Kitobni o'qish: «Регрессия. Исповедь колдуна»
Пролог.
Все боятся смерти. Пожалуй, это самый главный и самый естественный страх, живущий в каждом человеке. И тому, кто скажет, что не боится старуху с косой, я посмеюсь в лицо. Что там, за гранью нашей жизни? Вечный покой? Адские муки? Или новое воплощение?
Для меня это не так уж важно. Даже огонь преисподней я предпочту вечной борьбе с учителем.
Он был тих, слишком тих. Он все еще видел во мне слабого мальчика и наивно полагал, что его плану я помешать не в силах, и даже не догадывался, что план-то был моим. Я не спеша собирался, проживая каждую минуту как последнюю. Они и были последними. Последний чай в номере отеля подальше от Москвы, последние звуки любимой музыки, последнее ощущение руля в руках, последнее чувство скорости. Все эти мелочи, когда ты намеренно идешь на смерть, кажутся такими важными, хотя еще недавно не имели никакого значения.
Но разве мог я колебаться? Неважно, колдун я или марионетка могущественной души, я все равно человек, и я боюсь. Смерть в костре – худшая смерть из всех. Но мне не привыкать. А потому я уверенно шел к своей цели, которую так умело воплотила Анна.
С первого дня нашего знакомства я подводил ее к этой мысли. Учитель мешал, вклинивался в мои планы, вершил свои, переворачивал все с ног на голову и обратно. Но каждым своим действием он приближал Анну к верному решению.
Он ненавидел меня за то, что и в этой жизни я упорно толкал ведьму в объятия мерзкого инквизитора, и бился в бешенстве, когда они нашли друг друга. О, я и сам себя ненавидел в тот момент! Но я успел получить даже больше, чем мог себе вообразить: девушка, которую я так и не позволил себе полюбить, все же была моей. Пусть всего лишь мгновение, пусть и обманом, но в этой жизни я ощутил все. Как и желал того учитель. Как желал я сам.
А значит, колебаться я просто не имел права. Ведь я сделал все, чтобы приблизить день своего освобождения: намекал, указывал на прошлое, подсунул заклинание, пожертвовав нами обоими. Я смотал такой клубок из переплетения прошлого с настоящим, что сейчас все это кажется мне невозможным! И все ради одного мгновения.
Сейчас мы с учителем стремились в загородный дом Кирилла, где раз и навсегда в моей истории будет поставлена точка. Стоило Анне принять единственно верное решение, и наша связь стала такой крепкой, какой не была никогда. Я слышал ее мысли со звенящей четкостью на любом расстоянии – только я, учитель даже не догадывался. Годы тренировок не прошли зря.
Я гнал по трассе, стараясь не думать о том, что меня ждет. И чем ближе я оказывался, тем громче звучала в моей голове паника Анны. Она металась до последнего, я и сам метался. Сбежать вместе с ней казалось мне таким манящим решением. Настолько же манящим, насколько и смертельным для нас обоих.
В последний раз я облокотился на капот машины, ощутив ее разогретую глянцевую поверхность. Анна показалась из-за угла дома. Несмотря на усталость и печать тревоги, пронизывающие каждое ее движение, она была даже прекраснее, чем всегда.
Замешкавшись на секунду, девушка бросилась в мои объятия, и я с силой прижал к себе любимую, сестру, подругу. Я готов.
Готов к последним минутам.
Впереди лишь свобода.
Глава 1.
Голова, словно я был тряпичной куклой, тащилась по холодной брусчатке вслед за связанными руками и ногами, и отзвуки боли пронизывали все тело. Сил сопротивляться людям, которые волокли меня, усмехаясь и перекрикиваясь, совершенно не было. Я чувствовал только слабость, голод и полную истощенность. Несколько раз я начинал задыхаться, когда тащившие меня всадники тормозили, и мое тело пролетало чуть вперед, ударяясь грудью о жесткие камни. Голова, разбитая, со скомканными длинными волосами, полная копошащихся в них вшей, подлетала, словно мяч и, пронзая тело болью все мое существо, опускалась на дорогу.
В голове крутилась лишь одна мысль: «Сказать! Я должен сказать! Иначе мне не освободиться! Он слишком силен и слишком уверен, что я принадлежу ему навеки! Бедная, бедная Анна… Неужели она никогда этого мне не простит?»
Перед внутренним взором проносился образ рыжеволосой задорной девушки с зелеными лучистыми глазами и теплой улыбкой, которую я чувствовал так, будто она была рядом. Я должен пожертвовать ею и собой. Мы оба должны сгореть.
***
Анна. Это имя было со мной с самого рождения. Я не знал, кто она, откуда взялась и существует ли вообще, но ни секунды не сомневался, что мы связаны. И однажды нам предстоит встретиться. Только позже учитель объяснил, что именно она повинна во всех моих бедах. Но я так и не поверил ему, как всю жизнь отказывался верить.
Когда я проснулся, в доме было еще совсем темно. Безлунная ночь заставляла напрягать глаза, чтобы разглядеть очертания большой комнаты, единственной в доме, с окнами на все стороны. Конец августа принес первые ночные заморозки, и если выдохнуть, изо рта пойдет белесый дымок. Как будто я взрослый и курю.
Гадкий сон снова пришел ко мне после нескольких спокойных дней, не дав нормально выспаться. Я постарался сдержать крик и лишь тихо всхлипнул – мама не любит, когда я рассказываю ей о страшных снах. Начинает причитать и снова искать спасение. Так зачем ее расстраивать?
Мама говорит, что я все выдумываю и запрещает смотреть страшные фильмы по телевизору, потому что я – слишком впечатлительный, и потом мне мерещится всякая пакость. Она всегда делает вид, что не верит, но я-то замечаю, как она поглядывает на меня, когда я говорю с Ним.
Я помню свою жизнь лет с трех, это сейчас, в семь, я достаточно взрослый и научился скрывать лишнее. А раньше я рассказывал о Нем маме, а она плакала по ночам. Тогда я пообещал себе больше ее не расстраивать.
Сначала я не понимал Его – Он говорил незнакомые слова, вел какие-то беседы и отдавал приказы, каждый раз раздражаясь, что я не слушаюсь. Я знаю, что это Он изо дня в день показывает мне сны: они идут один за другим, рассказывая целую жизнь, потом начинаются заново, как сериал. Пока я не запоминаю каждую деталь, каждое ощущение, каждого человека.
Он называет меня Иоганном, хотя мама говорит, что я – Игорь, и никакого другого имени у меня нет. Мне же «Иоганн» нравится куда больше, но я пообещал маме никому это имя не говорить. И уж тем более не рассказывать про него, иначе меня заберут в больницу насовсем и положат одного, а не с мамой, как в детстве, когда у меня страшно разболелась голова.
Половицы скрипнули, и в темноте я мог разглядеть, как мама поднялась с кровати и, завернувшись в шаль, отправилась разжигать котел. Скоро по трубам побежит горячая вода, и можно будет так сильно не кутаться в одеяло.
В дальнем углу, который мы называли кухней, блеснул синий огонек – мама зажгла плиту и поставила греться белый эмалированный чайник, разрисованный цветами. Сейчас посреди ночи я этого не видел, но хорошо помнил. Она вздохнула и присела на табурет возле обеденного стола – ей тоже не спится.
Я спустил с кровати босые ноги и нащупал на холодном полу тапки на несколько размеров больше – на вырост. Обернувшись в одеяло, я побрел сквозь комнату к маме. Она едва слышно вскрикнула, заметив движение, но узнала меня и успокоилась. Ее лицо слабо освещалось горящей конфоркой плиты, но я видел, что она обеспокоена.
– Игорек, ты чего? – ласково спросила она. – Не спится?
Я помотал головой, чувствуя, как колючие волоски щекочут меня по шее.
– Опять твои сны? – В голосе мамы промелькнули нотки страха.
– Нет, мамуль, все хорошо. Просто проснулся, – соврал я.
– Ты очень плохо врешь, – улыбнулась в ответ мама. – Расскажешь, что приснилось?
Я забрался на вторую табуретку и завороженно наблюдал, как мама разливает чай в тонкие чашки с резными ручками.
– Ты расстроишься, – помотал головой я.
– И что! Запомни – мне ты всегда можешь говорить правду. Я тебя люблю, несмотря ни на что.
– Ну, меня куда-то тащили, и я ударялся головой. Очень больно. А еще мне связали руки и ноги. Только я был взрослым. И хотел позвать Анну.
– И как ты думаешь, что этот сон значит? – Мама пристально посмотрела в мои глаза, словно хотела в них что-то прочитать.
– Меня тащили на костер, – уверенно ответил я, зная продолжение. Мама вздрогнула.
– А что говорит… Он? – Она выдавила слова через силу.
– Ничего, сейчас его нет. Тут только я.
– Хорошо. – Мягкая рука с длинными пальцами потрепала меня по волосам. – Пей чай, а завтра мы поедем в Москву, пора покупать тебе школьные принадлежности.
– Мам, а ко мне нормально отнесутся в школе? – Я знал, стоит мне рассказать про голос внутри меня, и дети начнут надо мной насмехаться, как это уже делали все соседские ребята постарше, а их родители и вовсе запрещали со мной общаться.
– Если не будешь им ничего лишнего про себя рассказывать, я уверена, ты найдешь друзей. К тому же, я всегда буду рядом. Твоя учительница – моя давняя подруга, я работаю в соседнем кабинете и всегда буду начеку. Не переживай.
Школа, в которую меня взяли благодаря маминым знакомствам, была обыкновенной сельской школой, куда ходили дети из всех окрестных поселков. Мама вот уже несколько лет работала там учительницей начальных классов, а я в это время оставался под присмотром соседской полуглухой старухи бабы Нюры, которая больше занималась вязанием, чем мной. Меня эта ситуация вполне устраивала – за мной следил учитель, он рассказывал древние истории, похожие на сказки, и учил заставлять старуху выполнять мои желания.
Впервые он назвал себя этим прозвищем совсем недавно, сказал, что я наконец-то могу соображать как нормальный человек, а не как букашка. Мне стало обидно и смешно. Тогда-то он и начал объяснять мне, что мои сны – вовсе никакие не сны, а моя прошлая жизнь. Конечно, когда я поведал об этом маме, она побледнела и чуть не упала в обморок. Зачем-то сильно шлепнув, она выгнала меня на улицу, а сама прижалась лбом к холодному стеклу окна и закрыла глаза.
Я так и не понял, в чем виноват, но про прошлые жизни старался больше не упоминать. Я устроился на качелях между единственных двух берез среди сосен и принялся швыряться шишками, которые находил под ногами. Там-то ко мне и вернулся учитель – теперь уже он отругал меня и потребовал, чтобы я никогда больше не говорил об этом с мамой или с кем-то еще, пока он не разрешит. Я только успел сказать, что маме нельзя врать, как все тело скрутило судорогой. Мне казалось, что внутри горит настоящий пожар, который сейчас сожжет меня и вырвется наружу. Я знал это чувство – не такое сильное, но ужасно болезненное, оно приходило во сне, когда мужчины в плащах прикручивали меня к столбу и поджигали.
И пламя действительно вырвалось – я только и смог понять, что глаза мои были больше не мои, теперь учитель смотрел на поляну под ногами и крутил в руках шишку, а я мог лишь молчаливо наблюдать изнутри собственного тела. Так он в первый раз вышел на волю, заменив меня. Все это длилось лишь несколько секунд, но я хорошо усвоил урок – если хочу оставаться собой, я должен слушаться, в первую очередь, учителя и никогда с ним не спорить.
Чай из свежей мяты и листьев смородины наполнил ароматом ветхий сырой дом, и я большими глотками вливал в себя дымящуюся жидкость. Мама дула на кипяток и удивлялась, как я могу так пить и не обжигаться. Но разве мог я ответить, что после снов о костре и пламени, сжигавшем меня изнутри, мне больше не бывает горячо?
Посидев так еще полчаса, мы разошлись спать. Неприятные воспоминания о страшном сне притупились, и мне ужасно захотелось спать. Зевая, я отправился назад в кровать и тут же заснул, как самый обыкновенный мальчик.
Глава 2.
Мама редко брала меня в Москву, оставляя с соседкой, а сама на целый день выбиралась в город. Она утверждала, что свежий воздух и жизнь загородом куда полезнее выхлопных газов мегаполиса, да и толпиться среди вечно бегущих людей мне ни к чему. Она всегда описывала город как грязный, серый и забитый машинами, но я очень любил эти поездки.
Волшебство начиналось еще на станции. Когда, извиваясь зеленой змеей, из-за поворота выглядывала электричка, я замирал от восторга и еле сдерживал слезы, слыша внутри себя неистовый хохот, стоило мне подумать о волшебстве. Иногда нам везло, и мы оказывались в теплом вагоне с мягкими коричневыми лавками. Ехать там было одно удовольствие, не то что на твердых деревяшках, которые попадались чаще.
Повезло нам и в этот раз. Поезд засвистел где-то вдалеке и вскоре показал свою плоскую морду. Двери приветственно распахнулись, пропуская внутрь единственных пассажиров. Электричка была почти пустой, и мы сели вдвоем в целом купе. Ехать до Москвы было не так долго, и я с упоением смотрел, как прочь уносятся елки, потом равнины, а вскоре – громадные дома, закрывающие собой небо и солнце. Вот бы жить когда-нибудь в таком! Мама всегда утверждала, что вырасту и буду жить там, где захочу. Правда, после этих слов она часто становилась грустной.
Обычно все наши поездки проходили одинаково – мы выходили на вокзале и сразу же ныряли в метро. Забегали в нужные маме магазины и отправлялись назад. И лишь один раз поездка мне совсем не понравилась – мы долго тащились под землей в грохочущем вагоне и вышли в совершенно не знакомом месте. Потом мама тянула меня за руку сквозь угрюмый зимний парк, а я сопротивлялся, чувствуя, что она задумала что-то плохое. Мама и плохое – как так? Но еще больше сопротивлялся голос во мне – он кричал и метался, требовал, чтобы я развернулся, сбежал, соврал, только бы не идти туда.
От этого мне стало и страшно, и интересно. Что же это за ужасное место, если даже Он боится? Место, впрочем, оказалось обыкновенной квартирой в сером неприметном доме. Единственное, что показалось мне странным, это жирный черный кот, вздыбившийся и отскочивший от меня, стоило нам переступить порог квартиры.
Дверь открыла пожилая женщина в вязаной жилетке и с сеткой на голове, прятавшей густые серые волосы. Ее морщинистое лицо нахмурилось, стоило ей взглянуть на меня. Женщина подняла на руки кота, отчаянно шипевшего под ногами у хозяйки, и пригласила нас в комнату.
Мама помогла мне разуться, и я в одних носках отправился за ней по холодному скрипучему паркету в единственную комнату. Женщина уже ждала нас за столом, а кот урчал на ее коленках. Перед старушкой на белом полотенце с вышивкой по краю стояла стеклянная миска с водой, рядом были навалены пучки трав, пузырьки с жидкостями и порошками и несколько тонких косточек. Мама вздрогнула и схватила меня за руку.
– Мы, наверное, пойдем, – прошептала она.
– Ишь, не придумывай! – шепеляво усмехнулась женщина, показав ровные вставные зубы. – Хочешь знать или нет?
– Хочу, – кивнула мама.
– Тогда садитесь.
Напротив стола посетителей ждали два гостевых стула. На один забрался я, едва доставая ногами до пола, а на самый край другого села мама, сложив длинные пальцы в замок на столе перед собой.
– Похожи, – заметила старушка, по очереди оглядев нас. – Только эта дрянь не от тебя, ты – нормальная.
– Знаю, – тихо прошептала мама. – Скажите, что это, и как нам бороться.
Женщина стянула с волос сетку, разметав седые кудри по плечам, и протянула ко мне морщинистую руку. Если до этого мне было просто не по себе, то теперь стало совсем страшно. Я поглядел на осунувшуюся маму, и она чуть заметно кивнула. Я с опаской протянул ладошку женщине, и та с плеском погрузила ее в воду. Руку словно охватило льдом, в который я вмерз и не мог пошевелиться. Хотелось заплакать и убежать, но мама сидела, безвольно и подавлено глядя на происходящее, и я решил не сопротивляться. Может быть, это зачем-то нужно. Тогда надо просто дать неприятной тетке сделать все, что она хочет, и наконец уйти отсюда. Отправиться в Зоопарк или в Детский мир.
Старуха сыпала в воду порошки, шептала какие-то слова, часть из которых я почему-то понимал. Вернее, не я, а тот, внутри меня, подсказывал. Она водила косточками вокруг миски, то закрывала глаза, то выпучивала их так, что становилась похожей на голубя. Казалось, она уже не с нами, а улетела куда-то далеко-далеко, и мне тоже захотелось на секунду улететь с ней. Но он не дал мне, приказав остаться и не идти на поводу у слабосильной ведьмы.
Когда же женщина вернулась из своего невидимого путешествия и вновь смогла говорить, вместо того, чтобы ответить на мамины безмолвные вопросы, она отшатнулась, задев ножку стола. Кот, успевший задремать, взметнулся на стол, хватаясь когтями за полотенце, и примостившаяся на нем миска с грохотом разлетелась об пол на сотни осколков, утянув за собой часть снадобий непутевой ведьмы.
– Убирайся отсюда, и это, – она указала на меня, – с собой забери! Никогда сюда больше не приходи!
– Что? – Мама в непонимании хлопала глазами. – Что случилось? Что не так? Вы объясните?
– Ты говорила, ребенок кого-то видит и общается с ним! Ты врала! Ты знала, какая внутри него тьма? Ведь знала? – Старуха в ярости схватила маму за кофту и принялась трясти. Я в ужасе стоял за ее спиной и не мог проронить ни слова.
– Знала! – выплюнула мама ей в лицо. – И думала, что вы сможете это из него убрать!
– Я на такое не способна… – прошипела ведьма. – Я не знаю, кто вообще на такое способен! Слишком глубокая тьма, его самого-то почти нет… Жаль мне тебя, голубушка, но ты молодая, родишь еще ребеночка.
– Да пошла ты! – закричала мама, хватая меня за руку и выбегая в коридор. – Игорек, обувайся, нам здесь нечего больше делать!
Рыдая в голос, мама широким шагом прокладывала дорогу обратно через парк, волоча меня за руку. Я еле поспевал за ней и все время сбивался с шага.
– Мам, мам, а что это было? Кто эта тетя? – спрашивал я, задыхаясь от быстрой ходьбы. – И что она такое сказала?
– Ничего, Игорек, ничего. Нам не надо было ходить к ней, – обреченно кинула мама через плечо.
– И мы к ней больше никогда-никогда не пойдем? – уточнил я.
– Никогда-никогда, обещаю! – Мама присела на корточки, обняла меня и тут же разрыдалась.
К этой ведьме мы действительно никогда больше не ходили, но были десятки других.
Теперь же, когда мы проехали нужную остановку, я начинал переживать, но старался гнать от себя плохие мысли в надежде, что мама меня не обманет. Она обещала школьные принадлежности, значит, за ними мы и направляемся. Но все же тревога то и дело накрывала удушливой волной, я не выдержал и спросил:
– Мам, а куда мы едем?
– К бабушке. – Она потрепала меня по волосам.
К бабушке… Удивительно, я не знал, что у меня еще и бабушка есть. Мама была сиротой, ее родители то ли погибли, то ли сбежали – она почти ничего о них не знала, но всегда плакала, вспоминая. Наш дом в деревне достался от ее тети, с которой мама виделась всего пару раз. Но после выхода из детского дома сразу перебралась в деревню, счастливая, что хоть кто-то у нее есть. С тетей этой так и не увиделся – она умерла до моего рождения.
Мы вышли на незнакомой станции метро, и я разинул рот от удивления – Москва, хоть я и любил поездки в город, казалась мне оплотом серых панельных домов, торговых центров и гудящих машин. Каково же было мое удивление, когда перед нами открылся вид на шелестящие кроны деревьев, уютные дворы-колодцы с трехэтажными цыплячье-желтыми домиками и широкую почти пустую улицу. До бабушкиного дома пришлось добираться на автобусе еще минут пятнадцать, пока он не высадил нас возле обыкновенной пятиэтажки, каких я уже видел превеликое множество.
Мы с мамой наперегонки взлетели на третий этаж и замерли возле самой обыкновенной двери, обитой коричневым дерматином. В ответ на мамин звонок за дверью раздались шаркающие шаги, и на пороге появилась грузная женщина с пучком выцветших волос, одетая в розовый махровый халат и такого же цвета тапочки с помпонами.
– Здравствуйте, Клавдия Семеновна, – мама с трудом натянула улыбку, и я понял, что бабушка ее не очень-то любит.
Женщина несколько раз внимательно осмотрела нас с мамой и вместо приветствия процедила сквозь зубы:
– Ничего от моего Семочки! А не связался бы с тобой, остался бы жив.
– Вы же хотели увидеть внука, я привезла. – Мама будто не заметила ее слов и шагнула в квартиру.
На нас пахнуло той затхлостью, какая всегда царит в квартирах старушек. Тлетворно-сладковатый запах окутывал каждый уголок этого захламленного помещения. Наш ветхий дом хоть и трещал по швам, опасно поскрипывая на сильном ветру, но он был уютным. Здесь же мне стало противно – какие-то тюки и котомки, узлы и пакеты. Они были повсюду – спрятанные в шкафы, закинутые на этажерку, ютящиеся среди книг.
Бабушка фыркнула, заметив мое замешательство, но не выгнала нас, а отправилась на кухню ставить чайник. К моему удивлению, ко мне она отнеслась весьма радушно – напоила чаем из тонкого фарфорового сервиза, показала старые папины фотографии, рассказывая при этом истории про людей, о существовании которых я прежде и не догадывался. Увидел я и фотографию самого папы, в военной форме и с автоматом через плечо. Он, совсем не похожий на меня, широко улыбался и махал рукой.
Взглянув на него, бабушка зарыдала и отшвырнула альбом в сторону, закрыв лицо руками. Я неловко похлопал ее по пухлому покатому плечу, и сразу два недовольных голоса заставили меня одернуть руку. Мама, закатив глаза, недовольно сказала бабушке перестать каждый раз устраивать сцены. А учитель требовал, чтобы я подобрал нюни и не тратил внутренние силы на жалость ко всяким старухам.
– Ладно, Клавдия Семеновна, мы пойдем. Игорю надо еще вещи для школы купить. – Мама отошла от окна, куда отсутствующим взглядом смотрела все это время, не мешая нам разглядывать фотографии на выцветшем диване в единственной комнате.
– Даже не надейся, Лена! – бабушка подняла красные от слез глаза на маму и пригрозила ей кулаком. – Ничего не получишь! Ни копейки! Если бы не ты и не… этот, – она махнула на меня рукой, – ничего бы с ним не случилось!
– Вы ни разу нам не помогли, я и сейчас не собиралась ничего просить, – равнодушно ответила мама. – Семен в любом случае поехал бы в эту Чечню, будь я беременной или нет. Вам ли не знать своего сына. – Она перевела взгляд на меня и протянула руку. – Прощайся с бабушкой и поехали в магазин.
Я неловко замер, ощутив на щеке мокрый след поцелуя, и внутренне сжался, боясь, что и мне сейчас бабушка скажет что-то плохое. Но она крепко обняла меня на прощание и шепнула на ухо:
– Игорек, приезжай еще. Ты – единственный, кто у меня остался!
– Конечно! – ответил я.
В следующий раз я увидел бабушку только перед самой ее смертью.
