Kitobni o'qish: «Игрица»

Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое.

«Война и мир». Эпилог.

Один

«Прошу великодушно освободить меня от упражнений на голову, это доставляет мне неудобства» – ученица 8 «Н» класса покинула кабинет директора, оставив объяснительную, оконченной этими словами.

Туфельки с каблучком из слоновой кости звучно зашлёпали к раздевалке. Что представляет из себя это арт-пространство? Высокий свод потолка, со сыплющейся штукатуркой, металлическая арка, которую можно охарактеризовать вечным: «Я памятник воздвиг себе нерукотворный» – обшарпано, замшело, залито сотнею слоёв краски, если говорить в нескольких словах. От неё тоже время от времени отпадают куски вечности. Но только если придать усилие, что случалось не часто.

Несколько рядов скелетов вешалок раскидывались перед входящим, если приходить слишком рано, или же очень поздно. Но, этим не злоупотребляли люди, подобные ей. Хотя, скорее она не уподоблялась этой практике, подобно другим. Время юности можно свернуть в миг – об этом она никогда не забывала, потому, приходила в обстановку уже обжитую, как квартира, из которой смердит вчерашними супами: курточки ребят уже развешаны, образуя узкие проходы сквозь раздутые мягкие тела. Проходя по ним, в ней возрастало воодушевление от того, что она превозмогает невзгоды, упавшие на её тонкие юные плечи, куртка за курткой, от одного ряда к другому. Наконец, она добралась до заветного крючка с давно известными ей инициалами… А инициалы куда-то пропали! Заместо них (прямо под изящной росписью ромашками, выведенной шариковой ручкой на стене, к которой она приложила свой зарождающийся талант) язвительно красовались буквы, выведенные вошедшими в повсеместный обиход шариковыми ручками синего (в других руках – неприятного для неё) цвета. Эта наглая информация гласила, что хозяйкой крючка была «игрица» – так было написано. Она перечитала, процитировав в голове. Девочка обомлела от нежданной новости…

Ждать долго она не любила, потому, выдержав трагическое выражение в позе, она сняла с вешалки бежевое пальто, выполненное из крайне современного материала – экокожи. С верхней полочки тоненькие пальчики подхватили миниатюрную шляпку того-же цвета, имеющую поля, покрывающие личико владелицы полностью – при желании, которое возникало изрядное количество раз на дню. Под шляпкой лежали солнцезащитные очки, схваченные и надетые без замедлений. При этом действии девочка каждый раз вначале ухмылялась, но тут же начинала улыбаться во весь рот. Без показа зубов – само-собой – эту черту она считала низкой, дама светская не должна вести себя подобным образом.

Линзы очков скрывали внешний мир, перекрывая его своим фильтром, заливающим всё кругом в чуть красноватые тона, на свету уходящие в ярко-розовый. «Ну и мерзость… Куртки-куртки, ещё ботиночки свои расставили. С чем это? Ах, они стразы наклеили на носок! Фи, по-ш-ло! Пошлость, иначе не назову. Посмею заподозрить, что владелицей этих ‘чудесных’ ботиночек является какая-нибудь, ну… так называемая: Маша, Глаша, Даша… Как их ещё могут звать? И учатся они в каком-нибудь шестом классе! Ведётся общество на попсу… Ещё и радуются этим стразам на ботиночках своих! Нет вкуса, придётся признать – нет вкуса… И говорят они наверняка как-нибудь: «я пошла гулять, ма-ма!» Как это называется? А можно: «ой (взявшись за голову) я что-то устала, мне нужно проветриться, моя родная, я очень слаба. Я так слаба… Мне может помочь лишь… Мне ничего не поможет, лишь чашечка какао, но я так бедна…» – где у людей красота слога, на что Ричардсон писал? Они его даже и не читали…» – изо дня в день она опять приходит в школу, заново выходит из раздевалки, но мысли приходят каждый день новые: сегодня она разоблачила попсовую суть страз, вчера она обличила шапку с «Хэлоу Китти», носимую ученицей младших классов Машей, а позавчера, что было крайне находчиво с её стороны, она разбирала суть людей с именами наподобие ‘’Маша, ‘Глаша’, и прочих, называемых ею «ну…». Считала она, Евдокия в бежевом костюме из шляпки, пальто из экологически чистого материала, таких-же экологически чистых штанишек, цвета вам уже известного – бежевого, ботиночек на высокой подошве – прошу не гадать, я вам скажу так – цвета бежевого, и в больших солнцезащитных очках, скрывающих почти всё лицо, что имя должно говорить о человеке. Вот, что может говорить имя Маша? Евдокия находила, что от этих четырех букв смердит замшелостью, что-то на уровне болота, где застрял колобок, или что с ним случилось… Культура должна двигаться – к этой мысли пришла Евдокия в начале своего нового учебного года. Восьмой год обучения – это уже серьёзно! Теперь ей было необходимо входить в жизнь большую, выходить в свет! Себя она ощущала освещённой этим сиянием, потому, приняла решение переменить свою жизнь, добавив больше…

На голову посыпалось. Девочка выходила из раздевалки в тот момент, когда масса маленьких мальчиков закончила слет с лестницы и начала вваливаться в оббитое мягкими курточками помещение. Самые стремительные успели первыми влететь, чуть не сбив Евдокию с ног, менее же приспособленные либо остановились в ожидании, либо, не смирившись с поражением, со всей дури врезались в арку. Пласты краски повалились вниз, попутно захватывая кусочки вмешанной грунтовки. Зелёные глаза выкатились, налившись гневом. Желание ударить кого-нибудь из них нарастало, не ощущая придела, но попытки были бы тщетны: сколько по морю ни бей, воду не покалечишь. А впрочем, при чём вода, если кроме злобы и ненависти, накалившейся внутри и выраженной в глазах, ничего более не сообщало настроя. К насилию она относилась крайне положительно, особенно если оно направленно против этих карапузов, но высокие нравственные качества, выработанные за последние три месяца, более не позволяли даже смотреть на этот позор.

«Сохрани мою душу! За что мне все эти страдания? Впрочем, это вполне логично, художник ведь должен страдать, значит – я художник!» – на душе у девочки стало весело так, что кишащая людьми школа даже показалась необходимой в её жизни, но пройдя до выхода и отворив дверь на улицу, она откинула эту мысль, вернув так полюбившееся ей чувство отвращения. Припомнила, что у Ричардсона ничего не писалось о школе. А, что он вообще писал?

Два

Идя по проспекту, внушительные поля шляпки мерно покачивались на лёгком осеннем ветру, кажущимся Евдокии чуть ли не бурей, сквозь которую она пробирается к своей большой мечте. В эту минуту большая мечта представляла из себя чашку какая, но не отказалась бы и от чего-нибудь другого – сам напиток представлял мало интереса, тем более, что в кармане лежал купон, дающий право взять в кафе то, что пожелает душенька царицы. Но, недавно она видела вывеску с новым “Матча латте”…

Казалось, что весь мир вокруг только и твердит о нём: и зелень листов, и преющий их аромат, даже смердящий запах выхлопных газов от машин… Последних, к слову, было в избытке – город N, где проживала наша виновница торжества, не славится своим «эко-френдли» подходом к жизни. Нельзя определить, что было первопричиной этому. Может, вываливающийся из труб машиностроительных заводов густой дым, еле-еле поднимающийся в верх, а скорее стремящийся густой сметаной повалиться на землю. Может, брички с двигателями внутреннего сгорания, принесшие нас куда-то не туда, а может и неаккуратное пользование легко воспламеняющимися предметами. Вот, прям сейчас это и происходит, нужно только глянуть в смартфон Евдокии, быстро вынутый из кармана для постройки маршрута, но плавно перенёсший в чтение новостей не первой свежести, что мало смущало её.

Дела обстояли так… по крайней мере в глазах смотрящей, а телефон у неё.

Автомобиль владельца кафе “Кофейный глаз” обыденно остановился около своего причала «для клиентов». Из открывшейся двери выпрыгнул пухленький человечек с забавно вздёрнутым носиком, который очень подходил бы владельцу сладких мест, но – увы. Он глянул в одну сторону – кафе «Кофейный глаз», в другую – его машина. Метнувшись к задней двери, он поддел ручку, при этом снизу вверх проведя из присядки носом, будто в открытии и он ему помогал.

Машина накренилась под весом туши, пытающейся вылезти. Лакированные кожаные туфли прикоснулись к земле, но тут же оторвавшись – тушка раскачала кузов. Пухленький курносый взялся за маленькие торчащие ручки туши, уперся ногами в машину и потянул на себя. С усилием громада человека вывалилась, очутившись на земле. Человеком это можно было назвать с трудом: на ножках сверкал лак обуви, но чем выше проходил взгляд, тем больше складок можно было сосчитать. Ножки с трудом обтягивали брюки из синтетического материала – только он мог удержаться от растяжения, швы смокинга трещали при каждом движении, но зато гору складок на голове прикрывала модненькая кепка красного оттенка.

Отдышавшись, туша покатила, переставляя с трудом ноги, в свою глазницу, где он числился: владельцем, директором, да прочими чинами Лишь продавцом и басистой были два отдельных человека, числившиеся одним – отец и мать подарили им один день рождения и очень схожие лица. Получали оплату они тоже как один человек То ли от глупости, то ли от гордости за право работать в самом фешенебельном кафе, а по совместительству и трибуне для новых голосов «Кофейный глаз». Однако последнее время энтузиазм ощутимо поубавился, вероятно, от возникших во время перестановок в персонале. Для разрешения этих неурядиц туша и закатилась через порог.

Нельзя было определить, как проходили переговоры, да и пост, читаемый девочкой, это умалчивает, но в какую-то из критических точек их взаимоотношений, один из работников вышел на улицу, открыл дверь авто начальника, и там завершил жизнь водителя, усевшись прямо поверх его тела. Спустя пол часа руководство компании – в полном составе – вышло, ощутимо покраснев, и отправилось к машине на своё пассажирское место.

Ещё через пол часа стоящий у кассы бариста учуял запах горелой резины – в машине запекалась тушка владельца «Кофейного глаза», а поверх лежал бывший продавец, ныне – самозастрелившийся человек, не проработавший двух недель после своего увольнения. Бариста чиркнул этот факт себе в памяти: «это пахнет штрафом ему, а премией мне» – расплылся он в довольной улыбке.

Жар в подожжённой продавцом машине дошел до такой меры, что красная кепка расплавилась, облепив складки лица полотном – теперь голова выглядела вишенкой на торте из мяса, источающего жир, а лопнувшая от температуры кожа была будто ленточкой, которой обвязали подарок. На удивление, продавец никак не хотел зажариваться, лишь в некоторых местах лопнула кожа, под которой не было практически ничего: лишь кости призывно выпирали. «Схватись за нас, обмакни в блюдо!» – будто просили они.

Заключение гласило, что нового владельца нашли весьма скоро, а вакансия продавца открыта. Для пущей убедительности, к тексту прикладывалось объявление о наборе, сопровождаемое картинкой котика, стоящего за кассой и мило пробивающего пачку весом 100 грамм фирменного печенья, носящего ценник, равный недельному проезду во всём общественном транспорте.

Дочитав пост до конца, Евдокия заблокировала экран, продолжая глядеть в него потупившимися глазами. В них считалась громада жалости, но…

– От чего же так? Почему проблемы приходят тогда, когда я рядом? – Недоумевала девочка. – Ни поесть, ничего не поделать… Хоть кофе остался, может и этот… Ладно, разберусь уже там, но… Кто же теперь будет продавцом! Молю! Найдите кого-нибудь! Я так не могу, мне нужно ваше печенье! – на глазах выступили слёзы, края губ покосились. Девочка зажала глаза, пытаясь справиться с чувствами, но через мгновение – врезавшись – полетела на землю, обгоняя слетевшую шляпу.