Kitobni o'qish: «Хозяйка волшебного леса»

Глава 1

Золотой лес шумел кронами клёнов и дубов, окрашенных в багрянец. Воздух звенел от птичьих трелей и шелеста листьев. Между ветвями мелькали тени: ворон Карыч с блестящим, словно смоль, оперением и кот серо-белый Мурзик, чей полосатый хвост вздымался, будто боевое знамя. Оба голосили, как сумасшедшие, смешивая кошачьи трели с каркающими руладами, и перепрыгивали с ветки на ветку, словно танцуя в воздухе.

Карыч хрипло засмеялся, схватив шишку цепкой лапой:

– Мяу-кар! Твои усы дрожат, Мурзик! Мои шишки сделают из тебя ёжика!

Он взмахнул крыльями, и с верхушки сосны на кота обрушился град еловых шишек. Но Мурзик, изогнув спину, прыгнул на берёзу, а следом за ним, словно живой дождь, посыпались белки. Они швыряли шишки обратно, целясь в ворона, и хохотали тонкими голосами.

Мурзик прищурил зелёные глаза, подбрасывая лапой каштан:

– Карыч, ты проиграл, едва начал! Каштаны – мои снаряды!

Снизу, из кустов, зайцы лупили по стволам задними лапами – спелые ягоды брусники летели в ворона, оставляя алые брызги на чёрных перьях. Карыч каркал от возмущения, но не сдавался: он нырнул в стаю дроздов, и те, словно бомбардировщики, сбросили на землю жёлуди, заставив подмогу внизу фыркать и отпрыгивать.

Олени, тряся рогами, глухо загудели:

– Эй, пернатый! Лови подмогу!

Они забили копытами по земле – тучи сухих листьев взметнулись вверх, ослепляя Мурзика. Он, фыркая, кувыркнулся на мох, но тут же вскочил, зажав в зубах гигантский каштан, который подкатил ёж-молчун.

Вдруг ворон и кот замерли синхронно. С опушки донёсся рёв – дикий кабан топтал грибные поляны! В мгновение враги стали союзниками: белки засыпали зверя шишками, зайцы – ягодами, олени погнали прочь, а Карыч и Мурзик, усевшись на один сук, орали дуэтом:

– Убирайся, рогатый! Это НАШ лес!

К сумеркам все валялись на поляне, объедаясь уцелевшей брусникой. Карыч чистил перья от ягодного сока, а Мурзик мурлыкал, разглядывая закат.

– Завтра реванш? – коварно прищурился кот.

– Кар-р-р-р… Только если белки будут на МОЕЙ стороне!

Лес взорвался смехом, а луна подмигивала им сквозь ветви.

Я наблюдала из раскрытого окна за этой животной бандой, оперевшись о подоконник. Ветер трепал мои рыжие волосы, пахнущие крапивой и сушёным чабрецом. Внизу, под старой ольхой, Мурзик и Карыч снова устроили хаос: кот, измазанный в брусничном соке, катал по земле каштаны, а ворон, распушив перья, каркал что-то про «стратегию» и «крылатую мощь». Белки швыряли с веток шишки, олени топтали кусты, а зайцы, визжа от восторга, метались между ними, как мячики.

– Мурзик! Карыч! – позвала я, высовываясь из окна так, что серебряный амулет на шее звякнул о раму. – Ужинать! А то сама всем съем!

Угроза подействовала моментально. Карыч, громко хлопая крыльями, влетел в комнату, задев горшок с мятой на подоконнике. Мурзик проскользнул следом, грациозно приземлившись на стол, где уже дымился чугунный котёл с тыквенным супом. Рядом стояла тарелка с запечённой речной форелью, посыпанной лесными травами, и корзина ржаных лепёшек, пахнущих тмином. Для Карыча я насыпала в миску обжаренных желудей с мёдом и ягодами – его слабость.

– Каррр… Ты бы хоть раз попробовала настоящую еду, – ворон ковырял клювом в желудях, но глаза его блестели. – Вместо этой человеческой бурды.

– Муррр… Человеческая бурда пахнет лучше твоих тухлых жуков, – проворчал Мурзик, умывая лапу после битвы. Он уже стащил кусок форели и мурлыкал, растянувшись на скатерти в луже закатного света.

Я рассмеялась, разливая суп по мискам. Суп был волшебным лишь наполовину – тыква с нашего огорода, грибы-лисички, собранные под сосной, да щепотка шафрана для цвета. Но аромат кружил голову даже Карычу, который в итоге сдался и клевал суп, притворно ворча.

– Завтра прекращаете терроризировать лес, – строго сказала я, отламывая кусок лепёшки. – Крестьяне жалуются, будто в чащобе тролли поселились.

– Каррр… Это Мурзик тролль, – буркнул ворон, вытирая клюв о край скатерти.

– А Карыч – пернатая гиена! – кот поддел лапой желудь и запустил им в ворона.

Пока они снова выясняли отношения, я доедала суп, глядя, как за окном гасит краски закат. Ветер принёс запах дождя, и я подумала, что завтрашний «реванш» они, конечно же, устроят. Но пока что дом пахнет теплом, травяным чаем и… да, определённо, репейником, застрявшим в Мурзиковой шерсти.

Глава 2

Поев, оба обормота вернулись в лес. И только след из хвои и оброненных перьев стелился за ними. Я закрыла окно и ставни – деревянные створки со скрипом подчинились, будто нехотя отсекая мир с его бесконечным движением. Вечерняя прохлада прокралась в избу, заставив меня вздрогнуть. Лесной шум – тот вечный гул ветра, стрекот сверчков, шепот листвы – словно растворился за толщей стен. Я потянулась и опустилась на грубый дубовый стул у стола, блаженно выдохнув. Хорошо…

Кто бы мне сказал, что еще пару-тройку месяцев назад я, полностью городская жительница, буду радоваться жизни в лесу. Офисные туфли сменились на кожаные сапоги, костюмы – на льняные платья с карманами, полными сушёных трав. Вместо кондиционера – сквозняки, вместо кофеварки – медный чайник, вечно подкопчённый над печкой. Однако же… Здесь не пахло пластиком, пылью от принтеров и тоской восьмичасового дня. Здесь пахло смолой, дождём и свободой.

– Маринка, у нас соль заканчивается. И сахара не так много осталось, – вырвала меня из мыслей моя помощница, домовушка Глашка.

Она материализовалась из тени за печкой, как всегда – внезапно. Маленькая, морщинистая, в платочке, завязанном под самым подбородком. Её глаза, узкие и блестящие, как у лесной мыши, изучали меня с упрёком. В руках она сжимала глиняный кувшин – пустой.

– В деревню идти надо. Или ты опять наколдуешь соль из воздуха? – фыркнула Глашка.

Я застонала, уткнувшись лбом в стол. Столешница, шершавая от времени, пахла можжевельником – я сама её протирала настойкой.

– Эх… Нет в жизни счастья… – проворчала я. – Хотела до заморозков из леса не показываться. Месяца полтора…

– Ага, а потом будешь суп из сосновой коры варить, – отрезала домовушка, шаркая к печке. – Или сахар из мухоморов вываривать. Угощу, хочешь?

Я представила это «угощение» и передёрнулась. Глашка умела готовить, но её кулинарные эксперименты с «лесными дарами» уже дважды отправляли меня на поиски противоядия.

Я, Алитова Марина Аркадьевна, офис-менеджер сорока лет, попала в этот мир случайно. Шла по темной улице с работы – усталая, в разбитых балетках, с ноющим от стресса телом. Споткнулась о трещину в асфальте, упала… Очнулась здесь, в этой избушке. Хозяйка леса – или ведьма, если по-простому – исчезла, оставив мне в наследство грибные тропы, говорящих зверей и Глашку, вечно недовольную, зато знающую множество из того, что было неизвестно мне.

– Ладно, – сдалась я, поднимаясь. – Завтра схожу. Но только за солью и сахаром. И… – я глянула на полки, где в банках из затемнённого стекла мерцали сушёные ягоды, коренья, лепестки, – можжевельника захватить. Или его у нас хватает?

Глашка, уже копошащаяся у печи, хмыкнула:

– Хватает. А вот терпения у меня – нет. Спи уже. Завтра рано вставать.

За окном завыл ветер. Издалека донеслось знакомое карканье Карыча – он и Мурзик, наверное, снова затеяли ночную охоту на лунных зайцев. Я погасила свечу, и комната погрузилась в тёплый, живой мрак. Печь потрескивала, дом скрипел, как старый корабль, а я думала о том, что, возможно, это и есть счастье – когда тебя ждут не отчёты, а глупый ворон, вредная домовушка и лес, который учит дышать полной грудью.

Но соль таки придётся добывать. Городская жизнь, хоть и призрачная теперь, напомнила о себе обыденным «надо».

Спать я легла в своей комнате, в глубине дома, где стены, сложенные из вековых брёвен, хранили тепло печи как драгоценный секрет. Переоделась в ночнушку – грубую льняную, сшитую Глашкой из старой мешковины, – и буквально рухнула на постель. Подушка, набитая сушёным хмелем, пахла сонной горечью. Конечно, можно было бы и в горнице остаться, улечься на печь. Но, боюсь, мое зверье вломится ночью домой – Мурзик, притопывая лапами в грязи, или Карыч с его любовью швырять в окно шишки. И если ворон ещё мог ночевать в дупле, то кот всегда предпочитал уют: забраться под одеяло, уткнуться холодным носом в бок и мурлыкать до рассвета, словно маленький двигатель.