Адольф Кетле. Его жизнь и научная деятельность

Достигнув, таким образом, своей цели, Кетле не отдыхал на лаврах. Несмотря на то, что его занятия к тому времени чрезвычайно расширились и не оставляли ему, так сказать, ни минуты свободного времени, он все-таки находил возможность принимать деятельное, непосредственное участие в делах вновь учрежденного класса. Уже на первом его заседании Кетле представил доклад, содержащий проект издания истории искусства в Бельгии и устройства национального археологического музея. На первых порах Кетле имел в виду историю одежды, бывшей в обиходе в различных классах общества, начиная с самых древних времен; затем – историю жилища и его украшений, мебели, инструментов и вообще всего того, что могло бы служить к характеристике нравов, вкусов и привычек бельгийского народа в его прошлом и настоящем. Первым шагом в этом направлении, конечно, должно было служить определение количества и характера предметов искусства, находящихся во владении общин или других каких-либо учреждений, а также у частных лиц. По предложению Кетле класс изящных искусств после утверждения представленного им проекта постановил тотчас же приступить к сбору статистических сведений в указанном отношении, что дало ему уже в следующем, 1846 году возможность издать под редакцией Кетле археологическую карту, служившую дополнением той, которую последний собственными усилиями издал еще в 1842 году. Результаты переписи были чрезвычайно удовлетворительны, и это обстоятельство побудило правительство дать свое согласие вместе с поддержкой на устройство археологического музея, который и был учрежден в конце 1847 года.

Мы видим, что все старания Кетле увенчались успехом. Так было, как мы еще ниже увидим, во всем. Можно смело сказать, что Кетле не знал неудач. Все, что он находил нужным или полезным провести, он раньше или позже проводил, находя себе всюду помощников, находя всюду людей, которых обаяние его личности, его открытый честный характер, его глубокий, всеобъемлющий ум привязывали к нему, как говорят, душой и телом.

В связи с тем, что мы говорили выше об отношении Кетле к искусству, мы находим нужным указать в этой главе еще и на то обстоятельство, что Кетле не только любил искусство, но и сам одно время подвизался на этом поприще. Мы знаем, что, еще будучи воспитанником Гентского лицея, он успел обратить внимание специалистов на свой художественный талант. Далее, нам известно, что он в сообществе со своим другом Дандленом сочинял драматические произведения, к которым периодическая печать отнеслась весьма сочувственно. Теперь нам остается сообщить еще об успехах Кетле в области стихотворной поэзии.

Свои стихотворения Кетле печатал в различных периодических изданиях, но, главным образом, мы встречаем его работы в «Литературном альманахе», издававшемся вышеупомянутым литературным обществом, в «Annales belgiques» и в прибавлениях к журналу «Etudes et leçons françaises de littérature et de morale». Последние два издания редактировал профессор литературы при Гентском университете Рауль, покровитель и друг Кетле, который, главным образом, и побудил последнего предать публичности продукты своего любительского вдохновения.

Любимым поэтом Кетле был Гораций, и не одно стихотворение нашего поэта носит на себе следы влияния последнего. Из стихотворений этого рода обращает на себя особенное внимание его «Послание к Толлепу», знаменитому нидерландскому поэту и драматургу первой половины XIX столетия.

Кетле вообще сочинял очень много од и посланий – этот род стихотворного творчества он предпочитал всем другим. Если ему нравилось какое-нибудь художественное произведение, или если какой-нибудь артист или художник производил на него сильное впечатление своим талантом, Кетле тотчас же изливал свои чувства восторга и преклонения в стихотворную форму, в форму оды или послания. Известно его «Послание к Одеваеру», национальному бельгийскому художнику, лучшему ученику знаменитого Давида. Картины Одеваера, для которых художник брал сюжеты из бельгийской истории, приводили в то время в восторг образованное общество Бельгии и в особенности столицы.

Возвышенный и благородный стиль послания Кетле к Одеваеру производит чрезвычайно благоприятное впечатление. Автор стихотворения восхищается могуществом кисти, глубиною чувства и возвышенным патриотизмом художника, которому он предвещает бессмертье.

Кроме од Кетле любил романсы. Зная несколько языков: немецкий, английский, итальянский, испанский, португальский и, разумеется, голландский, он изучил романсы во всех их проявлениях у различных народов. Он сам сочинил на своем веку немало произведений этого рода, также перевел он много романсов с других языков на французский. О романсе же Кетле напечатал особое исследование в «Annales belgiques» за 1823 год, – исследование, еще до сих пор не потерявшее своей цены. Он здесь высказывает мысль, что романс возник в эпоху рыцарства, – в эпоху, когда замки, бывшие дотоле исключительно местом засады баронов и графов, занимавшихся большей частью разбоями и грабежом, укрепленным лагерем, откуда эти последние предпринимали свои набеги на мирных жителей и путешественников, стали мало-помалу терять свой мрачный вид и принимать характер блестящих, пышных дворцов, где властвовали красота и изящество. В то же время в эти сферы стал проникать латинский язык, и тогдашние певцы, слагавшие свои песни на этом языке, естественно, портили его примесью других наречий, и это обстоятельство привело мало-помалу к образованию того наречия, которое известно под названием романского. Песни, сложенные на романском диалекте, и приобрели название романсов, каковое название впоследствии стало прилагаться только к одному определенному роду поэзии, самым ранним представителем которого является известный романс о Роланде. Романс в те давно прошедшие времена был, по мнению Кетле, почти тем же, чем эпос у древних.

Поэзию древних Кетле любил всем жаром своей души, хотя он и понимал, что, как бы ни были хороши поэтические и художественные произведения прежних времен, они все-таки не в состоянии вполне удовлетворить современного человека, – они не в состоянии дать душе его те же иллюзии, какие вызвали в душе человека они в свое время. Зефир, Венера и другие божества, которые так прекрасны в произведениях древних, не могут и не должны, как полагает Кетле, иметь места в современном искусстве. Благотворно перенимать у греков их удивительную простоту, их поразительное понимание прекрасного, но если художник хочет быть понятым и оцененным современником, он должен воспроизводить нашу природу, наших героев, наше божество. В настоящее время недостаточно говорить только воображению, необходимо также стараться удовлетворять требования и нашего ума.

К сожалению, приходится признать, что Кетле сам не всегда руководствовался в своем творчестве своими воззрениями на требования, которым должна отвечать современная поэзия. Он часто выбирал для своих произведений сюжеты, о которых меньше всего можно было сказать, что они говорят в одно и то же время уму и чувству человека, и вполне прав был поэтому профессор Рауль, говоря, что только прелестная форма стиха нашего поэта несколько вознаграждает читателя за не совсем удачно выбранный поэтом сюжет.

Эпоха поэтического творчества Кетле была не особенно долговечна. В 1823 году появились его последние стихотворения в «Литературном альманахе». Его научная деятельность к тому времени чрезвычайно расширялась и требовала много времени, так что он под конец совершенно не имел возможности заниматься посторонними вещами. К тому же и само время не особенно благоприятствовало развитию поэтического творчества вообще; настроение образованной части бельгийского общества клонилось в сторону других потребностей, других стремлений: в Бельгии назревал политический переворот, закончившийся через несколько лет отделением этой страны от Голландии.

Несмотря на то, что Кетле только три-четыре года подвизался на поприще поэтического творчества, он успел приобрести себе довольно почтенное имя среди поэтов своего времени, и стихотворения его встречали очень благосклонный прием – как со стороны публики, так и со стороны критики.

Глава III

Мысль об устройстве обсерватории в Брюсселе. – Согласие, полученное им от министерства. – Его разногласия с городским муниципалитетом. – Командировка за границу для приобретения практических сведений в астрономии. – Приезд в Париж. – Знакомство с Бувардом и Лапласом. – Влияние Лапласа на воззрения Кетле. – Возвращение в Брюссель. – Женитьба. – Семейная и домашняя жизнь Кетле. – Командировка в Лондон. – Путешествие по Англии, Шотландии и Ирландии. – Ход работ по постройке обсерватории. – Поездка в Германию. – Знакомство с тамошним ученым миром. – Знакомство с Мендельсоном-Бартольди. – Поездка в Веймар. – Юбилей Гете. – Конгресс немецких естествоиспытателей в Гейдельберге. – Возвращение на родину. – Неприятности с архитектором, заведовавшим работами по постройке обсерватории. – Решение оставить на время Брюссель. – Поездка в Италию. – Бельгийская революция 1830 года. – Окончание постройки здания обсерватории. – Переселение туда Кетле. – Кетле как астроном. – Популяризация астрономии. – Equations personelles.

В предыдущей главе мы видели, что Кетле тотчас же после своего избрания в академию сделался одним из самых деятельных ее членов. Чтобы составить себе ясное представление о деятельности этого института, о его потребностях и задачах, он считал необходимым познакомиться с его прошедшей историей, с ходом его занятий и работ. Трудясь в этом направлении, Кетле заметил, что заветной мечтой академии было с давних пор устройство в Брюсселе большой астрономической обсерватории, которая позволила бы бельгийским астрономам производить наблюдения у себя дома. До того времени в Бельгии не было ни одного учреждения подобного рода, и академия, поддерживаемая многими учеными обществами страны, неоднократно ходатайствовала еще перед французским правительством об открытии обсерватории, устройство которой было признано необходимым для развития бельгийской науки как местными, так и иностранными учеными. Но все старания оставались тщетными, так как правительство все ссылалось на недостаток средств и оставляло ходатайства без последствий. После отделения Бельгии от Франции вопрос этот больше не поднимался, ввиду того, что нидерландское правительство, занятое первое время законодательными и административными реформами и вообще реорганизацией всех политических и гражданских условий страны, не могло, конечно, обратить внимание на потребность, хотя и почтенную, но во всяком случае стоявшую тогда, именно ввиду указанных работ, на втором плане. Таким образом, годы шли, и никто больше не поднимал вопрос об устройстве обсерватории, пока этим вопросом не заинтересовался Кетле, а мы знаем, что если Кетле решил добиться чего-нибудь, он не успокаивался до тех пор, пока не достигал намеченной цели.

Так и теперь! Мысль об устройстве обсерватории в Брюсселе всецело охватила его и наполняла все его думы. Он неустанно говорил об этом со своими друзьями, читал по этому поводу рефераты в различных ученых обществах, стараясь расположить общественное мнение в пользу своего проекта.

В конце 1823 года Кетле имел случай говорить об этом предмете с министром народного просвещения Фальком, который, как мы знаем, чрезвычайно покровительствовал нашему молодому ученому. Министр чутко прислушивался ко всему, что находилось в каком-либо отношении к культурным потребностям страны, и, охотно пользовавшийся всякой идеей, могущей принести пользу народному просвещению, с большим интересом слушал Кетле, говорившего с жаром о значении обсерватории для науки вообще и для страны в особенности. Обещав серьезно заняться поднятым вопросом, Фальк в то же время просил Кетле посетить его еще раз с тем, чтобы подробнее потолковать по этому поводу. Но, не дождавшись посещения Кетле, министр в один из ближайших дней явился к последнему на дом и заявил, что он решил, не откладывая, дать проекту дальнейший ход.

Кетле был вне себя от восторга. Он уже видел свою мечту осуществленной, но судьбе угодно было затянуть это дело на целых десять лет.

Через несколько дней после вышеупомянутого посещения министра Кетле получает официальный запрос, не согласится ли он занять место астронома в учреждаемой бельгийской обсерватории. Кетле с радостью принял предложение, прибавляя, однако, что для занятия этого поста ему недостает практических сведений по астрономии, так как, ввиду отсутствия подобного учреждения в Бельгии, он был вынужден ограничиться одной астрономической теорией. Такое заявление побудило министра откомандировать Кетле за счет казны за границу для пополнения недостававших ему сведений.

В декабре 1823 года Кетле отправился за границу. Он направился, естественно, прежде всего в Париж, славившийся своей астрономической обсерваторией, которая в то время находилась под управлением знаменитых астрономов – физиков Буварда и Араго. По приезде в Париж первым делом Кетле сделал визит славным директорам обсерватории.

Конечно, он встретил самый радушный прием со стороны знаменитого Буварда, и последний предоставил ему возможность заниматься в обсерватории, когда ему заблагорассудится. О своем первом посещении института Кетле рассказывает следующее:

«Я с лихорадочным нетерпением ждал момента, когда мне выпадет на долю счастье видеть лицом к лицу знаменитых ученых среди их рабочей обстановки. Но, войдя в монументальное здание обсерватории, ознаменовавшееся столь славными трудами, я почувствовал, что робею, ибо я тогда только с ясностью почувствовал, как мало я знаю и как много мне еще недостает, чтобы со спокойной совестью взяться за возложенное на меня дело… Я забыл запастись рекомендательными письмами, которые могли бы устранить неловкость первого визита. Я поднялся по большой лестнице и очутился перед смежными дверьми, ведущими в кабинеты Буварда и Араго; я остановился в нерешительности, куда постучаться. Я собрался уже постучать в дверь, ведущую в кабинет Араго, как из смежной двери вышел Бувард, направляясь в обсервационный зал. увидев меня, он обратился ко мне с вопросом, что мне нужно. Я же сразу, тут же в коридоре, рассказал ему всю свою историю, которую этот знаменитый человек выслушал с большим вниманием. Пригласив меня следовать за ним, он повел меня в зал наблюдения, и я очутился перед астрономическими инструментами, пораженный невиданным мною до того времени зрелищем. Любезность его доходила до того, что он стал объяснять мне назначение предметов и пользование ими и, наконец, позволил мне приходить в обсерваторию делать наблюдения, когда мне заблагорассудится».