Kitobni o'qish: «Мидавиада», sahifa 10
Кто в тереме живёт?
Окутанный туманом домик тётушки Луссии казался призрачным видением. Берег почти полностью зарос тростником, и лишь узенькая тропка, протоптанная в сторону дома, указывала на то, что время от времени здесь бывают люди.
– Не нравится мне это! – ворчал Ляхой, продираясь через заросли. – Не к добру мы сюда притащились!
– Я есть хочу! – заявила Селена. – И сарпин тоже. Что мы станем делать с пустыми животами и без денег?!
Недоверчивый спутник начинал её раздражать. Ляхою плевать на её проблемы! Плевать на Зебу! Это естественно, но всё равно обидно.
Если Амос не поможет, рассчитывать не на кого. Но что если тётушка Луссия испугается, когда увидит непрошеных гостей?
– Давайте сделаем так… – осторожно начала Селена. – Я пойду одна, и тётушка Луссия меня впустит. Потом я ей обо всём расскажу, и она, конечно, разрешит позвать вас в дом.
Сарпин благосклонно потёрся лбом о её колено, что должно было означать согласие, но Ляхой вдруг остановился и замотал головой:
– Сперва погляди, нет ли там засады!
– Там не может быть никакой засады, ведь это…
– Знаешь, как делается засада? Так, чтобы все говорили "там нет никакой засады"! Вот, как. Уж я-то повидал всякого!
Селена потрепала сарпина по холке:
– Я буду осторожна. А вы ждите здесь и выходите только по моему сигналу.
На стук никто не отозвался. Селена прислушалась – ни звука. Неужели дома никого нет?
Огорчившись, Селена подёргала дверь. Та оказалась заперта. Скверно.
– Тётушка Луссия! – позвала Селена вполголоса, отдавая себе отчёт в том, что глуховатая старушка может её попросту не услышать.
На зов не откликнулись.
– Тётушка Луссия, откройте!
Тишина. Выходит, она пришла напрасно. Тётушки Луссии нет дома.
В отчаянии Селена хлопнула по дверному косяку и уже собралась повернуть назад, когда случилось нечто неожиданное. Дверь с тоненьким скрипом приоткрылась и наружу высунулась жилистая рука, сжимавшая пистоль.
Селена ойкнула от неожиданности, когда вооружённый невидимка схватил её за плечо и втащил внутрь.
В доме было темно, так что разглядеть нападавшего никак не удавалось. Прижав Селену к стене, человек произнёс лишь два слова:
– Не оги!
"Не ори!" – догадалась Селена и, конечно, тотчас заорала что было сил.
Дальнейшие события развивались так стремительно, что полностью осознать происходящее никак не получалось. Входная дверь на мгновение приоткрылась, что-то взвизгнуло и оттолкнуло Селену, врезавшись в её обидчика. Тот с грохотом повалился на пол, задевая неведомые предметы. Визг сменился утробным рыком, человек сдавленно закричал, забарахтался. Сцепившиеся в клубок неприятели покатились по полу. Громыхнул выстрел, на мгновение озаривший комнату яркой вспышкой. От удушливой вони сделалось трудно дышать. Закашлявшись, Селена потянулась к двери, но в то же мгновение услышала знакомый голос:
– Что случилось, Амос?
Вспыхнувший свет на миг ослепил Селену, вынудив прикрыть глаза. Когда же зрение вернулось, она невольно вскрикнула:
– Вилла!
Действительно, в дверном проёме стояла её тётя с фонариком тафеля в руке:
– Селена!
Вилла распахнула объятия, но вместо того чтобы броситься навстречу, Селена вцепилась в загривок сарпина, пытаясь оторвать его от несчастного Амоса:
– Пушистик! Оставь его! Это свои! Свои!
Сарпин рыкнул, запыхтел и нехотя отполз в сторону, не переставая злобно коситься на обидчика.
Только теперь Селена решилась его отпустить , чтобы обнять тётю:
– Что ты здесь делаешь, Вилла?
– Мы приехали четверть луны назад, – послышался тихий голос.
– Магистр Гастон! – ахнула Селена. – Вы тоже?..
Магистр вышёл из-за печки, бросил беглый взгляд на Амоса, пытавшегося собрать воедино растерзанную брючину, с любопытством оглядел сарпина и улыбнулся:
– Кажется, пришло подкрепление.
Мы искали тётушку Луссию…то есть, не её, а вас, мэтр Амос.
– Всякий газ, когда мы встгечаемся, кто-то из твоих дгузей погтит мне одежду, – проворчал Амос.
Селена изо всех сил старалась не рассмеяться:
– Я зашью. Правда!
– Как в пгошлый газ?
– Конечно!
– Тогда не надо! В грошлый газ шов не пготянул и двух дней. Погтниха из тебя не очень.
– Как вам угодно! – надулась Селена.
Вилла сгребла её в охапку и вновь крепко прижала к себе:
– Не знаю, как ты тут оказалась, но теперь я тебя точно никуда не отпущу!
– Со мной сарпин, – опомнилась Селена. – Он немного голоден…и я тоже.
Амос встал, отряхнулся и, предприняв очередную неудачную попытку приладить штанину, махнул рукой:
– Тут больше некому готовить. Вилла целыми днями ковыгяется со своими бахалками, а я способен только на то, чтобы положить кусок сыга на кусок хлеба.
– Кусок сыра нас бы устроил, – протянула Селена, пропустив "бахалки" мимо ушей. – Но почему тут некому готовить? Что с тётушкой Луссией? Она больна?
Амос вздохнул:
– Мама умегла четыре луны тому.
Селена невольно вцепилась в тётину руку. Ей захотелось плакать.
– Пойдёмте к столу, – сказал мэтр Гастон неестественно бодрым тоном. – Если никто не может готовить, то этим придётся заняться мне.
– Вообще-то, – осторожно начала Селена, – с нами ещё кое-кто…
Мягко отстранившись, Вилла взяла её за плечи и пристально посмотрела прямо в глаза:
– Кое-кто?
Селена осторожно кивнула:
– Ты ведь не будешь ругаться?
– Судя по твоему вопросу, это не Зебу?
– Нет, не Зебу. Это Ляхой.
Вилла вопросительно взглянула на магистра Гастона. Казалось, она обеспокоена. Только вот чем?
Селена хотела спросить об этом напрямик, но магистр её опередил:
– Всё в порядке, дорогая. Зови его сюда, а я пока приготовлю что-нибудь вкусненькое. Например, хлеб с сыром.
Хлеб с сыром и вправду оказался восхитительно вкусным, хотя, возможно, дело было в том, что Селена ничего не ела целых три дня.
Ей хотелось рассказать про Зебу, но говорить с набитым ртом неприлично. Приходилось жевать молча, лишь изредка поправляя Виллу, на удивление быстро собравшую цельное повествование из её обрывочных фраз.
– Значит, Шамшан похитил Зебу, чтобы шантажировать отца? – казалось, Вилла говорит лишь малую часть того, что у неё на уме. – У него ничего не выйдет!
– Почему? – удивилась Селена.
Вышло что-то вроде "па-бу-бу".
– Я так думаю, – Вилла принялась осторожно разглядывать уставившегося в тарелку Ляхоя.
Магистр Гастон казался безмятежным. Лишь собравшиеся в уголках глаз морщины указывали на то, что он пребывает в глубоком раздумье.
– Дядя Зак не бросит Зебу! – воскликнула Селена.
Как же они не понимают! Дядя Зак любит Зебу! Иначе и быть не может!
– Я не о том, – замялась Вилла. – Зегда оказался в трудном положении, но исход никому не известен…
– Так уж и никому?! – пробубнил Ляхой.
Отчего-то он избегал смотреть на Виллу и вообще, оказавшись в доме, держался непривычно тихо.
Вилла непонимающе пожала плечами:
– Из крепости можно выбраться морем, так?
Никто не стал спорить, и она продолжала:
– У Зегды есть корабли. Те самые, на которых они пришли на остров. Конечно, суда королевского флота стоят поблизости, но ведь повстанцы могут попытаться прорвать окружение.
– Оружия в крепости мало, – отозвался Ляхой и снова надолго замолчал.
Вилла открыла было рот, но тотчас закрыла снова.
– Не доверяете мне? – хмыкнул Ляхой.
– Я…нет. Дело не в этом. Я просто…
– Не доверяете, – в его голосе прозвучало необъяснимое ехидство. – Оно и правильно. Станешь доверять всякому встречному-поперечному!..
– Я вам обязана спасением племянницы, но мы едва знакомы.
– И то правда, – поспешно поднявшись, Ляхой накинул куртку. – Пойду я. Не здесь моё место.
– Куда это вы собрались? – растерялась Селена. – Я же обещала представить вас командующему!
– Оставайтесь! – неожиданно вмешался молчавший прежде Гастон. – Возможно, мы не кажемся гостеприимными, но это лишь потому, что риск очень велик. В действительности, нам нужны сильные руки и преданные сердца!
– Не там преданных ищете, дядя! – осклабился Ляхой, вновь усаживаясь за стол. – Всю жизнь я продавал душу за монету, отчего же теперь должен поступать иначе?
– Однажды вы уже поступили иначе. Вы доказали, что способны на благородный поступок, когда спасли эту девочку, – магистр Гастон улыбнулся Селене, и та невольно улыбнулась в ответ. – Настал наш черёд. Покажи им, Амос!
Мгновение поколебавшись, молодой человек встал и откинул дощатую дверцу, ведущую в подпол:
– Смотгите!
Селена не сразу сообразила, что перед ней. Весь подвал был заставлен сундуками. Одни были деревянные, другие – из металла, с массивными ручками.
– В железных – взрывчатка, – поведал магистр Гастон будничным тоном. – В деревянных – оружие. Длинностволы, пистоли… Всё, что может понадобиться.
– Понадобиться кому? – прошептала Селена.
Вилла поворошила волосы:
– Повстанцам, конечно. Как только мы с Гастоном узнали, что Зегда и его солдаты блокированы на острове, так сразу поспешили сюда. С тех пор нам удалось изготовить столько пороха, что хватит на целую армию.
– Как вы собираетесь доставить всё это на остров?
– Пока не знаю…
– Амос каждый день ищет корабль, – пояснил Гастон. – Как только он его найдёт, мы подберёмся к острову, и…
– У нас нет времени! – воскликнула Селена. – У них Зебу и вообще… Я знаю, что делать! Выслушайте меня, пожалуйста!
Пусть её план и не был блестящим, но это всё же гораздо лучше, чем сидеть здесь, в хижине и искать несуществующий корабль.
– Говори, – прищурилась Вилла.
– Ты не скажешь "нет"?
– Я не знаю.
– Пообещай, что не скажешь!
– Такого я пообещать не могу.
– Тогда пообещай хотя бы, что не скажешь "нет" сразу!
– Я никогда не говорю "нет" сразу! Сначала скажи, а мы подумаем.
– Только подумайте хорошо!
Вилла едва заметно улыбнулась:
– Мы всегда думаем хорошо. Правда, Гастон?
Испытание Кассиса
К новому королю (да осветят луны его путь) у Кассиса Мудрейшего была только одна претензия: в его присутствии никогда не удавалось наесться досыта. Шамшан ел возмутительно мало, и порой казалось, что его длинное, сухое тело поддерживает существование вовсе не за счёт пищи. В этом и заключалось мучительное противоречие, ведь для самого Кассиса еда была не просто источником жизненной энергии. Она была его вдохновением, его культом, его главной слабостью.
Возвращаясь к себе во дворец после долгого, наполненного борьбой дня, Кассис любил усесться во главе стола, чтобы неторопливо поглощать одно за другим приготовленные для него кушанья.
Обычно трапеза начиналась с закусок. Тут могли подать заливное из альзарской осетрины, пирог с цыплёнком в абрикосовом желе или, скажем, холодную оленину в брусничном соусе.
После на столе появлялся любимый Кассисом бульон, нежно-жёлтый, ароматный, со звёздочками золотого жира.
Когда же дело доходило до горячего, хозяин возносился на вершину блаженства. Список вторых блюд, которые готовил для него выписанный из Стребии повар, был едва ли не бесконечен. Чего стоят хотя бы фаршированные ламенями1 перепёлки под клубнично-ореховым соусом?! Или, к примеру, тушённая с можжевельником медвежатина?!
Мудрейший ел до тошноты, до отупения, и, когда подавали десерт, был едва ли в силах проглотить хотя бы кусочек. Впрочем, Кассис не был бы Кассисом, если бы не умел совершить над собой усилие. И вот в его бездонном желудке исчезали заварные пирожные, после – густой сливочный крем, за ним – орехово-медовые "ёжики"…
Обессилев от чревоугодия, Кассис падал на стол, но слуги тотчас приходили на помощь. Они заботливо подхватывали хозяина под руки и несли в личные покои, где он мог в одиночестве полежать на перинах, переваривая съеденное и размышляя о том, что бы съесть завтра.
Так заканчивался каждый прожитый Мудрейшим день, и это было поистине прекрасно. Проблема заключалась в том, что Кассис хотел есть не единожды и даже не дважды в сутки, но большую часть времени был вынужден проводить подле питавшегося воздухом короля.
Не имея потребности во вкусной пище, Шамшан отказывал в ней и своим приближённым. Порой это доводило Кассиса до отчаяния. Он долго силился понять, для чего нужна безграничная власть, если не для того, чтобы иметь на своём столе все мыслимые яства, спать на семи перинах, набитых пухом чёрного лебедя и носить на шее столько золота, что с трудом удаётся поднять голову.
Когда же Шамшан случайно обмолвился о свих истинных целях, Кассис незамедлительно счёл его сумасшедшим.
Это случилось поздней осенью. В тот вечер Кассис засиделся у его Величества допоздна. Проект новой налоговой системы не вызывал у короля одобрения, и обсуждения обещали затянуться надолго.
Кассис, как обычно, хотел есть. Его желудок давно оставил бесплодные попытки привлечь к себе внимание жалобным урчанием, и теперь глухо завывал от тоски. Исстрадавшись сверх всякой возможности, Кассис предпринял робкую попытку восстановить справедливость и осведомился со всем подобострастием:
– Изволит ли ваше Величество приказать, чтобы подали ужин?
– Я не голоден, – отмахнулся Шамшан. – Как можно что-то жевать, когда решаются дела государственной важности?!
Кассис скрючился в поклоне, не решаясь поднять глаза на повелителя.
– Если хочешь, можешь поесть, – неожиданно смилостивился Шамшан. – Всё время забываю, что некоторые люди…
Он не договорил, и Кассис вдруг испугался. Ему необходимо было немедленно узнать, о чём забывает король, ведь это могло иметь отношение и к его будущему!
– Некоторые люди, ваше Величество?.. – пробормотал он, мысленно моля о продолжении.
– Некоторые люди, – отозвался Шамшан, закинув длинные ноги на банкетку, – живут, чтобы вкушать различные блага. Они слишком привязаны к еде, одежде, драгоценностям, роскошным домам, породистым лошадям… В этом цель их крошечной жизни, Кассис, но они не заслуживают жалости. Они заслуживают презрения.
От его слов Кассис скрючился ещё сильнее. Его начал бить озноб.
– Не пугайся, – ухмыльнулся Шамшан. – Твой маленький порок не худшее, с чем мне доводилось иметь дело. Так, что впасть из-за него в немилость тебе не удастся. Я лишь говорю, что сам слеплен из другого теста.
Кассис закивал, точно болванчик с головой на пружине, и он саркастически продолжал:
– Я – игрок, ваше Мудрейшество. Для меня нет, и не может быть ничего важнее игры. Ведь что такое игра?
Кассис знал, что такое игра, но счёл за благо смолчать. И правильно.
– Игра, – сказал Шамшан после паузы, – это стечение обстоятельств. От игрока зависит лишь то, как он этими обстоятельствами воспользуется. Взять, к примеру, шахматную партию…
Кассис охотнее взял бы куриную ножку, но перечить его Величеству не решился.
– Есть король, – пояснил Шамшан. – Он слаб, несмотря на внешнее величие. Или, допустим, ферзь. Тот, напротив, силён, почти всемогущ. Когда эти двое объединяются, они начинают считать себя неуязвимыми. В чём их ошибка, ваше Мудрейшество?
– В недальновидности? – предположил Кассис и тотчас проникся гордостью за свою внезапную проницательность.
Шамшан вздохнул, точно этот ответ показался ему огорчительным:
– Будь они хоть тысячу раз дальновидны, предусмотреть все возможные сценарии им не под силу. Однажды я уже воспользовался подобным стечением обстоятельств, и это было так просто, что я едва не потерял вкус к игре. Ты, должно быть, заметил, что меня не интересует богатство. Я не упиваюсь данной мне властью, не трепещу, предвкушая крах своих недругов. Что же тогда? Зачем мне всё это: трон, всевластие, целая страна?
Не поняв, ждут ли от него ответа, Кассис жалобно заметался в нерешительности. Выяснилось, что ответа не ждут.
– Я скажу тебе, – произнёс Шамшан. – Причина лишь в том, что я игрок. Если я вижу благоприятное стечение обстоятельств, то уже не могу покинуть поле. Игра сильнее меня, ваше Мудрейшество, и потому игра – единственное, что стоит надо мной. Знаешь, что погубило Тумая? Что привело к смерти сильнейшего из людей?
"Ты" – подумал Кассис, но лишь робко покачал головой в ответ.
– Тумая погубила непогрешимая вера в здравый смысл, ваше Мудрейшество, – сухо рассмеялся Шамшан. – Он был уверен в том, что игра всегда идёт по правилам. Ферзь до последней капли крови защищает короля, башня ходит по прямой, пешка способна сделать только один шаг… Но что произойдёт, если, скажем, слон вдруг развернётся против своих? Мудрый, славный зверь, что ещё вчера ел морковь с королевской руки, растопчет всех, кто попадётся навстречу, и никто не сможет его остановить. Можно ли осуждать слона за вероломство? Вряд ли. Он воспользовался стечением обстоятельств. И только.
Из всей пространной речи Кассис уяснил только одно: его Величество немного не в себе, поэтому с той поры всегда стремился наесться перед высочайшей аудиенцией досыта, а, если получалось, то и до отвала.
Так произошло и в тот злополучный день, надолго запечатлевшийся в памяти благодаря двум неравнозначным событиям.
Зная, что поужинать доведётся нескоро, Кассис наскоро пообедал дюжиной жареных перепёлок, половиной сливового пирога и тринадцатью маленькими пирожными с масляным кремом. Всё это великолепие он запил бутылкой ливарийского вина, уродившегося в минувшее двоелуние. Закончив трапезу, Кассис почувствовал себя в безопасности: даже если королю вздумается задержать его допоздна, умереть от голода он вряд ли успеет. Разве что слегка занеможет, но на этот случай его верный повар наверняка уже затеял что-нибудь утешительное, вроде буженины с зелёным хреном или гренков с паштетом из печени красноклювой утки.
К несчастью для Кассиса, его триумф был недолог: измученный яствами желудок преподнёс хозяину внезапный и весьма оскорбительный сюрприз.
Просидев в уборной добрую четверть часа, Мудрейший со всей возможной поспешностью выбрался наружу и зашагал в сторону королевских покоев.
Больше всего на свете он боялся опоздать. Дело в том, что равнодушный к роскоши монарх был помешан на времени. Любое, пусть даже самое ничтожное, опоздание воспринималось им как личное оскорбление и одновременно покушение на королевскую власть. Непунктуальность выводила его из себя, неорганизованность вызывала приступ ярости. Шамшан не прощал наплевательского отношения ко времени, и Кассис трясся от страха, воображая, какую чудовищную кару вскоре понесёт за свою невольную провинность.
Тем сильнее было его удивление, когда, едва дождавшись доклада, он вбежал в королевский кабинет и, вместо уничижительного выговора, получил благосклонный взгляд его Величества.
– Вы как раз вовремя, – кивнул Шамшан, приглашая Мудрейшего занять кресло по левую руку от себя. – В ваше отсутствие мы успели побеседовать, и эта беседа была весьма интересной для нас обоих. Не так ли, господин Зегда?
Кассис вздрогнул. Только сейчас он заметил, что король не один – напротив него, прямо на ковре, сидел бело-рыжий мидав. Зегда?! Но как?.. Что здесь происходит?!
Кассис ошалело затряс головой, а, когда, наконец, взял себя в руки и пригляделся, тотчас осознал свою ошибку. Мидав был некрупный, по-детски нескладный, с длинными лапами и яркими глазами. Это не Зегда! Это…
– Представляю тебе сына паргалиона Зегды! – объявил Шамшан с необъяснимой торжественностью. – Мы как раз говорили о значении династий в основании и укреплении государственности. Отрадно, что господин Зегда-младший полностью разделяет мою точку зрения.
Мидав ничего не ответил, и Кассис принялся разглядывать его в открытую.
Очевидно, сын мятежного паргалиона едва вступил в пору взросления. Его лапы вытянулись, уши стали крупнее, но туловище по-прежнему оставалось маленьким.
Пятна на шкуре подростка располагались так же, как и у его отца: на спине – густо, ближе к холке – редкой россыпью. На морде и затылке никаких пятен не было – только единичные золотые волоски на фоне белоснежной шерсти.
– Я рассказывал нашему гостю о безрадостных событиях последних недель, – ласково проговорил Шамшан.
– Я вам не гость, – отозвался мидав с напускным бесстрашием.
Король не смутился:
– Иные обстоятельства предполагают решительность действий, юноша. Однажды вы отказали Риваю в его просьбе возвратиться в Тарию, не так ли?
Мидав едва заметно кивнул.
– Из этого я должен был сделать вывод, – продолжал куражиться Шамшан, – что возвращение на родину не входит в ваши планы. Тем не менее, именно ваш приезд был для нас событием чрезвычайной важности. Стоит ли говорить, что, как монарх и как патриот, я обязан был ускорить это событие всеми известными мне способами?
– Не стоит, – огрызнулся мидав.
– Не стоит, – согласился Шамшан. – Вы здесь лишь потому, что нужны Тарии! Заметьте: Тарии, а не мне, юноша!
Надломленный голос короля вдруг зазвучал ярко и остро. Казалось, он и сам готов поверить в собственные слова.
– Что вам от меня нужно? – надулся мидав.
Вместо ответа Шамшан сказал неожиданное:
– Ваш отец – истинный тариец, истинный мидав, истинный герой, юноша. Я знаю его много лет, и, поверьте, искренне восхищаюсь его многочисленными талантами, главный из которых – способность к самоотверженному служению Тарии! Вот почему я считал и продолжаю считать происходящее чудовищной, нелепой ошибкой. Заблуждением, стоившим Тарии сотен драгоценных жизней. Случайностью, стечением обстоятельств… Назовите это, как вам угодно, но знайте: я на стороне вашего отца! Сейчас и всегда, юноша!
– Что вам нужно от меня? – повторил мидав, напирая на последнее слово. – Думаете, я уговорю отца, и он сдаст крепость?
В животе у Кассиса забурлило, по кишкам прошёл спазм, отозвавшийся тупой болью чуть ниже пупка. Не будь поблизости короля, он помчался бы в уборную, не разбирая дороги, но никакой возможности отлучиться не представлялось.
– Вы правы, – неожиданно согласился Шамшан. – Я действительно хочу, чтобы крепость была сдана, но лишь потому что беспокоюсь о сохранности своей армии. Белый и рыжий отряды – её основа, её костяк, если хотите. С моей стороны было бы безумием пытаться от них избавиться. Так что не приписывайте мне воображаемых злодейств. Я всерьёз обеспокоен тяжёлым положением, в котором оказались мои солдаты! По нашим данным, среди них много раненых, а условия в крепости не способствуют выздоровлению. К тому же, им не хватает пресной воды и пищи. Если паргалион Зегда и паргалион Хомак продолжат упорствовать, их упрямство обойдётся Тарии чересчур дорого! Не стоит искать подвох там, где его нет, юноша! Я всего лишь хочу восстановить утраченное единство моей армии и моей страны!
Напирая на слово "моей", король, вероятно, пытался возвыситься в глазах пленника, но Зегда-младший безошибочно ухватил самую суть:
– Скажите им это сами. Если то, что вы говорите – правда, мой отец примет верное решение.
Едва заметная тень пробежала по впалым щекам короля, но уже через мгновение лицо его снова сделалось невозмутимым:
– Вы знаете своего отца куда лучше, чем я, и, конечно, согласитесь, что предлагать ему мировую было бы опрометчиво с моей стороны. Паргалион Зегда – воин, а не политик. К тому же, он гордец, не так ли?
– Пожалуй, – задумался мидав. – Чего же вы хотите?
Желудок несчастного Кассиса напомнил о себе очередным спазмом, заставив его скорчиться от боли. Руки сделались липкими, сердце заухало в груди, внезапно нахлынувший приступ жара сменился ознобом. Кассис глухо запыхтел, думая лишь о том, под каким предлогом сбежать в уборную, но вдруг с ужасом обнаружил, что король смотрит прямо на него.
– Я хочу, – сказал Шамшан, обращаясь к левому уху Кассиса, – чтобы кто-нибудь разумный, кто-нибудь любящий свою страну взял на себя смелость побеседовать об этом с паргалионом.
– Этим "кем-то" должен стать я? – будто бы удивился мидав.
– Не вижу иной кандидатуры. Если вам, юноша, удастся убедить паргалиона в бессмысленности дальнейшего сопротивления, вы спасёте жизни всех мятежников, запертых в крепости!
Казалось, мидав ему не поверил:
– Что с ними будет? Их отправят в тюрьму?
Шамшан закатил глаза, откинувшись на спинку кресла:
– Неужели вы думаете, юноша, что я намерен вызволить своих лучших бойцов из тюрьмы лишь для того, чтобы вновь их туда отправить?! По-вашему я похож на сумасшедшего?!
Мидав не ответил, и он сердито продолжал:
– В присутствии председателя Совета Мудрецов, я гарантирую жизнь и свободу всем сдавшимся! Никто, включая командование, не будет преследоваться за участие в мятеже! Никто не пострадает! Слово короля!
– Хорошо, – внезапно согласился мидав. – Я поговорю с отцом, но для этого мне нужно попасть в крепость…
– Ни в коем случае! – запротестовал король. – Ривай доставит вас туда на корабле, но сходить на берег вам не придётся.
– Почему? – обеспокоенно спросил Зегда-младший. – Если всё так, как вы говорите…
Губы Шамшана сомкнулись в линию:
– Всё так, как я говорю, юноша, но рисковать вашей жизнью было бы неосмотрительно.
– Моей жизнью?! Почему вы так говорите? Что может со мной случится? На острове – отец, он не причинит мне вреда!
– Конечно, конечно! Я вовсе не утверждаю, что мятежники вас убьют, но стоит ли подвергаться опасности без особой нужды?! На корабле вы будете под защитой Ривая, так что беспокоиться не о чем. Когда же паргалион Зегда согласиться на наши условия, мы обменяем вас на его обещание. Только и всего.
Мидав не отвечал. Кассис отдал бы всё на свете за то, чтобы разговор закончился как можно быстрее, но ускорить события было ему не под силу.
Тем временем в его животе начинался ураган. Кишки затеяли яростную битву друг с другом, обещавшую привести к катастрофе. Тошнота волнами подкатывала к горлу. В глазах темнело. Холодный, липкий пот струился вдоль позвоночника, так что Кассис мучительно чувствовал каждую каплю.
"Скажи что-нибудь, проклятый ублюдок! – мысленно требовал он. – Скажи хоть что-нибудь!"
Казалось, мидав его услышал:
– Вы даёте слово, что отпустите их?
– Я дарую прощение каждому! Заявляю это в присутствии Кассиса!
– А я? Мне будет позволено вернуться домой?
– Ваш дом здесь, юноша! Но, если угодно, то да: я отпущу вас на все четыре стороны!
– Хорошо, – ответил мидав чуть слышно.
Терпение Кассиса лопнуло вместе с вырвавшимся из утробы громогласным залпом. Страшное чувство, состоявшее из смеси стыда, невыносимого ужаса и, как ни странно, облегчения, волной накрыло Мудрейшего, и тот подскочил, повинуясь внезапно охватившему его порыву. Ни одного извинения, ни единого подобострастного слова не вырвалось из его похолодевших уст. Позабыв о долге, Кассис бежал через дворцовые залы со всей доступной ему прытью.
Где-то там, вдали, в тёмных кулуарах его ждала та, что сейчас была милее и дороже всех красавиц на свете. Та, ради которой, он был готов презреть волю короля и величие государства. Та, что манила и звала к себе сквозь пространство. Его ночная ваза.
Назад, в королевские покои Кассис шёл, как на казнь. Однако, к его удивлению, король вовсе не выглядел сердитым.
– Входи, несчастный обжора! – хмыкнул он, увидев страдальца. – Мидава уже увели. Теперь он – наш друг и союзник. Что скажешь?
Кассиса ещё мутило. После приступа он чувствовал мучительную слабость и был едва ли в состоянии спорить, и всё же новость казалась чересчур хорошей, чтобы походить на правду.
– Не ловушка ли это, ваше Величество? – согнулся в поклоне Мудрейший.
Стоять было тяжело, но опереться о стену он не решался, а король, в свою очередь, и не думал предлагать ему сесть.
– Ни в коем случае! – развеселился он. – Мидав целиком принадлежит нам! Вот увидишь, он сделает всё, чтобы освободить соплеменников или я ничего не понимаю в людях!
Он рассмеялся, очевидно, осознав свою ошибку, и смех этот был почти весёлым. Пожалуй, Кассису ещё не доводилось видеть короля в таком добром расположении духа.
– Ваше Величество столь великодушны, что готовы помиловать мятежников… – попытался подольститься Мудрейший, чтобы продлить благостные мгновения.
Улыбка вмиг сошла с худого монаршего лица, и на месте щёк тотчас образовались провалы. Король поморщился, точно пробуя услышанное на вкус, и, судя по всему вкус этот пришёлся ему не по душе:
– О чём ты, ваше Мудрейшество?! О каком помиловании может идти речь?!
Кассис заёрзал на месте, пряча глаза. Похоже, он допустил очередную ошибку.
– Я никого не намерен прощать! – выдавил Шамшан, чеканя слова. – Повстанцы это не мелкие воришки, не жулики и даже не грабители с большой дороги. Повстанцы – это угроза государству, Кассис, и они будут уничтожены все до единого! Вот моё последнее слово.
