Kitobni o'qish: «Утопленница»
– Васька! Кошечкин! Ты пойдешь с нами на утопленницу смотреть, или опять струсишь?
– Да врете вы все, нет там никакой утопленницы! – отнекивался я, и в то же время ясно представлял себе, как она плавает в пруду совершенно голая. Плещется в мутной воде юная, стройная, длинноволосая. И зовет меня за собой. Разумом я понимал, что мальчишки шутят, что такого не может быть! Но с другой стороны, я так много слышал об этой аномалии, что где-то в глубине души начинал в нее верить.
Впрочем, о ней рассказывали не только мальчишки. Взрослые мужики, рыбаки и дачники, тоже видели ее. И все описывали одинаково. Красивая блондинка с тонкой талией и высокой грудью. Лицо бледное, голос звонкий. Если прийти ночью на пруд, то получится ее рассмотреть. Иногда, завидев людей, она уплывает. Но если не заметит, то можно долго любоваться плавными линиями ее совершенного тела. Главное – не заглядывать ей в глаза. Не касаться ее. Не разговаривать с ней. А если заговоришь, дотронешься – утянет на дно. Поэтому столько людей и утонуло в пруду – засмотрелись.
– Васька, ты прекрасно знаешь, что она там есть. Ты просто забоялся смотреть на голую женщину! Бояка, бояка! Трус! Васька Кошечкин – трус! – кричали ребята. Я ушел домой, но мысли о ней не выходили у меня из головы. Вы понимаете, она стала для меня своего рода навязчивой идеей. Недостижимой мечтой.
– Василий, я правильно понимаю, что образ, который лег в основу навязчивого чувства вины, впервые появился в подростковом возрасте? Это некая женская фигура, которую вы как бы отделили от себя, делегировав ей такие черты как решительность, сексуальность и, главное – сила. То есть то, чего так не хватало вам самому?
Светлана Петровна поправила очки на переносице и внимательно посмотрела на меня. А затем – на штору. Кажется, она думала о том, что бы еще прикупить в свой психологический кабинет, чтобы он казался шикарнее.
