Kitobni o'qish: «Попробуй ее сжечь!»
Посвящается Анне Черновой. С благодарностью за всё!
Лариса, снова спасибо тебе. Ты умеешь спасать корабли и писателей
Предупреждаю честно: не открывайте эту книгу… Если никогда не мечтали о приворотном зелье; никогда не грезили о волшебной палочке; никогда не жаждали стать невидимкой; никогда не задумывались, как летают ведьмы…
Эрика Джонг. Ведьмы
Предупреждение подтверждаю.
Автор
Глава 1. Поезд Москва-Холмец
– Да, с мышами нам повезло, – сказала одна девушка другой, внимательно рассматривая клетку с упомянутыми грызунами.
– С мышами – согласна. Но вот о погоде такого не скажешь, – вяло отозвалась вторая девушка, томно обмахивавшая личико розовым носовым платком.
Мыши и девушки третьи сутки ехали в поезде Москва-Холмец и порядком утомились. С самой Москвы их сопровождала чудовищная жара, разогревшая нутро поезда словно топку. Мимо окон проносились выжженные беспощадным июльским солнцем поля, огороды с поникшими подсолнухами, поселки, будто припорошенные пылью, и города с маленькими вокзалами, напоминавшими картонные декорации к поднадоевшим отечественным сериалам.
Однако довольно о жаре – кто не испытал на себе ее сумасшедшего июльского поцелуя! Пора познакомить читателя с героинями нашей сугубо реалистической повести.
Девушка, заговорившая о мышах, звалась Юлией Ветровой. Юля была красавица неполных девятнадцати лет – то есть того именно возраста, который толкает на самые сногсшибательные и романтические авантюры. Кроме того, Юля была студенткой и поэтессой, и если студенткой она предполагала пробыть максимум еще четыре года, то поэтессой собиралась остаться на всю грядущую жизнь. Желательно – поэтессой прославленной. Но это как повезет.
Ее подруга, однокурсница и попутчица именовалась Мариной Красцовой. Марина была, что называется, «девушкой попроще» во всех отношениях. Внешность у нее была миленькая, но простенькая; талантами Марина не блистала, предпочитая верно служить талантам подруги, да и в университете ее недаром считали тихоней, не хватающей звезд с небеси.
Сейчас и талантливую поэтессу и ее тихоню подругу одинаково донимала известная всем дорожная скука, когда все возможные темы обсуждены и забыты, когда за окном нет ничего, приятного взору, когда проводница кажется врагом человечества, потому что принесенный ею чай слишком жидок и слишком горяч…
– Не понимаю, – подала голос Марина, – зачем твоей тетке понадобились японские мыши?
Пока Юля в ответ недоуменно пожимает плечами, нам – Голосу Автора – следует ввести необходимые разъяснения. Юля и Марина оставили шумную Москву ради того, чтобы провести остаток каникул у двоюродной Юлиной тетки в далеком малоизвестном городе под названием Щедрый.
Как говорила сама Юля, тетка объявилась у нее довольно неожиданно. Юлины родители канули в неизвестность, когда девочка была совсем крошечной, и оставили ее на попечение двух бабушек. Бабушки с задачей воспитания справились отменно, потому что вырастили девочку восхитительную, с какой стороны ни глянь. И до восемнадцати лет Юля полагала, что, кроме бабушек, у нее родственников на земле нет. И вдруг пришло письмо из города Щедрого, а затем другое и третье, потом были долгие междугородные переговоры с ахами и умильными слезами. В результате писем, переговоров и умильных слез Юля теперь и ехала знакомиться со своей двоюродной теткой Анной Николаевной Гюллинг.
Из тех же писем, переговоров и прочего Юля узнала, что ее тетушка – доктор искусствоведения, профессор, преподаватель по классу фортепиано в Щедровском музыкальном училище. Поэтому высказанная в последнем телефонном разговоре просьба купить парочку японских мышей и привезти их в Щедрый Юлю немного удивила. Впрочем, мыши стоили недорого, смотрелись симпатично и вели себя на редкость куртуазно. Мало ли какие у тети вкусы. Может, она без японских мышей не представляет себе гармоничной жизни.
Примерно в таком духе Юля и ответила Марине, тем более что Марина была сама не своя до кошек и волнистых попугайчиков.
– Ну ладно, – кивнула Марина. – Пусть мыши. Но кельтская арфа-то твоей тетке зачем?
– Откуда я знаю, – вяло откликнулась Юля. – У бабушки Зои эта самая арфа сто лет пылилась, никому не нужна была. На ней даже струн нет. Когда я рассказала Анне Николаевне об арфе, она очень заинтересовалась и попросила привезти. Может, ей она нужна для кабинета музыкальной истории или для каких-нибудь ритуалов.
…Оглушительный раскат грома прокатился по горизонту – такой, что задребезжали вагонные стекла. Девушки вздрогнули и обе одновременно посмотрели в окно – там голубизну неба беспощадно затягивали черные грозовые тучи с просверками молний…
– Гроза будет, – прошептала Юля.
– Ритуалов? – изумленно переспросила Марина. – Юль, ты что? Для каких ритуалов?
Юля посмотрела на подругу абсолютно непонимающим взглядом:
– Ты о чем?
Теперь недоумевала Марина:
– Юля, ты только что сказала, что твоей тете арфа понадобится для проведения каких-нибудь ритуалов…
Снова громовой раскат и молния, прозмеившаяся чуть ли не по вагонному стеклу.
– Я так сказала?
– Да!
– Ох. Это, наверное, у меня от духоты в голове перемкнуло. Я имела в виду – может, для занятий в музыкальном училище… Всё-таки это музыкальный инструмент. Хотя по мне, так эта арфа похожа на пару склеенных костылей.
– А зачем в современном музыкальном училище старая облезлая арфа?.. Ой, смотри, какой ливень начался! Ужас!
Действительно, чернильной черноты тучи разродились ливнем, шедшим сплошной стеной без просветов и передышки. На фоне такого ливня духота купе показалась особенно невыносимой, и девушки, оставив мышей элегически дремать в клеточке, выбрались в тамбур.
Холодный влажный воздух почти обжег их, но они дышали с наслаждением, дрожа от брызг, летевших из полуоткрытой двери. Проводница, тоже вышедшая подышать, с улыбкой сказала девушкам:
– Вот они, местные грозы! Сразу ясно – до Щедрого недолго осталось. Еще часа четыре – и там. Как в Щедровский район входим – погода тут же меняется. Как по заказу. Верно говорят, ворожат они там, в Щедром…
– Ворожат? – удивилась Марина, а Юля почему-то рассмеялась.
– Конечно, – спокойно ответила проводница. – А вы что, ничего не знаете о здешних местах?
– Нет, – по-прежнему смеялась Юля. – Мы из Москвы. Надо же – ворожат. Прямо как в сказке.
– Ну, сказки здесь ни при чем, – улыбнулась и проводница. – Вот приедете, сами всё увидите.
– Что увидим?
– Город. Людей. У вас, значит, родственники там?
– У меня, – сказала Юля. – Тетя. Двоюродная.
– А-а, – непонятно протянула проводница. – Тетя – это хорошо.
– Странно вы как-то о Щедром говорите, – сказала проводнице Марина. – Что это вообще за город?
– Да город как город, – ответила проводница. – Небольшой, небогатый. Ну, со своими странностями, конечно. Мэр у них бывший, говорят, колдун был.
– Колду-у-ун? – протянула Юля. – Скажете тоже!
– Да врут, конечно, никакой не колдун. Но вообще странностей в городе много. Сами увидите.
– Да странностей в любом городе достаточно, – задумчиво сказала Юля. – Вы думаете, в Москве их нет или в Питере? Да сколько хочешь!
– Ладно, мы в купе пойдем, – сказала Марина. – А то что-то стоять холодно.
– Может, вам чаю принести? – встрепенулась проводница.
– Нет, спасибо, мы еще сок не допили. Пойдем, посмотрим – мыши наши не убежали?
Девушки вернулись в купе. Духота из него исчезла как по волшебству, свежий воздух, напоенный ароматами мокрой травы и полевых цветов, стоял в купе, как ваза с дорогим букетом.
– Ах, – потянула носом Юля. – Что за прелесть! Будто цветущей липой пахнет! И лилиями!
– Действительно, – озадачилась Марина. – Откуда тут быть такому аромату?
– Волшебство, – засмеялась Юля. – Ты же слышала: Щедрый – странный город.
Словно подтверждая слова Юли, в купе добавилось ароматов. Теперь пахло розами, флоксами, гиацинтами и еще какими-то неизвестными, но душистыми цветами.
– Ничего не понимаю, – заявила Марина, купаясь в ароматах. – Может, у тебя духи в чемодане пролились?
– Я не пользуюсь духами, – пожала плечами Юля, и загадка так и осталась неразгаданной, но от этого не менее прекрасной.
Это облако ароматов сопровождало девушек даже тогда, когда они пошли в вагон-ресторан. Они хотели заказать себе по скромному салатику и бутылочке пепси-колы, но чудеса продолжались. Официантка с лицом христианской великомученицы вмиг преобразилась, едва завидев Юлю и Марину, заулыбалась и засияла гостеприимством так, что девушки ощутили себя по меньшей мере герцогинями инкогнито.
– Мы бы хотели, – начала Юля, но официантка только игриво взмахнула наманикюренной ручкой:
– Сейчас всё будет! Мигом!
Девушки сели за столик. На нем как по волшебству (ах, опять это волшебство влезло!) клетчатая, в желтоватых неопрятных пятнах скатерть сменилась накрахмаленным белоснежным чудом. Следом за скатертью мигом сервировались закуски самого изысканного вида на самых изысканных тарелках…
– Юль, что это? – шепотом спросила Марина, но за Юлю ответила официантка:
– Это наше фирменное. Всегда подаем тем, кто прибывает в Щедрый.
– А откуда вы знаете… – Юля не успела договорить, как официантка уже исчезла в чреве вагона-ресторана, оставив на столе помимо закусок целую батарею из запотевших бутылочек кока-колы и минеральной воды.
– Чудеса, – повторились девушки и отдали должное еде и напиткам. Юля было заикнулась о деньгах, но тут из чрева вагона-ресторана донесся голос официантки:
– Не волнуйтесь, всё оплачено!
– Кем? – спросила Марина, а Юля сказала:
– Пойдем-ка отсюда.
Девушки вернулись в купе, и тут Марина задала Юле, что называется, наводящий вопрос:
– Юля, а точно твоя тетя – только преподаватель музыки?
– Ну… да. А что?
– А то, что с нами обращаются так, будто мы принцессы. Как минимум. Может, твоя тетя какая-нибудь крупногабаритная шишка, которую все знают и перед которой трепещут? Вот тебе повезло…
– Нет, – покачала головой Юля. – Такого просто не может быть. Смотри, а гроза, кажется, проходит.
Марина взглянула в окно. Тучи исчезали с неба, будто их стирали ластиком. Яркая, до рези в глазах синева заполняла пространство над поездом, вынырнувшим из грозы, как незадачливый купальщик выныривает из тинистого озерка. Под этой синевой, чистые, спокойные и прекрасные, как евангелисты перед крещением, стояли сосновые и пихтовые леса – от них невозможно было оторвать взгляд.
– Красота какая, – прошептала Юля. – Вот бы там погулять… Я таких лесов в жизни не видела.
– А вдруг там волки, – хмыкнула Марина. – И медведи. Ходят толпами. Ой, мама!
Постыдное для почти взрослой девушки «ой, мама» прозвучало потому, что поезд на какое-то мгновение замедлил свой стремительный бег. Даже, кажется, совсем остановился. И в этот невероятный миг из леса, слегка косолапя, вышел медведь и довольно бойко направился к поезду.
– Медведь, – слабо промолвила Марина. – К поезду пошел. По-моему, к нашему вагону…
– Н-ну и что, – храбро ответила Юля. – Может, это ручной. Его проводники приручили. Прикормили. Вот он и…
– А если он в наше купе залезет? – совершенно нерезонно предположила Марина, и тут в дверь купе деликатно постучали.
– Ай! – вскрикнула Марина. Вообще эта девушка имела склонность к незапланированным вскрикиваниям нервического свойства, поэтому ей в нашей повести отводится роль этакого греческого Хора, отвечающего за эмоциональное состояние той или иной картины.
Итак, Марина вскрикнула, Юля привычно шикнула на подругу и открыла дверь купе. И отступила внутрь, потому что ожидала увидеть проводницу, но вовсе не этого… хозяина лесов.
– Вы кто? – сурово спросила Юля. – Чего вы хотите?
Довольно плюгавого вида мужичонка, весь заросший бородой, в каком-то непонятном тулупе, вывернутом мехом наружу, забормотал:
– Значить, здрасте вам, деточки. Значить, лесничий я буду, значить, Потапом мене кличуть. Ты-то, востроглазая, племяшкой Анне Николавне будеши али как?
– Да, я племянница Анны Николаевны, – удивляясь, кивнула Юля.
– Оно мы заметимши. Запах, то исть, значить, глазки похожимши. Один в один. Так ты, деточка, передай-ко вот Анне Николавне травки. Она давно просимши…
С этими словами лесничий Потап протянул Юле подозрительного вида брезентовый мешок, легкий, но явно плотно набитый. От мешка действительно исходил терпкий запах сушеных трав.
– Анна Николавна знаить, от кого травки.
– Хорошо, я передам, – кивнула Юля, держа мешок на некотором расстоянии, словно он был мокрой кошкой, собиравшейся встряхнуться.
– Ну, значить, тады пошедши я, – потоптавшись, сказал лесничий Потап. – Вы, деточки, ежели увидите Патрона Кириллыча, привет ему передавайте. От меня, значить. А Анне Николавне поклон. И еще – вот чуть не забыл, голова еловая! – скажите Анне Николавне, что, значить, бальзам-то хорошо-от пошел. Помогаить, значить. Ну, всё.
И лесничий затопал к тамбуру, оставляя за собой след из еловых иголок.
Девушки в молчании смотрели то друг на друга, то на мешок с таинственными травами. Наконец Юля опомнилась, положила мешок на сиденье и захлопнула дверь купе. И тут же поезд тронулся, набрал ход, замелькали бессчетные сосны, пихты и елки, остро протыкающие небесную синеву.
– Твоя тетушка становится всё более загадочной личностью, – сказала Юле подруга. – У нее такие связи…
– Маринка, прекрати, – рассмеялась Юля. – Ну что такого в том, что она знает какого-то лесничего! Щедрый – город маленький, все живут как добрые соседи.
– Ага. Интересно, что это за травы.
– Интересно. Но я бы всё-таки поостереглась открывать посылку, предназначенную не мне.
– А я тебе и не предлагаю. Убери мешок подальше. От него воняет. Ой, смотри! Что это с нашими мышами?
Мыши, до сей минуты спокойно дремавшие в клетке, теперь взволнованно прыгали, крутились, пищали и вообще мельтешились, как могли. Такое безобразие продолжалось минут десять, после чего мыши выдохлись и без сил упали на опилочное дно клетки.
– Ничего не понимаю, – сказала Марина.
…Поезд несся вперед, с каждой минутой приближая девушек к городу Щедрому. А лесничий Потап, которого мы оставили, как вы помните, в лесу, постоял немного на шпалах, втянул носом разогретый поездом воздух, после чего как-то неуловимо преобразился в самого натурального медведя. Ставши медведем, лесничий неторопливо затрусил обратно в лесную чащобу, как всегда довольный тем, что не было свидетелей его превращения.
Оставшееся до приезда время Юля и Марина продремали. Неожиданно напала на них липкая и мягкая сонливость, окутала нежным одеялом, зашептала в уши какие-то соблазнительности, ценные для одних только молодых девушек… Наши героини пристроились каждая на своем сиденье, взбили каменистые казенные подушки, чтоб стали немного помягче, и задремали крепкой дремой юности. И казалось, что даже колеса поезда стучат тише, чтобы не будить Юлю и Марину, но это уж, разумеется, совершеннейшая нелепица.
Неизвестно, что в это время снилось Марине, да, впрочем, это и не имеет значения. А вот Юле приснилось, что она находится на заседании литературной студии «Пух Эола», которой руководил поэт-самородок Валерий Крепостьянов. Раньше Валерий Крепостьянов был преподавателем физкультуры в каком-то колледже, а потом муза его осенила, и он стал поэтом. Издал две тоненькие книжки за счет каких-то добродетельных спонсоров. Счел себя гением и создал литературную студию для подобных же гениев-единомышленников, а также подрастающей поэтической поросли. Одной из подающих надежды была Юля. Крепостьянов даже намекнул ей, что некоторые из ее стихотворений вполне могут быть опубликованы в студенческой малотиражке и самодеятельном альманахе «Поэтические пушинки». Но Юля жаждала большего, а потому написала венок сонетов, посвященный ночной студенческой Москве. Крепостьянов прочел венок на одном из заседаний студии и своими уничижительными замечаниями превратил венок в веник, едва не доведя Юлю до слез. И вот теперь ей снится…
Стоит она в комнатке, где обычно проходят заседания «поэтических пушинок», и все члены студии, рассевшись в продавленных креслах, смотрят на Юлю крайне неодобрительно. А Крепостьянов, пристроившись за столом и сверкая обширной лысиной, рассуждает скрипучим голосом:
– Вы, Юленька, пока далеко отстоите от настоящей, исконной, духмяной поэзии! Ваш венок сонетов, извините за выражение, буквально фонтанирует формализмом, искусственными напластованиями аллюзий и аллитераций. Вашим стихам не хватает простоты и доступности, не хватает аромата реальной жизни. Ваши сонеты слишком далеки от настоящего!
– Но я пыталась создать ирреальный образ Москвы, – возражает Юля.
– В этом ваша ошибка! – чуть не кричит Крепостьянов. – Поймите, деточка, надо быть ближе к запаху земли.
– Это как? – хмурится Юля, а остальные «пушинки» начинают хихикать, словно уж они-то знают, как именно пахнет земля и как этим запахом насладиться.
– Вот, помнится, – лысина Крепостьянова начинает блестеть романтически, – выехал я как-то летом к бабке в деревню. Выкапывал с нею чеснок, навозом огород удобрял… И тогда понял: вот она в чем, истинная поэзия! Истинная пейзажная лирика! У меня тогда родилась такая строфа:
Не говорите о метаморфозе,
О рифме, о размере, о строке!
Поэт лишь тот, кто знает о навозе,
Об удобреньях и о чесноке!
Крепостьянову аплодируют. Он вдохновенно вытирает лысину платочком и говорит:
– Подумайте об этом, деточка. У вас есть задатки, чтобы стать поэтом. Но не уходите в формализм, в бесплодное словотворчество… Помните…
– О навозе, – едва слышно хмыкает кто-то.
– Я буду писать так, как сочту нужным, – гордо заявляет Юля.
– Что ж, – делает губы трубочкой Крепостьянов, – тогда мы вынуждены будем попросить вас покинуть ряды членов нашей литературной студии. И на публикации в альманахе вы можете не рассчитывать.
– Ну и что! – обиженно кричит Юля. – Проживу я без вашей паршивой студии! И публикации у меня будут не то, что у вас, – в изданиях получше!
– Что ж, удачи вам, деточка, – криво улыбается Крепостьянов. – Можете быть свободны. Мы вас не держим.
– Ренегатка, – шепчет кто-то Юле в спину. И глупо, и обидно.
И тогда Юля оборачивается у двери. Бросает на всех прощальный взгляд. И вдруг понимает, что ее взгляд на самом деле – луч пламени. В этом пламени члены литературной студии начинают гореть как бумажные куклы, без крика превращаясь в пепел. А на голову Крепостьянову опускается большая шаровая молния и – а-ах! – взрывается, будто лопается спелый арбуз. И странное дело – это совсем не пугает Юлю, а, наоборот, вызывает у нее злую, бодрую радость.
– Так вам и надо! – кричит Юля. – Бездарности! Я вам всем покажу!
Тут она чувствует, как кто-то деликатно трогает ее за плечо. Юля вырывается из паутины своего жутковатого сна и открывает глаза. Над ней склонилась проводница:
– Подъезжаем. Через пять минут будет станция.
– Спасибо, – бормочет Юля.
Марина тоже проснулась и взволнованно глядела в окно, за которым теперь были видны не бесконечные леса, а нагромождение домиков и коттеджей, по скученности напоминавшее пчелиные соты… Над заборами вскидывали ветки сливы и вишни, кое-где торчали подсолнухи…
– Наверное, весь Щедрый такой, – сказала Марина Юле. – Большая скучная деревня.
Наконец поезд подошел к станции. Видимо, жители или власти Щедрого не посчитали необходимым сооружать помпезный вокзал, а потому ограничились небольшой двухэтажной станцией, аккуратной, как старушечья шкатулка с бережно хранимыми письмами. На фасаде станции мозаикой было выложено название:
ЩЕДРЫЙ
Поезд совсем замедлил движение и остановился.
– Стоянка одна минута, – объявила проводница. – Поторопитесь, девочки. Давайте я помогу сумки нести.
– Да что вы, мы справимся! – Девушки сошли на перрон.
– Удачи вам и приятного отдыха в Щедром! – весело сказала проводница.
И тут же поезд тронулся.
– Хм, – сказала Марина. – Неужели минута уже прошла?
– Что? – спросила Юля.
– Я говорю, поезд слишком быстро от станции рванул. Странно.
– А мне странно другое, – сказала Юля.
– Что?
– Нас никто не встречает. А ведь я давала тете телеграмму.
– У тебя есть номер ее мобильного телефона? Позвони.
Юля послушалась совета и набрала тетин номер, но в ответ услышала, что абонент временно недоступен или выключил телефон.
– Неудача, – пробормотала она, пряча телефон.
Девушки огляделись. Перрон был вопиюще пуст и чист. На нем не валялось даже окурков.
– Никаких признаков цивилизации, – заметила по этому поводу Юля.
– Слушай, а может, возьмем такси и доберемся до дома твоей тети?
– Во-первых, я не вижу здесь ни одного такси, – слишком спокойно сказала Юля. – А во-вторых, как ни странно, я не знаю тетиного адреса.
– Но ты же писала ей письма?!
– Да. По адресу «г. Щедрый, абонентский ящик 5». Вот тебе и весь адрес.
– Ой! – вскрикнула Марина (как вы помните, ей в нашей истории просто необходимо изредка это делать). – Как же нам быть?!
– А я знаю? – огрызнулась Юля. Нет, не огрызнулась, а скорее прорычала. И очень удивилась, когда поняла, что ее рычание не утихло, а, наоборот, усиливается с каждой минутой.
Всё разъяснилось, когда на станционную площадь, рыча, сигналя и сверкая, явились (иного слова не подбирается!) пять потрясающих мотоциклов – серебряные, ало-синие, черно-желтые монстры, прекрасные и невероятные на этом провинциальном перроне.
Как по команде смолкли вулканоподражательные моторы. Наездники прекрасных байков, облаченные в комбезы и гермаки, за которые всякий уважающий себя байкер прозакладывал бы душу и пиво, молча спешились. Один из них, сплошь в черном, как принц ночи, подошел к девушкам и снял шлем.
– Ой! – неоригинально заявила Марина.
Юля секунду подумала и тоже сказала «ой». Но в тональности ре мажор.
