Kitobni o'qish: «Регрессия. Гори!»
Гори, создатель мой! Гори!
Истлей в веках!
Во прах испепеляйся!
Гори, мучитель мой! Гори!
И ад, и рай
В пристанище твоё не обратятся.
Гори, любимый мой! Гори!
Найди покой,
Где нечего бояться.
Гори, несчастный мой! Гори!
Вдыхай огонь
И впредь не возрождайся!
Пролог
Процессия двигалась медленно, словно прохладный июльский воздух загустел, и не прорваться, не продохнуть. Длинная вереница людей, сплошь в черном одеянии, молчаливо следовала за гробом, рассекая тягучий туман.
Скромному и уютному, насколько это вообще возможно, деревенскому кладбищу вряд ли приходилось принимать столько людей. Несколько покосившихся надгробных камней с полустертыми надписями возле осевшей и поросшей мхом церкви – вот и весь погост. Подпитываемый сладостью разложения лес давно вторгся на территорию духов, и теперь мы словно отправляли худое тело не на вечный покой, а приносили в жертву лесной нечисти.
Лишь одна могила выделялась среди общего запустения: свежевыкрашенная ограда, ровный искусственный газон и охапки цветов – неувядающих искусственных венков и слегка поникших живых букетов. Кто-то совсем недавно навещал ее. Памятник, в полный рост изображавший женщину с красивыми острыми чертами лица и точеной фигурой, был подписан золотыми буквами: «Елена Александровна Беркут».
Рядом с памятником в черной земле зияла совсем свежая дыра, раскрывшая свой ненасытный рот и жаждущая принять еще и сына – мать слишком давно истлела.
Процессия остановилась возле разверстой могилы и замерла в ожидании.
– Все же не будем отпевать? – настойчиво спросил седовласый мужчинка, ниже меня ростом, с огромным крестом на груди.
Я решительно помотала головой.
– Не по-христиански это, – настаивал священник.
– Он бы сейчас посмеялся над вами, – усмехнулась я. – Дайте ему самому разобраться с Богом, у них старые счеты.
Священник фыркнул и демонстративно отошел от покойника. Двое коренастых мужчин, когда-то марионеток колдуна, а теперь потерянных и не нашедших себе нового применения, на веревках опустили гроб в свежую могилу. Он лежал там, среди цветов и нападавших сверху комьев земли, такой молодой и красивый, в неизменном черном плаще, с легкой улыбкой на мертвых губах и скрещенными на груди руками. Сейчас он походил на ангела. Но кто из нас не знал, что колдун, каким бы несчастным он ни был, – точно не ангел.
– Надо же, такой молоденький, и инфаркт, – запричитал кто-то из деревенских.
– За мамкой вслед сгинул, не смог, бедняга, сам выжить – он же не в себе был!
– Бесовское отродье, вот он кто! – зло зашипела низкорослая сгорбленная старуха. – Грехи его утянули. Ишь, даже отпевать не стали.
– Цыц! – Я одарила женщин таким взглядом, что разговоры разом стихли. Наверняка, стоит им покинуть кладбище, как обсуждение рыжей ведьмы, что хоронила колдуна, станет главной темой для сплетен на кухне.
Посмотрев в последний раз на мертвого друга, я не проронила ни слезинки – за те три дня, что я готовила документы, договаривалась и распоряжалась, слезы успели иссякнуть. Осталась лишь тихая грусть.
Опустили крышку, вопреки обычаю, не прибив ее гвоздями. Что ж, решит воскреснуть – я не буду возражать. Комья земли полетели, звучно ударяясь о лакированное дерево. Сначала брошенные руками бывших ведьм и колдунов, а затем – лопатами. Пока на месте раскрытого недавно зева земли не выросла гора, на которую водрузили крест с именем «Игорь Семенович Беркут». Имя «Иоганн» будет вечно жить в моей памяти.
Пьер приобнял меня за плечи и протяжно вздохнул, будто и он станет скучать по колдуну. Надо признать, если бы не мой создатель, мы бы с Пьером так и не обрели друг друга. А потому француз испытывал к нему что-то вроде благодарности.
Дома нас уже ждали собранные чемоданы и билеты в Париж. Завтра я увижу ту самую площадь, современную и не такую вонючую, где когда-то все мы погибли в огне святой инквизиции.
По завещанию Иоганна его имущество переходило мне, как единственному близкому человеку. С одним лишь условием – придав его тело земле, обязательно посетить то место, откуда наш прах разлетелся по свету шестьсот лет назад. Место, где все началось.
Глава 1.
Тьма окутывала меня со всех сторон. В голове клубились беспорядочные отрывки не то сна, не то воспоминания: я от кого-то убегала, куда-то летела, на что-то надеялась. Но ни имена, ни события не хотели воскресать из болота памяти, которое теперь затянулось мутной трясиной. Только обрывочные чувства, мимолетные эмоции, секундные видения.
Я попыталась разлепить глаза, но тяжелые после сна веки не хотели слушаться. У самого уха жужжало что-то противное – не природное вроде комара или мухи, а искусственное, созданный человеком прибор. Глазами я кое-как могла двигать благодаря моему упорству, а вот остальное тело по-прежнему бастовало. Дышать не получалось – что-то дышало за меня. В зрачки впервые будто за тысячу лет ударил солнечный свет, до краев наполнявший тесное помещение. Лучи косыми линиями, минуя жалюзи, падали прямо на казенное одеяло, натянутое до самой шеи, а беснующаяся пыль выплясывала в них свои ритуальные танцы.
Солнечный свет хотелось вдохнуть – мешала лишь трубка, насильно воткнутая в горло, которая доставляла воздух прямо в легкие, минуя нос. Зачем все это? Что со мной приключилось? И, пожалуй, самый главный вопрос – с кем это, со мной? Кроме отрывков сна, в голове моей набухал вакуум, белый и бестелесный. Я не могла вспомнить ни своего имени, ни возраста, ни, конечно, того, как оказалась на больничной койке с воткнутой в горло трубкой.
Догадаться, что я нахожусь именно в больнице, было несложно – пищащий прибор, ежесекундно снимающий показания моего тела, жесткая кровать, накрахмаленное постельное белье. Все эти трубки и катетер в вене, который вдруг стал остро ощущаться. Вряд ли в таком виде я отправляюсь спать у себя дома.
В плохих голливудских фильмах, как только больной приходит в себя, у его кровати вмиг оказывается весь персонал больницы и, по меньшей мере, половина родственников и друзей. Ко мне же никто подходить не собирался. Дотянуться до кнопки вызова медсестры, призывно смотрящей на меня со стены, я не могла – тело так и не ожило вслед за глазами. Попросить кого-то? С трубкой в горле мне вряд ли удастся провернуть подобное, да и моя пожилая соседка по палате тоже интубирована – помощи от нее мало. Прекрасно, слово «интубирована» я помню, а свое имя – нет. Может быть, я медик, раз уж терминология всплывает в голове раньше, чем собственное «я»?
Мои размышления о туманной жизни до переходной точки, разделившей ее надвое, прервались, стоило мне услышать в коридоре мужской голос, нежный и мурлыкающий, он говорил уверенно и непоколебимо.
– Мне можно, – твердо ответил он на причитания медсестры о том, что в реанимацию к «тяжелым» не пускают. – И родителей вы пустите.
Женский голос смолк всего на мгновение и тут же радостно объявил просителю, что тот может войти.
На пороге палаты появился высокий молодой человек в черном плаще с худым вытянутым лицом и ярко-зелеными глазами, испещренными шоколадными, словно искрящимися, прожилками. Не заметить, что он красив, даже слишком красив, было невозможно. Из-за его плеча выглядывала пухлая медсестра вдвое ниже ростом. Она удивленно посмотрела на меня, хлопая длинными коровьими ресницами, потом на моего посетителя и прошептала: «Действительно очнулась. Чудо, как вы вовремя пришли! Я позову врача!».
Все то время, что припадающий на одну ногу пожилой врач большими теплыми ладонями ощупывал мою голову, светил фонариком в глаза и извлекал из моего горла отвратительно длинную трубку, загадочный посетитель не сводил с меня глаз. И от этого взгляда делалось одновременно и страшно, и спокойно. Наконец с неприятными процедурами было покончено, я смогла нормально вздохнуть и прокашляться. Врач одобрительно кивнул загадочному молодому человеку и покинул палату, увлекая за собой любопытную медсестру.
Зеленоглазый посетитель присел на край кровати и взял мою безжизненную руку в свою, на пальцах которой поблескивали разномастные перстни. Я чувствовала покалывающее тепло, разливающееся по телу от этого прикосновения, но в ответ не могла даже пошевелиться.
– Ты как? – замурлыкал он.
– Жить буду, – чуть слышно прохрипела я.
Он улыбнулся, но тут же нахмурился, очень внимательно взглянул мне в глаза и серьезно спросил:
– Что ты помнишь?
Я сделала над собой усилие, стремясь воскресить в памяти хоть что-то. Имена, лица, друзей, родных. Ничего. Сплошная пустота, как будто меня никогда не существовало. Я отрицательно покачала головой.
– Ничего. – Его лицо смягчилось. – Я тебе помогу. А теперь отдыхай.
Он коснулся рукой моей щеки и зашептал что-то непонятное. В следующее мгновение я забылась тяжелым темным сном без сновидений.
Когда я открыла глаза в следующий раз, по комнате напряженно расхаживала женщина лет сорока пяти. Моложавая, стройная, но очень взволнованная. Мой прежний визитер стоял у окна, сложив руки в замок и что-то тихо ей рассказывал. Заметив, что я проснулась, женщина кинулась ко мне, готовая стиснуть меня в объятиях, но молодой человек ее опередил.
– Анна, – позвал он. – К тебе пришла мама.
– Я – Анна? – прохрипела я. – Ничего не помню.
Мама кинулась парню на грудь, не доставая ему даже до подбородка, и разрыдалась. Он ласково, но с заметным пренебрежением погладил ее по спине и успокаивающе произнес:
– Не волнуйтесь, она все вспомнит. Врач говорил, что после такого падения могут быть провалы в памяти. Я помогу ей.
Женщина вынырнула из объятий тонкой черной фигуры и наклонилась надо мной, капая слезами на одеяло:
– Анют, папа не смог прийти, он в командировке. Я примчалась, как только Иоганн позвонил. Он всю неделю провел в больнице. Ну скажи мне, скажи, зачем ты прыгнула с этой крыши? Из-за чего? Антон что-то сказал или сделал? Это же все в прошлом, дорогая!
– Иоганн, Антон… – Мужские имена крутились в голове. Примешивалось к ним и еще одно, словно покрытое сумраком. Но кто из них кто, и кем мне приходится, вспомнить я не могла. – Я прыгнула с крыши?
– Татьяна Петровна, – парень, который, видимо, и был Иоганном, аккуратно отстранил маму за плечи, – врач же попросил ничего ей не говорить, сначала он должен все проверить и назначить лечение.
– Да, да. – Мама повиновалась настойчивому молодому человеку и смолкла.
– Позовите, кстати, врача. Он просил сообщить, когда Анна очнется.
Мама безропотно повиновалась, а Иоганн, проводив ее холодным взглядом, приблизился и прикоснулся теплыми губами к моей щеке:
– Анна, все позади. Я помогу тебе вспомнить главное. Но сначала наберись сил.
– Кто ты для меня? – спросила я, не испытывая к этому человеку ровным счетом ничего, кроме тревоги, сомнений и странной тоски.
– Ты и этого не помнишь? – узкое лицо Иоганна приняло удрученный вид, показавшийся мне напускным.
Я только качнула головой, и боль сразу пронзила все тело. Что ж, я хотя бы его чувствую.
– Мы были вместе, мы любили друг друга, – затараторил он скороговоркой подготовленную фразу. – Не волнуйся, ты все вспомнишь, а если нет, то почувствуешь это вновь.
Но я не чувствовала любви. Разве можно забыть и ее?
– И долго мы встречаемся? – выдавила я.
– С начала осени. – Он внимательно окинул меня взглядом.
– А сейчас?
– Конец мая.
– Не так уж и долго.
– Но поверь, мы были очень близки. Ближе, чем с кем-либо.
В ответ я только хмыкнула. Мне хотелось задать ему и другие вопросы – что за странное имя, откуда я спрыгнула, был ли он там, кто такой Антон, есть ли у меня друзья, сколько мне лет, как я выгляжу… Но решила экономить силы и подождать – вдруг что-то само всплывет.
Глава 2.
Врач, внимательно следивший за моим состоянием, напоминал доктора Айболита, которого я, кстати, помнила, в отличие от людей реальных. Пару дней он таскал меня по всевозможным МРТ, КТ и рентгенам, отправлял ко мне медсестер выкачивать очередную порцию крови, а вместо нее заливать что-то прозрачное, заставляющее вены гореть изнутри. И это ужасное чувство почему-то давало мне ощущение уверенности в том, что я существовала прежде. Словно этот всепоглощающий огонь уже был в моей жизни.
Тело постоянно болело, но руками и ногами уже получалось двигать вполне сносно. Медсестры все перешучивались и удивлялись, что, в отличие от других «летунов», я не похожа на лепешку и вообще обошлась без переломов. А я даже не могла поддержать разговор, потому что понятия не имела, о чем они. Все это время никто из медицинского персонала не называл меня по имени, и все поскорее стремились сбежать от меня, чтобы не разболтать подробности причины моего нахождения на больничной койке.
На третий день врач пришел с заключением, что физически я, к его огромному удивлению, здорова, а вот перенесенный стресс наложил отпечаток на здоровье ментальное.
– Вы помните, как вас зовут? – спросил он, накручивая длинные седые усы на синюю шариковую ручку.
– Анна, – уже более звонко отозвалась я – два дня ингаляций не прошли даром, и голос снова был со мной.
– Сами вспомнили? – Он с сомнением взглянул на меня поверх очков.
– Нет, – честно призналась я. – Иоганн сказал.
– А-а-а, этот ваш странный парень. Вот поэтому в реанимацию и не пускают родных – весь лечебный процесс насмарку! Но надо признать, он весьма убедителен – сделаешь, как он хочет, а потом думаешь – а зачем так сделал, хотел же наоборот. Ну да Бог с ним, вам с ним разбираться. Меня больше интересует, что вам еще рассказали доброжелатели?
– Бога с ним нет… – прошептала я под нос так, что врач меня не услышал, и ужаснулась: откуда это в моей голове? Вслух же я произнесла совсем другое: – Мама сказала, что я спрыгнула с какой-то крыши, и назвала имя – Антон. Кто этот Антон? И откуда я спрыгнула?
– Ох уж эта родня! – Врач покачал головой. – Ладно уж, кратко я вам расскажу, почему неделю вы провели в коме. Но дальше будете вспоминать сами. Возможно, я сейчас даже послужу катализатором. А родные стены доведут дело до конца. Со слов вашего молодого человека, перед защитой диплома вы в очередной раз повздорили с вашим бывшим мужем Антоном, перенервничали, а после вышли на крышу подышать воздухом. Этот ваш Иоганн, – доктор скривился, произнося его имя, – выскочил за вами ровно в тот момент, как вы сделали шаг. Но вам крупно повезло – упади вы на асфальт, осталось бы только мокрое место, а вас ждал мусорный контейнер, полный мешков с прелой прошлогодней листвой. Ума не приложу, откуда он там взялся! Как в голливудском фильме, ей-богу! А может, вы просто родились в рубашке. Ваш парень вызвал скорую, и вот вы здесь, почти что целая и невредимая.
– Доктор, память вернется? – в ужасе спросила я, не в силах представить ни одной картинки из того, что он только что поведал.
– После такого нервного истощения вкупе с сотрясением мозга у кого-то возвращается сразу, у кого-то – через год. Некоторым приходится начинать жизнь с чистого листа. Аня, мой вам совет – не зацикливайтесь на прошлом. Быть может, вам нужно было что-то забыть. На все воля Божья. В вашем случае медицина сделала свое дело – теперь только на Провидение и уповать.
– Спасибо, – хмыкнула я, сомневаясь, что было в этой истории хоть что-то божественное.
– Начну готовить документы для выписки, а вы пока отдыхайте. Завтра утром отправитесь домой. – Он одарил меня по-отечески теплой улыбкой.
За два дня в сознании я не видела ничего, кроме больничных стен, и сейчас именно они казались мне оплотом надежности и стабильности. Какое-то мифическое слово «дом» никак не хотело материализовываться в моем воображении. В какой квартире я живу, а может, и в частном доме, сколько комнат, какая мебель, вид из окон – все это скрывалось от меня под пеленой тумана и пустоты.
Когда-то у меня был муж, но я с ним развелась. Почему? Чем мы друг другу не угодили? И как на это повлиял Иоганн? А любила ли я его вообще? Столько вопросов, на которые я должна была если не знать, то чувствовать ответы. Только вот в голове моей щелкнули выключателем, и все то, что именовалось жизнью, погрузилось во мрак, прихватив с собой эмоции и переживания.
И все же перед отбытием домой из обжитых светло-салатовых стен больницы с привычным звенящим в ушах писком приборов, поддерживающих жизнь местного населения, я нервничала. Крутилась в кровати туда-сюда, насколько позволяли катетеры в венах и слабость в ногах. А заснула, только когда в окно начали просачиваться первые рассветные лучи. Заиграв на моем лице и подсветив мерцающими искорками растрепанные рыжие волосы, они придали мне уверенности, что я справлюсь. Я улыбнулась неожиданному ощущению и в ту же секунду отправилась в мир снов.
А сны наконец-то появились. Вчера мне перестали колоть успокоительные, ограждавшие мою психику от страшных воспоминаний. И по всем канонам меня должно было затянуть в пучину пережитых ужасов. Только вот психиатр утверждал, что никогда не видел таких стабильных суицидников, и очень сомневался, что решение полетать было моим собственным, а потому настойчиво требовал перестать пичкать меня таблетками. Пожалуй, снов я боялась даже больше, чем возвращения домой. Что могло подсознание показать девушке, решившей распрощаться с жизнью, но забывшей об этом?
К моему удивлению, не было никаких кошмаров, никаких мучительных мыслей и решений. Даже сама крыша и мой полет к смерти не хотели мне являться. Я видела лишь, как убегаю, перепрыгивая через ступеньку, ловлю машину, постоянно оглядываясь назад, судорожно собираю вещи и сижу в самолете. А еще я помнила ощущение влюбленности, поглощающее с головой, соленые слезы и сладкие поцелуи.
Только что все это значило, я не могла даже вообразить. Что за фантастическую картинку выдавал мой усталый мозг вместо пережитых ужасов? Надеюсь, родные стены помогут, как и обещал врач.
Иоганн внимательно следил за каждым моим шагом, когда помогал дойти до лифта и залезть в его черную представительскую Ауди. Казалось, в любой момент он готов был подхватить меня на руки и понести как величайшую ценность – невероятная забота и нежность читались в каждом его жесте и взгляде. Но было и еще что-то. Нечто чрезмерное и зловещее прослеживалось в том, как он заглядывал мне в глаза, ловя каждое мое движение, словно пытался почуять проблеск воспоминаний, которые он не хотел впускать в мою голову.
Мой парень, как выразился врач, привез мне новую одежду взамен казенной больничной распашонки. Черная юбка и черная блузка – неужели, мы оба ходим только в черном? Что за постоянный траур?
Я устроилась на переднем сидении Ауди и принялась разглядывать все вокруг: большой плоский экран, показывавший путь до дома, всякие кнопочки, рычажки и подлокотники. Хоть что-то из окружающего мира должно вызвать у меня воспоминания? Я уставилась на карту, пытаясь представить себе район, изображенный сейчас в виде бело-зеленых пятен скверов и домов с подсвеченными дорогами. Но все тщетно.
Иоганн залез на место водителя, улыбнулся самой своей обезоруживающей улыбкой, и на душе сразу стало спокойно. В машине ненавязчиво заиграл Бах. Так вот, в чью честь Иоганн носит такое странное имя! Только интуиция подсказывала, что оно не может быть настоящим…
– А почему мама не приехала? – спросила я, когда мы тронулись, и за окном полетели покрывшиеся первыми листочками деревья и окутанные весенним теплом улицы.
– Твой папа сегодня возвращается из командировки, мама отправилась его встречать. Я попросил их приехать уже домой, – он сделал паузу. – Через пару дней. Зачем эта шумиха вокруг твоей выписки? Лишние эмоции тебе ни к чему. Врач рекомендовал побольше отдыхать, гулять и не зацикливаться на воспоминаниях.
– Да-да, это я помню, – рассеянно кивнула я, разглядывая улицы, проносящиеся мимо, – кратковременная память у меня на месте.
– Ты ничего не вспомнила из того дня? – как бы между делом спросил Иоганн, но сжимавшие руль руки и сведенные скулы выдавали его с потрохами. Какой он плохой актер!
Я задумалась, не представляя, можно ли назвать смутный сон, сотканный из ощущений и обрывков картинок, воспоминанием, и покачала головой.
– Ну же, ты можешь мне все рассказать! Ведь ближе меня у тебя никого нет!
– Что, даже друзей? – удивилась я, ощутив вдруг жгучее одиночество и отрешенность от нормального мира.
– Ты общалась с несколькими одногруппниками, – с расстановкой заговорил Иоганн, подбирая слова, – а раньше иногда встречалась с друзьями бывшего мужа.
– То есть никого близкого?
– Нет, только я. – Он постарался сказать это мягко, но глаза его, отражая солнечный свет, казались жесткими, словно всполохи огня просочились сквозь зеленую радужку. – Так что насчет воспоминаний?
– Это не воспоминание, а сон. Я от кого-то убегала, мне было страшно, но я знала, что убегу, потому что впереди меня ждал человек. Кто-то, кого я люблю. – Я выжидающе посмотрела на Иоганна.
Он шумно сглотнул, размял шею и мурлыкающе нараспев заговорил:
– Думаю, твое сознание не хочет ворошить страшные события и показывает то, что ты хочешь видеть. Это нормальная защитная реакция, но точно не воспоминания. Скорее всего, шестым чувством ты понимала, что я жду тебя здесь, и пыталась вернуться ко мне. И кстати, мы почти приехали.
Машина свернула с тихой улочки, заключенной между глухим забором и кварталом ветхих панельных домов, в еще более тихий и уютный сквер. Опушившиеся кроны деревьев плавно качались на ветру, как мачты свободолюбивых кораблей, клумбы пестрели только распустившимися тюльпанами и нарциссами, а лавочки вдоль мощеных плиткой дорожек сплошь были забиты усталыми, но счастливыми молодыми девушками с колясками. Даже двор кипел жизнью – было у него и прошлое, и настоящее, а у меня – нет.
Иоганн припарковал машину сбоку от дома, выудил из кармана плаща ключи и повел меня к подъезду, открывая передо мной дверь и пропуская вперед.
– Мы что же, вместе живем? – удивилась я, почему-то не представляя Иоганна на своей территории. Хотя что уж, никакую свою территорию я тоже не могла представить.
– Нет, я живу неподалеку, минут двадцать ходьбы. Но у тебя бываю часто, видишь – ты мне даже ключи дала, чтобы я мог приходить, когда захочу.
– И ты сейчас уйдешь? – уточнила я, когда мой провожатый ковырял ключом замок квартиры, явно делая это не часто. – Засунь ключ немного глубже, он не попадает в паз. – Я произнесла это автоматически и вскрикнула, осознав, что где-то в глубине моей головы живы даже такие мелочи, надо всего лишь выпустить их из заточения.
– Нет, я останусь с тобой, тебе нужен уход. – Иоганн задрожал всем телом, но быстро взял себя в руки, перестаравшись с напускной улыбкой. – Если хочешь, спать буду в другой комнате.
