Kitobni o'qish: «Хрупкие танки»

Shrift:

Глава 1

Я сидел напротив экрана и крутил в руках шарик-батарейку.

– Я не уверен, что готов, – наконец произнес я.

– Боже, дружище, – с усмешкой сказал Майкл, – и не будешь. Но мне надоело ловить тебя в игровых залах. Достало видеть это глупое выражение лица, – он тяжело вздохнул, – знаешь, ты ведь совсем не такой.

– А какой?

Между нами повисла пауза. К таким паузам я привык. В последнее время у меня было ощущение, будто кто-то остановил мою жизнь. И я завис напротив экрана и сижу тут несколько лет. Вот уже две недели я не решаюсь узнать, кто я такой. И то и дело слушаю, каким я был замечательным. Слушаю незнакомцев, которые когда-то были мне родными, но… Я не помню. Каждый день меня охватывает паника. Каждое утро мне страшно выходить в холл и слушать навязчивые приветствия, от которых звенит в ушах. Все они ждут от меня ответной улыбки, а я огреваю их грубостью, тенью своего страха…

– Ты такой, какой есть. Просто нужно себя узнать заново, – наконец ответил он, – пора.

И я кивнул. Пора.

– Ну здравствуй, красавчик, – сказала с улыбкой девушка с экрана.

От ее вида мне стало странно тепло, будто звон в моих ушах затих, и страх внутри меня на секунду задумался: «А стоит ли?» Она была не идеальной. Волосы, собранные наспех, прятали родинку на шее, которая показывалась с поворотом головы. Слегка напряженная улыбка и веснушки казались мне чем-то очень знакомым. Острые плечи выглядели такими хрупкими, будто из тонкого стекла. Возле ключицы виднелся волнообразный шрам. Не заметить его было невозможно, он сильно выделялся на белоснежной коже, но совсем не притягивал взгляд. Куда больше меня волновали ее глаза. Они были светло-зелеными и напоминали кошачьи. Улыбаясь, она прищуривалась, и в них появлялся игривый блеск.

От нее исходило невидимое сияние, и это было невозможно не почувствовать.

«Красивая», – подумал я, и сердце обожгло крутым кипятком.

– Скучал по мне? Да ладно, я шучу… Ты меня не знаешь, но я для того и здесь, чтобы помочь все понять. Меня зовут S-1. Это, конечно, не имя, а код…

* * *

S-1

Меня зовут S-1. Это, конечно, не имя, а просто код… Я – любимое творение создателя «Первой фабрики андроидов», Адольфа Гринберга. Он из тех, про кого люди говорят «неприятный тип». К несчастью, его инженеры вот уже семь лет наделяют нас способностью чувствовать. Чувствовать, страдать, удивляться, желать… Функции, которые не помогли в жизни еще ни одному человеку, не говоря уже о железяках вроде меня. Но, надо сказать, это уменьшило среднее число поломок андроидов во время защиты пояса.

Одни стали помогать другим из любви, выбирать верный выход, полагаясь на интуицию, и они берегли друг друга из страха перед одиночеством.

Страх – болезнь, от которой тяжелее всего избавиться. Из-за него многие люди не выходят из дома, потому что боятся жить. А некоторые живут с теми, с кем находиться опасно, из-за боязни хлопнуть дверью. Люди боятся менять свою жизнь к лучшему, боятся насмешить людей своим желанием просто быть счастливыми. От страха и до других слабостей они становятся хрупкими, как стекло: стоит посильнее надавить, как их души разлетаются на осколки. Я делаю вывод, что люди – космически глупые создания. А чувства – разрушающий механизм, и пока не ясно, что именно они делают человечество светлее и лучше.

Всячески стараясь блокировать все проявления человеческих слабостей во мне, я сохранила только агрессию и злобу на все происходящее с планетой. Мы – кучка роботов, созданных людьми для защиты того, где никогда не были. Я не знаю, как выглядит Земля, как солнце тонет в морских волнах, погружая города во тьму; как пахнет сирень, и как ветер поднимает дорожную пыль, и как кричат дети, когда рождаются. Но я знаю, что мы защищаем что-то прекрасное, потому что на поясе есть люди. Они говорят, что сделать из Земли своего рода Сатурн – это красиво. Они правы. Достижения техники – это красиво. Но самое красивое достижение – это Андроид.

Адольф вечно называет меня красивой. Это вызывает у меня бессилие и гнев. Но создатель – единственный, кому запрещено показывать свою злость. Поэтому я стараюсь смотреть в одну точку и представляю, будто запустила автопилот на своем аппарате. Вообразить мне это легко: я летаю ежедневно, каждое утро, даже если нет сигнала. Я сажусь в холодное кресло и щелкаю креплением. Нажатие на кнопку затягивает ремни. И я давлю на педаль. Какая-то странная жажда высоты отзывается дрожью в моем теле. Когда взлетаю, меня прижимает к аппарату, а я все прибавляю и прибавляю скорость. Когда высота становится рискованной, останавливаюсь и пытаюсь зависнуть вниз головой как можно дольше перед разворотом, а затем начинают резко терять высоту. Мне нравится ощущение падения. Я будто отпускаю все, что вызывает во мне гнев и страх. Никогда я так не чувствую саму себя, как в эти моменты, когда есть только я и головокружительная высота.

В другое время я ощущаю злость почти всегда, поэтому люблю бывать одна. От моего гнева нет другого лекарства. Я хочу мести…

Со мной происходило много неприятного из-за странностей других людей и андроидов. Много раз я на месяц-другой оставалась в отделе ремонта. Много раз меня собирали заново. Но не это причина моей обиды. Причина в создателе и в моей красоте.

О да, я очень красива. Так говорят все подряд. Красива… Это значит, что всякому хочется ко мне прикоснуться. Красива – это значит, что я себе не принадлежу. Это беда, к которой многие люди отчаянно стремятся, подписываясь на различные «жертвы», чтобы познать те проблемы, которых у них не было без так называемой красоты.

Если бы я выглядела иначе, он бы никогда не обращался со мной так… Не касался бы меня, не спросив, чего я хочу. Не отваливал мне эти гнусные комплименты и не отрывал бы от моего предназначения.

К счастью, люди смертны, и, может быть, мне не долго осталось терпеть его покрытые морщинами холодные Руки.

А сейчас я просто «включаю автопилот» и стараюсь смотреть на стену напротив, пока Адольф распускает свои щупальца. Над комодом висит портрет ослепительно красивой женщины, до ужаса похожей на меня…

Но все же я другая. В ее взгляде куда больше жизни и радости. К тому же, ей явно за тридцать, в то время как я вечно буду выглядеть на человеческие двадцать лет.

– Моя бывшая жена, портрет написан на ее тридцатипятилетие, – как-то сказал он, проследив за моим взглядом. И указал на портрет, – Адель уехала в другую страну, где полюбила другого.

– Она все еще с ним? – спросила я, хоть мне и было все равно.

– Нет. Я его застрелил.

Вот еще одна людская странность… Навредить счастью любимого человека…

«Красивое имя – Адель», – думала я, когда спускалась по крутой лестнице за очередным зарядом: при таких тренировках мне катастрофически не хватает этих несчастных трех раз в неделю.

Я села на мягкое кресло и вызвала раздатчика. Конечно, раздатчиками у нас служат люди. Андроидам запрещено самостоятельно открывать любые отсеки, даже с собственным аккумулятором, не говоря уже о тех, что расположены на других устройствах. Они садятся рядом и открывают маленькую «дверцу» на моей груди, а затем присоединяют кабель. И я наблюдаю, как улучшается фокус моего зрения, как пропадает странное ощущение в коленях, как просыпается новый гнев и желание мстить.

Но так нельзя. Поэтому я закрываю глаза и представляю портрет женщины на стене с аккуратно выведенной внизу датой:

05.04.2185.

* * *

s-1.

Раз в неделю я смотрю кино. Люди в фильмах иногда мне кажутся прекрасными. Они пытаются догнать поезд, знакомятся в электричках, едут друг к другу через целые страны и спасают любимых ценой собственной жизни. Они не боятся. Они избавились от разрушающей болезни, подхватив другой опаснейший вирус – любовь. Она делает людей хрупкими и глупыми, но бесстрашными настолько, что даже завидно.

Страх дышит мне в спину и когда я сбиваю инопланетные аппараты и встаю на пути оглушающей вражеской дроби, и когда я смотрю людям в глаза. В глаза смотреть даже страшнее. Способность считывать эмоции сыграла свою роль. Они смотрят пугающе: сколько же боли и сомнений пролетает каждое мгновение в их глазах. Наверное, так же смотрели бы мы, если бы в нас играла такая же жажда жизни.

У людей могут быть разные советы о том, как пробудить любовь ко всему, что окружает. Награждать себя походами в игровые бары меня научил Николас: юноша, который ежедневно осматривает и налаживает мой аппарат. Сначала я думала, что это не мое, но сейчас с трудом справляюсь с азартом. Пожалуй, это один из способов направить гнев в мирное русло.

Знакомых я там почти не встречаю. Да и вообще некоторые считают это мужским развлечением. Может, поэтому залы возле Первой фабрики тусклые и маленькие: Адольф чаще одобряет эскизы андроидов-женщин. Мне повезло, что на аппарате можно долететь до «танков» быстрее, чем сделать разминку.

Вторая фабрика по производству андроидов называется «Танке». Здесь вечно воняет каким-то бензином и дешевой экокожей, в которую они и наряжают своих парней.

Здесь все иначе. Сперва мне и вовсе эти места казались мрачными. Я не знала никого, когда пришла в первый раз. Почти все мужчины раньше вызывали во мне раздражение, даже не знаю, почему. Наверное, подсознательно каждая из нас видит в «танках» врагов. Причина тому – странная вражда между двумя ведущими фабриками, ненависть Адольфа к Никанору. Никто не знает, из-за чего это началось, но при этом остаются настороженными к тем, другим.

Однако мы не сильно отличаемся: один и тот же спектр чувств, возможностей и стойкий заряд. Мы уже не те, кого выпускали двадцать лет назад, и совсем не опережаем их.

Я так думала, пока не встретила его.

От некоторых отличий никуда не деться…

* * *

L-309

Мир казался мне диким. Вокруг столько шума, запахов, прикосновений, что можно сойти с ума, как говорят люди. Мне было четыре дня, когда я ее встретил. Тогда же сбил первый инопланетный аппарат.

Я шел по Краю Пояса и слушал уже пятьдесят четвертый инструктаж о том, как действовать после тревожного сигнала. С этими знаниями я появился здесь. Как говорят, «я знал это с рождения». Но до практики мне было нечем заняться: странное дело, но до тренировок нужно было еще добраться и продемонстрировать остальным, насколько я удачный проект. Вот только как это сделать, если летать все равно не дают?!

Все поглядывали на меня странно, а некоторые пытались со мной шутить. Я не смеялся: шутки мне не нравились. Во мне копились нетерпение и жажда показать себя. Я намеренно упускал возможность общаться и делиться тем, чего хочу. Наверное, из-за страха облажаться, ведь именно по общению меня и собирались судить. Я не давал такой возможности никому, кроме Владимира. Странный парень, который занимался обслуживанием аппаратов. Ему удалось меня разговорить.

– Ты можешь перевернуть? – часто дыша, спросил он и вытер пот со лба.

– Что?..

Он закатил глаза:

– Аппарат перевернуть. Надо кое-что подлатать.

– Так что ж ты сам тогда не…

– Так ты не можешь?

«Не можешь» со странным толчком отскочило от меня и пробудило раздражение. До чего же люди смешные. Я способен сломать ему позвоночник щелчком пальцев, но не могу сделать то, с чем легко справятся три человека?

Я молча подошел и слегка пнул аппарат. Он с грохотом приземлился вниз седлом. Я ухмыльнулся, а потом снова увидел, как парень закатывает глаза.

– Ты мог бы и поосторожнее показывать, какой ты крутой.

Он надел очки и принялся разглядывать отверстие, из которого показывались провода и лампочки. А я встал рядом, опершись на аппарат.

– Руки прочь, и проваливай, – рявкнул он.

Странный парень. И почему вовсе не боится меня? Я бы не стал так говорить с тем, кто в сто раз сильнее.

– Я мог бы быть тут на случай, если понадоблюсь.

Владимир поднял брови и ухмыльнулся:

– Так-то лучше. Как тебя зовут?

– L-309, выпущен в…

– Лучше имя, – усмешка на лице парня уже начинала раздражать.

– Мун, – выдавил я, – меня зовут Мун.

– Сейлор Мун? – шутку я не оценил, поэтому и он перестал так глупо улыбаться. – Я Владимир.

Мы пожали друг другу руки, как было принято у людей.

– Кстати, а ты знаешь, что на той стороне принято давать аппаратам имена? – улыбаясь, сказал он, а я не понял, почему «кстати».

Он был не от мира сего, но оказался хорошим парнем. Он часто бормотал себе под нос, мурлыкал какие-то песни и всегда держал в кармане арахис вперемешку с гайками. И когда он пытался вытащить что-то одно, оттуда вываливалось все подряд и барабанило и каталось по полу, а главной загадкой для меня было, откуда у него в кармане песок: я не видел здесь песка, кроме как в его карманах, однако он не удивлялся и, должно быть, не удивился бы, если бы там оказалась живая крыса, только равнодушно бы отряхнул руки, на выдохе сказал как всегда «вот дерьмо» и принялся бы собирать гайки и арахис.

Он смешил меня и очень любил поговорить. И за три дня даже успел надоесть. Но не всерьез, а так…

– Сделай-ка погромче, – просил он.

И я поворачивал колесико.

– Неужели ты не хочешь ничего посовременнее этого? – я брезгливо указывал на старый проигрыватель.

А он отвечал:

– Я же уже говорил, что музыке все равно, откуда звучать. Даже если бы она гудела из старого ботинка, она бы все равно могла подогреть кровь даже такой бездушной железяки, как ты.

Мысль была предельно ясна, но я все равно спрашивал вновь, чтобы послушать ее заново.

Я спросил об этом и в тот день, когда зазвучал сигнал.

– Музыке все равно, откуда…

Но договорить не вышло. Жуткий протяжный вопль сирены гудел в голове так, будто череп раздувается в деревянном ящике, где с каждым вздохом ему все теснее. Дрожь в теле усиливалась с каждым словом «внимание».

Я сел на плитку и убавил собственный слух.

На аппараты садились десятки таких же андроидов, как я. Напуганные люди давали сигналы к взлетам. В воздухе висел страх.

Я понял: что-то пошло не так, когда L-316 выбежал на Край и схватился руками за голову. Он кричал, причитал и показывал пальцем наверх.

Я включил звук, и раздался грохот. Летели осколки, гремели батарейки, и, наконец, с громким треском прокатился по всей взлетной площадке упавший аппарат со сломанным пилотом-андроидом, зацепив за собой бедного L-316. С каким-то странным визгом он согнул ноги в коленях и попытался остановить скольжение поломанной машины. И он непременно бы докатился бы до самой фабрики, если бы мне не удалось обогнать его, упасть на пол и, сидя спиной к приближающемуся аппарату, во всю силу опереться на руки. Я слышал, как треснуло кресло, и аппарат разлетелся на детали. Я боялся открыть глаза и увидеть, что L-316 пострадал, и теперь ему придется торчать в ремонте, не прожив еще и двух дней. Каждая секунда тишины казалась мне вечностью, я не шевелился и ждал знака. Из-за волнения фонарик на запястье стал истерично мигать: это значило, что от напряжения мое тело нагрелось выше нормы. И, наконец, я услышал голос:

– Мун, ты цел?

Испуганными глазами все уставились на меня. Люди собирали по кусочкам сломанную машину. От какого-то неизведанного гнева я не мог разжать челюсть и ответить на вопрос. Гул со стороны края не давал слышать работу собственной вентиляции: проклятый инопланетыш продолжал крутиться перед глазами, и кто-то с протяжным воплем стаскивал со сбитой машины сломанного андроида.

И я не думал, просто делал. Злости было слишком много, и она выплеснулась наружу: прыгнув в кресло, я не вспомнил о плавном разгоне и обо всех правилах. Не позаботившись даже о креплении, я набирал высоту.

Тот аппарат был гораздо новее и быстрее моего. Взгляд еле успевал фокусироваться на нем. Вывод был прост: силой своей машины мне сбить его не удастся. И я сделал ставку на свой вес. После дерзкого обгона и достижения той высоты, на которой у меня снова загорелся фонарик на руке, нужно было выключить аппарат и только лишь управлять падением. Я бы успел уничтожить его новую машину: пусть даже самого робота-чужестранца наверняка бы спасли, куда ценнее было лишить его главного оружия, чем жизни.

Да, такова была логика, но что-то не давало мне покоя, и на душе кровоточащей раной отзывался тот душераздирающий вопль, с которым убирали, возможно, навсегда сломанного нашего солдата. И убийца летал прямо подо мной. Я видел, что это мужчина. Он был создан так же, как и мы, но все же не так напоминал человека, а мне он и вовсе казался чудовищем. А я все думал, чего же я медлю? Оставалось только отпустить все и уничтожить проклятый аппарат. Тут он остановился и с вызовом, с полуулыбкой поднял голову и посмотрел на меня.

Я не знаю, почему я так сделал, но я направился на чужака и видел, как его обе руки переместились на рычаг: еще чуть-чуть, и он бы перевернулся, а я бы врезался в литую, тяжелую деталь и раскрошил бы свой аппарат в осколки. Поэтому я попрощался с ним заранее: пришлось спрыгнуть, оставшись без надежного седла. Незащищенный и легкий, я приземлился за спину инопланетного робота и дотянулся до руля. В моей голове образовался новый, странный и безумный план. Собственным лезвием из левой ладони мне нужно было перерезать крепления и резким разворотом вытряхнуть пилота на Край. Я сделал это. С высоты суетящийся и напуганный робот смотрелся как букашка, что на секунду вызвало на моем лице злую улыбку. Дальше все было жестоко и страшно. Разогнавшись, я первый раз врезался в крошечного инопланетыша носом аппарата. С треском он повалился, а по его груди забегали серебристые искры. Я сделал так восемь раз, хотя хватило бы и четырех. Убедившись, что он не подлежит восстановлению, я поставил новый аппарат рядом с нашими, резким пинком сбросил врага с края, а затем вернулся в небо на обновке.

Летал он превосходно, но самое главное, что нисколько не настораживало инопланетных пилотов: родная расцветка и красиво выведенная надпись «Вильям», как они думали, не представляет опасности. Всего шесть выстрелов из этого красавца повалили чужой аппарат, и гнев во мне утих. Пора было возвращаться домой.

* * *

L-309

Владимир похлопал меня по плечу.

– Я видел, это было круто. Но, если будешь и дальше так, то долго здесь не проживешь. Такие быстро ломаются. Береги себя.

Не знаю, зачем он так сказал. Разве у нас есть смысл беречь себя? Мы для того и существуем. За этим нас так много. Чтобы не жалко было умирать. С другой стороны, еще больше было непонятно, зачем нас делают такими разными. Почему мне нравится красный цвет, a L-305 его ненавидит?

Зачем некоторым нравится заряжаться по утрам, а другим – после тренировки? В чем замысел? Кто-то играет в нас, как в компьютерную игру. Мы все – случайные комбинации пристрастий, внешних черт и голосов.

Мы по-разному реагируем на одинаковые обстоятельства, по-разному относимся к одним и тем же людям. Если подумать, мы совсем как люди, но гораздо долговечнее и совершеннее.

Я сидел на зарядке рядом с Владимиром. Вид у него был напуганный настолько, что даже я забеспокоился за хрупкого человека:

– Что с лицом?

Он напрягся и почесал затылок: странная человеческая привычка.

– Скорее удивительно, что ты так быстро успокоился. Я даже закрыть глаза боюсь. Уж больно явно вырисовывается картина, где ты бьешь носом аппарата несчастного андроида.

Я не понял его, и, должно быть, это было написано на моем лице. Он обратил внимание и принялся оправдываться:

– Нет, не подумай, дело не в том, что мне его жалко. Но все же это жутко, потому что…

– Но он же железяка. Не человек. Его сделали так же, как и нас. Для того, чтобы он сражался с нами за своих создателей, а мы сражаемся за своих, при том, что некоторые люди вообще не подозревают, что где-то здесь есть какая-то война. Они не знают, как мы выглядим и какое у нас оружие, потому что мы для этого мира – никто. И это нормально. Мы – устройства. Мы – батарейки. Никто не плачет, когда их выбрасывают. И мы не должны. Так что не выдавливай из себя бессмысленную грусть.

Как ни странно, мне самому было горько от сказанных слов. В глазах Владимира я увидел тень разочарования, но так и не понял, что его вызвало. Если это из-за моих слов, должно быть, он просто глупец.

– Ты не прав, – наконец, сказал он, – здесь твой мир. И он настоящий. Это не чья-то игра. Ведь ты мог остаться сидеть здесь, а не лететь сломя голову и бить чужаков. Ты мог выбрать себе другой смысл, и никто бы не упрекнул тебя за это. Ты бы мог осматривать аппараты вместе со мной или относить андроидов в ремонт. Но ты не хочешь. Ты хочешь быть героем, потому что это твой мир, твой выбор. И гнев этот тоже был твоим, а не выдумкой. Тебя беспокоит, что люди не знают о тебе? Тогда ты полный идиот, потому что некоторые из людей не знают, кто такой Аристотель. По-твоему, они знают всех на Земле? Тебе было спокойнее, если бы тебя знал какой-то неизвестный тебе парень из Лондона? Это было бы утешением для твоего эго? Или все же тебе приятно, что ты принес своей армии новое оружие и отомстил за товарища? А раз он тоже просто железяка, зачем ты кинулся уничтожать его убийцу?

Я не знал, что ответить. Владимир во всем был прав, и я чувствовал себя полным идиотом, как он и сказал.

– А если ты не понимаешь, зачем в тебе чувства и пристрастия, то ты бесполезная консервная банка!

Я не все понимал, это правда. Вернее, теоретически мне всегда было все ясно, но я не мог понять это всем сердцем. Не мог понять это как человек. Есть многое в человеческом, что мне хотелось бы познать. Недавно я изучал теорию чувств. Я понял, как проявляются любовь, ненависть, жажда мести. Я знал, что у меня есть возможность ощущать это. Непонятно только, зачем люди искренне хотят это испытывать. Они бывают голодны до любви, впечатлений, до печали, до ласки. Что это значит?

Разве любовь не вносит новые трудности в жизнь и боль в человеческую душу?

Да, я не мог понять. Но чувствовал, что если пойму, в моей голове все будет иначе. Я был очарован людьми. Они прекрасны в своей нелогичности, жизнелюбии, уязвимости. Они живут просто чтобы жить. Жить, любить, смотреть, искать себя и создавать. Они устают, хотят спать, болеют и каждый день любят.

– Ты прав, – ответил я, – я не понимаю, но мне самому от этого горько. Поверь, я пытаюсь понять.

Владимир грустно вздохнул и покачал головой. Он так делал, когда сомневался. До чего же он странный… Ведь мог бы просто сказать о сомнениях словами.

– Слушай, – начал я, – а я банка со шпротами или тушенкой?

Пару секунд он сохранял серьезное выражение лица, но все же смех победил его усилия. Умение шутить считается больше человеческой фишкой, но я старался.

– Ты дурак, – ответил он.

В тот вечер мы впервые решили пойти в игровой клуб. Странное место, как мне сперва показалось. У неприметного входа стоял смуглый парень с кудрявыми волосами.

– Есть жетоны? – спросил он.

Я вопросительно посмотрел на Владимира. Он ударил себя по лбу и сказал:

– Черт, а я и думаю, что такого я забыл. Где здесь ближайший салон?

Парень закатил глаза.

– Справа от черного выхода.

Салон представлял собой зал со стеллажами, заставленными до небес жетонами и карточками. На каждом жетоне был изображен персонаж: женщина или мужчина, которых можно было выбрать для игры; а на обратной стороне – характеристика и возможности. Полки пестрили разными лицами и фигурами. Первым в мои руки попросился жетон с ледяным эльфом. Худой эльф с белоснежной кожей и белыми волосами держал в одной руке сюрикен-снежинку, а другую сжимал в кулак, над которым кружила воронкой ледяная вьюга.

– Отличный боец, – послышалось за моей спиной, – если вы здесь впервые, я помогу подобрать карточки к нему.

Консультант доброжелательно улыбнулся.

– А что на карточках?

– То, что можно докупить в качестве оружия или снаряжения для своего персонажа. Ну или декорировать его.

Я глядел на жетоны с огненными войнами, лесными ведьмами, магами и всадниками. Но сильнее всех меня привлекал все тот же эльф. Я схватил его, и мы зашагали к стеллажу с карточками.

– Может, вас заинтересует огнестрельное оружие? У него такого нет. Или, может, ледяные мечи? Ремни? Снежная бомба?

– Меня интересует все! – решительно ответил я.

За сбитый аппарат, завоевание Вильяма и убийство пилота мне перечислили недельную норму на свои расходы, и я решил закончить этот день еще одним успешным боем, пусть даже виртуальным. А учитывая то, что я ни разу не играл, шансы на успех были маленькими даже в сравнении с сегодняшней катастрофой. Так что набить персонажа всеми возможностями из предложенных – то, что было нужно.

Я нес к кассе стопку карточек, а консультант все посмеивался:

– Я только второй раз вижу того, кто так любит выигрывать, что набрал половину салона.

Я развернулся, чтобы спросить, кто первый, и тут мое плечо ударилось обо что-то так, что стало даже больновато. Девушка возникла ниоткуда. Она прижимала руку к щеке и гневно прикусывала губу. Золотые волосы были собраны в хвост, белая форма пахла морозной свежестью. Странное сочетание бледной кожи и накачанных рук было не самым удивительным в ее облике: когда она посмотрела на меня, ее зеленые глаза будто светились. Своими словами она заставила меня очнуться:

– Ты что, слепой? Или решил начать биться прямо здесь? Тебя собрали из металлолома, поэтому ты такой идиот?

Я не знал, нужно ли отвечать, так что просто уставился на нее и слушал.

– Ты глухой?

– Нет. И не идиот.

Ее мои слова не убедили, так что она замахнулась на меня. И непременно бы ударила, будь я человеком: к счастью, я успел крепко схватить ее руку. Ее это разозлило еще больше: я видел, как фонарик на ее руке стал быстро мигать. Я не хотел ее злить, поэтому не стал останавливать в этот раз. Другой рукой девушка схватила меня за горло и прижала к стеллажам. Жетоны шумно посыпались с полок, и она начала что-то кричать. Я отключил звук. Не хотел ее слушать, только смотреть.

Странные ощущения будоражил ее вид. Какой-то кипяток шумел в груди, и я почувствовал не знакомое ранее облегчение. Она не хотела сделать больно, только выпустить пар.

Наконец, она разжала руку, еще раз наградила меня злым взглядом и быстро зашагала к выходу. Интересная девушка.

Грустный вздох консультанта привел меня в себя: бедняга поглядывал на все жетоны, которые ему придется собирать с пола. И я вспомнил свой заготовленный вопрос.

– Ну так кто первый?

Он кивнул в сторону двери:

– Она.

* * *

L-309

Мы с Владимиром вышли из салона. Он молчал, но видок был грустный: ему удалось купить только жетон без всяких карточек, а от моей помощи он наотрез отказался.

Я читал описание своего персонажа на обороте жетона: «1. Персонаж не может управлять общей погодой, не может сохранять вьюгу на протяжении всей игры.

2. Персонаж способен влиять на основное и карточное оружие соперника, включая заморозку (см. ниже).

3. Главный ходовой прием персонажа – способность сделать предметы хрупкими как стекло за 10 секунд.

4. Способность передвигаться под водой лучше огненной ведьмы, лесной чародейки, горного мага, звездной феи и прочих подобных. Хуже: морской владычицы, болотного призрака, пирата, кобры и прочих подобных.

5. Эффективность оружия в воздухе: 100 %.

6. Коронный номер: заморозка соперника на 5 секунд. Но только один раз за игру.

7. Количество жизней: 8».

Наконец, когда мы почти подошли к парадному входу в клуб, он выдавил из себя:

– Здорово, что у тебя столько обновок… Первый раз тебе запомнится, – он сделал паузу, – а что за незнакомка с тобой говорила? Я слышал голоса.

Перед моими глазами вновь возник портрет девушки, и я ощутил на щеках мурашки.

– Я ее не знаю. Никогда здесь не видел.

Девушки в нашей стороне появляются редко, так что я непременно бы запомнил.

Несмотря на неприметность снаружи, внутри клуб был очень ярким. Вокруг были экраны, гудящие рекламами и видеорядами о персонажах и игроках. Здесь служила чуть ли не сотня людей: разносили напитки, инструктировали новичков, комментировали большие игры.

К нам подошел тот самый парень, что стоял у входа, и опустил руку на мое плечо:

– Новенький?

– Ага.

– Люди играют с людьми, андроиды – с андроидами. Драться здесь нельзя. За воровство карточек и прочего можешь лишиться возможности управлять аппаратом. Для приятеля бар здесь. Для железяк на втором этаже есть дурманящие заряды.

– Дурманящие?

– Вместо выпивки, – пояснил он.

Владимир быстро переместился в сектор с сольными играми: он не хотел демонстрировать своего персонажа в серьезных сражениях. А я решил попытать удачу.

Решительными шагами я шел к автоматам, где десятками скопились такие, как я. Танксов было больше, чем людей. Но было и несколько девушек с Той стороны. Мне хотелось выбрать самую популярную игру, чтобы не ошибиться и не уйти с неоднозначным мнением. Этот день должен быть крутым до конца.

Наконец, я буквально стал пролезать через толпу: танксы образовали тупик. Несчастные инструкторы еле успокаивали народ: многие переговаривались, выкрикивали слова поддержки, просили передать напиток. И вот за моей спиной нарисовался мужчина, человек. Он был выше всех присутствующих людей и андроидов. На его груди виднелся бейдж «Управляющий. Билли». Громким голосом он спросил у меня:

– Новенький?

– Да.

– Хочешь сыграть?

Я неуверенно закивал.

Тогда он резко взял меня за руку и распевно проговорил:

– У нас новый игрок.

Все на секунду замолчали и стали на меня подглядывать. Мне даже показалось, что взгляды эти были вроде как сочувственными.

Я шаг за шагом пробирался к автомату. Волнение нарастало, а фонарик на руке снова стал истерически мигать. Я старался глубоко дышать, чтобы успокоиться. Как только сел в кресло, из колонок зазвучал женский голос:

– Добро пожаловать в игру.

Перешептывания вокруг отнюдь не успокаивали меня. Жестом я подозвал к себе управляющего и спросил:

– Чего мы сейчас ждем?

– Вашего напарника, – ответил он и указал на кресло напротив.

– А что за правила?

Он взглянул на меня как на сумасшедшего, будто хотел сказать: «Что ты тут вообще делаешь, раз не знаешь?!»

– Это бой. Здесь минимум правил. Помещаешь свой жетон и карточки в персональный отсек, надеваешь шлем и управляешь персонажем.

– Как управляешь?

Я снова разглядел удивление на его лице.

– Мыслями. Головой. Так все и делаешь. Включая применение всех карточек.

Все выглядело не так уж сложно. Передо мной овальный черный стол, покрытый стеклом. Уверенность испарилась окончательно. Я все прикидывал, приду ли снова, если проиграю. И насколько велик будет мой позор. В конце концов, я стал заранее оправдывать себя: я здесь первый раз, да и вообще растерял энергию после боя, да и вообще «никогда не отличался везением» (так говорят люди, чтобы объяснить свои неудачи). Да и, может, мой напарник тоже будет из новичков. Тогда шанс появится.