Kitobni o'qish: «Воронограй. Русский Савонарола»

© ЗАО «Мир Книги Ритейл», 2012

© ООО «РИЦ Литература», 2012

* * *

Воронограй

Глава I. Старая обида

Совсем зарылся в снегу городок Козельск. На дворе февраль, а снегу прибывает с каждым днем, словно весне и не бывать никогда. Давно уже не запомнят на московской земле такой снежной зимы!..

По улицам и переулкам Козельска намело сугробы с крышами вровень; недолог ранний день, а в избах и совсем его не видать, с утра до ночи стоят сумерки. Да и что с ним, со снегом, поделаешь? Настанет уж весна, уберет его без хлопот.

Пробивают себе горожане каждый день поутру тропку малую от ворот – и довольно. А на базар да в церковь, хоть и по пояс в снегу, а добраться можно. И сидят себе козельцы всю зиму в избах, словно медведи в берлогах…

Только в северной части города, у собора да вокруг княжих хором, снегу поменьше. От княжьего двора до церкви тропа расчищена широкая, а по самому двору пройти почти без опаски можно. И то уж княжеская челядь отмотала себе руки: сметут за день снег по двору в кучи, а наутро, глядишь, опять по пояс…

Вот и теперь без перерыва третьи сутки валит снег. Редкими, тяжелыми хлопьями падает он с сумрачного неба.

И сегодня, как всегда, с раннего утра выгнал княжеский ключник десятка полтора холопов расчищать обширный государев двор…

Лениво работает челядь. Старик ключник раза два уже выходил на двор и, больше по привычке, ругал челядинцев.

– Да вишь, валит-то как, дедушка Клим! Все одно к утру наметет по стрехи! – возражал ключнику высокий холоп, расчищавший снег у крыльца княжеских хором.

Ключник только махнул досадливо рукой и поплелся назад к себе в избу.

А снег все валит и валит…

В это пасмурное февральское утро, зимой 1446 года, в одной из горниц мужской половины княжеских хором сидели двое бояр.

Один из них, высокий, плотный мужчина с русой бородой, был хозяином дома, князем Иваном Андреевичем Можайским.

Князь Иван сидел за столом, покрытым тяжелой бархатной скатертью вишневого цвета. Поглаживая левой рукой свою пышную бороду, князь внимательно слушал своего собеседника.

Гость, закадычный друг-приятель и двоюродный брат хозяина, князь Дмитрий Юрьевич, сидел напротив и что-то горячо и страстно рассказывал. В черных глазах князя Дмитрия то и дело вспыхивал недобрый огонь; красивое смуглое лицо его было искажено досадой и гневом.

– Не холопы мы его, – отрывисто говорил он, – не в кабалу к нему поступили, чтоб чинить ему такие издевки над нами!.. Чем мы хуже его?! Государь-то и великий князь Дмитрий¹ и ему, и нам родным дедом доводится!.. По дедине-то всяк из нас стол московский занять может!..

Князь Иван досадливо передернул плечами:

– Знамо дело, не хуже!.. По дедине-то у всех у нас права одни!.. А у тебя, княже, и по отчине найдутся!.. Только мошна-то у нас с тобой, друже, не выдержит супротив Васильевой!..

Князь Дмитрий гневно ударил кулаком по столу.

– Грабители они – вот что! И отец, и мать среди белого дня словно на большой дороге людей обирали!.. Нехитро такими делами мошну набить!.

Хозяин усмехнулся.

– Да, нехитро!.. – повторил он последние слова Дмитрия. – А ты, видно, с братом не забыл еще свадьбы, все еще сердцем горишь?

Князь Дмитрий укоризненно посмотрел на хозяина.

– Тебе смешно, Иван, – с горечью произнес он, – а я вот что тебе скажу: умирать будем – ни брат Василий, ни я не простим той обиды!..

Он взволнованно поднялся со скамьи и несколько раз прошелся по горнице.

Но князь Иван своими словами вовсе не хотел посмеяться над другом. Улыбка давно сбежала с его лица, и он уже с нескрываемым участием следил за братом.

– Не серчай, Митя! – тихо проговорил он, подходя к князю Дмитрию и кладя ему руку на плечо. – Без издевки ведь сказал я… Сам знаю, какова обида ваша была!..

Князь Дмитрий, не глядя на брата, хмуро махнул рукой:

– Да я не на тебя, князь! Знаю, нет в тебе злобы… Боле десяти годов с той поры прошло, а все помнится, будто вчера было! Как напомнит кто – словно ножом в сердце ударит! Хоть пущай та обида брату, князю Василию, была, а срам-то роду всему нашему… И детям, и внукам прощать закажем!..

Дмитрий замолк и задумался. Задумался и князь Иван, глядя на своего друга.

– О ту пору с батюшкой покойным в Орде мы были, – прервал наконец молчание Можайский. – Воротясь, слыхали мы от людей об обиде вашей. От тебя с братом не довелось…

– О ту пору немало языки чесали… Сорому мы с отцом на всю землю приняли!.. А что сами не говорили, так кому, друже, охота о своем позоре рассказывать!.. Ну, да коли к слову пришлось, расскажу! Больно сердце закипело, авось легче станет…

Князь Дмитрий и хозяин снова сели на свои места. На минуту Дмитрий замолк, собираясь с мыслями.

– Коли помнишь, княже, о ту пору, как затеяла тетка-княгиня Василия женить, лады и дружество между нами были… В первую голову нас с отцом тетка звать прислала… Отцу-то и нельзя было, да и не хотелось, а мы с братом Василием вдвоем поехали. До венца все честь честью шло. Нас с братом не обошли – не хочу говорить понапрасну! Василий тысяцким был, я – дружкой… Справили мы дело свое да и за пир. Тут-то и вышло все!.. Народу на свадьбу собралось видимо-невидимо, сам небось тетку знаешь – горда она! Ну и созвала со всех концов: не простая, дескать, свадьба, великокняжеская! Да… А сидели мы так: на положенном месте великий князь с молодой. Брат Василий – по левую руку государя, а я – супротив молодой. А со мной рядом Кошкин-боярин, Захарий… За стол засветло сели, а как подали третью перемену, стемнело совсем, огонь зажгли… Подали лебедей жареных, приспело, значит, время молодых вести… Встал брат Василий со своего места, обернул половину курицы ручником да и говорит с поклоном княгине-тетке: «Благослови, мол, молодых вести!..» Отвели молодых, вернулись за стол, а Кошкин и говорит Василию-брату: «Хороший у тебя пояс, князь Василий Юрьевич! Больно хорош!.. Видно, от деда, государя великого, достался тебе?» Спросил он это у брата, а сам в бороду ухмыляется. Зло меня взяло, понял я, к чему Кошкин клонит. А Василий спроста и хвати: «Нет, не от деда, государя великого, а за невестой взял!» Брат-то о ту пору обручен был с дочерью князя Владимира Андреевича. «Вишь ты, дело какое! – говорит боярин Кошкин, да так громко, на весь стол. – Видно, правду говорили люди добрые об этом поясе!» Сказал да и опять ухмыльнулся, а сам на княгиню-тетку посматривает… А та уж с самого начала уши навострила, как о деде, князе великом Дмитрии, Кошкин помянул. «Что ж о поясе люди говорят, боярин?» – спрашивает, а у самой глаза разгорелись. Все за столом притихли. «А вот что говорят, княгиня-матушка, – отвечает ей Кошкин, – говорят, будто пояс этот – другого такого по всей земле не сыскать по богачеству – в приданое шел за княжной Евдокией². Тысяцким о ту пору был Вельяминов, боярин Василий… Так вот, люди потом говорили, пояс-то Вельяминов скрал да другим подменил, а настоящий-то отдал сыну своему Николаю. Пояс-то и стал из рук в руки переходить, да только не в те, в которые надобно было!» Знали мы с братом Василием все это, да посуди, княже, сам, какое нам до того дело было?! Дал пояс Василию отец невестин – и делу конец! Сижу я, кипит у меня на душе… Вижу – и Василий побелел как мука. Я и говорю: «Не знаю, что люди болтают, а только пояс наш!.. Не нашли, не утаили мы его: по рядной³ брату достался!» Посмотрела на нас на всех тетка-княгиня и говорит: «А в чьих же руках, боярин, должно поясу-то быть?» – «Рассуди сама, княгиня-матушка, – отвечает ей Кошкин, – по рядной великому князю Дмитрию он шел… Коли б не украден был, старшему сыну достался бы, великому князю, покойному Василию Дмитриевичу… А от Василия Дмитриевича кому же, как не князю великому, старшему сыну, Василию Васильевичу поясом владеть?!»

Князь Дмитрий на минуту прервал свой рассказ. Лицо его было искажено волнением и злобой. Судорожным движением руки он расстегнул шитый ворот своей алой рубахи; несколько мелких жемчужин скатились по его кафтану на пол…

– Тут-то, друже, и начался позор наш… Княгиню-тетку от жадности перекосило всю. Встала она молча из-за стола, подошла к брату Василию да и говорит: «Покажь-ка пояс-то, племянничек любезный, плоха я на глаза-то стала!» Вижу, Василий дрожит весь, я ему глазами этак показываю: не снимай, мол!.. А тетка опять: «Не ломайся, племянничек дорогой, не сымешь сам – силком велю снять!» Не выдержал я, вскочил с места да и стал рядом с братом Василием. «Как так, – говорю, – тетушка, силком велишь снять? Украли мы, что ли, его у тебя?!. Не снимай, Василий!» – говорю я брату. А княгиня-тетка словно взбеленилась. «Воры вы! – кричит. – Оба воры, и отец ваш вор был, да и невестин отец вор! Воровская и честь вам!.. Снять, – кричит, – пояс с него! Сыну моему владеть им по праву!» Поднялась, друже, свалка… Все на нас с братом… Сняли пояс с Василия, а нас на двор вытолкали… Господи! Сраму-то, сраму-то что было!..

Князь Дмитрий умолк и в отчаянии схватился руками за кудрявую голову. Видно было, что он наяву переживал весь позор той минуты.

– Хоть и велик срам-то был, а все же то было дело семейное, свое, домашнее… – задумчиво проговорил князь Иван. – Ноне на все земли и царства великий князь московский позор принял!.. Неужто так-таки и отдаст он Москву татарве?!

– Чего не отдать, коли, почитай, отдал уже! Сотен пять царевичей всяких да мурз из Орды привел с собой!.. – махнул рукой Дмитрий. – Отчину и дедину свою, наследие великого князя Дмитрия, отдать! Какой же он великий князь московский после того? Холоп он татарский, и больше ничего! – с горечью добавил Дмитрий.

Два дня назад князь Дмитрий Шемяка неожиданно приехал в Козельск. Незадолго перед этим великий князь московский только что вернулся из татарского плена. Хан Улу-Махмет освободил его за громадный выкуп. Деньгами заплатил великий князь больше двухсот тысяч рублей татарам. С великим князем из Орды приехало много знатных татар. Шла упорная молва, что, кроме денег, великий князь отдал татарам все московское княжество, а себе, говорили, оставлял только Тверь.

Такие темные и недобрые вести привез из Москвы Шемяка князю Можайскому.

И они вместе думали и толковали теперь, как спасти от позора Русскую землю…

– Неужто для того дед наш весь свой век бился с татарвой, чтоб внук охотой ярмо опять на себя надел?! – говорил Можайский. – Будто, кроме Василия, нет и других наследников!..

– Знамо, посовестливее Василия найдутся! – подхватил Дмитрий, и в его темных глазах промелькнула насмешка. – Взять хоть бы тебя, княже, с братом…

– Ну, куда уж нам! – совершенно искренне отозвался Можайский, не заметив иронии. – Тебя с братом – другое дело… И по отчине вам выходит!.. Особливо тебе! Всем взял: и умом, и дородством!..

Хозяин говорил то, что думал. В его словах не было ни лести, ни заискиванья. Князь Дмитрий прекрасно знал это, и если говорил иначе, то только из вежливости… Про себя же он был твердо убежден, что коли уж садиться кому на московский стол, то только ему, Дмитрию.

Пока между гостем и хозяином шла эта беседа, через северные рогатки по Московской дороге в город въехало двое саней. Каждые были запряжены в две лошади, гусем; задние сани были, однако, наряднее. В них сидел только один путник, закутанный с головой в тяжелую меховую шубу; в передних – простых розвальнях – ехали четверо; трое были одеты в обыкновенные нагольные тулупы, а на четвертом сверх теплого кафтана была накинута черная монашеская ряса.

Миновав рогатки и несколько кривых проулков, сани выехали на соборную площадь. Кучер передних саней, ехавший верхом на первой гусевой, остановил лошадь у ворот княжеского двора, спрыгнул наземь и что есть силы стал барабанить в калитку.

На дворе залаяли псы. Тяжелая дубовая калитка наполовину приотворилась, и показалась голова старика сторожа.

– Что за люди такие? – спросил он, недоверчиво оглядывая путников своими подслеповатыми глазами.

Парень сказал несколько слов. Калитка снова захлопнулась; загремели засовы ворот, и через минуту сани въехали во двор. Задние сани, в которых сидел только один путник, подъехали почти к самым ступеням крыльца княжих хором; вторые остановились в нескольких шагах позади.

Князь Иван Андреевич и его гость продолжали еще беседовать, когда на пороге горницы показался дворецкий. При виде слуги хозяин умолк и сделал рукой знак брату.

– Что тебе? – досадливо спросил он.

– Боярин с Москвы к твоей княжеской милости… – с низким поклоном произнес дворецкий. – Спрашивает, не тут ли, мол, князь Дмитрий Юрьевич?

Князь Дмитрий живо обернулся в сторону слуги.

– Меня спрашивает? А имя свое сказывал боярин?

– Боярин Иван Ларионыч Старков, государь… А с ним товарищи, три сынка боярских да черноризец…

– Князь Иван! – обратился Дмитрий к хозяину. – Вели скорей звать боярина. Друг он мне, а коли ищет, видно, дело важное есть!..

– Зови сюда боярина, – приказал дворецкому хозяин, – а кои с ним, пусть в сенях ждут…

Через несколько минут в княжескую горницу вошел приезжий боярин. Это был худощавый, небольшого роста старик с редкой седой бородой и хитрыми, плутоватыми глазами. Расшитый золотом светло-зеленый бархатный кафтан с высоким козырем, унизанным жемчугом и каменьями, указывал на знатность приезжего.

Сделав шаг от порога, боярин отвесил по поклону хозяину и гостю, каждый раз касаясь рукой земли.

Князь Иван, не вставая с места, ответил гостю на его приветствие и указал рукой на скамью недалеко от себя.

Иван Ларионович Старков, ближний боярин великого князя московского Василия Васильевича, был, конечно, и раньше знаком князю Ивану Андреевичу Можайскому, но двоюродный брат государя недолюбливал хитрого и пронырливого старика. Где бы ни появился боярин Старков, он всюду вносил с собой смуту и раздор.

Неожиданное появление его и теперь не было приятно хозяину. Он недоумевал, по какой причине Старков разыскивает князя Дмитрия.

– Ну, сказывай о своем деле, Иван Ларионыч! – обратился Дмитрий к нежданному гостю, после того как тот выпил стопку меду, предложенную ему хозяином.

– Уж такие-то дела, государь, такие дела, что и вымолвить страшно! – жалобным голосом заговорил старик. – Отатарились мы совсем, сами головой в петлю лезем… Не мы ноне в почете у государя великого – татарва проклятая… Мы-то холопами верными ему были, а мурзы да ханы советчиками да друзьями любезными стали… Все для них, все им… И казной, не глядя, жалует, и землей, не меряя, ветает!.. За грехи, видно, наши послал на нас Господь времена такие…

Дмитрий многозначительно взглянул на князя Ивана. Можайский слушал жалобы старика и невольно на этот раз верил ему – то же самое он уже слышал и от князя Дмитрия.

– И плоше того не бывало, – снова стал жаловаться старик, – ни при отце, ни при деде его, государях великих!..

Иван Старков на минуту умолк, опасливо оглянулся на дверь и заговорил тихим шепотом:

– Дед-то да отец-то всю жизнь петлю распутывали, а он – на поди! Все княжество московское Улу-Махмету отдает, а себе Тверь берет!.. Словно рукавицу снял да бросил!

– Да неужто же в самом деле так? – с ужасом проговорил Можайский. – Митя, да что же это?!

Князь Дмитрий пожал плечами:

– То же и я тебе сказывал… Ну а меня-то почто разыскивал, Иван Ларионыч? Весть-то твоя знакома мне, сам намедни на Москве был!

– Знаю, знаю, надежа-государь! Только как уехал ты, со дня на день хуже да хуже пошло. Житья от татар не стало!.. Терпели мы, терпели, да и надумали дело…

Боярин пересел поближе к столу.

– По всей Москве, – зашептал он опять, – говор идет: какой он нам князь великий, коли хану нас отдает? Не надо нам его… Не один-де он внук у великого князя Дмитрия!.. Посадим другого, авось в обиду нас не даст… Да… Глас народа – глас Божий… И мы-то, бояре княжеские, то же промеж себя толкуем. Вот и надумали: коли ты с нами так – и мы тебе не слуги! Надумали да и положили: возьмем себе великим князем князя Дмитрия Юрьевича!..

Старков остановился и зорко взглянул на Можайского. Но на лице князя Ивана не отразилось ни досады, ни зависти. Он сам сознавал превосходство брата Дмитрия, и выбор Москвы казался ему вполне естественным при настоящих обстоятельствах.

Князь Дмитрий слушал своего благожелателя и недоумевал. Все, что говорил сейчас Старков, Шемяке было известно еще в Москве. И тогда Старков и некоторые другие бояре – хотя очень немногие – прочили его в великие князья московские. Только мало было толку от этих разговоров, никакой надежды не было столкнуть Василия и сесть на его место. Москва любила своего государя и не выдала бы без жестокой борьбы. Неужто хитрый старик придумал что?

Такие мысли пробегали в голове Дмитрия, пока он слушал своего сторонника.

– Не в обиду будь сказано тебе и брату твоему, государь-князь Иван, – начал старик, – князь Дмитрий против вас всех, внучат Дмитриевых, удалью да характером взял… А дела ноне такие, что коли упустишь минуту, потом не поправишь!.. Так ли говорю, надежа-государь?..

– Так-то оно так, – задумчиво отозвался Можайский, – да ведь что поделаешь-то?.. По нужде терпеть да глядеть все приходится!..

Князь Иван, как и отец его, дядя великого князя, никогда не оспаривал лично для себя московского княжения; по характеру они были противниками всяких междоусобиц.

– Государь-надежа! – убедительно зашептал Старков, бросив быстрый взгляд на Дмитрия. – Стерпеть-то, пожалуй, можно, да ведь земля-то вся наша Русская сгинет! А будет великим князем Дмитрий Юрьевич – все переменится!..

– Так неужто кровь братнюю проливать? Не пойду я на такое дело, боярин! – решительно произнес князь Иван.

– Что ты, что ты, государь! – словно в испуге замахал руками Старков. – Экое слово молвил: кровь проливать! Христос с тобой! Рази мы-то пойдем на такое дело? По-хорошему все устроим – никто в обиде не будет…

Шемяку давно уже разбирало нетерпение. Он видел, что старик умышленно растягивает свой рассказ, стараясь склонить на свою сторону Можайского. Дмитрий знал нерешительность и добродушие князя Ивана, знал, что его убеждать надо долго, – и все-таки не выдержал:

– Так по хорошему, говоришь, устроится все, боярин? Ну-ну, сказывай, что вы там удумали…

Красивое лицо Дмитрия выражало волнение, руки нетерпеливо перебирали золотую бахрому скатерти.

Князь Иван тоже с усиленным вниманием смотрел на старика.

– По-хорошему, государи-князья, удумали мы, по-хорошему!.. Ноне у нас сырная неделя, а через шесть ден – Великий пост… А на первой неделе великий князь в Сергиеву обитель едет, говеть там будет… Москва-то без головы, значит, останется. Как уедет он в обитель, вы, князья-государи, в ту же ночь к нам. В воротах задержки не будет – все уж улажено. Поутру народу объявим… Увидят, что ты, государь-князь Иван, заодно с братом стоишь – и перечить никто не будет…

– А с великим князем да со всей семьей что будет? – недоумевая, произнес Можайский. – На кровь не пойду, сказал уж!..

– Ох ты, господи, государь-князь! – всплеснул снова руками лукавый старик. – Да кто ж тут говорит о крови? Княгиню с детками да старуху попридержим в Москве, а сами в обитель съездим. Там все тихо да полюбовно с князем Василием устроим… Не враг же он себе, поймет, что не хотят ему худого братья! А как кончится дело – даст ему великий князь и государь Дмитрий Юрьевич в удел Вятку али еще что… Будет он себе поживать там в мире да спокойствие с детками и княгиней, а земле-то нашей спасение всей… И все-то так тихо да мирно обойдется!..

Князь Иван сидел и думал. Не любил он таких дел, всю жизнь сторонился от смут. А с другой стороны, шутка ли! Задумал Василий все княжество татарам отдать! На убийство, на кровь не пошел бы он. А как без этого обойтись можно, разве будет грех? Земля Русская спасена будет, а Василия брат Дмитрий не обидит… не такой он!

Старый боярин зорко смотрел на хозяина и, казалось, угадывал, какие мысли волнуют князя Ивана.

– Что ж, князь-государь, – прервал он молчание, – сам видишь, как все выходит… Коли решать, так решать. Ты-то, государь-князь великий, – обратился боярин к Дмитрию, – изволишь?..

– Коли нужда такая пришла, не буду отнекиваться! – отозвался Шемяка. – Авось бог даст, не хуже Василия дело справлю…

– С товарищами я приехал, не один… От детей боярских выборных трое просить тебя, государь, о том же посланы… Духовенство тоже за тебя, и от них выборный есть… Из Москвы-то мы в Звенигород поехали, а там сказали: «У князя Ивана Андреевича князь наш…»

Несколько минут все трое молчали. Князь Дмитрий и Старков нетерпеливо ждали, что наконец скажет князь Иван.

– Не пошел бы я на смуту, – медленно заговорил Можайский, – коли б не оказался Василий врагом земли своей!.. А коли так, и я с тобой заодно, князь великий и государь Дмитрий Юрьевич!..

С этими словами князь Иван поднялся с лавки и в пояс поклонился своему двоюродному брату. Князь Дмитрий взволнованно обнял Можайского.

– Век твоего дружества ко мне не забуду! – проговорил он. – А Василию, видит бог, зла никакого не сделаем!..

«Ишь ты добрый какой!..» – насмешливо поглядел на Шемяку боярин Старков.