Kitobni o'qish: «Затишье. Легенда Гнилого князя. Начало», sahifa 2
2. Ромашка
Утро выдалось яркое, жмуристое, смешливое. Солнечный луч долго шарил в кровати, лизал руки и шею, щекотал под веками. Майкл отворачивался, удивляясь, что забыл зашторить в комнате окна, ведь всегда устраивал полумрак, полночи играя на ноутбуке, а теперь придется в такую рань… Он повернулся на бок, пружины скрипнули, матрас впился в ногу какой-то особо неприятной складкой.
Майкл открыл глаза и помрачнел.
Он не в Белокаменске. Он в Затишье. И останется здесь на месяц, если хорошего адвоката найдут.
Вспомнился сон. Сумбурный и стрёмный. В нем беловолосая девушка выла, манила в лес. Дедок-ветеран в красной краске погрозил Майклу скрюченным пальцем и обернулся вдруг древней бабкой, прошипевшей: «Гнилушек не видел?»
«Не ходи в заповедник!» – визжала мама, вцепившись в кого-то большого и теплого, а маленький Майкл, тогда просто Мишка, прятался под скрипучей кроватью и грыз украденный с кухни пряник. «Там же дети, Настенька!» – невидимый кто-то отвел в стороны мамины руки, взял из шкафа плащ и вышел из комнаты. «Ванечка!» – прошептала мама. И заплакала, завыла совсем как гнилушка.
Приснится же на новом месте!
Но вкус пряника до сих пор ощущался во рту, сладкий, мятный, с малиновым джемом. Самый вкусный пряник из детства.
Майкл потянулся и выглянул в сад. Кое-где в тенистых низинах еще лежал снег, рыхлый и грязный, но в проталинах вылезла мать-и-мачеха, задорная и по-цыплячьи пушистая. Вовсю цвели садовые крокусы, выпустили бутоны тюльпаны. Май сиял и манил теплом, весенними запахами и птичьим базаром. Воробьи расчирикались в кустах смородины, воюя за место под солнцем. На подоконник вскочил рыжий кот, внимательно посмотрел на Майкла, оценивая сквозь стекло, фыркнул, пожал плечами, как умеют только коты. Вернулся в сад, греться на солнышке и охотиться на воробьев. По весне у котов масса дел, не до Майкла с его городскими запросами.
Майкл улыбнулся коту, достал из сумки джинсы, толстовку. Умылся над треснувшим умывальником в ванной, вычистил зубы и прошел на кухню.
Ни матери, ни тетки не было дома, исхитрились в такую рань убежать по каким-то женским делам. Под салфеткой на захламленном столе высилась горка сырников, стояла банка магазинной сметаны и яблочное варенье с лимоном из остатков зимних запасов. Майкл вскипятил на конфорке чайник, с удовольствием угостился сырниками, пышными, румяными, вкусными. Мама так не умела. Она брала магазинные, чтобы меньше стоять у плиты, и Майкл разогревал их в микроволновке. Интересно, тетка печет блины?
Поймав себя на нелепой мысли, что готов променять протестные акции на блины, пирожки и сырники, Майкл по-быстрому допил чай, вымыл тарелку и вышел на улицу. Нужно пофоткать город и выложить в блог с заголовком: «Так живет наша глубинка!» Пока власть имущие набивают карманы и отправляют отпрысков в Оксфорд, в маленьком городке жизнь остановилась в девяностых годах, будто кто-то выключил таймер.
Рыжий кот сидел на ступеньках и деловито вылизывал лапу. Он был пушист, апельсинов, и Майкл не удержался: вместо разрухи Затишья взялся фоткать кота. Кот – это тоже полезно для блога, котиков любят все.
Кот посмотрел презрительно и так стремительно дернулся с места, что в кадр попал лишь кончик хвоста. От калитки звонко хихикнули.
Майкл обернулся и замер. У забора стояла девчонка и насмешливо улыбалась, вприщур глядя на Майкла.
Странная девчонка, сродни майскому утру: вроде солнечно, а в лужах ледок. «Невзрачная, но притягательная», – придумал подпись для блога Майкл.
Соломенные косички, челка. И лицо, как усыпанный мать-и-мачехой склон, в пятнах то ли пыльцы, то ли веснушек. Глаза серые, с карамельной замазкой. «Родниковые!» – снова мысленно сделал Майкл заготовку. Но вообще – ничего особенного, по сравнению с одноклассницами, в модных лейблах, девочка-ни-о-чем. Таких в городе не замечали в упор и обходили сторонкой.
– Силен же ты спать! – фыркнула девочка, совсем как давешний кот. – Одевайся, соня, у нас куча дел.
– А ты кто такая? – возмутился Майкл. Этого еще не хватало: незнакомая девочка-ни-о-чем будет тут им командовать! И в смысле – силен? Двенадцати нет! Он, считай, и не спал, подскочил до будильника. По меркам города, ни свет, ни заря.
– Я-то? Машка! – удивилась девчонка. – Я по соседству живу. Тетя Таня просила показать тебе город, а у меня и так дел по горло.
– Машка-Ромашка, – огрызнулся Майкл.
А девчонка вдруг расцвела, заулыбалась от уха до уха:
– Вспомнил, ну надо же! Так что, идем?
Майкл вернулся за курткой и кроссами, потоптался нерешительно на пороге:
– Слушай, у меня нет ключа. Как тут все запирается?
– А зачем запирать? – удивилась соседка. – Амулеты развешаны, обереги закопаны. Охранная черта – вон она, по забору двойным слоем краски. Да и ясный день на дворе!
«Издевается, – обиделся Майкл. – Хотя, может, им терять нечего? Что у тетки взять, кроме сырников? Разве что мой ноутбук…»
Машка, в нелепом пуховичке, которым явно гордилась, торопливо зашагала по улице, размахивая руками, как пугало:
– Смотри, вспоминай. Ты ведь тут жил! Это наш район, Огородный. Улица Садовая, твой дом – шестой. Вон там Санька живет, вы раньше дружили. Но сейчас он стал жутким занудой. Это – центр, Кирпичный город. Здесь в квартирах живут.
– Да ладно! – не удержался Майкл. – В нашем веке – и вдруг в квартирах! Небось и вода горячая есть, вытекает из крана на кухне.
– Не выпендривайся, – попросила Машка. – А то сам себе экскурсию проводи!
– Ладно, извини, – смутился Майкл. – Кирпичи, квартиры – не интересно, что я в квартирах не видел. Лучше покажи мне тот дом, что построили на въезде в город. Такое прикольное сооружение, прям Кунсткамера над рекой.
– Дом-на-сваях? А ты его видел? – Машка-Ромашка смотрела странно, и Майкл заподозрил издевку. Это что же, местный фольклор? Дом является только избранным?
– Ну, мы ж ехали мимо него! – буркнул он недовольно.
И сразу вспомнил, что мама на Дом не заметила вовсе, смотрела себе на дорогу.
– Значит, тропка сама отыщется, раз Дом тебя поманил, – Машка смотрела вприщур. – Шустрый ты, Мишка, хоть и засоня. Я тебе школу покажу, дом культуры. Там концерты, танцы, кружки интересные. А потом мне в больницу нужно. И на собрание клуба успеть.
– А в больницу тебе зачем?
Глупее вопрос не придумать. Мало ли, кто там у этой Ромашки, пусть навещает, ему-то что? Но Майкл не смог удержаться, показалось невежливым промолчать.
– Девочка одна, – отмахнулась Машка. – Мне задание дали: приходить и беседовать. Говорят, с головой у нее не в порядке, придумала, что она – эльф.
– Ух ты! – загорелся азартом Майкл, вспомнив, что хотел сделать фотку в скорой. – Это та барышня из заповедника, что вчера нашли у реки? Слушай, Машка, а можно с тобой? Она меня видела, эта эльфийка. Там еще была бабка с котом…
– Может, все потому, что ты местный? – невпопад ответила Машка. – Как-то быстро Затишье тебя признало.
Они зашагали по Кирпичному городу, иногда Ромашка махала руками:
– Там музыкальная школа. Ты играешь на чем-нибудь? Песни поёшь?
Майкл не пел и не играл, разве что на ноутбуке.
– А вот там Светинка, приток Тишинки. В излучине художники пишут этюды, говорят, живописный вид.
Майкл не умел рисовать.
Кирпичный город был на редкость уютным, таким теплым, что Майкл забыл про смартфон. Должен был делать снимки жуткой разрухи в глубинке, а вокруг царила пасторальная тишь. Разноцветная герань на подоконниках, резные ставни на окнах. Даже в цокольных этажах, пробивавшихся к свету полуоконцами, яркие наличники и зелень в горшках – тысячелистник и стрелы алоэ.
Асфальт в трещинах, со следами колясок, то в грязи, то в снежной слякоти. Фонари с советской символикой. А зачем их менять, если работают?
Мирный совковый уклад. Снова фраза для блога. Иногда Майклу казалось, что он думает только цитатами и заголовками для статей. Ладно, при Машке неудобно снимать, он потом пройдет тем же маршрутом…
– А это школа, тут будем учиться. У нас замечательный кружок математики.
Математику Майкл уважал. А школу оглядел с затаенной болью. Вряд ли там есть компьютерный класс. И вай-фай наверняка не работает.
– Слушай, – не удержалась Машка. – А чем же ты занимаешься? У тебя интересы есть? Может, спорт? Футбол, бадминтон?
– Киберспорт, – огрызнулся Майкл. Замучила уже вопросами. – Мне некогда развлекаться, я участник группы «Активисты Эрефии». Выхожу на митинги в знак протеста…
– Против чего?
– А против всего! Я за равные права для граждан! Баннеры делаю для соцсетей, листовки расклеиваю с призывами.
– Листовки – это сойдет, – снова некстати ляпнула Машка.
Что она, темная, понимает! Сидит в обнищалой глубинке и не борется за улучшение жизни. А свое возмущение нужно высказывать. Демонстрировать, что не согласен с властями, открывать равнодушным вроде этой Ромашки глаза на царящий хаос…
– Глупое какое-то увлечение, – подытожила поскучневшая Машка. – Ходишь, машешь чужими плакатами. Нарываешься на неприятности.
Майкл онемел от возмущения. Да он! Да она… Ничего не поняла, ни слова. Он ей про подвиг, про вызов, про извечную борьбу с произволом…
– Не исправить жизнь криком на митингах. Оглянись вокруг, помоги соседу! Сделай хоть маленький шаг вперед.
– Я же в глобальном масштабе!
– А не надо в глобальном, Миша! Видишь, больница? Нет, ты посмотри! Там в палате, совсем одна, сидит девочка и ей страшно. У нее погибли друзья. Этой девочке нужна помощь, не любопытство, простое сочувствие!
С подобным подходом Машка сфотографировать эльфийку не даст. Нужно придумать повод, мол, он даст в сети объявление, вдруг кто-то ищет беловолосую!
Они прошли в ворота больницы и словно из прошлого вернулись в реальность. Все ухоженное, современное, тротуары, бордюры, фонтан у входа. Электрический замок на дверях, вход по пластиковым пропускам.
Машка порылась в кармане, вынула карточку, сунула в щель. Расстегнула ворот пуховика, достала бейджик на длинном шнурке.
«Марья Ромашкина. Волонтер» – успел прочесть Майкл и удивился.
Двери больницы открылись, словно хищная пасть чудовища. Холл тоже был современный, стерильный, с пластиковой стойкой в приемном покое, с доской информации и турникетом, с корзинкой, забитой бахилами. Видимо, скинули денег с высот, кто-то очень хотел победить на выборах.
Им навстречу вышел дежурный врач, седой, в идеально белом халате:
– Здравствуй, Марьюшка, а это кто?
– Наш стажер, – не моргнув, соврала Ромашка. – Новенький, Михаил Лемехов. У меня поручение, дядя Боря.
Ромашка протянула заполненный бланк с оттиском печати, как на рецепте. Дежурный врач «дядя Боря» внимательно прочитал. Майклу почудился в руке лорнет, к «дяде Боре» хотелось обращаться – профессор!
– Боюсь, Марьюшка, не получится. Я уважаю Сергея Данилыча, но сегодня был звонок от Гордея: к новенькой никого не пускать.
– Жаль, – огорчилась Ромашка. – Ладно, зайдем в другой раз.
«Дядя Боря» черкнул на бланке отказ и ушел куда-то в глубины больницы, видимо, делал обход. Машка повертела в руках бумагу.
– Ну, куда теперь? Есть два часа…
Майкл с изумлением наблюдал и пытался понять, что происходит. Их впустили, потом не впустили, какой-то Гордей позвонил… Что за бред?
– Знаешь, в какой палате эльфийка?
– В восьмой на втором этаже.
Майкл оглянулся в поисках лифта, нашел лестницу, потащил Машку:
– Идем к ней! А то болтаешь красиво: оглянуться и помогать! Я проникся, а ты на попятный? Там девчонка лежит в восьмой палате, сама говорила, ей страшно! Тоже мне боги: пускать, не пускать! Мы пять минут поболтаем – и все! У нее же друзья, семья, ее ищут по всему интернету…
– Мишка, туда нельзя!
– Или помогаешь, или скулишь. Третьего не дано. Если б я ныл все время, когда мне говорили: нельзя, запрет! Да я бы в жизни ничего не добился!
– Дай хоть бахилы возьму!
Майкл взбежал на второй этаж, не слушая протестов Ромашки. Та совала ему бахилы, беспокоилась о дезинфекции и о том, как влетит от врача. Майкл не вникал, он наслаждался. Он снова был в привычной стихии, на острие протестной атаки. В смысле, нельзя навестить больную? Да какое вы имеете право?
Коридор на втором этаже поразил до нервного тика, заставил притормозить, оглядеться. И дальше красться на цыпочках.
Палаты бликовали стеклянными стенами и напоминали аквариум.
Не больница, лаборатория. Не больные, объекты исследований.
Беловолосая девушка сидела на полу в прозрачной палате, помеченной цифрой восемь. Она и вправду походила на рыбку, одинокую и несчастную. Ее выловили в дикой среде и отправили в карантин. Отпустят ли обратно в Белокаменск? Майкла пугал этот вопрос.
В розовой больничной пижамке, тонкая, почти прозрачная, девушка обхватила колени руками и печально смотрела в стену, будто видела на стеклянной поверхности много больше, чем Майкл и Машка. На двери, ведущей в аквариум, запертой на электронный замок, был прикручен информационный кармашек, с графиком посещений и дезинфекции бокса. А еще табличка: «Наталья Петрова. Отзывается на имя Натариэль» и дата поступления в изолятор.
– Зоомагазин какой-то! – возмутился Майкл и легонько царапнул ногтем по стеклу, привлекая внимание девушки.
Та встрепенулась, вскочила на ноги, развернулась, выставив руки. В ее темных, как колодцы, глазах был страх, бесконечный, подавляющий волю. Натариэль снова завыла, тоненько, жалко, как собачонка, выброшенная хозяином из машины.
– Бедная! – всхлипнула Машка. – Ты не бойся, тебя подлечат и снова станешь эльфийкой, будешь играть в придуманный мир…
Беловолосая взвизгнула, кинулась на них с кулаками и вдруг упала, как сраженная пулей, а стекло заволокло чем-то белесым. Запахло газом, потянуло в сон, совсем как после зевка кота.
– Хлороформ! – закрылся ладонью Майкл, уловив сладковатый эфирный запах. – Или похожая дрянь. Ну хоть не слезоточивый газ…
По коридору кто-то бежал, шум шагов нарастал, как прибой. Они спрятались в соседней палате, вскрыв ее карточкой Машки, еле успели нырнуть за кровать.
В бокс Натариэль вошли люди, похожие на космонавтов в скафандрах: комбинезоны, шлемы, перчатки, даже обувь из химзащиты. Один встал у двери, второй поднял девушку и бережно уложил на кровать. Взял кровь из вены, солидную дозу, поместил пробирку в свинцовый ящик. Из другого шприца ввел препарат, что-то прозрачное под самое ухо. Почему под ухо? Майкл не знал, но загадал спросить в интернете, если удастся отсюда свалить. Хорошо хоть в защитных скафандрах слышимость была на нуле: двое пришлых общались по внутренней связи. Да и обзор оказался неважный: Майкла с Ромашкой не засекли.
Вот так больница! Гестапо какое-то! Тут бы самому уцелеть!
Наконец, космонавты ушли, а девочка погрузилась в сон, перестав реагировать на окружающих. Задышала ровно, спокойно, будто устала сражаться с демонами и прилегла отдохнуть.
– Пошли, – прошептала Машка. – Пока действие пропуска не закончилось. А то мне впаяют выговор на вечернем собрании клуба.
Майкл не помнил, как они оказались на улице. В голове все плыло от яркого света, от белизны помещений, от бликов, в них мерцало лицо беловолосой девушки, несчастной Натальи Петровой, решившей поиграть в запретном Лесу. Ему в душу смотрели глаза эльфийки, огромные, темные, внеземные, и в зрачках царил беспроглядный страх. А еще мерцали алые звезды, незнакомые и далекие.
– Гестапо! Бухенвальд! Зачем ее мучают?
– Боятся, она – гнилушка, – Машке тоже было не по себе, но она знала больше, чем Майкл. – Ее цапнуло красной гнилью, но несильно, есть шанс спасти.
– Что опять за красная гниль? Бактериологическое оружие? Тайные разработки? Я читал про ваш заповедник, там был особо секретный НИИ. Ящик, как тогда говорили. Слушай, Маш, такие скафандры я лишь в кино видал!
– Выла она нехорошо, – Машка снова его не слушала. – Но Гордей Степанович прав, как всегда: к ней нельзя никого пускать. Так Сереге и отчитаюсь.
Тонкий вой беловолосой все еще цеплял душу Майкла: между ним и поклонницей Толкиена протянулась прочная нить. Поводок! – уточнил кто-то ехидный, проявившийся в мыслях Майкла. – Или леска. Попался на крючок, дурачок, а она подсекает и тянет.
Они выбрались за территорию небольшого больничного парка и пошли по направлению к дому культуры. Майкл не знал, зачем, просто шел рядом и думал о девушке в жуткой палате. Разумеется, ей нужна помощь! Ее травят газами, колют наркотики, кровь качают для таинственных целей. Майкл проверит, запросит в сети. И если…
Он не додумал, что если.
– Ну что, Марья Моревна? Все искушаешь невинные души? Где нашла себе дурачка? По всему, мажорская штучка!
В переулке, ведущем к дому культуры, их поджидала компания.
3. Венька-Свистун
Шутников было пятеро, здоровые лбы. Все в добротных спортивных костюмах.
Не гопники, видно сразу. И не спортсмены. Ни то, ни се.
– Тишинский дозор! – хмыкнул вожак. – Приготовьте документы, граждане нечисть. Сначала ты, Марья Моревна. Отвечай: зачем в больницу ходила? Снова кровь людскую пила? Соленую красную кровушку?
– Записала тебя на прием! – огрызнулась Ромашка, сжав кулаки. – Подержат в боксе, мозги промоют.
Девушка переборщила, даже Майкл вздрогнул от резкого холода, вспомнив эльфийку в боксе. Изоляция в стеклянном аквариуме – да врагу такого не пожелаешь! Впрочем, он был пришлый, чужак, и не знал всех глубин конфликта.
Вожака перекосило от ярости:
– За базаром следи, навь поганая! Языком метешь, как помелом. А ты, юрод, из каких краев? Вырвать тебя из лап когтистых?
– Может, про себя сначала расскажешь? – тотчас ощерился Майкл. – Ты, значит, явь? Или друг эльфийки? Так сказать, брат по разуму?
– Я-то явь, – подтвердил вожак. – Протестная сила Затишья. Активист движухи «Мир для людей». Посмотрите, парни, он ухмыляется. Думает, мы тут шутки шутим!
Майкл не ухмылялся, с чего они взяли. Майкл застыл в недоумении. Активисты? Вот эти? Прицепившиеся к Машке гады?
Ромашка отступила к ограде больницы. Вожак прыгнул к ней с занесенной рукой. Майкл увидел в его пальцах флакон с чернилами. Снова привиделся дед-ветеран со скрюченным указующим пальцем, ордена и медали, залитые красным… И сделалось нестерпимо стыдно за себя и за этих вот «активистов», стало жалко девчонку в пуховичке, сжавшуюся, словно озябший воробушек.
Майкл кратко рыкнул, привлекая внимание. Вожак обернулся и получил с ноги.
Опасна жизнь борца с неправдой, особенно в прогнившей стране. Приходится много бегать, а бывает, и кулаками махать. Машка спрашивала про спорт, только разве девчонке расскажешь? Улица всему учит. На маршах протеста выживают сильнейшие.
А бывает, целыми днями сидишь, скрючившись за компом, боевыми искусствами не занимаешься и в качалку не ходишь даже для виду. Зато в минуту опасности что, откуда берется? Подкаты, прыжки? Увертки? Удары с плеча, кувырки?
Штаб «Активистов Эрефии» запрещал Майклу махать кулаками. Настолько жутким был переход. Будто зверь просыпался в теле.
«Ты из Майкла оборачиваешься в медведя, – говорили ему в комитете. – Лучше не бейся, парень, мы не кулаками сильны, а словом».
Но зудело еще с больницы, с палаты на втором этаже. Через край выплескивало адскую смесь из жалости и бессильной злобы. Его обжигало внутри от творимого в клинике произвола. Тоненький вой беловолосой вытащил на волю страшную силу.
– Мишка, перестань! – откуда-то издали, из прозрачной аквариумной глубины кричала ему Ромашка. – Просто отними флакон с концентратом!
В лицо резко плеснуло водой, грязным снегом, уцелевшим в тени. Стало морозно и колко. Сквозь кровавую муть в глазах проявилась Ромашка, бледная, белая, со скрюченными мокрыми пальцами. И он отчего-то испугался до ступора.
А потом всю улицу залил свист. Веселый, яркий, насмешливый. Растекся половодьем по мостовой, сдвинул припаркованные машины. В окнах задребезжали стекла, ставни забили по кирпичным стенам. Местные активисты, раскиданные Майклом по лужам, дали деру в сторону центра.
– Веник, не свисти, денег не будет! – порозовев и ожив от звуков, словно от чашки горячего чаю, приказала Ромашка.
Разудалая соловьиная трель подытожила сольное выступление. Майкл почувствовал, что оглох и в мире пропали все звуки разом. Его скрючило от тишины, сковавшей барабанные перепонки, но тут зазмеилось трещиной, лопнуло стекло в доме напротив. Тонко, хрустко, рассыпчато. И наваждение сгинуло.
– Денег и так нет, Ромашка! – крикнул невидимый Веник. – Откуда им взяться с такой подставой! Не знаю, как вы, а я в бега.
Машка схватила за локоть Майкла и потащила прочь от больницы, вниз по улице, куда со всех ног драпали «активисты». За ними, подпрыгивая и кривляясь, мчался пацан в синей курточке, слишком короткой, не по фигуре, что-то кричал, грозил кулаками. И везде, где он пробегал, срабатывала сигнализация – в машинах, в магазинах, в отделении банка. Уж что-то, а поднять шум на весь город Веник явно умел.
– Только с девчонкой сильны, «мир для людей»? Что, задали вам сегодня, задали? Ща как дуну, будете знать, полетят клочки по закоулочкам!
Ромашка, сопя на бегу, что-то сотворила руками, будто сеть метнула или лассо, пошептала, плюнула на дорогу. И Веник с разбегу угодил в лужу. Ойкнул, провалился по щиколотку. От огорчения развел руками.
Когда Майкл добрался до свистуна, тот стоял рядом с глубокой лужей и безрадостно пялился на кроссовки:
– Новые ведь были! Чистые, – укорил он Ромашку. – Только вчера из коробки достал. Помогай после этого всяким…
Лицо у парня было престранное. То ли глумливое, то ли серьезное. Посмотришь – симпатичный серьезный юноша, моргнешь – вихрастая обезьяна. Волосы торчат в разные стороны, и опять же непонятно: то ли прическа, то ли полное ее отсутствие. Вроде огорчается промокшим кроссам, а сам ржет и швыряет камнями в перепуганных обидчиков Машки. Не человек, а пучок эмоций, разных, противоречивых.
– Веник, ты снова стекло разбил. И на машинах вмятины!
– Тут парковка запрещена, – нашелся неугомонный Веник. – Просто я знак вчера сдул со столба.
– Зачем, горе горькое? – возмутилась Ромашка. – Чем тебе знак помешал?
– Петька попросил для коллекции. Сказал, ему бы такой на крышу, чтоб голуби не парковались. Маш, я все осознал, прости.
Но раскаяния на физиономии не было, лучилась она ехидством и самодовольным восторгом:
– Ох, вольготно свистеть по весне. Вместе с птичками перелетными!
– В школу вызовут, – вздохнула Машка. – Тоже мне соловей!
Свистун хмыкнул, пригладил патлы, поплевав на грязную пятерню. Попытался застегнуть курточку, явно с чужого плеча. Представился неожиданно официально:
– Венедикт Ерофеев. Венька.
– Майкл, – ответно расшаркался Майкл.
– О, Михей? – удивился Венька, как и Машка не пойми чему. – Майкл – это же Миха, да? Ну ты прямо медведь-шатун! То-то Ромашка перепугалась.
– Это кто был? – не стал спорить Майкл, медведь так медведь, пускай. Чего ждать от чудика с навороченным именем? Надо же: Венедикт! Кто сейчас так детей называет? – Что еще за «мир для людей»?
– Так, бездарное быдло. Нацики. Ничего не хотят, ничего не умеют, кроме как стягами на маршах размахивать, и думают, все им должны!
– Веник, нас на собрании ждут! – строго сказала Ромашка, и Веньку перекосило, то ли от ужаса, то ли от скуки.
– Маш, подумай сама: опять меня будут песочить. Увлекутся, передерутся, и на важные вопросы сил не останется. Марья, иди одна. А я с Михой погуляю, покажу Затишье. Нормально покажу, а не это вот: школа, музыкалка, кружки.
– Я тебя прикрывать не стану!
Свистун заговорщицки подмигнул:
– Прикрывать не надо. Ты промолчи!
Ромашка недовольно нахмурилась и ушла, забыв попрощаться с Майклом.
Едва она скрылась за поворотом, Венька расплылся в улыбке:
– Вообще-то дел сегодня по горло. Переобуться сначала. Потом заглянуть в мастерскую: шины на великах подкачать. Мы с парнями поедем в поместье, с ночевкой. Ты как? Со мной? Или дома засядешь, пока за драку не замели? У нас драки не очень-то уважают, драка – удел простецов.
– Я бы пожрал, – признался Майкл. – Записку матери надо оставить. А поместье – прикольно, че. Я про него в интернете читал.
– Ну, пожри, – прищурился Венька. – Тут тебя даже простец поймет. Нам теть-Таниных харчей прихвати! Школу показали? Встречаемся там. Ты ведь правильный пацан, не понтовый? Сам педали крутить умеешь? Тут гироскутеров нет!
– Я умею, – заверил Майкл. – Только нет ни педалей, ни велика.
– Сплошные отмазки, Миха. Не дрейфь, колесами обеспечим. В пять приходи: в поместье лучше по свету ехать.
Немного поплутав по улочкам центра, Майкл выбрался в Огородный район и отыскал дом тетки, больше по черному джипу, припаркованному на участке. И по глумливому котофею, развалившемуся на крыльце.
– Мам, теть Тань? – позвал Майкл в коридоре.
Но в доме опять никто не откликнулся. В кухне были скинуты сумки с базара, с морковкой, капустой и свежей зеленью. На столе под крахмальной салфеткой в этот раз оказался пирог с яйцом, луком и проваренным рисом, на плите стояла кастрюлька с борщом, на окошке – кувшин с киселем. Малиновым.
– Скатерть-самобранка, – впечатлился Майкл, стараясь привыкнуть к причудам Затишья. Не город, сплошной фестиваль с косплеями, квестами и персонажами в стиле славянского фэнтези.
Как там местные Машку назвали? Марья Моревна? А ну-ка!
Майкл, откусывая от пирога, забил имя в поисковик, почитал описание. Ерунда! Вообще ничего похожего. Хотя версии предлагали разные. Кто-то утверждал: богатырша. А кто – внучка бабы Яги, победившая самого Кощея. А еще что Моревна значит морская.
Морем в Затишье не пахло. Но из грязной лужи в лицо плеснуло!
Венька – тот еще Соловей-разбойник. Это ж выучиться надо так лихо свистеть! И с бабой Ягой Майкл повстречался. А рядом терся сказочный Кот-Баюн: всего раз зевнул, и сном разморило!
Мир для людей. А эти кто? Навь, выходцы с того света?
Даже если верить в страшилки, всякие оборотни и вампиры охотятся по ночам, а крик петуха их гонит в могилы. Надо Гоголя перечитать. Вия и остальные пособия по общению с нечистью.
Хотя Гоголь тут вряд ли поможет, это ведь не Диканька. В Затишье навь скачет по лужам и радуется весеннему солнышку. Шутите, активисты? Дурацкие игры у вас, куда там несчастным эльфам!
Майкл убеждал себя, уговаривал, а по коже бродили мурашки: волшебный свист, вода из лужи, гнилушка беловолосая! Как лоскутное одеяло, тряпочка к тряпочке стежками приметана, а целой картины не разглядеть. Впрочем, от скуки поверишь и в сказку.
И вообще, хватит думать о пустяках. Если в Затишье есть активисты, нужно придумать ответный движ. И отстаивать на митингах права нави!
Борщ был хорош, пирог – объеденье. Кисель в меру густой и сладкий, пьешь, оторваться не можешь.
– А где мои молочные реки? – затребовал Майкл продолженья чудес.
В окно впрыгнул рыжий котище, повозился среди гераней, мягко бумкнулся о половицы. Деловито прошествовал в угол и склонился над белым блюдечком. Не про тебя, мол, молочные реки, – без слов понял рыжего Майкл. – Но могу поделиться, пришлый.
– Спасибо, – сказал он коту. – Я как-нибудь обойдусь.
Кот не спорил, язык был занят.
Майкл прошел к себе в комнату, достал рюкзак. Вынул толстовку, свитер, переоделся в плотные джинсы. Ночевка в мае – дело холодное. Достал из кармашка блокнот, карандаш, как мог, объяснил про поместье. Приписал: пойду с Веником, с тем, кто свистит, – надеясь, что мама поймет.
Вообще, палатки, костры и уха были не в его вкусе, но Затишье уже взяло Майкла за руку и вело от завязки до кульминации. Требовалось повторить опыт, чтобы проверить теорию. Встретить других необычных ребят. Присмотреться, принюхаться.
Как Венька обозвал тех, в спортивках? Простецы? Жуткое слово.
Майкл не хотел оказаться простым. И хотел разобраться своим умом, не задавая местным вопросов. Только так не ошибешься с оценкой!
Если в Затишье особенный движ, нужно быть в курсе событий. Постараться сойти за своего. А сторону Майкл уже выбрал.
У школы он был без пяти пять. Не нарочно выбирал понтовое время, просто снова запутался в клубке улиц, таких похожих и разных.
Венька в компании трех пацанов уже недовольно хмурился, но был задобрен куском пирога, – Майкл прихватил половину! – попробовал крошку и спешно убрал, увязав в заплечный мешок.
– А то вообще никуда не поедем, – объяснил он густым небесам, тронутым бледно-лиловой краской.
Друзья Веньки согласно кивнули.
Их звали: Влад, Петька и Фан. Сокращенно от Митрофана, как смущенно пояснил курносый крепыш, протягивая Майклу руку. Видимо, православные имена были привычным делом в Затишье.
Петька держал пятый велик, пригнанный для Майкла из гаража.
– Отцовский. Извини, что покоцанный, он на нем в яму свалился, – Петька смотрел с дерзким прищуром, будто заранее был готов, что балованный чужак начнет придираться. Даже землю ковырял драным кедом.
Но Майкл и не думал капризничать. Велосипед, пригнанный Петькой, был воплощеньем Затишья: старая советская рама, перекрашенная дважды и опять облупленная, новые колеса, приваренный руль. На багажнике – корзина под ягоды, мешавшая разогнаться как следует.
– Спасибо! – искренне восхитился Майкл. – Отличную зверюгу нашли!
Рыжий Петька сразу расцвел в улыбке. Венька радостно захохотал.
Даже Влад, молчаливый и бледный, как моль, типичный компьютерный зомби, слегка приподнял очки, одобряя. Ему Майкл кивнул, как соратнику, знатоку компьютерных игр. Влад выглядел до улыбки знакомо: Майкл тусил с такими вот чудаками, всю ночь крошащими в клочья орков. Эти жили всегда вприщур, основательно подсадив зрение в синих отблесках мониторов. Они творили в комнатах ночь, задергивая плотные шторы, ходили медленно, слегка шатаясь. И крючили пальцы на правой руке, будто щелкали мышкой. Очки на Владе были зеленые, круглые, точно совиный глаз.
Отличная подобралась команда.
А потом они долго гнали среди просыпающихся полей, уже пахнущих травяным соком, радовались первым желткам одуванчиков и тому, что впереди целое лето.
– Тишинка – она мелкая, илистая! – кричал, работая ногами, Венька. – И пиявистая – не подходи! И вообще она – пограничная зона. Не хочешь неприятностей, в воду не суйся. Но в поместье есть пять прудов. В двух Чудило-Павел разводит рыбу, у меня леска есть, крючок, попробуем наловить карасей.
– Главное, самим не попасться! – поддержал беседу курносый Фан. В этом месте дорога была широкая, ехали втроем, не мешая друг другу. Сзади догоняли Петька и Влад, обсуждавшие свои дела. – А в трех прудах – красота, хоть купайся, хоть плот мастери. У нас был в том году, даже парус сшили!
Майкл слушал и улыбался. Вот ведь святая простота деревенская. Парням по шестнадцать лет, а такой фигней занимаются! Люди в их возрасте ведут блоги, ходят на митинги, открывают стартапы, зарабатывая на первую тачку. А в Затишье соорудили плот. С парусом. Чудеса!
