Адольф Кетле. Его жизнь и научная деятельность

Двум другим пьесам, над которыми работали наши молодые драматурги, – «Два трубадура» и «Шут» – так и не суждено было увидеть свет божий. Дандлен, назначенный военным инженером, вскоре оставил Гент, а занятия самого Кетле, благодаря событию, имевшему место в 1817 году, приняли совершенно иное направление.

Событием, которое мы имеем в виду, было открытие университета в Генте.

В числе профессоров этого нового университета был знаменитый французский математик Жозеф Гарнье, приглашенный на кафедру элементарной математики и математической астрономии. Как преподаватель математики местной коллегии Кетле, естественно, вскоре вошел в контакт с Гарнье, и этот контакт, можно сказать, имел определяющее влияние на всю его дальнейшую судьбу. Кетле искренно привязался к Гарнье, который, со своей стороны, относился к нему с любовью и смотрел на него как на своего сына.

С каким глубоким уважением Кетле относился к знаменитому ученому, который вскоре после знакомства стал его учителем и руководителем, видно уже из тех восторженных слов, какие он посвящает воспоминанию о нем.

«Кому посчастливилось хоть раз ближе встретиться с Гарнье, тому благородная, могучая личность последнего навсегда врезывалась в память и оставляла в душе его невыразимо теплое чувство. Его чрезвычайно характерная физиономия, его живые, умные глаза, сидящие глубоко под нависшими густыми, но в то же время строго очерченными бровями, его орлиный нос, придававший лицу энергичное выражение, – все это, вместе взятое, приковывало к себе внимание всякого встретившего Гарнье где-либо в обществе, в котором он, впрочем, очень редко появлялся – он, который мог бы, если бы хотел, занять первое место во всех салонах так называемого большого света. Его маленькая, согбенная фигура, его сухощавые формы поразительно противоречили решительности и резкости оборотов его речи. Он имел привычку, которая у каждого другого могла бы шокировать, – у него же она, напротив, придавала особую прелесть его беседам, – привычку употреблять известные двусмысленные слова, обыкновенно мало употребительные в порядочном обществе. Эти слова, быстро и с особенным акцентом произносимые, прекрасно оттеняли его рассуждения, причем то обстоятельство, что они во время его речи появлялись так часто и, можно сказать, так естественно, приводило наконец к тому, что собеседник переставал их замечать…»

Под влиянием Гарнье Кетле принял решение посвятить себя всецело математике. Первым шагом в этом направлении была подготовка к экзамену на докторскую степень, для каковой цели Гарнье вызвался пройти с ним курс высшей математики, взамен чего Кетле, со своей стороны, старался чем возможно помогать Гарнье в его занятиях и даже давал вместо него некоторые частные уроки. «Таким образом, – восклицает Кетле с восторгом в своих воспоминаниях, – я был в одно и то же время учеником и товарищем этого великого человека».

Подготовления к экзамену длились сравнительно недолго, несмотря на то, что большую часть времени Кетле должен был посвящать своим занятиям в коллегии. Благодаря ходатайству Гарнье, принимая во внимание положение Кетле как учителя гимназии, совет университета позволил ему держать одновременно экзамен на степень кандидата и доктора наук (docteur en sciences). Оба экзамена Кетле выдержал самым блестящим образом, и, после представления диссертации, ему 24 июля 1819 года был дан докторский титул, – первый докторский титул, присужденный Гентским университетом со времени его открытия.

Университет отпраздновал это событие торжественным актом, на котором присутствовали все профессора и студенты, высшие представители власти и многочисленная публика. Церемонии передачи диплома предшествовал диспут, на котором Кетле чрезвычайно искусно и с большим знанием дела защищал выставленные им научные положения.

В числе этих положений одно, а именно вопрос о происхождении падающих звезд, – который, как мы впоследствии увидим, не переставал и впредь интересовать Кетле, – вызвал со стороны Гарнье следующее замечание: «Мнение нашего диспутанта, что падающие звезды космического происхождения, без сомнения, вызовет на него сильные нарекания с различных сторон. Оно хотя и не ново, но Кетле сумел защитить свое мнение с такой убедительностью, что теперь все противники этого мнения почувствуют себя сильно уязвленными. Как бы, однако, ни были резки нападки, я уверен, что наш молодой ученый будет идти твердо своей дорогой, не обращая внимания на мракобесов, поставленных, по-видимому, охранять человеческие глупости и заблуждения, как некогда весталки охраняли священный огонь». Профессор Касель, исполнявший на этом акте почетную должность промотора, заключавшуюся в том, что ему надлежало передать диплом в руки Кетле, после окончания диспута произнес речь, которую он закончил следующими словами: «Сегодня счастливый день для нашего университета, не менее счастливый, чем для молодого ученого, которого он жалует докторским титулом… Диссертация последнего бросает лучезарный свет на университет и предвещает автору блестящую будущность. Страна наша имеет полное основание гордиться этим молодым выдающимся талантом. Остается только пожелать, чтоб этот талант был нам надолго сохранен во всем своем цвете, сохранен во имя науки и прогресса».

Диссертация Кетле, озаглавленная «De quibusdam locis geometricis nес non de curva focali», обратила на себя внимание ученого мира. В ней автор впервые описывал особенности и свойства одной кривой линии, имеющей чрезвычайно важное значение в геометрии и физике. Рецензируя этот труд в «Annales belgiques», Гарнье замечает следующее: «Открытие этой кривой и ее особенностей одним из воспитанников нашего университета представляет до того знаменательный и лестный для нас факт, что мы смело можем признать его достойным быть занесенным золотыми буквами на страницы истории этого учебного заведения». Другой ученый, Рауль, сравнивает это открытие с открытием циклоиды Паскаля и говорит, что его одного достаточно, чтобы навсегда упрочить за Кетле славу великого геометра.

Спустя два месяца после окончания экзаменов Кетле имел случай быть представленным нидерландскому министру Фальку, просвещенному деятелю на поприще народного образования, приехавшему в Гент на праздник закладки нового университетского здания. Фальк слышал о превосходном труде Кетле, читал про похвалы, которыми осыпали молодого ученого такие корифеи науки, как Гарнье и Рауль, и пожелал лично с ним познакомиться. Знакомство состоялось. На банкете, данном городом в честь упомянутого события, на котором Кетле прочитал свое стихотворение на смерть известного в свое время музыканта Гретри, имевшего чрезвычайно сильное и благотворное влияние на развитие оперной музыки и, главным образом, комической оперы, – стихотворение, встреченное присутствовавшими с большим восторгом, Кетле был представлен Фальку Гарнье. Министр с ним разговорился, чрезвычайно заинтересовался беседой и пригласил посетить его на следующий день в своем отеле. Вскоре после отъезда министра в Брюссель Кетле был назначен профессором математики в Брюссельском Атенеуме на место старика Делае, которому здоровье не позволяло больше с успехом исполнять свои обязанности. Тут весьма интересно отметить факт, характеризующий благородную личность Кетле. Узнав, что у старика нет достаточных средств к жизни, Кетле по собственной инициативе назначил ему из своего кармана пожизненную ренту в размере четверти своего жалованья. Несчастный старик, не имея возможности отказаться, тем не менее совестился брать у Кетле деньги, зная, что у того дела находятся не в особенно блестящем состоянии. Кетле настоял, однако, на своем, и Делае находил нужным всякий раз, когда он получал назначенную ему пенсию, облегчать свою душу тем, что искренне просил извинения у Кетле за то, что все еще жив.

Глава II

Переселение в Брюссель. – Избрание Кетле в члены Брюссельской академии наук, – Избрание в председатели академии. – Его деятельность в этом звании. – Избрание его в постоянные секретари академии. – Заслуги Кетле по отношению к академии. – Учреждение класса изящных искусств. – Основание «Общества ученых, литераторов и художников». – Мысли Кетле о задачах современного поэтического творчества.

В ноябре 1819 года Кетле переселился в Брюссель. Здесь он нанял скромную квартиру на одной из второстепенных улиц города, в том самом доме, где в то время жил известный бельгийский историк и литератор барон Райфенберг, к которому Кетле имел рекомендательное письмо от их общего друга профессора Рауля.

Райфенберг жил в Брюсселе уже несколько месяцев и за это время успел приобрести себе большой круг знакомых. Будучи сам человеком либеральных воззрений, он в особенности вошел в дружбу с кружком французских эмигрантов, поселившихся после Реставрации в Брюсселе. Среди последних были знаменитый художник Давид, поэт Арнольт, известный в свое время естествоиспытатель и путешественник Бори де Сен Винсент, государственный деятель и правовед граф Мерлен де Дуай, приобретший себе известность редактированием французского уголовного кодекса, и многие другие. Познакомившись с политическими воззрениями Кетле и убедившись, что симпатии последнего лежат на стороне идей, выставленных французской революцией, Райфенберг тотчас ввел Кетле в кружок эмигрантов, где последний вскоре приобрел себе всеобщие симпатии.

Несмотря на свои довольно частые встречи с эмигрантами, среди которых Кетле нашел людей, с которыми он никогда больше не разрывал связей, он находил достаточно времени еще и для других знакомств. Вскоре после своего приезда в Брюссель он посетил старика Ньепорта, бывшего долгое время почти единственным представителем точных наук в Бельгии.

Кетле доказал свое уважение к Ньепорту тем, что посвятил ему свою диссертацию.

Любовь Кетле к искусству заставляла его также искать связей с миром художников и артистов. Молва о его выдающихся талантах, идущая перед ним повсюду, открывала ему двери тех сфер общества, куда он имел намерение проникнуть. Записавшись в члены «Литературного общества», он в скором времени перезнакомился со всеми более или менее выдающимися артистами столицы и был избран в члены «Комитета чтения королевских театров».

Первого февраля 1820 года Кетле был избран в члены Брюссельской академии наук, опять-таки на основании своей диссертации, произведшей, как мы видели, в ученом мире чрезвычайно сильное впечатление.

В том же году, шесть месяцев спустя, Кетле представил в академию свой первый доклад «Mémoire sur une formule générale pour determiner la surface d'un polygone formé sur une sphère par des arcs de grands ou de petits cercles, disposés entre eux d'une manière quelconque» ^[1]. Тотчас после прочтения доклада академия постановила напечатать его во втором томе своего издания, «Nouveaux Mémoires de l'Académie de Bruxelles», – постановление, вызвавшее со стороны Гарнье замечание, что им значительно поднято достоинство этого второго тома, среди заслуженных работ которого доклад Кетле представляет истинную драгоценность.

В академии Кетле вошел в довольно близкие отношения с теми членами, которые жили в Брюсселе и которые вследствие этого чаще других присутствовали на заседаниях. Среди последних он встретил, между прочим, Корнелисена, который в 1812 году дал очень лестный отзыв о картине Кетле, выставленной им на художественной выставке в Генте. Несмотря на неравенство лет, они вскоре сошлись довольно близко, и Кетле долго после смерти своего друга переживал понесенную им потерю.

Академиков, часто посещавших занятия, было в то время сравнительно очень мало – главным образом, вследствие того, что большинство членов академии жило вне Брюсселя. Кетле сразу понял, как дурно сказывается это обстоятельство на занятиях академии, и потому он приложил все свои старания, чтоб устранить это зло. Впоследствии Кетле мог с чувством полного удовлетворения сказать, что в указанном отношении академия ему очень многим обязана. Во-первых, он позаботился о том, чтобы в число членов академии были избраны люди, которые на самом деле могли бы принимать участие в трудах академии, доставляя ей свои работы или поддерживая с ней связи по крайней мере путем частных научных корреспонденции. Уже на следующий год после его избрания в члены академии последняя по его рекомендации избрала в члены упомянутого выше друга Кетле Дандлена, успевшего обратить на себя внимание ученых своими математическими работами – главным образом, освещением некоторых проблем, поставленных Паскалем; точно так же она избрала барона Райфенберга, который стал одним из самых деятельных ее членов. Впоследствии еще много других ученых получили доступ в академию на основании рекомендаций Кетле.

По настоянию Кетле академия решила издавать периодический бюллетень, редакция которого в 1832 году была поручена ему же. Этим Кетле еще больше способствовал развитию работ академии, предоставив таким образом возможность периодической публикации ее трудов или, по крайней мере, более или менее обширных извлечений из докладов, прочитанных на заседаниях, а также протоколов этих последних.

Назначенный в следующем году директором академии Кетле заслужил ее благодарность тем, что сумел отстоять ее авторитет, не позволяя правительственным властям вмешиваться во внутренние дела академии и иметь влияние на ход ее реорганизации, которая оказалась необходимой вследствие революции 1830 года. Единственно благодаря Кетле нидерландские ученые не были удалены из академии; благодаря ему и впредь оставались лица, которых министерство во что бы то ни стало желало вычеркнуть из списка членов этого института. Понятно, что ввиду этих обстоятельств, чрезвычайно способствовавших развитию славы и престижа академии, влияние Кетле в академических сферах чрезвычайно возросло. И действительно, в 1834 году академия вознаградила его избранием в постоянные секретари, – честь, которая выпадает на долю немногих.

В этом звании Кетле пробыл около сорока лет, до конца своей жизни, и за это время он чрезвычайно поднял престиж бельгийской академии наук и литературы в глазах всего ученого мира. Он всеми средствами заботился о том, чтобы познакомить заграницу с трудами бельгийских ученых, что ему в достаточной степени удалось, так как рекомендации Кетле было достаточно, чтобы открыть бельгийскому писателю страницы самых лучших иностранных журналов. С другой стороны, он заботился о привлечении иностранных ученых в качестве корреспондентов бельгийской академии, и эти старания его точно так же увенчались успехом, так как еще в 1833 году он имел возможность сообщить академии о готовности, с которою многие выдающиеся иностранные ученые отозвались на его приглашения корреспондировать бельгийскому институту. «Он мог говорить об этом обстоятельстве, – замечает один из друзей Кетле, – с гордостью, так как это, главным образом, могло быть приписано ему одному, его ученой славе и его обширным связям в ученом мире. В течение долгих лет Кетле был чуть ли не единственным представителем ученой Бельгии за границей. Лица, приезжавшие в Бельгию для научных целей, откуда бы они ни приезжали: из Лондона, Берлина, Рима, Петербурга, – все они имели рекомендательные письма исключительно к Кетле, все они посещали Кетле и оставались от него в восторге». Как велико было влияние Кетле в Брюссельской академии и как в то же время были велики его заслуги по отношению к ней, видно еще и из следующего обстоятельства. Мы видели, что Кетле, любя искусство, старался войти в контакт с артистами и принимать активное участие во всех интересах, касающихся этого сословия. Став членом академии наук, Кетле решил воспользоваться своим положением для поднятия в глазах общества значения искусства и его представителей. Для этой цели он уже в сентябре 1832 года вносит в академию выработанный им проект учреждения при этом институте класса изящных искусств, члены которого были бы приравнены в правах с прочими академиками. Несмотря на то, что он встретил вначале сильную оппозицию в лице некоторых академиков, не могущих отрешиться от старого предрассудка видеть в художнике человека, которого ни в коем случае нельзя ставить на одну ступень с представителем науки, ему удалось убедить академию в целесообразности и своевременности своей мысли, и на одном из следующих заседаний упомянутый проект Кетле был принят академией почти единогласно. Тем не менее, решение это не было приведено в исполнение, так как оно не встретило сочувствия в министерстве. Ввиду этого Кетле решил добиться своей цели иным путем. Когда он получил извещение об отрицательном отношении правительства к решению академии, он тотчас же опубликовал воззвание к артистам и ученым города Брюсселя, приглашая их в определенный день собраться для обсуждения вопроса об основании «Общества ученых, литераторов и художников». На приглашение Кетле откликнулось очень много лиц; между ними не отсутствовал ни один более или менее выдающийся деятель на поприще науки, литературы и изящных искусств. Новое общество имело свои периодические заседания, мало-помалу привлекшие к себе внимание и симпатии образованной публики. Кетле был председателем этого общества, и он с удовольствием мог констатировать, что его заветная мечта – сблизить стоявшие дотоле вдали друг от друга, если не сказать враждебно друг против друга, мир художников с миром науки – нашла всестороннее и прекрасное осуществление. Но Кетле не оставлял своей надежды – со временем все-таки дать художникам место в академии, и ему суждено было видеть осуществление и этой надежды. В 1845 году министром внутренних дел в Бельгии был назначен Bau de Baep, бывший слушатель, а затем сотоварищ Кетле в Брюссельском музее, о котором речь будет впереди. Кетле воспользовался этим благоприятным обстоятельством, чтобы опять поднять вопрос об учреждении при академии особого класса изящных искусств. Академия без всяких дебатов подтвердила принятое ею в 1832 году решение, и на этот раз оно встретило полное сочувствие у нового министра, который тотчас же представил выработанный Кетле проект на утверждение короля. 16 декабря 1845 года указом короля академия, основанная австрийской императрицей Марией Терезией, была преобразована согласно духу времени на новых началах и, ввиду того, что при ней был учрежден новый класс изящных искусств, получила название: «Королевская академия наук, литературы и изящных искусств».