Тяжело вдохнув, взглянул на небо, хотя нет, не совсем на небо он смотрел сквозь пелену энергетического сияния сиреневых, голубых, зеленых, желтых разводов энергии, что разделяла небеса и землю. Все это было сходно с мыльным пузырём. С той детской забавой, что когда – то вроде бы близком, но и в таком безумно далеком детстве забавлялся он, надувая мыльные пузыри. Вспоминалось как, как – то он с соседскими мальчишками устроил соревнования, кто из них надует самый большой мыльный пузырь. Мыльные пузыри это была редкая, потому как дорогая забава, мыло было роскошью, но его отец позволял ему. И то, что было над ним, напоминало огромный, гигантской величины пузырь, внутри которого был его мир. Смотрел на неспешно плывущие, словно тучные коровы на пастбище облака в глубоком, по – осеннему, темно – голубом небосводе.

Колесо телеги – клетки, запертым в которую, его везли, наскочило на камень. Телегу – клетку сильно тряхануло. Разомкнув пересохшие потрескавшиеся до крови губы, тихо выругался «последними» словами, какие мог себе позволить разве, что коренной Сатанолец и, ни как не допустимые в речах выпускника, Красной Академии, воспитанником коей он был.

Желание взирать на небо через прутья решеток, пропало, и снова обратил своё внимание на ветхую тетрадь, что была у него в руках. Это была полная копия древней рукописи – дневника девушки из далекого, давно сгинувшего времени. Потрепанная, рассыпающаяся от ветхости тетрадь, была теперь его единственной личной собственностью. И то только милостью его давнего друга детства, что служил ныне Старшим конвойной группы, что вела этот скорбный караван.

Бегло просмотрев записи предшествующие описанию наступления Новых времен, внимательно вчитывался в строчки, описывающие этот период.

Дневник, отнюдь не был литературным шедевром, ценность его представлялась в той информации, что было возможным выудить из него.

… сегодня мы пошли своей компанией «Веселой семёркой», как обычно после института в парк на нашу излюбленную «Желтую» лавочку. Веселая наша болтовня постепенно перешла в обсуждение жутких слухов, что бродят в наших краях. От этих бесед легкость и веселость моего настроения увяла. Я до сих пор нахожусь под впечатлением от этих безрадостных обсуждений. Моё настроение мрачней плаща гота. Страшусь думать, что все эти слухи есть отражение наступающей нашей жуткой реальности.

Не по себе становится от мысли, что в нашем крае возник страшно заразный и не излечимый вирус, способный в считанные часы убить своих жертв. Но я надеюсь, что всё это только надуманные слухи все, же в официальных СМИ не, ни слова об этом.

7 мая

Сегодняшний день я могла бы назвать хорошим и удачным, но все затмила, залив мраком, печальная и пугающая весть от моего кузена, живущего в пригороде. Он сообщил, что тетя Лена и дядя Женя скоропалительно скончались, от не установленной болезни. Медики были бессильны и не смогли нечем помочь им. Кажется, слухи о вирусе начинают подтверждаться. Это ужасно. Мне страшно.

10 мая

Не могу больше не о чем думать кроме, как об этом проклятом вирусе. Все больше моих знакомых сообщают о загадочных и жутких смертях своих близких и знакомых. Число жертв мистического, таинственного и неумолимого вируса растет. Власти не ….

Далее несколько страниц записей были безнадежно испорчены, они были чем – то залиты, что теперь стало тёмными буро – коричневыми пятнами. Можно было прочесть лишь отдельные слова или только обрывки слов. Понять и уловить смысл написанного, не представлялось возможным.

… мт …. тр ………о писать нет ни какого желания, единственно зачем я это делаю это из – за многолетней привычки делать регулярные записи в дневнике.

Вирус, вирус, вирус, мучительные страдания и смерть. Вот то единственное, что стало нашей повседневной реалией. Безысходность. Введено чрезвычайное положение.

25 мая

Я пытаюсь не поддаваться панике и страху, что охватил всех уже. Занимаюсь всякими делами лишь бы не думать о смертельной болезни разрушившей привычный мир.

Занятия в институте отменили. Запрещены любые скопления людей. Введен комендантский час.

Кто – то, как и я сама пытаются делать вид, что все как прежде и не чего страшного не случилось, но большинство поддались страху и панике есть и те, кто пытается бежать из города. Но никого не выпускают из города. Объявлен карантин. Стоят военные блокпосты. Стреляют сразу на поражение во всякого, кто предпринимает, какие либо попытки выбраться из города.

Так от рук военных погиб мой однокурсник со всей своей семьёй. Гена светловолосый, с голубыми глазами, высокий парень. Правда он немного сутулился, и у него была проблемная кожа лица, но всё равно многие девчонки в институте, особенно первокурсницы заглядывались на него. А теперь его нет. Как мне пересказывал Дима, вся эта трагедия случилась, тогда когда у одного из блокпостов на выезде из города, что по улице Ленина. В тот день там скопилась большая толпа, там же был и Генка со своей семьёй. Люди собрались там гонимые страхом и безысходностью, в тщетной попытки выехать из города, или хотя бы получить какие – то объяснения о происходящем. Терпение встревоженной и измотанной страхами и неизвестностью, толпы было не долгим. Не получив желаемого: ни возможности уехать, ни каких либо объяснений, только строгий приказ расходится по домам и в дальнейшем ограничить по возможности контакты, соблюдать меры предосторожности предусматриваемые карантином. Разгневанная толпа в стихийном порыве, не организовано попыталась прорваться штурмом, через пост. Военные действовали без предупреждения и жалости, открыли огонь по накатывающей толпе. Итог этой по сути своей, бойни десятки убитых и раненых и масса искореженного транспорта

Царство кошмара, вот во, что превратился наш город, а что творится там за пределами этого города, неизвестно.

Мы находимся в полной информационной блокаде. Местное телевиденье практически не работает, только изредка вещают обращения, наших представителей власти. Всё сказанное ими и все их уверения, просто смехотворны. Они уверяют, что все под контролем, это все временные трудности и надо только, какое – то время потерпеть. Следует соблюдать все те указания и требования, по объявленным ранние мерам предосторожности, дабы избежать заражения. И что надо четко придерживаться, всех тех правил введенных чрезвычайным положением.

В остальном глухая тишина. Газет нет. Сотовой связи нет. Телефоны не работают. Спутниковые тарелки ловят лишь шум и помехи. Об интернете остаётся только мечтать. Почта тоже не работает.

Не думала, что в наш век информационных технологий можно, вот так вот, остаться без средств связи.

Наша соседка баба Нюра постоянно твердит, как умалишенная, – «Это Апокалипсис, апокалипсис…»

29 мая

Люди умирают. Много людей умирает. Я боюсь за близких и за себя, столько смертей. Люди сгорают как свечки. Мы все абсолютно бессильны перед смертью, разгулявшейся в нашем городе. Никакие меры предосторожности не спасают от заражения.

До сих пор нет лекарств от вируса. Медики могут только на небольшой срок отсрочить неминуемую, мучительную смерть. Но и этого они уже не делают, слишком много ежедневно заражается людей.

30 мая

Наша семья сегодня собралась в полном составе. Впервые за долгое время. Собрались все близкие родственники.

Я померилась со своим братишкой. Все обиды, той прошлой жизни, теперь кажутся такими глупыми и нелепыми. А вся прошлая жизнь, что была до вируса, была такой счастливой и радужной. Хоть и говорят, что память людей избирательна и лучше остаются в памяти светлые образы, но точно тогда жизнь нашу не наполнял ужас и страх, не было гнетущей безысходности.

Мы все собрались в нашем доме, в нарушение правил карантина о: ограничении контактов. Вели беседы наполненные тревогами. Обменялись печальными вестями о смертях родственников и друзей.

Одним из введенных карантином правил, отменены похороны умерших. Покойников забирают и сжигают, бригады санитаров. Родственника нельзя даже взглянуть на покойного.

Мы сидели долго – долго, видимо никому не хотелось расходиться, все понимали, что это может быть наша последняя встреча. Еще никогда мы все не были так близки как в этот день.

1 июня

Сидя на жестком табурете, пью горький, без сахара кофе и смотрю в окно на вяло плывущие облака. Так же вяло протекают мысли у меня в голове.

Мене просто хорошо, я научилась получать удовольствие от простых вещей и не значительных мгновений жизни.

Вкус кофе. Серо – синие облака на мутном небе. Заснувшие печаль и страх на дне души. Мне хорошо.

2 июня

Сегодня виделась с Димкой. О боже, что снами сделалось за это время. Не знаю, насколько изменилась сама я. Мне трудно оценивать саму себя. Димка он очень изменился. Это трудно описать, но отчетливо ощущается. Его словно перекроили заново. Его взгляд, он стал другим, тревожный и в тоже время какой – то отстраненный, словно Дима перешел за грань, я не знаю, как это выразить словами на бумаге, он словно узнал, что – то о чем мы все еще не ведаем и не догадываемся.

Мы много и долго разговаривали и о разном, но в память врезалась одна его фраза: – «Я родился с ощущением грядущего и с осознанием того, что мне предстоит через это пройти. И вся предшествующая жизнь была лишь приготовление к грядущему».

Смеркалось, буквы стали едва различимы, да и то, что его безбожно трясло на ухабистой дороге, по коей его везли, запертым в клетку.

Закрыв ветхий дневник, аккуратно как бесценное, хрупкое сокровище положил его себе под рубаху, у сердца.

Темнота наступала со всех сторон, выползала из расщелин, оврагов постепенно заполняя все, устанавливая царство ночи.

Он бессмысленно смотрел по сторонам на сгущающуюся темноту, что поглощала пейзажи ландшафта, слушая мерный скрип колес, фырканье и цокот копыт лошадей, редкие фразы охраны и их ругань. Тело затекло, мучительно хотелось вытянуться в полный рост, пройтись, но низкая клетка и цепи, сковывающие его, не позволяли.

Уже совсем стемнелось, когда обоз из стражников и заключенных встал на ночлег. Всех их было пятнадцать заключенных и десять стражников. Двенадцать заключенных вели прикованными к общей длинной цепи, а троих везли в двух телегах клетках. В первой клетке везли двух, угрюмых мужиков были они еще молоды или уже в возрасте определить трудно было, оба они были настолько грязны и, обросши, что за дорожной пылью склоченными бородами и скатавшимися длинными, засаленными прядями волос, и лиц – то не разглядеть ни то, что уж их годы. Его самого везли одного во второй клетке, он и сам сейчас выглядел не лучше тех двоих. Он был жутко грязен, от него скверно пахло, если вернее сказать, воняло, но он уже почти привык к этому, человек, кажется ко всему, может привыкнуть.

Старший конвоя, расставил посты, распределил смены, назначил дежурных по временному лагерю. Дежурные развели костры, занялись приготовлением ужина для своих и отдельно для заключенных.

___________

Проснулся от весьма ощутимого толчка в правый бок, ножнами короткого меча. Зрение медленно сфокусировалось на щербатой улыбке охранника, что впихнул меж прутьев решетки деревянное, давно не знавшее мытья, небольшое корытце, влил в него, чрезвычайно не аппетитного вида, варево. Это была едва разварившаяся овсяная каша на воде, из приправ и добавок было разве, что грязь да песок, что противно скрипел на зубах. Но и этому вареву уже были рады многие измученные заключенные. Он же еще пока только через силу заставлял себя есть эту дрянь. Есть приходилось прямо руками, потому как столовых приборов для заключенных не предусматривалось. Ел, почти не пережевывая, просто закидывал горстями кашу, словно уголь в печь, как и уголь надобен для поддержания огня, так он поглощал пищу для поддержания жизни.

Пришла ночь, а вместе с ней беспокойный, тяжелый сон.

Как только рассвело и стало достаточно светло он, вынув тетрадь, взялся вновь разбирать красивый, но если можно так сказать, нервный подчерк. Строка за строкой уносился в давным-давно ушедших времен.

7 июня

Из тех крупиц информации, что все же доходят до населения и всех сплетен, можно сделать весьма безрадостные выводы. Создается впечатление, что нас тут под оружием будут держать пока, мы ни вымри тут все до последнего. Лекарства против вируса нет и, не остается надежд на появление такового. Нет ответа и о возникновении вируса, как именно он попадает в организм человека. Высказывают предположение, что возбудитель болезни дремлет в организмах всех людей и что – то тут разбудило механизм уничтожения.

Известно достоверно то, что смертельный вирус поражает, не зависимо от условий проживания, равно как высокопоставленных чиновников, так и бездомных на помойках.

8 июня

Люди привыкают жить в тех смертельно опасных условиях, пленниками коих мы оказались. Ад стал нашей повседневной реальностью. Еще остались те, кто не оставляют попыток вырваться из зоны карантина, может кто – то и сумел сбежать.

Вчера семьёй обсуждали попытку нашего побега. Пока мор обходил нашу семью стороной, но это везение навряд ли будет, долго длится.

Взвесив все, за и против, отец, решил, что мы остаемся. Слишком много факторов он, видел против побега. Мама, как и следовало ожидать, встала на сторону отца. Брат яростно выступал за побег, на что отец говорил, что во многом предложения брата, по меньшей мере, не разумны и во многом продиктованы юношеским максимализмом и он еще во многом не сведущ, и малоопытен.

Я во многом согласна с отцом и всеми теми его доводами, но все, же мне больше всего хочется бежать, бежать отсюда прочь.

Поздним вечером я и брат сидели у меня в комнате. Брат все еще нервничал и был взволнован после «семейного совета», его можно понять, ему пятнадцать и ему хочется как – то действовать, а ни отсиживаться в ожидании чуда. Я его хорошо понимаю, у меня на душе творится то же самое.

Мы решили все же бежать.

Но как оставить родителей?

Мы долго перешептывались в ночи, в итоге уговорились не ждать чудес и не оставлять попыток уговорить родителей. И что брат начнет подготовку к побегу, втайне от родителей.

Надо будет спрятать дневник, что бы родители случайно не обнаружили его.

9 июня

Начались проблемы с питанием. Стол стал скуден, в основном крупы и макароны, консервы. О свежих овощах или фруктах остается только мечтать. Власти пытаются урегулировать продуктовую проблему, распределяют продукты, ввели карточки. На складах продуктами говорят, выставили усиленную охрану.

Любые беспорядки жестко пресекаются.

Как хрупка, оказалась та была жизнь со всеми ее радостями и укладом.

10 июня

Ушел в никуда очередной день нашей жизни, хотя слова «в никуда» не подходят, все же этот день остался в памяти многих людей. Он запомнился им различными событиями.

Этот день ушел, отметив свой уход яркими красками заката. В город вползла темнота ночи. Тьма в моей комнате густилась в углах.

Мир есть и в, то же время его сейчас нет, я одна наедине с вселенной. И можно услыщать ее. И сейчас каждую секунду в мире рождаются и умирают люди. Крики новорожденных, последние стоны умерших, сливаются и эта какофония звуков, преображаясь, выстраивается в мелодию мироустройства.

11 июня

Не думала, что когда – нибудь настолько могут опостылеть родные стены нашей квартиры. Живу жизнью затворника все, чем приходится заниматься это, помощь матери в домашних делах: уборка да готовка не затейливых обедов вот и все.

Я не выходила из квартиры уже четыре дня к ряду. Все мои развлечения это книги и компьютер ~.

~ Несколько раз перечитал незнакомое слово «компьютер». Что это могло означать?

Уже немало встретилось незнакомых слов, значение коих ему было неведомо. Иногда записи начинали просто изобиловать такими словами, да так, что текст становился не возможен для понимания и начинал походить на «Рейдовы писания» – (писания названия коих в народе стало нарицательным, когда говорилось о чем – то лишенном смысла, нечто невразумительное. Эти писания одного весьма богатого сумасшедшего лорда Красного рода, к тому же родственника весьма влиятельных господ, этот безумец писал поэтическую околесицу, наборы слов существующих и им выдуманных, сочетаемых в рифме, но не имеющих ни какого смысла. Эти писания даже с натяжкой трудно назвать достойным произведением, и увидели они свет только благодаря высокому социальному положению лорда Рейда).

Хотелось бы знать как, так случилось, что мы оказались запертыми в аду, а где – то и не ведают о том, что тут случилась беда.

12 июня

Сегодня случилось семейное ЧП. Напился брат. Он с утра куда – то запропастился, несмотря на запрет отца покидать квартиру. Сразу после завтрака, когда мама занялась мытьем посуды он, прокрался из квартиры. И заявился только, тогда когда отец уже вернулся с работы.

Брат просто ввалился в квартиру, когда ему открыли дверь. Он был до невменяемости пьян, едва стоял на ногах, цепляясь за стены и близь стоящую мебель. Он, то заплетающимся языком разговаривал сам с собой, то громко, истерично смеялся.

А когда отец спросил его, почему он ослушался его, да еще напился до такой степени, в ответ брат просто набросился на него, обвиняя в слабости и трусости. И далее не выбирая выражения, Лешка стал обвинять отца чуть не во всех смертных грехах. Отец не выдержал, и они схватились, круша все вокруг. Ураганном, прокатились по коридору и только, уже где – то в кухне отец «смял» Лешку. Лежа на полу с завернутыми за спину руками, скулил как побитый пес, то ругался в бессильной злобе. Переведя дыхание, отец поудобней ухватив Лешку, поволок его до ванны, устроив ему там холодный душ. Мама, вжавшись в угол кухни, беззвучно рыдала.

А я в тот момент не знала, что и делать, что сказать, настолько это меня поразило, ну ни как ничего подобного я не могла ожидать от Лешки. Такое поведение настолько не вязалось с Лешкиным характером, что казалось, что это просто буйный двойник моего брата.

Конечно учитывая сложные обстоятельства заложниками, которых мы стали, мне и самой сотню, раз хотелось напиться, но вести себя, так по – свински, ни какой конец света этому не оправдание.

13 июня

Не о чем писать особо, разве, что о том, что брат, лежа сейчас на диване, умирает с похмелья. Мама ухаживает за ним. Она попыталась отчитать его за вчерашнее, но он говорит, что почти не чего не помнит из случившегося вчера, а где напился, молчит. Но мне вот кажется, помнит он все, только вид делает, что у него провал в памяти. Просто в таких случаях весьма удобно и выгодно страдать провалами в памяти.

14 июня

Отец вернулся с работы с легким недомоганием, это меня очень тревожит. Я столько раз слышала описание симптомов и протекание болезни, при заражении смертельным вирусом, что помню все это уже почти наизусть. Все начинается с легкого недомогания, через несколько часов заразившемуся становится хуже. Начинается рвота, понос все это начинает походить на симптомы отравления. Далее начинают шалить все органы в организме, то сердце скалывает, то печень, то резкие, режущие боли в области живота, иногда возникают приступы удушения, человек просто начинает задыхаться, не вдохнуть так, словно легкие окаменели. Такие сбои в работе организма могут продолжаться на протяжении нескольких дней. Человек может промучиться от трех до семи суток. При этом постоянно болит голова. На вторые сутки у большинства начинается потеря зрения и возникает полная глухота. Постепенно все органы в организме начинают, плохо функционировать, при этом остающиеся не поврежденными, но как бы начинающие забывать о своем предназначении. Итог всему становится полный отказ всех органов одновременно, что приводит к мгновенно смерти заразившегося.

Я постоянно молюсь Богу, чтобы ни чего подобного не случилось ни с кем из нас.

15 июня

Не могу писать. Отец. Ему плохо. Я боюсь.

Но он нас успокаивает, говорит, что мог отравиться на работе консервами.

16 июня

Мама и я ходили в госпиталь, умоляли госпитализировать отца или хотя бы дать лекарства, но все безрезультатно. Отцу стало хуже. Серое отчаянье затопило душу мою.

Впервые дни еще, когда только начинался рост случаев заражений, выявленных заболевших в срочном порядке увозили в клинику или госпиталь, обеспечивая их лечение и соблюдая меры безопасности – строгий карантин.

Но близкие тех, кого забирали, были возмущены тем, что их близких забирали и они их больше не видели. Тела умерших, сжигали в крематории.

Из головы не выходит, врезавшись в память шокирующее до угнетения воспоминание, увиденное мной, на обратной дороге домой. Мы шли мимо мрачного места нашего города – городского крематория, сокрытого за высоким забором, выложенным из красного кирпича со стальными воротами, окрашенными матово – черным. Убитая, сгорбленная горем женщина у ворот, надрывно причитала охрипшим голосом.

Она все кричала, плакала и требовала возвратить, отдать ей сыновей, и все билась головой о стальные ворота. Я с ужасом смотрела, как она все билась и билась разбитой в кровь головой, на багровое пятно на черных воротах.

Крематорий уже давно не справляется с тем количеством умирающих и тела начали отвозить в отведенные могильники.

17 июня

Отцу стало еще хуже, он лежит в родительской комнате. Мать ни меня, ни брата туда не пускает и толком ни чего не рассказывает, что с отцом. Да и что тут скажешь уже и так ясно и надежда умерла, – это вирус и отец обречен.

Далее записи нескольких дней плотно исчерканы так, что только видны даты, а остальное прочесть нельзя. Скорей всего так с записями обошлась сама хозяйка дневника, а тот, кто его копировал, лишь старательно воспроизвел, как было в оригинале.

18 июня ////////// 19 июня /////////// 20 июня ///////////

21 июня

Отец умер. Тела уже не забирают. Будем хоронить сами.

Далее снова все исчеркано.

Когда смотришь на этот лист, то становится ясно, что когда – то лист дневника оригинала стал жертвой девичьей истерики, бессильной злобы и обиды. Нещадно черкала, сорвавшись в горе своем.

27 июня

Лешка сказал, что для нашего побега уже все готово, но мама не чего об этом даже слышать не хочет. Я не знаю, почему она упрямо отказывается, не желает вырваться отсюда, может то, что отец не хотел бежать в свое время и нам не велел, а может мама сломалась и ей ничего более не надо, лишь последовать за ним (отцом). Я не знаю.

После похорон мы все в семье изменились, и боюсь не в лучшую сторону. Мама замкнулась в себе, во мне тоже, что – то сломалось не так, все стало, не то.

Не думала, что еще возьмусь писать в дневнике, ан нет, пишу и поражаюсь своему спокойствию, мне кажется, предложи мне написать сценарий своей казни и смертельный приговор. Опешу все преспокойно и в самых ярких красках, и подпишусь.

Лешка все время где – то пропадает, дома почти не бывает, он и ночевать приходит не всегда. Когда приходит, частенько приносит продукты. Последний раз, когда он приходил, принес две банки тушенки и грамм триста манной крупы, не весь, что по прежним временам, но сейчас это весьма не дурно.

Леша побыл совсем не долго, только пока переодевался. Он рассказал, что вояки, что – то затевают, строят какие – то сооружения по периметру нашей области. Откуда он это узнал, не ответил, но сказал, что это точная информация, а не какие – то, как он выразился «бабьи слухи».

29 июня

Леша пришел сегодня рано утром, весь, какой – то взъерошенный, на месте ни минуты не сидит все, что – то крутится, суетится.

Соскочит и начинает ходить туда – сюда и все твердит, что нужно бежать, срочно бежать, пока не поздно. Еще он говорит, что вояки что – то затевают, может даже они задумали массовое уничтожение всех, тут нас разом. И проблемы их решатся и от заразы избавятся разом.

Верно, не будет у нас, наверное, больше шанса бежать, чем сейчас. Блокпосты на выездах из города стали меньше охраняться и патрулей на улицах почти не стало, толи вымерли они, толи просто солдат куда – то еще перевели.

Да вот, как тут бежать мать, же не бросишь, что ее теперь силком тащить? Еще эти сложности, когда тут и так все не просто.

30 июня

Немного поспала, проснулась и никак себе места не нахожу, взялась за дневник, что бы хоть как выложив все на бумаге, собраться с мыслями, понять себя.

Чуть ли ни до утра просидели, проговорили с мамой.

(Как же она изменилась за последнюю неделю, больно смотреть. Ее взгляд померк, стал прозрачен и пуст, в движениях и жестах стала заметна старческая медлительность, а ей ведь нет и сорока.)

Мы заговорили с ней и разговорились, Алешка был взволнован, вернее, взвинчен, мама же, напротив, до равнодушия спокойна.

Мы пытались убедить маму бежать. Мама согласилась, что бежать надо, но только нам двоим, а она останется. Останется потому, что хочет остаться. Потому, что не хочет стать причиной неудачи, не хочет быть обузой. Не хочет и того, что бы мы оставались здесь, тем более из – за нее.

Мы многое тогда наговорили маме, она тоже много чего наговорила нам.

Потом мы уже все перешли на повышенные тона, мы срывались на крик, плакали, мы шептались. Мы говорили, говорили, говорили.

Но в итоге:

· Мать, по-прежнему настаивает, что бы мы уходили без нее.

· Леша все же согласился с ней.

· Я же не знаю. Я в растерянности, как быть.

Еще важное:

Леша рассказал, что слышал слух о том, что под руководством наших местных профессоров из института энергетики, на окраине города развернуто и ведется ударными темпами строительство. Это странно, для наших времен. Что они там затевают? Что и зачем строят?

Солнце поднялось уже высоко и лучи его, устремляясь к земле, нещадно палили. Легкий, летний ветерок нисколько не спасал от послеполуденной жары. Колесо еще раз тоскливо скрипнуло (при подобных звуках обычно говорят: – «скрипит как качели Апокалипса», откуда эта поговорка и, что когда – то значили эти слова, теперь неизвестно, осталась только поговорка.).

Колесо скрипнуло и замерло, телега – клетка остановилась, как впрочем, и весь обоз. Они остановились у подножия каменистого холма, на широком лугу. Ниже, вдоль ручья узкой полосой тянулась березовая рощица.

Остановились с намереньем передохнуть и пообедать, заключенных это не касалось. Их просто оставили на солнцепеке в своих клетках и цепях.

Жарко было невыносимо, хотелось пить, выступал едкий пот разъедающий кожу и застящий глаза.

Чтобы хоть как – то отвлечься от всего этого, он снова углубился в чтение.

4 июля

Не знаю, что сейчас лучше для меня: безутешно рыдать или кричать покуда хватит сил,

– Нас заперли в этом АДУ!

Мы под куполом.

8 июля

Проклятье, что же это? Как быть? Откуда же этот купол, сфера или еще что еще это?

Семь дней назад мы ушли из дому. Я и брат.

Сначала когда уже смеркалось, мы проверенными Лешей путями обходя или прокрадываясь мимо четверок солдат – патрулей, курсирующих по улицам. Объявленные чрезвычайное положение и строгий карантин, развязали военным руки, встреча с ними даже в дневное время не сулила ни чего хорошего, а в комендантский час смертельно опасна такая встреча.

Мы пробрались в расположенное в западной части города подвальное помещение, где нас уже ожидали двое парней. Леша без лишних слов, спешно нас познакомил. Высокий, рыжий лет пятнадцати на вид парень назвался Вовкой, второй хмурый, чумазый мальчуган десяти лет представился «Славяном». Вот такой компанией мы выбрались на улицу, когда ночь вступила в свои права. Мы двинулись в северном направлении, прочь из города. Пробирались, таясь пустынными аллеями, темными улицами. Несколько раз нам приходилось прятаться и, затаив дыхание пережидать когда, пройдет патруль, мы прятались то под скамьями, то вжимались в темные ниши стен зданий. Когда мы уже смогли выбраться на окраину города, нас все-таки заметили. Это был безумный марафон на выживание.

Сердце моё рухнуло в пятки, когда нас окрикнул резкий, грубый, чем – то похожий на карканье ворона голос, – «Стоять, суки, стрелять будем!»

Не успели мы хоть как – то отреагировать на окрик, как разрывая тишину треском автоматов, из темноты улицы в нас начали стрелять. Они стреляли не предупредительно вверх, а в нас. Пули просвистели совсем рядом, растущая луна в тот миг предательски вышла из – за туч и я в неверном лунном свете, увидела, как пули впиваются в землю, вздымая фонтанчики пыли. Еще выстрел и Славку стоящего рядом со мной, как тряпичную куклу, дернуло и бросило в сторону. Он упал и это, было не красиво, не правильно, страшно, совсем не так как показывают в кино. Опомнившись, мы уже в втроем, разом метнулись в глубокую канаву у дороги, что была там, на наше счастье.

Пригибаясь, мы, мчались с максимальным ускорением, на какое только были способны, бежали, разбрызгивая грязь во все стороны. Стрелявшие бросились за нами, преследуя, осыпали нас угрозами, матерной бранью и дождем пуль. Я бежала в полном отчаянии, еще чуть – чуть и они подстрелят меня или Лешку. Нам не уйти от них. И только страх гнал меня дальше, заставлял ускоряться все больше и больше, забывать об усталости.

Они, наверное, перестреляли бы нас, или загнали до смерти. Я все чаще начала спотыкаться, пуля не один раз пули с тугим визжанием пролетали рядом с моей головой. И тут в небе, что – то оглушительно ухнуло. Машинально я пригнулась еще сильней и тут же поскользнувшись, врылась в вязкую, вонючую грязь. Приподнявшись, отерев лицо, взглянула в небо и О БОЖЕ, весь небосвод от края до края разрядами разноцветных молний. Из земли ввысь начали вылетать искры. Складывалось впечатление, что мы находимся в эпицентре взрыва электрического фейерверка. Одурев от происходящего, все остановились и мы, и наши преследователи.

Лешка опомнился первым он, схватив меня за руку, стал вытаскивать из канавы, Вовка последовал за нами.

Не знаю, сколько по времени мы ползли, вжимаясь в землю. Периодически округу озаряло сиянием мощных разрядов в небесах и мы, вжимаясь еще сильней, ползли, ползли, уходя от преследователей, пока отвлеклась погоня.

Когда мы, наконец, остановились, запыхавшись, я перевернулась на спину и снова взглянула в небо. Выси уже от горизонта до горизонта образовалась сияющая энергетическими разрядами пелена. Разделив небо и землю, она была почти прозрачная, сквозь нее было видно и Луну и звезды, и от нее исходило противоречивое впечатление чего – то невесомого, зыбкого, но в тоже время незыблемого, неодолимого, непоколебимо – прочного.

Мы, лежали на холодной земле, смотря в небеса, я спросила, – «Что это?»

12 3 4 5 Keying.

Sуб/станция

Ushbu kitob bilan o'qiladi