок пуховый и пальто женское, взрослые сгрудились, детей в серёдку, так и пережидают. В последнем получше: пара одеял, но двое человек босиком, переминаются с ноги на ногу. Лёнчик сгонял в бассейн, оттуда притащил соседям старый картон, с лета валялся. Всё не на голой земле стоять. Рядом Серёгин подъезд, жильцы в норме, обуты и почти согреты.

– Отец Серого из рук не выпускает, а мать к нему прилипла, – хмыкнул Лёнчик. Буква «р» перекатилась мягко, как ириска, которые он обожал. И у него и у Серого карманы вечно набиты «Золотым ключиком».

– Что тут смешного? – осадила его тёть Надя. – Ну-ка, иди сюда!

– Да не замёрз я.

Лёнчик опять скрылся в темноте. Ленка куталась в тёплые материны руки, обнимала перед собой сестрёнку и переживала: а Саня-то выскочил? Младших у него двое. Родители успели, наверное. По лестнице бежать не надо, шагнул с крыльца во двор и всё. Может, Лёньку отправить, посмотреть? Но тому и говорить не надо, уже слетал и прибыл с докладом в огромной фуфайке:

– Саня на топчане сидят, пахан из сарая старые курпачи⁶ вытащил. Вот, сюда одну передали.

– Видел, что ль?

– А то! Тёть Люся и меня хотела утолочь, а я чё, своих брошу?

В жизни не бросит, и даже в голову не придёт. Ещё и помогать всем будет. Лёнчик смылся, потащил курпачу в первый подъезд, а Ленка успокоилась, угрелась и задремала.

Минут через сорок с опаской втянулись по квартирам. Ленка завалилась на кровать и уже не чувствовала, как мама накрыла чистым одеялом и подоткнула его со всех сторон.

Так и жила махалля, общими радостями и общими бедами.

На следующий день в школе только и разговору было о землетрясении. В школьном спортзале трещина по стене пошла, побежали смотреть, а тут и тряхануло опять. Не сильно, но учителя испугались и всех отпустили. Шли домой, волокли за собой портфели и мелюзгу, а Серый вроде как оправдывался в стоянии подмышкой у родителя:

– Да, отец, блин! С ним поспоришь, что ли?

Слаженно согласились в три голоса – да, конечно! Какой дурак будет с дядь Петей связываться? Себе дороже. Он шишка какая-то на заводе, руководящая и направляющая. Иной раз Серёгу так направит на неделю под арест в воспитательных целях, тот месяц потом ходит как шёлковый, никуда не влезает, только косится да отказывается.

А Лёнчик набегался раздетый и заболел. Ничего особенного, простуда да ангина. Но болеть ему так понравилось, что он проканителился месяц. Педиатры тогда по домам не ходили, лечили не антибиотиками, а народными средствами – молоко с маслом и мёдом, водочный компресс на горло, аспирин.

Он филонил, валялся на диване, трескал всё подряд. Перед приходом матери с работы рассасывал кусочек рафинада с йодом и окунал градусник в кружку с горячим чаем. Первый раз неудачно и нагнал сорок два. Мать с перепугу побежала через дом к заводской медсестре, она и всадила Лёньке укол. Тот поумнел и стал проверять воду на палец, сам потом рассказывал. Застукал его отец. Из рейса приехал на день раньше, а сын спит с открытым ртом. Рядом кружка с остывающим чаем, в ней градусник торчит. Выписали ему предки по полной и вытолкали в школу. Он от безделья потолстел, команда его тут же окрестила Круглым. Лёнчик хмыкал, но не сопротивлялся. Лишний вес улетучился быстро, а прозвище приклеилось намертво. Да, ещё улыбаться стал на одну сторону. Пересмотрел «Место встречи изменить нельзя» и стащил улыбку у Жеглова, так же как и манеру разговора – мир принадлежит мне, он будет слушать то, что я скажу.

Родители у них…. А, впрочем, какая разница кем работали родители? О социальных различиях не думали. Верили, все равны и мир, труд, май. Рабочий класс ещё был в почёте, труд облагораживал, мир государство обеспечивало, на худой конец бомбоубежище возле завода отстроили, дорогу к нему знали, а май…. Май наступал из года в год, мимо ни разу не прошёл. Властно вступал в свои права с первой, дорогущей клубникой и черешней, благоуханием распустившихся роз, изумрудной зеленью улиц. Месяц благословенный, уже не холодно, но жары ещё нет. Она придёт позже, изнуряющая чилля⁷, когда на улице термометр показывает под пятьдесят и спастись от неё можно или дома (как усидеть?) или занырнув в окрестные водоёмы.

Поначалу полоскались в канале неподалёку. Система мелиорации в Средней Азии специфическая, плоскогорье изрезано водотоками для полива. Вода в них грязная, но тогда никто не знал, что для пляжа не очень подходит. Ныряли с разбега в мутную жижу и были счастливы. Потом обсыхали на грунтовке, выдубленную солнцем кожу стягивало, она покрывалась глиняным налётом, но это ничего. Снова «бомбочкой» или «на головку» разрезаешь серо-буро-малиновую гладь и как новенький.

А дрейфовать на автомобильной камере вчетвером да с полкилометра? Где ещё такой квест найдёшь? Только там, в Азии. Любо-дорого!

– Ну, чё, погнали? – вопрос для проформы. Саня столкнул чёрный резиновый круг и сам сиганул следом. Стоит, удерживает двумя руками, ждёт, пока остальные с фонтанами брызг попрыгают.

Воды в канале ещё много, по грудку. Забрались, уселись, поелозили, поплыли. Мерно покачивается камера, для равновесия четвёрка сидит в обнимку. Ничего делать не надо, ноги в воде, болтай да глазей на проплывающие по обеим сторонам заросли ежевики. Повсюду такая же пацанва неприкаянная барахтается.

Чья-то чужая рука взметнулась, ухватилась за Ленкин синий купальничек и потянула за трусики, оголяя белую полоску кожи. Она взвизгнула, три рыцаря тут же бултых за борт. Дама равновесие не удержала, кувырок назад и под воду, сверху ещё и колесом накрыло. Пока выныривала, обидчику накостыляли, чуть не утопили и взашей на берег вытолкали. Разумеется, матерились по-взрослому. Камеру догнали, снова умостились и дальше в плавание.

– Ленк, ты чё, негритянка? – спросил Лёнчик. Против солнца сидел, глаз один сожмурен, к щеке соломинка прилипла. Дунул пару раз скосороченным ртом – не слетает. Рука молниеносно мелькнула, смахнула и назад Серому на шею.

– Дурак, что ли? – ответила она, убирая с лица прилипшие прядки.

– Негры чёрные, в Ташкенте видел, – авторитетно заявил Серый. Он чаще всех с родителями в город ездил. Отец прихватывал его с собой на служебном «газике» и Серёга первый во дворе начал козырять такими названиями как Шейхантаур, Тизиковка, Юнусабад⁸. В общем, самый продвинутый и самый культурный.

– Ленка тоже чёрная, только под трусами белая, – сказал Саня, пацаны засмеялись, а она почувствовала себя и смущённо и радостно. Отчего? Сама не знала. Но неожиданно поняла: они все как один кинулись её защищать, отстаивать честь и достоинство. Слова эти были в ходу после фильма «Три мушкетёра», и Ленка загордилась – настоящая Констанция.

Рука Лёнчика спокойно лежать никак не могла, дёрнула Серого за ухо. Сразу получил сдачи и грозно-воспитанное:

– А в лоб?

Опять засмеялись, доплыли до мостика и вскарабкались на берег, помогая друг дружке. Мимо кладбища, одного из самых больших в Ташкенте, назад пешкодралом те же полкилометра по солнцепёку. Какие панамки или шляпки, кто их носил? Курам на смех. О бейсболках и банданах тогда понятия не имели. Так и брели, солнцем палимые. Ещё и камеру накачанную перед собой катить надо, все по очереди. Констанция ты, не Констанция, кого волнует? Крути по пыли тяжеленное колесо. Пока добредёшь до начала заплыва, умотаешься, пятаков-колючек насобираешь на босые пятки, от мокрого круга грязный с головы до ног.

То ли день сюрпризов это был, но Ленка его запомнила. Нежданно-негаданно, когда пришла её очередь катить камеру, Серый небрежно отодвинул девчачью руку, отвернулся и сказал куда-то в сторону:

– Не надо, иди.

Лёнчик и Саня, до этого момента о чём-то бурно спорящие, в миг замолчали и дальше шли без единого слова. Проверили ниппель, плавсредство опять полетело в воду, сами вдогонку. Раз, второй, третий, десятый, пока у французско-узбекских дворян ракушки на попе не повырастали. Такой курорт. Мальдивы, Сейшелы и Гавайи вместе взятые бледнеют рядом с оросительным каналом твоего детства.

А Ленке по какой-то молчаливой договорённости колесо катить больше не давали.

Глава вторая

Море они видели сто раз. Не настоящее, но всё равно. Ташкентское водохранилище так и называлось – Ташморе. А вокруг него в изобилии понатыканы пионерские лагеря и турбазы министерства мелиорации, в Азии всё народное хозяйство на нём завязано. С путёвками проблем никаких, за счёт профсоюзов стоили копейки и детвора плавно перетекала из смены в смену всё лето. Тоже отдельный мир, и ташкентские и областные дети из года в год одни и те же.

Махаллинская четвёрка выезжала стабильно. Чаще везло, попадали в один отряд. «Зарницы», походы, межлагерные спартакиады – всё вместе. Казалось, так будет всегда. Но первая подростковая сумятица расцвела именно в лагере, взросление неожиданное, одномоментное и совсем некстати.

Горка-слон, с него скатывались в неестественно голубую от медного купороса воду. Она ещё и хлоркой воняла, но удовольствие проехать по хоботу и с маху влететь в гущу купающихся лагерников ни с чем несравнимое.

Ленка выстояла очередь на лестнице, поправила купальник, для девчонок это обязательно. После выныривания стратегические полоски ткани съезжают, главное успеть их руками придержать. Села, вытянула ноги и понеслась вниз. В конце хобота немного подбросило и приводнилась она аккурат рядом с каким-то пацаном. Завалила и его за компанию, под водой вместе выгребались, вынырнули, отфыркиваясь и хохоча. Вдруг мальчишка замолк, Ленка протёрла глаза, от хлорки их режет невыносимо. Напротив застыл Саня, ореховые глаза его распахнулись, словно какую-то диковинку увидел на уровне её груди. Она опустила взгляд – новенький оранжевый купальник сбился в сторону, бесцеремонно выставив напоказ малюсенький холмик с розовым пятнышком. Вокруг визг, смех, а они стоят как два придурка. Ленка быстро поправила лиф и заносчиво сказала:

– Чего уставился?

– Ничего, – буркнул Саня, шлёпнул ладонью по воде, окатив её веером брызг. Развернулся и рыбкой ушёл в ядовито-синюю глубину, только бордовые плавки мелькнули.

– Чокнутый, – фыркнула Ленка и поплыла к подружкам.

Саня сторонился её весь день, а вечером после линейки отправились на турбазу прямо в пионерской форме. Пятница была, родители после работы прибыли, чад навестили, а сами за забором отдыхали в вагончиках. Традиционно заводчане привезли живого барана, его резали на месте. Шашлык, шурпа, лагман – по-узбекски широко и щедро. Из лагеря никто не отпускал, но что стоит перемахнуть через забор и от пуза набиться вкуснющим, жареным по всем правилам, мясом? Шашлык в Узбекистане готовят по своему. Большие куски маринуют в уксусе, много лука и специй. Шампуры длинные, унизанные бараниной, «на рубль» – такая такса по тем временам, и на этот рубль целая гора мяса. Волшебный запах от мангала расплывается на сотню метров, щекочет ноздри, заставляет рефлекторно выделяться слюну. Зубами стягиваешь ароматный горячий кусок и сразу полный рот. Раскусываешь и бараний жир перемешивается с мясным соком, погружая в высшее блаженство. Следом закидываешь тонко нарезанный, приправленный мелко рубленной кинзой, лучок. Неповторимый вкус Средней Азии, и приготовить и хорошо поесть там умеют и делают это красиво.

Место лаза у бетонной плиты, где кусок отколот и видны металлические прутья. На них да на железную скобу наступаешь, подтягиваешься и садишься на забор. С высоты спрыгнуть вообще плёвое дело.

Серый с Лёнчиком сложили руки «стульчиком» и первым закинули Саню. Тот устроился поудобнее принимать остальных. Следующая Ленка. Одной ногой упёрлась в живую ступеньку, другую задрала на решётку из прутьев. Пацаны снизу чуть приподняли, она уже почти уцепилась за Санька, в этот момент ступня соскользнула и провалилась в перекрестье мальчишеских рук. Прям голыми ляжками, шорты-то короткие. Другая нога сорвалась с опоры, Ленка подбородком проехала по плите, слыша за спиной бубнёж:

– Чё ты её лапаешь?

– А чё я? – огрызнулся Серый. – Она сама свалилась.

– Держать надо крепче, дебил.

– Кто дебил? Ты борзый?

– А в пятак?

– Не ссышь?

– Бодаться будем?

Петухи расходились, но Ленке было не до них. Содранный подбородок болел, это полбеды. Хуже другое: второй раз за день она перед своими мальчишками выглядела по дурацки. Сначала в бассейне, теперь здесь. Лицо горело, шею и плечи как кипятком облили, провалиться бы сквозь землю под этими тополями у забора.

– Хорош, пацаны, – прикрикнул Саня. – Отбой скоро.

Кое-как перелезли и гуськом потянулись на свет фонаря. В вагончике мама обработала рану зелёнкой, поругала на всякий случай:

– Все целые, одна ты опять нашла где-то.

– Случайно.

– Не хватало ещё специально. Ты же девочка, Лен!

– И что? Не человек?

– Я девочка, – вылезла сестрёнка Света. – Я хорошая девочка, а она плохая.

– Сама ты плохая, – огрызнулась Ленка. Подбородок саднил, настроения никакого. Отец заглянул в вагончик и сказал: – Долго ещё? Она же не пол головы снесла. Да, дочь?

– Она на меня сказала – плохая, – наябедничала Светка.

– Первая не лезь, – отбилась Ленка.

– Хватит вам, – прикрикнула мама.

– Сороки! Что за наказание? – вздохнул отец и исчез, крикнув: – Быстрее, вас ждём.

На топчане вокруг лягана⁹ с дымящимся шашлыком все четверо сидели насупившиеся, между собой не разговаривали. Так, родителям фразу кинут и опять жуют. Ленке шашлык поперёк горла встал, исподтишка видела: и мальчишки давятся через силу. В обратную сторону отцы их перебросили и до своего отряда шли вразброс как чужие.

На следующий день насыщенная лагерная жизнь вроде сгладила шероховатость. Ленка подглядывала за пацанами издалека, всё как обычно – смеются, футбол гоняют, орут друг на друга. Серый, по обыкновению, на воротах. Ринат Дасаев кумир миллионов, но для Серого это ещё гордость – внешне сильно на него походил: высокий, с длинными руками от «девятки» до «девятки» в одном прыжке летал. Она посмотрела немного, успокоилась и села с девочками в беседке неподалёку.

Вечером пошли на массовку, так в то время дискотека называлась. Она проходила на площадке для линейки, в возраст танцевальный уже вошли, но всё как-то стеснялись. В общем кругу топтались под Пугачёву и Леонтьева, на «медляк» приваливались к изображению пионера на железном листе. Только Лёнчик не танцевал никогда, а Ленку никто и не приглашал, она вечно в окружении троицы верных вассалов. Не потому, что красавица, скорее, сила привычки. Хоть в пух и прах разрядись, кто рискнёт подойти?

«Море, море, мир бездонный…», – затянул Юрий Антонов. Неожиданно Саня направился к группке девчонок и пригласил городскую Нелю. Вот она красотка, метиска, наполовину узбечка, наполовину русская. С большими тёмными глазами под густыми ресницами, пухлыми губками и гладкими чёрными волосами, подстриженными под «сэссон». Серый с Лёнчиком переглянулись, хмыкнули многозначительно, а Ленка впервые почувствовала укол внутри. Да так больно, как будто кто-то с силой воткнул в сердце здоровенную иголку от растущей рядом акации. Старательно отводила взгляд в сторону, вскидывала вверх, к роящимся вокруг фонаря мошкам. Бесполезно, он неумолимо возвращался к парочке, перетаптывающейся на расстоянии вытянутой руки. Ком обиды застрял у самого горла и выталкивал на поверхность ненужные слёзы.

Так и этого мало. В конце массовки объявили «белый танец». Неля сама подошла к Саньку, а её подружка Тамара к Серому. И теперь уже двое из трёх мушкетёров, трёх танкистов и сынов одного отца оставили её, Ленку-Констанцию. Она торопливо дёрнула Лёнчика за руку:

– Идём.

– Куда? Не-е, не пойду.

– Я тебя пригласила.

Лёнчик подчинился и несмело положил руки ей на талию. Она вцепилась в его плечи, а сама…. Сама смотрела на крепкого Саню с густой шевелюрой русых волос, правильными чертами лица, на его пальцы, прилипшие к Нелиным бокам. Перевела взгляд на долговязого Серого. Обычно он состоял из связки мослов, а теперь вдруг одни углы: в локтях, в коленках, в поясе. Тамара низенькая и Серёге пришлось чуть пригнуться, при этом он уставился в небо. Что он там высматривает? Большую медведицу ищет? Ленка держала идиотскую улыбку, а душа заливалась слезами.

«Не отрекаются любя….», – надрывно выводила Алла Пугачёва, чем только подлила масло в огонь. Они её предали, променяли на городских, так расценила Ленка.

Разве в неполные тринадцать ты в состоянии понять, что мир тебе не принадлежит? Что у каждого из четверых могут быть свои отдельные тайны? Откуда знать, что происходит всплеск каких-то таинственных гормонов? Твои-то собственные ещё спят и в ус не дуют. Не о сексе речь, о нём если и говорили, то только шёпотом. Вступившим в пубертатный возраст пацанам требуется обнимать девчонку, небрежно закидывать руку ей на шею, демонстрируя феодальное право. А Ленка всего лишь лягушка, собака, не пришей рукав.

Предаваться самоуничижению – дело неблагодарное, но бессознательное. Остановиться невозможно, неустанно выискивается всё отрицательное, что только можно найти. Волосы белобрысые жидкие, стрижка не модная, как подстригли в местной парикмахерской так и подстригли. Глаза обычные серые, нос острый, губы как губы, руки-грабли, ноги длинные с выпирающими коленками в шрамах и вечных синяках. Мышь полевая и дурочка она, дурочка из переулочка.

– Пошли в отряд, – Лёнчик взял её за руку и потянул за собой, музыка ещё не окончилась.

Не глядя на мальчишек, они развернулись и двинулись в сторону спального корпуса. Ленка интуитивно держала марку, как кол проглотила. Лёнчик что-то чересчур оживлённо болтал, не умолкая, но она не слушала. Нервы и мышцы напряглись до предела, только бы не споткнуться на плитках. Не знала, смотрит, не смотрит кто вслед, но почему-то считала важным уйти не женой галантерейщика Бонасье, а королевой Анной Австрийской.

«… Ведь жизнь кончается не завтра…», – вдогонку рыдала Пугачёва, но Ленка не согласилась. Она закончилась сегодня на виноградной аллее с веткой недозрелого винограда в руках, Лёнчик сорвал. Они шли под тусклым светом фонарей, закидывали в рот пыльные ягоды и молчали.

На массовку Ленка больше не ходила и с мальчишками почти не общалась. От окончательного распада компанию спасла человеческая глупость. Кому-то из администрации лагеря пришла в голову идея отправить детей в поход с ночёвкой за Ташморе на «семиочковку»: вода сбрасывается через семь выпускных шлюзов на плотине и дальше течёт по спокойному руслу с зарослями кустарника.

Вышли с утра и пешком отмахали километров десять. По прибытии на место накупались и завалились спать на раскинутых покрывалах. Под неистовым солнцем сгорели все до единого вместе с воспитателями и вожатыми. Красные как раки, у многих к вечеру температура поднялась, какая ночёвка? Выдвинулись назад, еле доползли за полночь и к утру покрылись огромными волдырями. Медичка вместе с оставшимся персоналом с ног сбилась, мечась между двумя отрядами, около двухсот человек. В лёжку лежали на животах, не шелохнуться, на спинах вздутые водянистые пузыри. Стоны и вой пионеров разносились по всему лагерю.

Ленке повезло, она спала в футболке и у нее обгорели только руки и ноги, а на них волдыри не выскакивают. Администрация где-то закупила оптом кислого молока, им то и смазывали не сильно пострадавшие места. Первое народное средство в Азии при солнечных ожогах. Ленку покрыли прохладной белой массой полностью, остальным самые большие пузыри прокалывали стерильными иголками, выпускали с осторожностью жидкость и обрабатывали водкой. Ленка отлежалась, обсохла и поднялась помогать. Конечно, носилась между своими, благо, рядышком лежали. Велено было аккуратно работать, иголку и руки постоянно протирать водкой, она и старалась. Лёнчика чуток полечит, переметнётся к Серому, проткнёт, выдавит, обмажет, Саня на подходе. Треугольник не любовный, но близкий и понятный. Пацаны зубы стискивают, терпят, а Ленка самая настоящая боевая медсестричка. Провоняла и узбекским кефиром и водкой, как апайка¹⁰-алкоголичка, но своих не бросила.

– Лен, а Лен, – извиняющимся тоном позвал Санёк.

– Чего? – ответила, не поворачивая головы. Пальчиками развозила кислое молоко по ногам Лёнчика.

– Мы на руках тебя носить будем.

– Куда? – усмехнулась, но слышать приятно.

– Да куда скажешь, – тут же вылез Серый. – Хоть до Сквера¹¹.

– Врёте.

– Клянусь, Лен, – не отставал Саня.

– А я один дотащу, – подал голос худосочный Лёнчик.

– Ты-то куда? – она легонько шлёпнула его чистой рукой по затылку и утопила в подушку. – Лежи, чуть-чуть осталось.

– Потом меня, да, Ленк? – сказал Серый.

– Чё это тебя? А я лысый? – возмутился Санёк. – Лен, в туалет хочу, меня вторым.

– Сань, ты дурак? Задницей же к молоку приклеишься, – сказал Лёнчик. (Туалеты на улице с дыркой в полу).