Затишье. Легенда Гнилого князя. Начало

Дорога вывела на бетонный круг, кем-то залитый посреди поля, то ли фундамент, то ли помост, Майкл не разобрал. Новые приятели проскочили его, деловито шепча «чур меня, чур!» и творя охранные знаки. Майкл на всякий случай тоже шепнул, скрестив пальцы на правой руке. За кругом накатанную тропу, будто реку о мощный утес, разбило на мелкие ручейки, уводящие в разные стороны. Венька вырвался вперед, повел за собой, прокладывая путь к поместью. Майкл крутил педали сразу за ним, внимательно смотрел по сторонам, но все равно прозевал, когда поле вокруг сменилось постройками – конюшнями и другими службами, – вскипели бело-розовым старые яблони, зачернели делянки под огороды. Усадьба выросла из-под земли, выскочила, будто наемный убийца: добротный ухоженный дом, не разворованный при советской власти.

Видимо, здесь, в районе Затишья, все вырастало внезапно.

Неизученная особенность местности. А может, оптическая иллюзия.

Графский дом разочаровал: слишком правильный, как картинка. Ровно выкрашенные стены, побеленные окна. Он-то надеялся на руины, по которым можно полазить всласть, поискать клады, подразнить привидения!

Впрочем, в усадьбе уже стемнело: алый круг солнца скрылся за елками небольшого леска по соседству. Странно, когда проезжали круг, сумерки только сгущались. А тут плотный вечер, и воздух в поместье сделался влажным, гораздо теплее, чем в городке Затишье. Майкл успел пожалеть, что взял свитер и надел толстовку под куртку.

– Здесь пораньше весна начинается, – пояснил задиристый Петька, а Влад важно кивнул, подтверждая факт. – Веник, иди за рыбой, а мы палатки поставим.

Венька упрашивать себя не заставил, подхватил из котомки коробку с крючками, выхватил из куста припрятанное удилище – длинную палку с сучками – и весело поскакал в овражек, видимо, к знаменитым прудам. Помощь с палатками парням не требовалась, их троих хватало с избытком, только мешали друг другу, хихикали и спотыкались о колышки. Майкл помаялся от безделья и пошел вслед за Венькой в овраг.

– Котелок прихвати! – крикнул вслед Фан. – А то этот балбес снова забыл!

Майкл огляделся, нашел котелок и включил в телефоне фонарик.

Путь в овраге был темным и скользким, Майкл извозился, пока одолел. Как тут Венька прошел без света, не растеряв все крючки до единого? Или, в дополнение к свисту, видел в кромешной тьме? Овраг закончился, и Майкл охнул.

Пруд горел дивным светом. Над поместьем успела взойти луна, вырвалась из когтистых лап леса и светила, переливалась, отражалась фонарем от воды. Венька сидел на берегу, смотрел за поплавком в лунном круге. Оглянулся на шумного Майкла, поерзал и принялся насвистывать. Тоненько, нежно, будто комар, потом с ытреском стрекозиных крыльев. И опять комариным зудящим писком. Водная тишь вскипела от рыбы. Запрыгала над поверхностью мелочь, серебристая плотва и окуньки, полосатые, ненасытные. Забеспокоилась в глубине рыбина покрупнее, привлеченная шебутной мелюзгой. Майкл опомниться не успел, а на берег полетела добыча: карась в огненной чешуе, дивная золотая рыбка. Еще один и еще, крупные, в полторы ладони, под конец попалась хищная щука, и Венька решил: достаточно.

Майкл снимал рыбку с крючка, складывал в котелок, прижимал найденным камнем, чтоб не выпрыгнула, не заскользила к воде, работая плавниками. И все ждал, что добыча заговорит, предложит исполнить любые желания. Но подлая рыба молчала.

– Вот и ушица к ночным посиделкам, – потер руки неромантичный Веник. – Щуку почистим, карасей так заправим, неохота с ними возиться. После котам отдадим.

Чистил он рыбу шустро и ловко, так, что блестки летели в разные стороны, потроха с поклонами вернул в пруд, и за них началась настоящая драка.

Котелок потащили вместе, в трудных местах передавая друг другу. Венька шутил, что Майкл пыхтит, как настоящий медведь. Майкл почему-то не обижался, хотя заграничное имя придумал, чтобы в школе перестали дразнить косолапым.

На поляне уже стояли палатки, в недрах трехместной возился Фан, раскладывая спальники и разную мелочь.

– Мы решили, – пояснил интеллигентный Влад, – раз вы сдружились, ночуйте вдвоем. А мы как-нибудь уместимся в этих тесных хоромах!

– Злыдни и нечисть! – подытожил Венька, оглядев низкую палатку-скат, явно рассчитанную на одного. – Я им рыбы наловил, а они…

– О! – тотчас высунулся из домика Фан. – Рыбка! Золотистая рыбка! У меня тут картошечка и лучок, морковка, пучок петрушки.

– Владей! – великодушно дозволил Венька и потащил свой спальник из кучи. – Михей, ты смотри: если что, я у костра заночую.

– В тесноте да не в обиде, – откликнулся Майкл. Он жалел, что сам не подумал о крыше, наверняка у тетки в сарае отыскался бы тент или плащ-палатка.

– Они не вредничают, просто боятся, – доверительным шепотом сообщил Митрофан, – что Веник будет свистеть во сне. Он когда свистит, комары слетаются.

– А нашествия рыбы они не боятся? – тоже шепотом уточнил Майкл, и Фан расхохотался в голос.

У него был удивительный смех, и сам Фан от него менялся: от прищуренных глаз разбегались в стороны смешинки-лучики, царапали лоб, сеточкой ложились на скулы, и розовощекий крепыш оборачивался маленьким старичком, того гляди, борода прорастет! Майклу очень понравился Фан, деловитый и домовитый, отзывчивый и чудаковатый. Рядом с таким и в поле – дом.

Как относиться к Владу и Петьке, Майкл пока не решил. Успеется. Впереди целый месяц. Он поймал себя на том, что забыл про блог: не фоткает на телефон, не придумывает заголовки. Не беспокоится, как там суд, как следствие, что грозит активистам. Он будто очутился в параллельном мире, уехал на каникулы в сказку. А задорный свист Соловья-разбойника выдул из головы все ненужное. И остался костер, уха в котелке и голоса новых товарищей.

Те деловито размечали пирог. Венька требовал делить поровну, Петька бился за Майклову долю, мол, тот все равно уже ел. Победил, разумеется, Венька.

– Завтра проверим плот. И в доме пошаримся, вдруг, что новое.

– Я как-то был в летнем лагере, там каждую ночь страшилки рассказывали.

Местные дружно привстали и повернули вихрастые головы в сторону заповедника.

– Девушку видел? С той стороны? Вот где страшилка, не к ночи сказано!

– Братцы, вы что, страх потеряли? Кто гнилушку при полной луне помянет…

Майкл с изумлением смотрел на местных. Злыдни и нечисть, навь. А боялись беловолосой, помеченной Тихим Лесом.

– Да ну, в самом деле! – хихикнул Петька. – Совсем новичка запугаете. Во-первых, здесь пять священных прудов. И истоки реки Тишинки. Во-вторых, по заповеднику можно пройти и не запачкаться гнилью.

– Ну, конечно, зимой – гуляй, не хочу!

– Говорят, – поделился Влад, – с красной гнилью можно бороться. Если найти алоцвет: его соком излечишь прогнившую душу.

Котелок мыть не стали. Остатки ухи вместе с карасями слили в пакет, как пояснили Майклу, котам. В котелке поменьше заварили чай, запахло полынью и мятой, и терпким смородиновым листом.

– Сгонять бы в поместье за яблонькой, вот с нее аромат!

– Вот с утра и сгоняй, пока Павел не видит. Он тебя за цветы сожрет…

Переругивались лениво, дремно, разглядывая далекие звезды. Майкл смотрел на чужие созвездия, но упорствовал, что видит Медведицу.

– Ну еще бы! – хихикнул Веник. И скомандовал группе отбой.

Двоим в палатке было впритык, лишний раз не шелохнуться. Майкл был крупноват для ската. Крутились, вертелись, пихались локтями.

– Мой косяк, – повинился Венька. – Про велик ты мне напомнил, а про палатку все позабыли. Мы-то давно решили: во всех вылазках парни втроем, а я в однушке, как барин. Им спокойней и мне. Так что, если невмоготу, я правда у костра заночую.

– Нет, – удержал его Майкл, – это я не подумал о крыше. Поэтому лучше уж я у костра. Но вообще-то, можно пристроиться, главное, разойтись плечами.

– Тетрис, блин, – хихикнул Венька. – Смотри, сложим ряд и исчезнем.

В итоге решили схитрить на спальниках. Толстый зимний, взятый для Майкла, постелили на дно палатки, а Венькиным укрылись, как одеялом. Стало немного свободнее.

– Сейчас спрашивать неуместно? – шепнул Майкл в льняную макушку Веника, когда угомонились, притерлись и перестали возиться.

– Да кто ж его разберет, – сонно откликнулся Венька. – Тебе долгую историю или короткую?

– Мне бы про алоцвет.

– Это сказка, братан. Всем хочется верить в цветочек аленький. Но никто не видел, как он цветет. А если и видел, уже не расскажет, – Веник зевнул, попытался лечь на бок. – Ну, есть легенда еще времен графа, что алоцвет раз в году прорастает в самом сердце Тихого Леса. Не просто так, нужна жертва. Семя всхожее кровью полить. А дразнить кровью Тихий Лес – все равно, что вляпаться в гниль.

– Откуда взялась красная гниль? Что вообще происходит в Затишье? И кто ты такой, свистун Венедикт?

Веник хмыкнул и снова зевнул от души:

– На последний вопрос сам ответил. Я свистун, чего непонятного? Гниль – привет из инакости, первый лоскут Изнанки миров. Долгая история, а ночь короткая. Может, поспим, берендей?

– Я Майкл, – обиделся Майкл.

– Ха! Видел бы ты себя в драке. Мишка-Медведь, научи меня реветь, – пробормотал затихающий Венька. – Кота на тебя не хватает.

Из соседней палатки доносились крики, хохот, чье-то шипение. Словно услышав Венькин призыв, заорали в овраге коты, требуя долю рыбы, Фан запричитал «кис-кис-кис, пакет у костра лежит, слева», будто твари его понимали. Кто-то шуршал, кто-то ухал, звенели за брезентовым бортом дурные весенние комары.

Венька уютно сопел под боком, его не заботили алоцветы, способные очистить эльфийку от гнили. Майкл доверился новому другу, расслабился и свалился в сон, точно в старый заболоченный пруд. Его руки, ноги, лицо тотчас опутали водоросли видений и злых предчувствий. Он тонул, задыхался, а кто-то невидимый все шептал: уезжай из Затишья! Немедленно уезжай!

***

Все тело чесалось, покрытое сыпью. Зудело, ныло и каждой клеткой израненной, изъязвленной кожи просило пощады и смерти. Но умереть не получалось.

Гильдар качался из стороны в сторону и подвывал от боли. Он не видел своих мучителей, только кровавую склизкую муть, что заполнила веки.

Язык распух, не подчинялся, слова застревали между зубов и наружу прорывался лишь вой, тонкий, жалкий, щенячий.

Кто-то темный проступил сквозь багрянец, чей-то силуэт, огромный, страшный.

– Второй оказался слабее, княже. Сгнил еще до болота. А этот весь красный, гнилой, но живет!

– Нужно было хватать девчонку.

– Не гневайся, князь, по воде ушла. Вот, обронила в спешке коробицу.

Черный силуэт обернулся, то ли рука, то ли клешня стрельнула в сторону, схватила находку.

«Что там у них? – Гильдар плыл в алой мути. – Убьют? Вот сейчас? Меня?»

Он не боялся смерти. Ужасно хотел расчесать все тело, выгрызть зубами вспухшую кожу, содрать ее с лица и затекшей шеи. Но не мог пошевелиться, совсем. Держали кандалы на руках.

Пискнул сигнал телефона.

– Разрядился. И стоит на пароле.

Вот оно что, мобильник Наташки! Связь с группой, план игрищ, будь они прокляты! Отметка в геолокации. Тихий Лес, проход по болоту. Надежная тропа, мхи, черничники, серые от комарья…

– У гнилого тоже коробица. Что с ним сотворить? Для жертвы негож. Бабская кровь потребна, портал – это бабское лоно. Тот, кто в Доме, болотную жижу рдяной от кровушки сделал, крепок его запор.

– Отнесите в подвал. Напоите отваром.

«Не убьют! – вдруг обрадовался Гильдар. – Им Наташкина кровь нужна, не моя. Пусть подвал, пусть отвар, жить хочу, княже!»

– Гоните грозу на город.

Получалось мычать и завывать. Хотелось расцарапать все тело. И думать Гильдар мог только об этом. Но жизнь он любил, страстно, жгуче, даже когда тащили за волосы, даже когда запахло гнилью и от вони помутилось сознание. Даже когда распухший язык взорвало нестерпимой, тошнотной горечью.

4. Поместье на краю света

Майкл проснулся в палатке один.

Сладко пахло костром и кашей, кто-то шумно ломал о колено хворост, подкидывал веточки в кроткий огонь, и Майкл догадался, что домовитый Фан вновь вызвался быть кашеваром. Солнце скреблось в борт палатки, воздух был свежим, бодрящим, пробирался сквозь не застегнутый полог и щекотал сонного Майкла.

Он потянулся, развалился вольготно, наслаждаясь покоем и одиночеством: быть единовластным владельцем палатки оказалось приятно, хоть дальше спи. Потыкал в экран телефона, пытаясь поймать интернет, связи не было, и Майкл включил музычку, радуясь утру, костру, приключению. Чудесам опасным и увлекательным. Наконец, навалявшись вдосталь, добыл в рюкзаке зубную щетку и поскакал к пруду умываться.

Фан кивнул ему от костра, крикнул, что скоро поспеет каша.

Майкл выставил вверх большой палец и скатился по росе в овраг.

В пруду шумно плескались Влад и Венька, а Петя стоял по колено в воде и не решался войти.

– Холодно еще, – обернулся он к Майклу, зябко передернув плечами. – Этим прикольно, но я-то теплый!

– Я тоже теплый! – заплескался Венька, уплывая на глубину. – Не дрейфь, Петруха, айда в заплыв, я уже все нагрел!

– Ты дурной и несознательный, в том все Затишье подпишется, – сердито нахохлился Петька и осторожно попятился к берегу. – Майкл, рискнешь? На слабо не ведись! Эти двое потом не выпустят, разведут на подвиги, а оно тебе надо?

– Посмотрите на него, – возмутился Влад. – Разбудил всех ни свет, ни заря, а теперь выступает, как клоун в цирке! За что позоришь перед собратом?

Майкл тронул свинцовую воду пруда, торопливо плеснул в лицо. Присел на камушке и вычистил зубы. Смотреть на довольных Влада и Веньку, плещущих друг на друга, как дети, было холодно до мурашек. Майкл поспешил вернуться к костру, к солнцу, к теплой палатке, и вовремя: Фан раскладывал по мискам кашу. На стук поварешки по котелку прискакали даже любители плаванья.

Там, в цивилизованной жизни, Майкл кашу не ел. Бутер с сыром, кукурузные хлопья, залитые молоком. А то и салатные листья, сельдерей и цветная капуста, когда пробирало сесть на диету, чтобы скинуть пару кило. Но местная каша была так вкусна, что умял ее без остатка.

После завтрака, шумного и веселого, дружно пошли в усадьбу.

Майкл помнил отреставрированный барский дом, добротный, крашенный, неинтересный. В нем мерещился скучный экскурсовод и выставка акварелей на стенах, исключительно местных художников. Он искал глазами подъездную дорогу, шлагбаум и билетную кассу. А потом заслон темных елей, острых, как частокол, расступился. И Майкл замер, увидев развалины, заросшие разнотравьем.

Фасад держался на честном слове: стрельчатые окна, парадный вход, портик из античных колонн. Краска облупилась, побелка осыпалась, сквозь штукатурку краснел кирпич с полустертыми клеймами в виде дерева со звездой. А за фасадом, больше похожим на декорацию к кинофильму, дома как такового не было. Остатки стен и переборок торчали, как обломки зубов. Каминная труба белела вышкой среди сныти и лопухов.

– Тю, – огорчился Фан. – Сегодня не интересно. Как-то совсем развально вышло. Помните, в прошлый раз? Уцелели кухарня и погреб.

– Ну, погреб-то есть, что ему станется, – Влад, еще бледный и мерзлый после купания в майской воде, указал на дыру в лопухах. – Вень, я в подвал хочу!

– Оно и понятно, мой синий друг. Только в руинах копаться – день зазря извести. Лучше обратно к прудам сгоняем, проверим наш прошлогодний плот!

Фан разыскал узкий лаз в груде битого кирпича, и все спустились в добротный погреб. Здесь в позапрошлом веке хранили рыбу, мясо и птицу. До сих пор стояли кадушки из-под огурцов и капусты, кисло пахло каким-то соленьем. И мочеными яблоками.

– Хорошо жили в графском доме, – мечтательно прищурился Влад, в полумраке снимая очки. – Как думаете, на этих цепях кого приковывали для острастки?

– Свинину да оленину, – подсказал хозяйственный Фан.

– Фу, какой ты неромантичный!

Майкл потрогал пальцем крюки для заготовки мяса.

Влад театрально позвенел цепями, и судя по довольной ухмылке, представлял на крюках не солонину.

– Это скучный подвал! – объявил он Венику. А потом наклонился к Майклу, так близко, что сделалось зябко: – Тут рядом другой, шестнадцать шагов на север от каминной трубы. Там не цепи, вериги! С кандалами для рук и ног. Вот где мороз по коже!

– Влад у нас сторонник теории, – поспешил внести ясность Петька, – что наш мир прошило гораздо раньше, когда появилась в Тихом Лесу самая первая выработка. А значит, еще в девятнадцатом веке к мир проникла красная гниль.

– И добралась до Петрова града в году эдак семнадцатом? – оценил теорию Майкл, припоминая уроки истории. Революцию и прочие ужасы вроде красного террора, зачисток и переноса столицы к Уралу.

– Вот, Михей понимает! – воодушевился Влад. – А иначе зачем в графском доме гранитный подвал с цепями? Стены отшлифованы, будто стекло, колонны, а между ними цепи? Совсем как у нас в больнице! Зуб даю, что гнильцов держали. Лечили кого-то графских кровей. Главное – гнильца запереть до срока, пока алоцвет не раскроется.

Фан засобирался наружу, с ностальгией проведя ладонью по бочкам. За ним полез Петька, торопясь к солнышку. Венька подтолкнул Майкла:

– Пошли. Оставим Влада мечтать. На этот раз в подвал доступа нет. Шестнадцать шагов отсчитать несложно, но вход завалило упавшей стеной.

– Здесь что, каждый раз по-новому? – шепотом спросил его Майкл.

– Это ж поместье, Михей, – тоже шепотом ответил Венька. – В усадьбе каждую полночь с нуля, только Чудила-Павел и терпит.

– Слушай, Веник, а что тут копали?

Они уселись на солнцепеке, спинами к нагретой стене, Фан достал из кармана сушки, раздал каждому по три штуки. Народ захрумкал, зачмокал.

– Добывали тут драгоценные камни невиданной чистоты. Чаще попадались рубины, как в ту пору говорили, корунды, оттенка голубиной крови. Местный люд, лихой и горячий, сам не копал, опасался. Собирал с поклонами, что земля посылала. А потом объявился один жадный хрыч, типа предприниматель. Наладил работы в Тихом Лесу, раскопал все к лешему, пробуравил землю. С теми камнями красная гниль добралась до царской семьи. Читал небось: их потом расстреляли, не выясняя, кто чист, кто гнилушка.

– А еще на краеведении говорили, что камушки были красивыми, да в очень уж неказистой породе. Шлак собирали, вывозили за реку. На том шлаке Затишье отстроили. Фундаменты, дренажи под грядками, даже в усадьбе встречается. А потом приехал кто-то ученый да как поднял крик, мол, камни – фигня, этот минерал, что в породе был, он-то и есть главная ценность. Назвал его диковинно: быльник. В штольнях быльника наскребли по сусекам и подарили ученому. А про Затишье болтать не стали, кто же свой дом обидит! – при словах о доме Фан завозился, всем видом одобряя решение.

– Дальше нагрянули большевики, построили завод, институт геммологии. Ну и зарылись, куда не просили.

Влад соизволил покинуть подвал, оторвав от сердца ржавые цепи, схватил свою долю сушек, сгрыз. Отсчитал шестнадцать шагов от трубы по сныти и молодой крапиве. Повздыхал над заваленным входом. Майкл тоже хотел заглянуть в подвал, посмотреть на гранитные стены, подошел, пиная кирпичи и щебенку.

– В другой раз налюбуетесь, парни! – хихикнул зловредный Венька. – Айда на большой пруд кататься!

– Тебе нужно сюда вернуться, – очень тихо сказал Майклу Влад. – Но, конечно же, с проводником. Там на стенах рисунки и надписи, процарапанные в граните. Я пытался сфотографировать, увы, не получилось. Есть про цветок. И какая-то карта. А еще будто чей-то дневник. Я даже стал французский учить, может, графская дочь нацарапала, которую за промышленника замуж отдали? Все надписи на французском, разобрал лишь ля мур и аревуар. А еще часто-часто – сови. Значит, спаси и сохрани.

– Сови? Типа, сейв? Сервер?

– Похоже. А цветок – для кого? Майкл, я понял, что тебя зацепил алоцвет.

Они шли позади шумного Веника, скачущего на одной ноге на спор с самим собой, и ведущих степенный разговор о травах Митрофана и Петьки. Майкл рассказал о беловолосой, сунувшейся в Тихий Лес.

Влад покивал с пониманием.

– Люди устали жить под запретами, но не все запреты есть зло. В твоей реальности нарушение правил суть подвиг и вызов режиму. Но в Затишье в правилах самая жизнь. Хочешь подвигов – иди в волонтеры.

– Говоришь, как столетний старик! – подколол его Майкл, уловив нотацию.

Влад подмигнул и улыбнулся, обнажая мелкие зубы:

– Сто не сто, а кое-что пожил! – и, ткнув Майкла под ребра, умчался к Веньке, крича, что первым успеет к воде.

Венька не стерпел, принял вызов, только кроссы в траве замелькали.

– Много в Затишье чудиков, – философски заметил Петька, провожая товарищей взглядом. – Но с этими никто не сравнится.

Когда втроем добрались до пруда, Влад и Венька успели раздеться и дружно плыли к дальнему берегу, где в кустах качались обломки плота.

Фан сварил щи из свежей крапивы и сделал салат из побегов папоротника, добавив кислицы для остроты. Майкл не знал, что лесную траву можно есть с таким аппетитом, он многого не знал, столичный баловень. А может, просто забыл?

– Влад, ты когда снова в поместье?

Венька фыркнул, но Влад, поразмыслив, ответил:

– Теперь уже на каникулах. Чуешь, с какой скоростью все расцветает? Осина сережками покрывается, а у меня аллергия. Лучше в гости приходи, поболтаем.

– Ну да, к нему в гости придешь! Даже если прорвешься сквозь заслон из родителей, сиди потом в духоте, в темноте и смотри, как он шарится в ноутбуке.

Уже за полдень приладили парус к косо стоящей мачте. При отсутствии даже легкого ветерка занятие казалось бессмысленным. Но новые друзья отвлекаться не стали, выслушали доводы Майкла, заржали и замахали руками, как ветряные мельницы. Уже на плоту, подчиняясь приказу и крепко цепляясь за одну из веревок, нарочно привязанных к бревнам, Майкл понял, какую сморозил глупость.

Венька встал у самой кормы, уперся ногами и свистнул. Сначала тихонечко, потом сильней. Парус трепыхнулся раз, другой, расправился, вздулся, и плот поплыл, медленно и величаво, как лебедь белая – не сдержался Фан, но даже в этом сравнении было что-то гастрономическое. Венька свистнул в полную грудь. И катание началось.

Майкл такое видел только в кино. Они будто поймали огромную рыбу и неслись за ней по водному зеркалу. Или мчались за катером на водных лыжах. Пруд оказался огромным: выйдя из заливчика на простор, друзья не увидели дальнего берега, заляпанного молоком тумана. Плот скользил, норовя оторваться в небо, сливавшееся с горизонтом, по сияющим бликам, по солнечным лучикам, цепляя редкие облака, будоража эхо задорными криками.

– Эгегей! – вопил восторженный Фан.

– Полный вперед! – командовал Петька.

– Даешь Летучий корабль!

Влад спрятал в карман окуляры и, зажмурившись, раскинул руки, как крылья, ощерил в улыбке мелкие зубы. Видно было, что полет ему в кайф.

Венька знай себе свистел на корме, лишь крутил льняной головой, когда затевал поворот. И ругался морскими словечками: курс бакштаг, поворот оверштаг, фордевинд.

Майкл делал все сразу: орал от восторга, подставлял лицо брызгам, пытался свистеть и реветь по-медвежьи, чем очень смешил товарищей.

– Мишка-медведь! – крикнул Фан.

– Научи меня реветь! – подхватил Петька.

– Сами сейчас получите по уху! – высвистел Венька, грозя кулаком. – Своих дразнить запрещается!

Но Майкл не обижался. Скорость, солнечные брызги, ветер выдували ошметки обиды, глупой, детской, запрятанной в дебри души.

Его часто дразнили медведем, Топтыгой, он рос полным и неуклюжим, переваливался с ноги на ногу. И хлюпал носом на каждый смешок. Повзрослев, он прочитал в интернете про поведение жертвы. Идеальный объект для буллинга – вот кто он был в начальной школе! Мишень для плевков на спину, вдохновитель обидных кричалок, главный трофей азартной погони потного оголтелого класса. Его травили, как дикого зверя, загоняя в углы потемнее. За попытки пожаловаться учителям били жестко, расчетливо, скопом. Пока однажды смешной медвежонок не выучился защищаться. И не расшиб ненавистную голову главному заводиле в классе.

Все вышло случайно. Майкл защищался и оттолкнул обидчика, сильно толкнул, со всей дури. А тот пролетел через класс и вывалился из окна. Первый этаж, под окнами клумба, мучители довольно заржали, ожидая продолжения цирка с медведем, потом выглянули, заголосили.

Каменный бордюр цветника был запачкан алым. Ромашки тоже.

«Машка-Ромашка» – стоял тогда Майкл и твердил присказку детства, как всемогущее заклинание. Улыбался испугу загонщиков. И тишине, опутавшей класс.

Ему грозило исключение из школы, исправительная колония, он не помнил, чем еще запугали. Только раскаяния не было. Если зверя довести, он кусает. Майкл принимал сторону хищников, если читал про туристов, которых цапнули в зоопарке при попытке сделать крутое селфи. Или про укротителей в цирке, которым доставалось на репетиции. Потому что знал, каково это: когда заставляют прыгать в огонь и танцевать на задних лапах. Насколько подло и унизительно.

Следователь уверял, что Майкл должен прилюдно покаяться. Попросить прощения. А еще молиться, чтобы его противник, ненавистный зачинщик травли, не получил серьезной травмы. Но не Майкл был виновен, а подлые нелюди, что не давали ему вздохнуть. И Майкл молчал, как зашитый. Лишь рычал, когда доставали.

Мать в ту пору обегала все кабинеты, поклонилась всем чинам наверху.

За одной из таких дверей, обитых дорогой кожей, нашелся Майклу заступник. Он же будущий отчим. Родом из городка Затишье.

С его щедрой руки у Майкла появилась отдельная комната, навороченный ноутбук, куча игр и идеи для блога. А еще неукротимая тяга бороться с любой неправдой.

Плот летел, колкие брызги воды втыкались иголками в кожу, пахло волей и солнцем, и илом со дна. Дурманящим яблоневым цветением. Товарищи дразнили Майкла медведем, но обиды не было, вытекла вся. Ведь дразнилка дразнилке рознь! Глупо обижаться на шутки!

Было весело и беззаботно. Венька, бахвалясь силой и удалью, вошел в раж и прибавил ходу, с азартом пиратского штурмана прокрутил невидимый Майклу штурвал. Заложил свист на правую щеку, затеяв резкий маневр.

То ли с рыбиной столкнулись, то ли с корягой. А может, старые бревна не сдюжили, разошлись, оборвали веревки. Плот качнуло, затормозило, резко, будто вцепился кто. Венька докатился до мачты, ударился носом, губами. «Выбил себе свистящий зуб!» – почему-то подумалось Майклу. Петька тоже ухватился за мачту, добавив Веньке в щеку ногтями. Влад остался стоять как стоял, точно не заметил аварии.

Лишь Фан, как лихой наездник, сидел по пояс в воде и смотрел на осклизлое бревно между ног: оно отвязывалось, отходило прочь, кренилось из стороны в сторону.

– Прыгай к мачте! – закричал Петька, резко, словно будил поутру.

Фан вздрогнул, беспомощно взглянул на бревно, на веревку, намотанную вокруг запястья. На растущую прогалину холодной воды. Вздохнул обреченно и плюхнулся в пруд, как-то сразу камнем уйдя в глубину. Лишь пузыри поднялись и лопнули, тронутые серой волной.

Майкл даже задуматься не успел. Холодная вода отрезвила, мигом смыла азарт и восторг. Он нырнул вслед за Митрофаном, работая руками, как лапами, стараясь нащупать в темной воде, уцепить, подтянуть к себе.

Глубоко Фан уйти не успел: он отчаянно барахтался на веревке, привязанной к гнилому бревну. То крутилось, опускаясь под воду, но еще сопротивлялось, стремилось к поверхности и держало на себе неспокойный груз.

Майкл подплыл, одним махом оборвал веревку, подхватил Фана под мышки.

Вода, будто кривое зеркало, превратила пацана в старика, сморщенного, курносого, с патлами в разные стороны. Майкл скосил глаз на свои руки, напоминавшие лапы, решил подумать об этом позже, в сухой и теплой палатке. Выдернул Фана прочь из воды, к солнцу и свежему воздуху, позволяя вздохнуть и закашляться. Митрофан отбивался в панике, карабкался по Майклу выше, словно он был корягой. Не давал возможности осмотреться, найти взглядом плот или берег, что-то, пригодное для спасения. Майклу удалось вынырнуть снова, подтягивая к себе Митрофана, вздохнуть, проморгаться, почувствовать, как вода царапает ледяными руками, держит за одежду, за плотные джинсы, манит на илистое дно отдохнуть.

Майкл заметил плот вдалеке, его, видимо, отнесло по инерции, когда он прыгнул за Фаном. К ним плыли саженками Венька и Влад, вот кому холод не страшен! «Продержаться! – приказал себе Майкл, снова дергая из воды Митрофана. – Еще немного, еще раз подняться!»

Но пруд успел почуять добычу и не хотел отпускать. Невесть откуда появились водоросли, опутали ноги Фана. А сверху упал сорвавшийся парус, закрывая солнце и остатки воздуха.

Что-то склизкое, чешуйчатое задело ногу, обвило, закружило в водовороте. Майкл поплыл, пытаясь спастись, извиваясь, целя кроссовками в глаз неведомой чуде-юде. Фан уже не брыкался, обмяк, но Майкл тащил из последних сил: он не мог бросить товарища.

Рыбина подобралась вплотную, Майкл чувствовал кожей ее чешую, видел колыханье хвоста, плавников, огромные усы рассекали воду.

Какое короткое приключение! Лучше бы суд и колония…

Рыба подставила спину, Майкл встал, потом оступился и сел, уже теряя сознание, и тут снова почувствовал воздух, солнце, стало тепло, потом холодно от пробравшего до нутра прибрежного ветра. Фан висел на хребтине рыбы, а она неслась к берегу, как торпеда, работая мощным хвостом.

Их обоих выбросило на берег. Майкл торопливо поклонился рыбине. Кашляя и отплевываясь, сразу пополз к Митрофану, делать искусственное дыхание. Но Фан дышал сам, отрывисто, хныкал и поскуливал, но дышал! Тем временем рыба-кит подхватила плывущих Влада и Веньку, выдворила из родной стихии. Лишь Петька, топтавшийся на плоту, вцепившись в обломок мачты, доехал на рыбе почти комфортно, держась за усы, как за узду.

– Спасибо, дедушка! – крикнул Венька.

Но рыба ударила плавниками, вильнула хвостом и была такова.

– Валить надо, – подпрыгнул Петька, спасаясь от хлестнувшей волны. – Сейчас вернется, всем попадет! Рассердили, как не фиг делать!

– А кто это был? – откашлялся Майкл.

– Не разглядел? – удивился Венька. – Тишинский сом, кто ж еще. Ладно, Михей, спасибо за Фана. Лихо ты за ним сиганул.

– Он что, совсем не умеет плавать? – Майкл смущенно оглянулся на Митрофана.

– Немного умеет, но холод не любит. Ему проще повиснуть и ждать спасения. А ты – просто зверь какой-то. Я думал, тюкнешь его от греха, чтоб зазря не барахтался.

На солнышке было круто, даже зубами стучать расхотелось. Они скинули штаны и кроссовки, стащили мокрую кофту с Фана, развесили все на ивовых ветках, чтобы быстрее просохло.

У Веника был разбит нос. И верхняя губа кровоточила. Он все время смачивал в пруду платок, прижимал к распухающей физиономии. Но свистуна это не парило. Зубы остались целы, а прочее – боевые ранения!