Kitobni o'qish: «Хрусталь-река»
Mал-мала меньше в семействе у Афанасия. А родителей – нет. И стал Афоня с детства своим осиротевшим братишкам и сестренкам вместо отца и матери. Может быть, поэтому и вырос Афоня человеком сердечным, за всё ответственным. И на все руки мастер. Но особенно любил Афоня порыбачить. И семейству пропитание, и себе удовольствие! Закинет удочку и останется наедине со своими мыслями, мечтаниями, рассуждениями.
И всё-то в его грёзах ладно складывается – и сыты все кругом, и всем довольны. Бывало, так замечтается, что и до глубокой ночи на реке с удочкой засидится. Так было и в тот раз. Размечтался Афоня, сидя в лодке.
И вдруг почувствовал, что клюёт рыба. И, судя по всему, пребольшущая рыбина клюнула! Мотает Афанасия вместе с удочкой туда-сюда. Вдруг хвост огромадный над водой показался. Шлёпнула рыбища хвостом по воде – волна по реке побежала в разные стороны. И вдруг эта рыбина поволокла Афонину лодку за собой вдоль речки! Да так быстро-быстро помчала, и с невиданной силой!
Отродясь Афоня подобной зверины не видывал! Уж такое сияние от неё исходило, словно молнии отскакивали, аж глаза слепило так, что Афоня зажмурился. Но успел рассмотреть, что над её головой гребень из самоцветов причудливый красуется. Ярким разноцветьем переливается. Чешуя на той рыбище сверканья ослепительного. А ее злобная морда усищами, как жгутами закрученными, украшена. И глаза точно человечьи, но большущие. От злости вращаются и красным светом горят. И полное свое неудовольствие, и презрение к нашему Афоне выражают.
И вот этакое чудище вдоль по реке Афоню мчит. Но крючок Афоня привязал стальной, крепкий, вот он за бок рыбину и зацепил. От боли взвилась рыбина под небеса, а освободиться никак не может. Крепко зацепил ее крючок. И что совсем чудно – так это то, что чудище крылья распластало и взлетело. Над речкой туда-сюда мечется. Крыльями хлопает. Афоня оцепенел от ужаса такого невиданного. Поэтому и рук не разжимал, а только смотрел на всё это своими голубыми, круглыми от изумления, глазами, уцепившись за свою удочку, думая:
– Господи!!! Вот и домечтался я, грешный, что этакие чудеса видеть стал. Проснуться бы поскорее от греха подальше!
Но оказалось, что чудище только начало силищу свою окаянную показывать. Ещё выше, точно орёл под небеса, воспарило и за собой Афоню подняло высоко над землей. Глянул Афоня вниз и увидел, что его лодочка сиротливо плывет по течению без хозяина.
Потом углядел Афоня, что морда у чудища с большущим клювом. Норовистым, как орлиный, но крупнее и страшнее. Да этим клювищем всё клюнуть Афонюшку прямо в темечко его кучерявое пытается. А Афоня только головой мотает. Ох, и муторно ему стало от всей этой напасти нежданной. А эта вражина, зверь-рыба птицевидная, не унимается! Плавник хвостатый распушила, а под ним змеиный хвост притаился. И вот этим хвостом, точно плетью, нашего бедолагу Афонюшку без всякого уважения прямо по лицу – хрясь и хрясь! А потом и ещё шибче – хря-я-я-сь!!! И всем своим видом выражает:
– Отстань, мол, от меня, Афоня! Отцепись!
И злобно при этом глазищами сверкает. Так он и сам был бы рад от этого чудища отцепиться, но только уж больно высоко над землёй поднялась зверюга страшная, утянув за собой и Афоню. Поздно спрыгивать, верное дело – разбиться можно! Но, несмотря на всю эту жуть, чувствует Афоня, что не в полную силу бьёт его чудище. И хотя приходилось Афоне жмуриться и уворачиваться от ударов, но разглядел он, что особенным светом на хвосте у этой чудо-животины что-то поблёскивает. Изловчился и рассмотрел, что на змеиный хвост перстень надет. Да такой красоты, что правая Афонина рука сама к нему потянулась.
Поэтому и держало чудище свой хвост чуть согнутым. И било Афоню не в полную силу – перстень обронить оно боялось! Но, отбросив удочку, Афоня ловко ухватился за хвост неведомой зверюги и даже сумел сдёрнуть сверкающий перстень, крепко сжав его в кулаке. А зверюга от досады так зарычала, что из клюва её страшенного огонь вырвался, и чёрный дым повалил. И ещё выше с Афоней на хвосте взвилась. Всё пыталась эта зверюга стряхнуть его с себя. Но наш Афоня крепок. Увидел, что к самой сельской церкви подлетают они. Тут и смекнул Афоня, глядя на церковь:
– Вот спасение моё единственное!
И, пролетая над самым крестом колокольни, зажмурил глаза и… Прыгнул! Хоть и страшно ему было, но спрыгнул он прямо на крест. И обхватил его обеими руками. Да так и повис. А зверюга, зарычав, развернулась, хлопая крыльями, и улетела вместе с его удочкой, зацепившейся за бок чудища, словно репей придорожный.
– Воистину крест и есть спасение! – подумалось Афоне. И вспомнил, что перстень-то в кулаке остался. Раскрыл свою правую ладонь, чтобы добычу рассмотреть, а от перстня сияние разлилось! Точно он свечу зажженную в ночи на ладони держит. Надел перстень себе на безымянный палец левой руки и почувствовал, что словно силы какие-то у него прибавились, точно влились в него смелость и удаль. Хотя и измотало его чудище в ночном небе. Висит Афоня на кресте купола церкви, над родными местами. На кресте той самой церкви, где его самого новорожденного крестили, матушку и батюшку, и деда, и прадеда когда-то. Потом венчали их. А когда время приходило, и отпевали…
Словно впервые увидел Афоня, как прекрасна родная сторона. Она, как вечный лик, обращённый к небесам. И свет красоты её – словно непрестанная молитва и оберег всех живущих на ней. Хоть и тяжко, и страшно ему было на кресте висеть на этакой высоте, но налюбоваться не мог на родную землю, распахнутую в восторге полнолуния.
Светлая слеза умиления покатилась по его щеке и упала на сверкающий камень, украшавший перстень. И вдруг Афоня услышал райскую музыку. Он прислушался и подумал: «Господи, почему это вдруг я в Раю очутился? Неужели я уже умер?» – взгрустнул Афоня. Но прислушался и понял, что чудесная эта музыка исходит от того перстня, что красуется на его пальце. А он-то, пока слеза не упала прямо на камень сверкающий, на время забыл о перстне. Рассматривая перстень, залюбовался им. И замер в восхищении. Перстень этот оказался работы ненашенской, тончайшей, затейливой. Каменья разные, а в серёдке будто сверкание ещё сильнее было. Но эту райскую музыку, доносившуюся из перстня, вдруг заглушили громкие голоса. Это девушки и ребята, его же односельчане, вышли на покос. Светало уже, вот они и шли спросонок, ещё недружно запевая. Глядя на них, подумал Афоня:
– Эх, мне бы туда сейчас, к ним…
Тут всё вокруг него затуманилось. И всего его, с головы до пят, как тёплым одеялом, золотистым облаком окутало и плотным туманом, обволокло. Руки, ноги ватными стали. Афоня сам не заметил, как от креста отделился и тихонечко… поплыл. Вернее – полетел, мягко и плавно опускаясь вниз.
Вдруг почувствовал Афоня под ногами твердь земную. И то странное облако тотчас вокруг него растаяло. И увидел Афоня, что стоит он на земле целёхонький среди односельчан своих. Удивились они. И стали расспрашивать его:
– Да ты откуда, Афанасий, взялся? Тебя ж с нами не было! С неба свалился, что ли?
– С неба, ребята, с неба! Точно!!!! Так и есть! – ответил Афоня.
Ответ Афони никого не удивил, а только рассмешил. Видно было, что ему не поверили. Вся деревня знала Афоню как весёлого шутника. Поэтому никто его особенно и не расспрашивал: ни откуда взялся, ни куда направлялся. Но в этот день у Афони своих впечатлений был перебор. И он направился домой. Не до покоса и не до песен ему было после всего пережитого.
Домой пришёл и загрустил о том, что не дождались младшие братишки-сестрёнки рыбки к ужину. Так ни с чем, без ужина, вся его голодная малышня спать и легла.
Подошёл Афоня к столу с пустыми мисками. Да сам себе в сердцах и сказал:
– Эх! А ведь хотел рыбу поймать! Вот прибыль – перстень диковинный. Завтра на рынке продам его. Глядишь, и полегчает нам. Еды куплю побольше!
И с этими словами потёр рукавом тот самый камушек, что был посёредке перстня. Чтобы сверкал ярче, тогда, может быть, и заплатят в рыночный день подороже. И замечтался о том, что купит он на вырученные деньги. Да только зевота его одолела. Потянулся, широко расставив руки вдоль своего пустого бедняцкого стола. Да так с разинутым ртом и разведёнными руками и замер.
Опять та музыка райская от перстня диковинного с сиянием вместе зазвучала! А перед Афоней – царский пир, непонятно откуда появившийся на его столе, раскинулся! Севрюга, заморскими травами и фруктами украшенная, с картошечкой поджаристой на серебряном блюде разлеглась. Стерлядь поперёк стола раскинулась и красуется на блюде из тонкого, расписанного цветами, фарфора. Чарки, братины с финифтью да эмалями расписными, медовухой до краёв наполненные. Тут тебе и осетрина. И ещё много и щедро всякого разного разносола оказалось теснёхонько расставлено на его крестьянском столе. Всего такого вкусного появилось, чего не то что пробовать Афоне, а и просто видеть-то никогда не приходилось.
От вкусного запаха, которым быстро наполнилась вся изба, голова у Афони закружилась. Братишки, сестрёнки проснулись. Глазёнки таращат на роскошный пир на их бедняцком столе и радуются. Из-под тулупов повыпрыгивали, с печки слезли. И скорей за стол угощаться расселись. С малышнёй своей вместе Афоня угощается, а сам-то удивляется. Радуются детки, благодарят Афонюшку за такую заботу. А сам-то он никак успокоиться не может: «Что к чему?» – всё думает, гадает. Но никак не понимает. Сопоставлять стал, что за чем было. Когда и как всё это роскошество появилось? И всё до мелочей припомнив, Афоня догадался, что сначала он до камня серединного дотронулся. Потом дланью на то, что хочешь, указал. Словом…
Вот так, к рассвету следующего дня от его разгадок этих чудес вся его прежде нищенская изба теперь оказалась вся обставлена и украшена по-царски. Так он, неугомонный, ещё и во двор пошёл. Только вышел из избы, начал опять повторять заученные действия. Сначала – камень на перстне потёр, потом принялся в мечтаниях так и эдак руками разводить. И уж там у себя на бедняцком деревенском дворе такого намечтал!!!
Прекрасный расписной терем, резной-узорчатый, откуда ни возьмись прямо на утреннем облаке, как на подушке, по небу прилетел. Ну, прямо так, как голубь ручной. Облако растаяло, и встал терем рядом с родной и убогой его избёнкой, точно родственник богатый рядышком с нищим братом. Вот так посреди огорода Афони установился, как будто тут всегда и был. Хоть и с опаской, но вошёл Афоня полюбопытствовать: что за терем такой? И, может, кто живой в нём проживает? Когда Афоня вошёл, увидел убранство кругом царское и утварь драгоценную, а поклониться-то некому. Пустой терем. Нет в нём никого. Соблазн промелькнул в голове, и подумал Афоня: «Эх, а ведь как выгодно можно всё это продать вместе с тем перстнем чудодейственным!»
Но парень он был от рождения совестливый. И подумал, что вещи в тереме все дорогие. А значит, таким вещам рано или поздно настоящий хозяин найдётся!
И с того дня не жизнь, а сказка началась для Афони. Что Афоня задумает, так всё в точности тот перстень мигом и исполнит. Сначала посверкает, потом музыка зазвучит, вроде как предупреждает: «Вот сейчас самые чудеса и начнутся, а ты, мол, пока музычку послушай, успокойся!»
А потом каждый раз всё желаемое, что намечтаешь, в точности исполняется. И ни в чём отказа, и никакого предела для Афони в его пожеланиях нет. Своё хозяйство с этой неведомой помощью поправил. Детишек накормил, обул, приодел. Стал и соседям помогать. Пошла слава о нём. Рыбалку любимую, и ту забросил. Не сеет, не пашет, только руками разводит и мечтает. И всё, что ни пожелает, тотчас же к его всеобщему удивлению и удовольствию исполняется самым чудесным образом.
Дошёл слух о тех чудесах и до царского двора. И большой переполох учинил во дворце этот слух. Поэтому глухой безлунной ночью была за Афоней прислана карета с вензелями царскими. Но уж очень нелюбезны оказались слуги царские с нашим Афоней. Ворвались в дом, точно супостаты. Афоню схватили! Руки скрутили и безо всяких объяснений, а лишь с пинками да с бранью доставили связанного к самому царю. Вот так попал наш Афанасий в царский терем. Очумевший от пережитого, перепуганный, он понять не мог: за что??? В суматохе успел рассмотреть среди всей кутерьмы махонького, приземистого человека в короне. Присмотрелся и понял, что это – не иначе, как сам царь и есть. А тот как раз к нему подбежал и, утирая слёзы, о чём-то умоляет Афоню. Выкрикивает:
– Верни! Верни дочку! Всё, что присвоил себе, оставь! Дочку только домой верни!
Тут к царю склонился советник в шитом золотом камзоле, на заморских красных каблуках и прошептал ему на ухо:
– Погоди, – говорит, – сиятельство! Сначала выведаем у него, как он царские твои роскошества присваивал. Может быть, не один он орудовал? А вдруг окажется, что злоумышленников в твоём царстве тьма-тьмущая??? А мы знать не знаем, ничего не ведаем! Виданное ли дело, чтоб среди ночи девичий терем самой царевны исчез?!! Да ещё и сама царевна пропала! Одному это ему не под силу. А не признается…
И, сказав это, так угрожающе на Афоню глазищами сверкнул, что и пояснять более ничего не нужно стало. И Афоня, парень понимающий, сам поспешил честно и подробно рассказать обо всём. И он рассказал:
– Ничего не утаю, всё, как было, поведаю. Но вот поверите ли? Сам всякий раз, как проделываю это, дивлюсь, не сон ли это? Эх! Лучше я вам всё покажу, только руки развяжите!
Развязали его. Он встал, отряхнулся. Потёр камень на перстне заветном. И всё вокруг наполнилось туманным мерцанием и нежным звучанием. Афоня приосанился и произнёс величаво:
– Желаю корону царскую на свой лохматый затылок примерить! – сказал и, как прежде, руками развёл.
И тут над головой царя туман сгустился, да такой, что лица его стало не разглядеть. Все, кто видел, охнули от изумления. Но в тот же миг туман рассеялся, и все увидели, что… Короны-то на голове царя нет! А плывёт эта самая корона спокойно и даже как-то величаво по воздуху под расписным потолком царского терема прямёхонько к Афоне. Описав круг вокруг золочёного царского подвесного светильника о ста свечах, корона плавно опустилась прямо на взлохмаченную голову Афанасия. Как только корона села поплотнее, Афоня пояснил:
– И вот так каждый раз! Только пожелаю чего-нибудь этакого, распрекрасного, так оно тотчас же появляется! А как это происходит, и откуда оно всё берётся, мне неведомо, – крестясь, признался он.
– Очень даже понятно, откуда. Из моего терема! – ответил недовольный и раздражённый царь. Пока он это говорил, один из стражников снял с Афони корону и возвратил её царю. И царь водрузил ее на место, на свой лысенький затылок, обрушив всё свое негодование на Афоню, продолжал допрос:
– И девичий терем, дочки моей, нашей царевны вот так же запросто на задворках твоей избы оказался? По одному твоему слову? – продолжал изумляться царь. Со слезами обиды на глазах Афанасий возразил царю:
