Kitobni o'qish: «Милосердная мисс Эва»

Часть 1.
ОДНАЖДЫ В ПИОНЕРСКОМ ЛАГЕРЕ

«Слышали о таком случае? Как одна мамочка ночью бежит по городу, ищет припозднившуюся дочу, а навстречу ей парень? Она плачет: «Вы не видели мою девочку, у неё такие глазки голубые-голубые?». А парень подбрасывает в ладони что-то вроде голубых шариков и лениво так спрашивает: «Эти, что ль?»

А слышали ещё, что вот жила-была одна девушка, и у неё были стройные полные, беленькие ножки? И по этой причине она ходила исключительно в коротусенькой мини-юбочке и лакированных туфельках на шпильках. И вот однажды она ушла гулять, и её всё нет и нет, родители прямо извелись.

В полночь раздаётся звонок, мама и папа открывают дверь, а там… Стоят стройные полные, беленькие ножки в лакированных туфельках – сами по себе стоят, без туловища! А к ним – к ножкам – прицеплена записка: «Вот, мама-папа, и я пришла».

А слышали про маньяка, который охотится на женщин в красном? Красный цвет на улицах города вымер, ни одного пламенеющего пятнышка. От дурочек, которые по незнанию или по глупости напяливали на себя платье или плащ пятидесяти оттенков красного, люди шарахались как от самоубийц…

А вот ещё слышали совершенно жуткую историю – пальчики оближешь. В прямом смысле пальчики…

– Довольно, Нина. Закругляйся.

– Ну вот, как всегда в самом интересном месте! Так к чему это всё… Будем знакомы. Я и есть тот самый маньяк: и с глазками, и с ножками, и с красным платьем, и с пальчиками… А вы думали, маньяками бывают одни мужики, что ли?… Да ладно, ладно, шучу. А то вы, хи-хи-хи, вон прямо в лице все переменились».

Нинка победоносно, самодовольно оглядывается на девчонок. Они и вправду кутаются в простыни и пищат: «Ой, ой, ой!».

Одна даже кокетливо умоляет кого-нибудь сопроводить её в туалет, иначе она сию минуту описается прямо в кровати. Идти в темноте в уборную к глухому забору, по коридорчику из густых акациевых кустов – да ни за какие коврижки.

А мэтру не понравилось:

– Плохо, Нина, очень плохо. Примитивно, пошло, грубо. Ни грамма новизны, креатива. Тема абсолютно не раскрыта. Сценки надёрганы из чёрного юмора, из анекдотов. Плагиат в чистом виде. Оценка «тройка», и то с натяжкой, – мэтр возвращает заскучавшей Нинке зачётку.

У нас идёт женский творческий семинар. Это раньше (с ностальгией вздыхает мэтр) писательские мероприятия были делом государственной важности.

Среди молодых дарований проводились зональные конкурсы. Потом собирали на базе какого-нибудь идеологического центра, разбивали на секции. Обсуждали идейность произведений, соотношение концепций с методами соцреализма, соответствие решениям насущных задач современности. Никаких жанровых выкрутасов и модернистской отсебятины: строго завязка, кульминация, развязка.

Кормили в номенклатурной столовке бесплатно винегретом, борщом, котлетами и компотом – от пуза. Перед отъездом заполняли командировочные удостоверения.

Ночью, конечно, тайно наливались в чудовищных объёмах дешёвым портвейном «Три семёрки». Закусывали утащенным из столовки чёрным хлебом, с горчицей и солью.

Гормоны у молодых участников семинара зашкаливали. Влюблялись и совокуплялись (слова «трахаться» тогда ещё не придумали) бешено, самозабвенно, оголтело: попарно и группочками, перекрёстно и по кругу. Сталкивались, вслепую тыкались друг в дружку, разлетались – и снова соединялись хаотично, без разбору, как простейшие под микроскопом.

Всё это – втихаря от руководства. Руководству было не до того: тоже, как будто завтра конец света, лихорадочно пило коньяк и спешно, напропалую трахало всё, что шевелится. Эх, было времечко!

Нынче творчество – расчётливое, меркантильное, прозаическое, скучное, единоличное мероприятие. Скребёте перьями – ну и скребите себе в уголку потихоньку, лишь бы устои не трогали.