Kitobni o'qish: «Вдовствующая герцогиня замка Оргарон»

Глава 1

– Дождей бы поменьше нам, а так все в порядке, пока справляемся, сажаем и рожь, и пшено, и яску¹, – докладывал мой управляющий, высокий широкоплечий детина по имени Дирк.

Одетый в холщовые штаны, заправленные в грубые кожаные сапоги, потемневшие от времени и грязи, и простую рубаху из небеленого полотна, перепоясанную выцветшим синим кушаком, он смотрел прямо и спокойно, как всегда, когда речь шла о делах. Голос его, низкий и хрипловатый, напоминал скрип тележных колес по сухой дороге. На его ладони, лежавшей на краю стола, я заметила засохшую каплю смолы, липкую и темно-янтарную – наверное, утром чинил забор у овчарни. Его лицо, загорелое от солнца и обветренное, выдавало многолетний труд на земле: кожа на скулах шелушилась мелкими чешуйками, а в углах губ застыли белые следы от соли, выступившей с потом. В глубине его карих глаз, похожих на спелые каштаны, под густыми, выгоревшими на солнце бровями, читалась уверенность, которую я всегда ценила. Дирк работал на меня, а до этого и на моего мужа, уже почти двенадцать лет, знал все проблемы этого края и умел плодотворно решать их.

– Вы, вашсиятельство, не извольте беспокоиться. Соберем по осени и зерно, и фрукты с овощами. Да и дичь с рыбой будут. Перезимуем, – продолжал он, уверенно поднимая руку, на которой вздулись жилы, как корни старого дуба.

Ладонь его, широкая и сильная, на мгновение замерла в воздухе, и я успела разглядеть мозоли, похожие на толстые монеты, желтоватые и затвердевшие. Я знала, что его оптимизм не был безосновательным: он всегда находил выход из сложных ситуаций, будь то засуха или нашествие вредителей, проявляя смекалку и упорство.

Я покивала, показывая, что услышала его слова. Мы с ним вдвоем сидели в уютной гостиной на первом этаже, где мягкий свет проникал сквозь большие окна, обрамленные тяжелыми шторами из зеленого бархата с вытертыми местами по краям. Солнечный луч дрожал на медном подсвечнике, отполированном до золотистого блеска, оставляя блики на гладких полированных дубовых половицах. Здесь, поближе к кухне, откуда доносился стук котлов и густой запах жареного лука, смешанный с ароматом хлеба, я обычно принимала старших слуг: управляющего, экономку, дворецкого, садовника. Именно они помогали мне решать ту или иную проблему, и я всегда ценила их мнение и опыт. Вокруг нас стояли полки с книгами в потрепанных кожаных переплетах, пахнущими пылью и стариной, а на столе лежали свежие цветы – розовые пионы с каплями росы на лепестках, которые сегодня утром принес садовник.

Дирк, «старший из старших», как я шутила про себя, служил в имении дольше всех. Он жил в ближайшей деревне, в добротном каменном доме под черепичной крышей, что могли себе позволить далеко не все крестьяне. Его семья была большой: он растил семерых детей – троих сыновей и четырех дочерей. Свадьбы старшим дочерям собирался играть уже на следующий год, давая за ними, за каждой, богатое приданое – корову, сундук с бельем и утварью, что было делом чести и предметом его гордости.

Как и остальные слуги, Дирк был под магической клятвой верности. Эта клятва, наложенная на него в день, когда он впервые переступил порог нашего имения, ощущавшаяся как легкий холодок в момент заклинания, делала его преданным и надежным. И ему я могла доверять целиком и полностью. Даже при желании он не имел возможности навредить ни имению, ни мне, его хозяйке.

– Что с остальным? Кузни, мельница, конюшня, овчарня, орудия труда, мои и крестьян? – уточнила я, стараясь не упустить ни одной детали, мой взгляд скользнул по лежащему передо мной списку владений. – Нужны какие-то вложения? Покупки?

Дирк прикрыл глаза, будто мысленно обходил хозяйство, двор за двором, постройку за постройкой. Его рука, грубая от работы, с потрескавшимися ногтями, потянулась к глиняному кувшину с прохладной ключевой водой на столе, но так и не коснулась его, опустившись обратно на колено.

– Дык, как сказать. Вроде бы и не особо нужны, – задумчиво произнес он, потирая подбородок, где щетина серебрилась, как иней на скошенной траве. – И плуг ваш, и соха-яловка, и борона зубчатая, да и остальное, вроде, в рабочем состоянии. – Он провел ладонью по воздуху, словно гладил упряжь, чувствуя под пальцами воображаемую кожу и железо. – У вас. У крестьян, в зависимости от подворья. За всех не скажу. Но в основном рабочее.

Он сделал паузу, как будто собирался с мыслями, и продолжил, глядя куда-то в пространство над моим плечом.

– Мельник трудится исправно, камни точит. У него всегда есть свежая мука, мелкого и крупного помола, – Дирк кивнул в сторону, будто за стенами действительно грохотали жернова, перемалывающие зерно. – Кузнецы только, все трое, и замковый, и оба деревенских, просят новые молоты, тяжеленные. Старые, вишь, треснули по наковальням. Конюх твердит, что лошади здоровы, гривы расчесаны, копыта чисты. Карета тоже готова к поездкам, оси смазаны. С овчарней разве только… Овцы чем-то болеют, лекарь им нужен, срочно. Шерсть клочьями лезет, глаза мутные, стоят понуро. Вчера двоих забили, чтобы не мучились и других не заражали.

Я снова кивнула, осознавая тяжесть положения – лекарь действительно нужен немедленно. Единственный лекарь в округе, трудившийся в замке, был человеком с редким даром: он мог одной рукой зашить глубокую рану солдату, а другой – наложить повязку на рассеченное копыто лошади. Его звали Стивом. Он был сыном мелкопоместного дворянина, давно разорившегося, и разбирался как в человеческих лихорадках и нарывах, так и в хворях животных – от мыта у коней до чесотки у овец. Его знания, смесь травознайства и практического опыта, были бесценны для нашего хозяйства. Вот его-то я и собиралась отправить к овцам при первой же возможности. Нехорошо скотину терять, особенно в такие трудные времена, когда каждая овца на счету. Ведь из их шерсти – теплая пряжа, из пряжи – варежки и носки для деревенских детей, а из мяса – солонина в дубовых бочках, что спасает нас долгими зимними днями от голода.

Вообще, конечно, и смех и грех. Кому рассказать из старых знакомых с Земли – не поверят. Я, Виктория Аристархова, топ-менеджер крупной земной фирмы по разработке ПО, миловидная брюнетка тридцати семи лет, любящая тепличные условия кондиционированных офисов и всегда отдыхавшая в пятизвездочных отелях по типу все включено с бассейнами и спа, сижу в жестком резном кресле в холодноватом каменном замке, в магическом мире, и рассуждаю вместе со своим управляющим-крестьянином на вполне приземленные темы вроде треснувших молотов и больных овец. Дожилась ты, Викочка, до переноса в другой мир. Еще и в чужое тело попала. Супер вообще, угу. Прямо сказка, только без хеппи-энда пока.

Там, на Земле, остались и богатые влиятельные родители – мама с её неизменными бриллиантовыми сережками «на выход», папа с часами дороже моей иномарки, отсчитывающими время совещаний и дедлайнов. И «трешка» в хорошем ЖК с видом на парк, где консьержки улыбались только при виде щедрых чаевых. И новенькая иномарка, пахнущая кожей и пластиком, в которой я так и не успела доехать до моря, вечно застревая в пробках. И скорый отпуск на Мальдивах – билеты куплены, дорогой купальник с кружевами ждал в шкафу, а смартфон был забит гигабайтами ненужной теперь информации. И мужчина, называвшийся моим женихом – красивый, как актер из рекламы дорогого парфюма, но забывавший мой день рождения и считавший романтикой ужин в дорогом ресторане раз в месяц.

А тут что? Замок со скрипучими дубовыми лестницами, где каждый шаг отзывается эхом в высоких сводчатых потолках, портреты чужих суровых предков в золоченых рамах, которые следят за мной жёлтыми маслеными глазами из полумрака, словно незримо оценивают, достойна ли я их наследия и не растрачу ли его. Имение, где вместо вай-фай – почта в виде магических посланников, а вместо кофеварки – самовар. Статус молодой вдовы и титул герцогини, которые, казалось бы, должны приносить уважение и почет, на деле обернулись лишь дополнительной нагрузкой, кучей бумаг с печатями и необходимостью постоянно держать марку. Детей нет, а вот жадной до моих денег родни – полно, как воронья на поле после жатвы. Попробуй их всех отвадь вежливо, но твердо, когда каждый из них, от двоюродного дядюшки до дальней тетушки, считает, что я, как неопытная вдова, просто обязана делиться своим состоянием, как будто это их священное право по крови.

Впрочем, лучше не бурчать про себя, не злить местных могущественных богов, чьи алтари дымятся в рощах. А то мало ли, завтра-послезавтра проснусь в теле забитой крестьянки в деревне на краю света, где последние новости – это приезд сборщика податей. В избушке с дырявой соломенной крышей, где мыши грызут последнюю краюху черного хлеба, а вместо ванны – деревянное корыто во дворе под открытым небом. И попробуй выжить в таких адовых условиях, когда даже спички – роскошь, а ледяную воду таскают ведрами из колодца за полверсты по грязи и снегу.

Нет уж, увольте. Я лучше здесь побуду, в теле Арисы, двадцатичетырехлетней вдовицы с удивительно гладкой кожей и густыми волосами, которой недавно скончавшийся пожилой, но добрый муж оставил очень приличное состояние – сундуки, туго набитые золотыми монетами и серебряными слитками, погреба, полные солений, копченостей и зерна, и ларцы с фамильными украшениями, тяжелое ожерелье из которых сейчас давит холодом на мою шею, напоминая о новой, непривычной ответственности.

Глава 2

Ариса горт Лортайская, герцогиня форн Оргарон, являлась симпатичной худощавой брюнеткой с аристократической бледностью кожи, оттенённой лёгким румянцем на высоких скулах. Её стан, напоминавший молодую иву – гибкий, но с округлыми бёдрами, о которых шептались придворные дамы за веером, – был предметом зависти многих знатных особ. Карие глаза, будто подёрнутые дымкой осеннего леса, с густыми ресницами, казалось, меняли оттенок в зависимости от освещения: от тёплого янтаря при свечах до почти чёрного в сумерках. Тёмно-каштановые волосы, отливающие медью на солнце, были заплетены в сложную косу с вплетёнными серебряными нитями – символом её вдовьего статуса. Тонкие, но выразительные брови придавали лицу лёгкую надменность, а алые губы и едва заметная горбинка на носу добавляли образу характерности.

Аристократка в энном поколении, она, в отличие от настоящей меня, могла похвастаться утончёнными манерами, отточенными с детства: например, умела пить игристое из хрустального бокала, лишь слегка касаясь его кончиками перламутровых ногтей, или сидеть часами с идеально прямой спиной, будто проглотив аршин. Её чувство стиля проявлялось во всём – платья из тончайшего шелка и бархата, всегда сшитые по последней столичной моде, источали лёгкий аромат лаванды и имели потайные кармашки для записок, спрятанные в складках юбки.

После её таинственного исчезновения остались только дневники – стопка потрёпанных тетрадей в переплётах из мягкой сафьяновой кожи, удивительно похожих на земные. Все они, больше десятка, были исписаны бисерным почерком Арисы чернилами, которые со временем побурели. Страницы хранили следы её жизни: пятно от игристого здесь, засохший лепесток розы там. Читая их, я узнала, как в пять лет она упала с пони по кличке Звёздочка, сломав при этом ключицу, как в пятнадцать впервые надушила платок маслом розмарина для юного барона, как в двадцать два стояла под балдахином с герцогом, чьё лицо напоминало печёное яблоко.

Благодаря этим записям я научилась поддерживать видимость: знала, что экономку нужно хвалить за пироги с вишней, посыпанные сахарной пудрой, а дворецкого лучше не беспокоить, когда у него ноет клык – в такие дни он ходит с тряпицей, смоченной в можжевеловой настойке. Я выучила язык вееров и цветов: синий шёлк при дворе означал траур по дальнему родственнику, а зелёный привлекал духов предков, потому носить его следовало с осторожностью.

Супруг Арисы, Дитор горт Лортайский, на портрете в бальном зале напоминал высохшего журавля: длинная шея, стянутая тугим воротником, острый подбородок с редкой седой бородкой, пальцы, усыпанные перстнями с фамильными печатями, впившимися в дряблую кожу. Он провёл лучшие годы в столице, где его кабинет в министерстве магических законов был обит дубовыми панелями, а имя регулярно мелькало в придворных хрониках. Но к шестидесяти годам усталость от бесконечных интриг и ядовитых улыбок за спиной заставила его удалиться в родовое поместье, где он и встретил юную Арису на охотничьем пикнике у маркиза де Врея.

Их свадьба в роскошном алтарном зале стала событием сезона: арки из белых роз, золотая карета, запряжённая шестёркой вороных. В дневниках Ариса лишь мельком упоминала о холодных ночах в отдельной спальне с гобеленами на стенах, где она слышала только тиканье напольных часов да вой ветра в трубах. Слуги перешёптывались, что старый герцог либо не мог, либо не хотел исполнять супружеский долг – в спальне его чаще видели с кипой документов, чем с молодой женой.

Теперь всё это наследство – от фамильных драгоценностей в ларце с секретным замком до обязательств перед десятками вассалов – лежало на моих плечах. Я осторожно входила в эту роль, как в новое платье, которое пока жмёт в плечах. Каждое утро я просыпалась под балдахином с вышитыми гербами, чувствуя вес серебряного сервиза в буфете и взгляды портретов в длинной галерее, будто спрашивающих: "А справишься ли ты, чужая?"

Я чувствовала, как на меня давит наследие, которое Ариса не успела оценить по достоинству. В её дневниках я находила не только описания светских мероприятий и модных нарядов, но и её страхи, сомнения и мечты о том, как она хотела бы изменить свою жизнь.

Я пока не делала никаких резких телодвижений, не спешила ничего менять, присматривалась к окружающим, обдумывала ситуацию и надеялась, что судьба-злодейка не подкинет мне в ближайшем будущем неприятные сюрпризы.

Разговор с управляющим длился часа два, не меньше. Я сидела, подперев ладонью подбородок, и внимательно слушала, пока за окнами медленно гас закат, окрашивая стены кабинета в багровые тона. Выслушав все новости – от состояния озимых до жалоб мельника на засилье крыс в амбарах, – я дала осторожные указания, с деланно-умным видом подчеркивая свою вовлеченность в дела поместья. Приходилось отделываться расплывчатыми фразами вроде "нужно разобраться" или "я подумаю над этим", ведь моих скудных познаний в сельском хозяйстве едва хватало, чтобы отличить рожь от пшеницы, не то что указывать на недочеты. Впрочем, судя по спокойной уверенности Дирка, поместье и без моих советов работало, как хорошо смазанные часы – крестьяне пахали, кузнецы ковали, мельник молол, и все шестеренки этого механизма четко входили в зацепление.

После разговора я направилась в обеденный зал, шурша юбками по каменным плитам коридора. Высокие дубовые двери с коваными петлями со скрипом распахнулись передо мной, открывая длинный стол из темного дерева, способный усадить три десятка гостей. Но сегодня его полированная поверхность сияла пустотой, отражая мерцание свечей. На стенах старинные гобелены с охотничьими сценами поблекли от времени – некогда яркие краски выцвели до бледных пятен, где псы сливались в рыжие разводы, а ветвистые рога оленей напоминали сухие деревья зимой. Канделябры из черненого железа, похожие на застывшие ветви, бросали дрожащие тени на потолок с трещиной, что змеилась от угла к центральной балке – будто само время оставило здесь свой автограф.

Я опустилась в массивное кресло во главе стола, обитое бархатом цвета спелой вишни. Резные ножки в виде львиных лап скрежетнули по дубовым половицам, когда я придвинулась к столу. "Почувствуй себя важной птицей", – едко подумала я, окидывая взглядом строй пустых стульев по бокам. Даже эхо моих шагов звучало здесь неестественно гулко, будто старый замок тихонько насмехался над моим одиночеством.

Слуги в синих ливреях с гербом Лортаев стояли вдоль стен, застыв в почтительных позах. Только дрожание пламени в их подсвечниках выдавало, что это живые люди, а не часть интерьера. Один из них, веснушчатый мальчишка лет четырнадцати, едва сдерживал зевоту – его ресницы трепетали, как крылья мотылька, а пальцы нервно перебирали швы на ливрее. Видимо, бедняга стоял на посту уже несколько часов, мечтая о своей соломенной постели на чердаке.

На белоснежной скатерти, расшитой серебряными нитями в виде виноградных лоз, уже стояли фаянсовые блюда с ужином: прозрачный бульон с плавающими веточками укропа, запеченная утка с румяными яблоками, картофельное пюре, украшенное кудрявой петрушкой. В центре стола красовался расписной глиняный кувшин с сидром – его сладковатый аромат смешивался с запахом свежеиспеченного хлеба. Живи здесь кто-то из мужчин, на столе непременно стояло бы что-то покрепче – можжевеловая настойка или терпкое игристое из южных провинций. Но я, земная трезвенница, предпочитала слабый сидр, который здесь больше напоминал яблочный компот, хотя от первого же глотка щипало язык и горло.

И все это великолепие – для меня одной. Слуги молча наблюдали, как я ковыряю серебряной вилкой в утке, отделяя куски мяса, которые тут же покрывались белесой пленкой остывшего жира. Нет, я прекрасно понимала – недоеденное достанется прислуге. Повариха Анна, краснолицая и вечно вспотевшая, позже соберет объедки в глиняный горшок, чтобы накормить кухонных мальчишек, чьи впалые животы урчали громче старинных часов в бальном зале. Но от этого зрелище одинокого пиршества казалось еще более нелепым – как каприз ребенка, требующего целый торт, чтобы потом откусить один кусочек.

Я ела механически, почти не ощущая вкуса. Утка казалась безвкусной ватой, бульон – просто теплой водой. Лишь петрушка хрустела на зубах, напоминая, что это не сон. Вскоре я поднялась из-за стола, оставив почти полную тарелку. Поднимаясь по винтовой лестнице в спальню, я вызвала служанку – рыжеволосую Марису, полноватую девушку с бледной кожей и родинкой над губой, которая всегда молчала, будто дала обет молчания.

Сон настиг меня мгновенно, едва голова коснулась пуховой подушки. И, как обычно, мне снилась Земля. Только теперь я была там призраком – пыталась взять свой телефон с офисного стола, но пальцы проходили сквозь стеклянный экран, а коллеги, смеясь, обсуждали мое "внезапное увольнение" за кем-то спиной. Просыпалась я всегда с тягостным чувством, будто забыла что-то очень важное. Что именно – оставалось загадкой. Может, ключи от квартиры? Или пароль от банковского приложения? А может, и вовсе – саму себя…

Глава 3

Утро началось с нежданных гостей. Едва я успела закончить утренний туалет и принять чашку ароматного чая с мятой в будуаре, как дворецкий почтительно доложил о приезде двоюродной тетушки – Жаррасы горт Оларийской, супруги малоземельного баронета Партанаса горт Орарийского. Она ворвалась в замок подобно осеннему шквалу – в платье из поношенного шелка с выцветшими розами на подоле и шалью из дешевого кашемира, которая лишь подчеркивала потертости на рукавах. Её волосы, седеющие у висков неравномерными прядями, были стянуты в тугой узел на затылке – эта прическа, скорее, напоминала попытку скрыть бедность, чем следование моде.

Тетушка привезла с собой целый ворох семейных проблем. Пятеро детей, среди которых три дочери на выданье, требовали приданого, без которого в нашем обществе девушки могли рассчитывать разве что на место компаньонки у богатой вдовы. Даже скромные дары вроде дюжины вышитых простынь или пары фарфоровых сервизов с гербом рода уже делали невесту привлекательной для разорившихся дворян. Бесприданницы же обречены были влачить жалкое существование приживалок – стирать чужие кружева или нянчить чужих наследников. Жарраса, не желавшая такой участи своим дочерям, превратилась в вечного просителя, разъезжающего от одного родственника к другому с постоянными напоминаниями о "кровных узах" и "семейном долге". Особенно ее беспокоила старшая – Валери, которой уже стукнуло двадцать два, возраст в наших краях почти безнадежный для замужества.

Лично я не испытывала к тетушке особых теплых чувств, но правила приличия требовали демонстрации радушия. Я приказала подать чай из лучшего сервиза – тонкого фарфора с позолотой, который обычно доставали лишь для визитов высокопоставленных особ. Слуги подали к чаю свежеиспеченное песочное печенье с миндальной стружкой, аккуратно разложенное на серебряном подносе.

– Валери моя девушка умная, – вздохнула Жарраса, жадно прихлебывая ароматный чай с жасмином, – да вот только красотой ее боги обделили. – Её пальцы, украшенные дешевыми серебряными кольцами с потускневшими аметистами, нервно барабанили по краю блюдца, оставляя на позолоте жирные отпечатки. – Нос длинноват, зубы кривоваты. Я ей обычно советую улыбаться одними губами, чтобы женихов не распугать.

Я лишь вежливо кивнула, вспоминая записи в дневниках Арисы. Дочери тетушки, увы, унаследовали внешность отца – высокого, угловатого мужчины с тяжелым подбородком и вечно насупленными бровями. Ни покладистого характера (Валери славилась своими истериками, когда могла швырнуть остывший чайник в стену), ни приятных манер (все сестры говорили громко и перебивали друг друга) у них не было. Женихи в их убогом поместье с облупившейся штукатуркой появлялись реже, чем кометы на небосклоне.

Сама Жарраса, если верить портрету в столовой, в юности была прелестной пухленькой брюнеткой с васильковыми глазами. Теперь же её некогда миловидное лицо обвисло, как перебродившее тесто, а второй подбородок дрожал при каждом движении, напоминая индюшачий зоб. Пять тяжелых родов искривили некогда стройную спину – теперь она сутулилась, будто несла на плечах невидимую ношу. Густой слой пудры, которым она пыталась скрыть возраст, застревал в глубоких морщинах вокруг рта, создавая эффект потрескавшейся фрески.

– Я слышала, к графу Эрнанскому родственники из столицы приехали, в том числе и молодые племянники, – произнесла я просто чтобы заполнить тягучую паузу, пока мои пальцы нервно скручивали уголок льняной салфетки в тугой валик. В голове уже тикал невидимый счетчик, отсчитывающий минуты до долгожданного отъезда тетушки.

Граф Эрнанский действительно считался самым влиятельным после меня землевладельцем в округе. Его имение, видневшееся на соседнем холме за дубовой рощей, поражало воображение: белоснежные мраморные колонны парадного входа, террасные сады с бьющими фонтанами, конюшни на пятьдесят кровных скакунов. И конечно, ни один из его столичных племянников даже не повернул бы голову в сторону дочерей тетушки Жаррасы. Она понимала это прекрасно – ее губы скривились в гримасе, а рука с недопитым чаем бессильно опустилась на колени.

– Карету нам поменять бы, – вдруг сменила тему тетушка, откусывая кусочек печенья так, что крошки осыпались на ее пышную грудь. – Наша совсем рассохлась, скрипит, как ведьма на костре. В прошлый раз, когда ехали к кузине Ферре, заднее колесо чуть не отвалилось на мосту через Черную речку.

Я отчетливо представила их семейную карету: потрескавшееся дерево кузова с облупившейся краской, обивку сидений, изъеденную молью до дыр, запах плесени и конского пота, въевшийся в потрепанный бархат.

В этом мире способы передвижения четко отражали социальный статус. Самые богатые – вроде меня или графа Эрнанского – пользовались переносными порталами: изящными серебряными перстнями с синими кристаллами, которые вспыхивали ослепительным светом, перенося владельца за мгновение в любую точку империи. Бедняки же брели пешком даже в проливной дождь, обматывая ноги обрывками мешковины. А такие, как тетушка, ютились посередине – их старые кареты с выцветшими гербами медленно тащились по дорогам, скрипя и поскрипывая.

– Управляющий говорил, в деревне у Каменного моста новые каретные мастера поселились, – соврала я, заметив, как за дверью служанка Лора прячет зевок в кружевной манжет. – Говорят, работы делают недорого…

Тетушка фыркнула, перебивая меня, и ее двойной подбородок затрясся от возмущения:

– Эти жулики цены ломят! Да у нас после прошлогоднего неурожая ячменя и медного гроша за душой нет.

Ее рука потянулась за последним печеньем, но ощутила только крошки – тарелка опустела. В глазах тетушки читалась смесь обиды и немого ожидания, будто она надеялась, что я сама предложу оплатить ремонт их разваливающегося экипажа.

Но единственное, что я могла предложить – это взять младшую дочь Миру в приживалки. Однако мы уже обсуждали это в прошлый визит – девушка, унаследовавшая отцовскую гордость, скорее, согласилась бы работать прачкой, чем принимать милостыню в виде места компаньонки.

Да и не было у меня ни малейшего желания сажать себе на шею физически здоровых, но ленивых родственничков, чьи руки привыкли, скорее, к позолоченным кубкам, чем к настоящей работе. Два сына тетушки – крепкие, широкоплечие парни с загорелыми шеями и холеными ногтями – могли бы запросто пойти на службу к графу Эрнанскому в замковую гвардию. Граф лично предлагал им места, когда они достигли совершеннолетия, и, как шептались в кухне служанки, даже обещал свое покровительство. Со временем один из них вполне мог бы дослужиться до начальника стражи, а то и получить какой-нибудь почетный титул. Но нет – для "благородных господ" это было слишком низко. Они предпочитали годами донашивать один и тот же бархатный камзол с заплатками на локтях, попивая дешевую настойку и жалуясь на несправедливость судьбы в полупустом семейном зале.

Тетушка покинула мой замок с пустыми руками уже через полтора часа после приезда. Попила чай из дорогого сервиза, поработала языком – и хватит с нее. Я проводила ее до крыльца, наблюдая, как ее древняя карета, скрипя всеми своими деревянными суставами, медленно трогается с места, подпрыгивая на неровностях дороги. Глубоко вдохнув воздух, напоенный ароматами свежевспаханной земли и угольного дыма из кузницы, я ощутила облегчение. Погода стояла прекрасная – прохладная, безветренная, с чистым голубым небом, по которому не плыло ни единого облачка. Яркое солнце заливало светом поля, где крестьяне, согнувшись в три погибели, методично бросали зерно в борозды. Идеальные условия для посевной. Если такая погода продержится еще неделю, все успеют засеять. А дальше – как говорили местные, скрещивая пальцы в жесте, отгоняющем нечисть, – "все в руках богов и воле небес".

Я, выросшая на Земле в семье убежденных атеистов, в богов не верила. Но это свое мировоззрение тщательно скрывала, заучив имена и атрибуты местных божеств, как актриса заучивает роль. Главный пантеон здесь состоял из пяти богов: Арона – владыки мироздания, чей лик изображали в виде солнца с человеческими чертами; Дирис – богини с пышными формами, покровительницы семейного очага; Ортаса – двуликого бога войны и торговли; Эриты – юной богини природы с венком из полевых цветов в волосах; и мрачного Щартака – владыки жизни и смерти, чей символ, черный жук-скарабей, наводил ужас на суеверных крестьян. Именно этим пяти возносили молитвы во всех важных случаях жизни. Остальные божества – вроде вечно пьяного покровителя виноделов или капризной богини утренней росы – почитались куда меньше, как дальние родственники, о которых вспоминают лишь по большим праздникам.

Мои размышления прервал клубящийся вдали столб пыли. Всадник? Интересно, кого это небеса ко мне занесли? Карета не могла двигаться так быстро, а портал открылся бы прямо перед крыльцом. Значит, действительно всадник.

Фигура постепенно обретала четкие очертания, и я заметила, что всадник движется с уверенностью человека, знающего точный маршрут. Любопытно, кому я могла понадобиться именно сейчас, в разгар посевной страды? Конь под незнакомцем был не крестьянской клячей, а статным гнедым жеребцом с высоко поднятой головой – признак знатного происхождения хозяина. Солнце сверкало на металлических деталях упряжи, а плащ всадника развевался за его спиной, как крыло большой птицы. Похоже, визит предстоял не из приятных – важные персоны редко появлялись без предупреждения с добрыми намерениями.