Kitobni o'qish: «Маленький лжец»

Shrift:

Mitch Albom

The Little Liar

* * *

Посвящается Еве и Соломону Нессер и другим людям, жившим с номерами на руках, а также всем тем, кто оплакивает их по сей день.

Тебя преследует не память.
Не то, что ты когда-то написал.
А то, что ты забыл, что должен ты забыть.
Джеймс Фентон, «Немецкий реквием»¹

Всё изменится, всё, кроме правды.
Люсинда Уильямс²

Роман «Маленький лжец» является художественным произведением. Реальные люди, места, события, учреждения и организации упоминаются исключительно для литературной иллюстрации романа. Все иные действующие лица и явления, встречающиеся в книге, являются плодом воображения автора и не должны восприниматься как подлинные.

Часть I

1943

– Ложь.

Голос крупного мужчины был низким и хриплым.

– Что ложь? – раздался чей-то шёпот.

– Про то, куда мы едем.

– Нас везут на север.

– Нас везут умирать.

– Неправда!

– Правда, – ответил он. – Сразу по приезде они нас убьют.

– Нет! Нас переселят! В новые дома! Так сказал мальчик на вокзале!

– В новые дома, – согласился другой голос.

– Никаких новых домов нет, – сказал утверждавший о лжи.

Под резкий скрип колёс разговор затих. Крупный мужчина принялся рассматривать металлическую решётку в единственном окне сумрачного вагона, предназначенного для перевозки коров, а не людей. Ни сидений. Ни еды, ни воды. Почти сотня попутчиков сидели друг у друга на головах, целая куча людей. Старики в костюмах. Дети в пижамах. Молодая мать, прижимающая к груди младенца. Лишь один человек сидел не на полу – девочка-подросток; подол её платья свисал с жестяного ведра, выданного пассажирам для справления нужды. Девочка прятала лицо в ладонях.

Крупный мужчина решил, что увидел достаточно. Он вытер пот со лба и стал пробираться через прижатые друг к другу тела к окну.

– Эй!

– Смотри, куда прёшь!

– Куда вы?!

Мужчина подбежал к решётке и пропихнул пальцы между прутьев. Громко закряхтел. Сморщившись, принялся тянуть решётку на себя.

Все, кто находился в скотном вагоне, притихли. Что он делает? А вдруг прибежит охрана? В углу, прислонившись к стене, стоял долговязый парень по имени Себастьян и наблюдал за всем происходящим. С ним ехала почти вся его семья: мать, отец, дедушка с бабушкой, две младшие сестры. Но когда мужчина принялся тянуть за решётку, взгляд Себастьяна устремился не на них, а на худую темноволосую девушку в паре метров от него.

Её звали Фанни. Прежде чем случилась вся эта беда, до танков, солдат, лающих собак, полуночного стука в дверь и облав на всех евреев в его родном городе Салоники, Себастьяну казалось, что он влюблён в эту девушку, если вообще можно говорить о любви, когда тебе четырнадцать.

Он никогда не признавался в этом чувстве ни ей, ни кому бы то ни было. Но сейчас по каким-то причинам оно бушевало внутри, и Себастьян смотрел только на неё, в то время как здоровяк раскачивал решётку, пока не выломал. Последним мощным рывком он вырвал её из проёма и бросил на пол. Через открывшийся прямоугольник весеннего неба в вагон ворвался поток воздуха.

Мужчина не терял ни секунды. Он подтянулся на руках и попытался вылезти, но отверстие оказалось слишком маленьким. Толстый живот никак не пролезал.

Здоровяк спрыгнул, рассыпаясь в проклятьях. По вагону пробежал шёпот.

– Кого-нибудь поменьше, – произнёс чей-то голос.

Родители прижали к себе своих детей. На секунду все замерли. Себастьян на мгновение крепко зажмурился, сделал глубокий вдох, а потом схватил Фанни за плечи и подтолкнул вперёд.

– Она пролезет.

– Себастьян, нет! – крикнула Фанни.

– Где её родители? – спросил кто-то.

– Умерли, – прозвучало в ответ.

– Давай, девочка.

– Поторопись, дитя!

Пассажиры принялись проталкивать Фанни через скученную толпу, касаясь её спины, словно передавая свои пожелания. Она подошла к крупному мужчине, и тот подсадил её.

– Сначала ноги, – скомандовал он. – Когда приземлишься, сгруппируйся и прокатись.

– Стойте…

– Ждать нельзя! Ты должна бежать прямо сейчас!

Фанни обернулась к Себастьяну. Её глаза наполнились слезами. «Мы ещё увидимся», – сказал он тихо. Какой-то бородач, до этого бормотавший молитвы, пробрался поближе к Фанни и шепнул ей на ухо.

– Будь хорошим человеком, расскажи миру о том, что здесь случилось.

Губы Фанни дрогнули, но, прежде чем она успела что-либо сказать, крупный мужчина вытолкнул её из окна, и она скрылась из вида.

В окно со свистом ворвался порыв ветра. На секунду пассажиры как будто окаменели, словно ждали, что Фанни сейчас заберётся обратно. Когда этого не произошло, все стали подбираться ближе. По толпе пробежала рябь надежды. Мы можем выбраться! Можем убежать! Люди теснились друг к другу.

А потом.

БАХ! Выстрел. Потом ещё и ещё. Поезд со скрипом затормозил, пассажиры ринулись вставлять решётку обратно в окно. Безуспешно. Решётка не держалась. Когда вагон остановился, двери рывком распахнулись, и из слепящего солнечного света показалась фигура низкорослого немецкого офицера, державшего в вытянутой руке пистолет.

– СТОЯТЬ! – заорал он.

На глазах у Себастьяна руки людей отцеплялись от окна и падали, как сухие листья со всколыхнувшейся ветки дерева. Он взглянул на офицера, на пассажиров, на девочку-подростка, плачущую на помойном ведре, и понял, что их последняя надежда растаяла. И в тот момент мысленно проклял единственного не присутствующего члена семьи, своего младшего брата Нико, и поклялся, что однажды отыщет его, заставит заплатить за всё это и никогда, никогда не простит.

Скажите мне, кто же я такая?

Вы можете доверять истории, которую сейчас услышите. Можете доверять ей, потому что её рассказываю я, а я единственное в мире, чему можно доверять.

Кто-то скажет, что можно доверять природе, но я с этим не соглашусь. Природа переменчива; виды благополучно развиваются, а потом исчезают с лица земли. Другие скажут, что можно доверять вере. Какой именно вере? – поинтересуюсь я.

Что же касается людей… Что ж. Людям можно доверить лишь заботу о себе любимых. Столкнувшись с угрозой, чтобы выжить, они уничтожат что угодно, особенно меня.

Но я тень, от которой не сбежать, зеркало, в котором запечатлено ваше истинное отражение. Вы можете уклоняться от моего взора с первого и до последнего дня вашей жизни, но, уверяю вас, последний ваш взгляд достанется мне.

Я Правда.

И эта история о мальчике, который попытался меня обыграть.

Много лет, во время холокоста и после, он прятался, меняя имена, меняя жизни. Но ему следовало знать, что рано или поздно я отыщу его.

Ведь кто способен распознать маленького лжеца лучше, чем я?

«Какой красивый мальчик!»

Прежде чем начнётся вереница лжи, позвольте познакомить вас с ним. Смотрите на эту страницу до тех пор, пока ваш взор не затуманит пелена подсознательного. А вот и он. Маленький Нико Криспис, играющий на улицах греческого города Салоники – его ещё зовут Фессалоники, – построенного в 300 году до нашей эры на побережье Эгейского моря. Здесь руины древних бань составляют единый пейзаж с трамваями и конными повозками, шумит рынок, куда приходят за оливковым маслом, а уличные торговцы предлагают фрукты, рыбу и специи, рано утром привезённые на лодках в порт.

Сейчас 1936 год. Летнее солнце греет брусчатку у знаменитой Белой башни – укрепления, построенного в 15 веке для защиты гавани Салоников. В соседнем парке весело визжат детишки, играющие в «абаризу», игру, где две команды рисуют мелом квадраты, а потом пытаются догнать друг друга, бегая между ними. Пойманный игрок должен встать в квадрат и ждать, пока его не «освободит» товарищ по команде.

Нико Криспис остался последним из своей команды. За ним гонится мальчик постарше по имени Гиоргос. Уже пойманные ребята кричат: «Быстрей, Нико!», когда Гиоргос подбегает слишком близко.

Нико ухмыляется. Он отлично бегает для своего возраста. Он бросается к фонарю, хватается и крутится вокруг него. Гиоргос прибавляет ходу. Разворачивается настоящая гонка. Пальцы ног Нико касаются меловой границы квадрата ровно в тот момент, когда старший мальчик хлопает его по плечу.

– Абариза! – кричит Нико, когда дети бросаются врассыпную. – Liberté! Свобода!

– Нет, нет! Я догнал тебя, Нико! – заявляет Гиоргос. – Я забашил тебя до того, как ты коснулся квадрата!

Ребята замирают. Поворачиваются к Нико. Чем всё закончится? Нико смотрит на свою сандалию. Переводит взгляд на Гиоргоса.

– Он прав, – подтверждает Нико. – Он меня догнал.

Товарищи по команде недовольно стонут и расходятся в разные стороны.

– Ну, Нико, – причитает один из них, – почему ты всегда говоришь только правду?

Я знаю почему.

Своих почитателей я вижу издалека.

* * *

Наверное, вы сейчас спросите: зачем уделять столько внимания какому-то маленькому мальчику? Что в нём может быть интересного? Разве не существуют миллиарды других людей, о которых может рассказать Правда, открыв сокровенные тайны их жизни на земле?

Ответ – существуют. Но в случае с Нико вам предстоит услышать удивительную историю, подобных которой ещё никто не рассказывал. Это история об обмане, великом обмане, но и о великой правде, о разбитом сердце, о войне, о семье, о мести, и о любви, такой любви, прочность которой проверяется бесчисленными испытаниями. В этой истории даже на мгновение появится волшебство на фоне бесконечно сотканных человеческих слабостей.

Когда мы закончим, возможно, вы скажете: «Такого не могло быть». Но вот вам забавный факт о правде: чем менее реальным что-либо кажется, тем больше людей желают в это верить.

Так что вникните в то, что я скажу о Нико Крисписе:

До одиннадцати лет он ни разу никому не солгал

Удивительное свойство, по крайней мере, для меня. Утащив булочку с кухни, сознавался, стоило только его спросить. Когда мать спрашивала: «Ты не устал, Нико?», честно говорил, что устал, хоть и понимал, что из-за этого его отправят спать пораньше.

В школе, если Нико не мог ответить на вопрос учителя, то открыто признавал, что не выполнил домашнее задание. Другие ученики смеялись над его честностью. Но дедушка Нико, Лазарь, которого внук просто обожал, с ранних лет привил ему понимание моей ценности. Как-то, когда Нико еще было всего пять лет, они сидели неподалёку от порта и глядели на залив и величественную гору Олимп.

– Мой друг сказал, что там на горе живут боги, – произнес Нико.

– Есть лишь один Бог, Нико, – ответил Лазарь. – И он не живёт на горе.

Мальчик нахмурился.

– Тогда зачем он так сказал?

– Люди много чего говорят. Что-то правда. Что-то ложь. Иногда, если расскажешь достаточно длинную, с подробностями, ложь, люди верят в то, что это правда.

Никогда не становись тем, кто лжёт, Нико.

– Не буду, деда.

– Бог всё видит.

Три вещи, которые нужно знать о Нико Крисписе

1. У него был выдающийся талант к изучению языков.

2. Он способен был нарисовать практически что угодно.

3. Он был красивым ребёнком.

В важности третьего пункта мы ещё убедимся позже. Нико посчастливилось унаследовать лучшие черты от высокого, мускулистого отца-табачника и белокурой матери, бесплатно работавшей в местном театре в надежде однажды подняться на сцену. Я не отвечаю за физический облик, но, будьте уверены, с каким бы лицом вы ни родились, Правда преобразит его.

У меня особые черты.

И эти черты читались в лице Нико, таком симпатичном, что незнакомцы даже останавливались, чтобы полюбоваться. «Какой красивый ребёнок», – говорили они, прикасаясь к его щекам или подбородку. И иногда добавляли: «Он не похож на еврея». Во времена войны это тоже окажется важным обстоятельством.

Но что больше всего привлекало в Нико помимо волнистых светлых волос, сияющих голубых глаз и пухлых губ, растягивающихся в улыбку поверх безупречно белых зубов, – это его чистое сердце. В нём не было ни грамма лукавства.

Он был мальчиком, которому верили.

Со временем соседи и знакомые стали звать его Хиони – от греческого слова «снег», – настолько он казался незапятнанным земной лживостью. Как я могла не обратить внимание на это создание? В мире, полном лжи, честность сверкает, как драгоценный камень, отражающий солнечный свет.

Остальные действующие лица

Для того, чтобы в подробностях рассказать вам историю Нико, мне нужно упомянуть ещё трёх людей, которые постоянно будут появляться в его необычной жизни.

Первый человек – его брат Себастьян, с которым вы уже познакомились в поезде. Темноволосый, серьёзный парень старше Нико на три года в семье старался быть хорошим сыном, скрывая свою зависть старшего брата к разнеженному младшему ребёнку.

– Почему мы идём спать сейчас? – жаловался Себастьян.

Перевод: Почему Нико позволено ложиться так же поздно, как и мне?

– Почему я должен доедать этот суп?

Перевод: Почему Нико не заставляют доедать его порцию?

Старший брат был костлявым, младший – статным, старший был стеснительным, младший – раскрепощённым. Часто, когда Нико развлекал домашних пародиями, Себастьян сидел, ссутулившись, у окна с книгой на коленях и хмурился.

Был ли Себастьян таким же честным, как Нико? К сожалению, нет. Он лгал о повседневных вещах: о том, почистил ли зубы, брал ли мелочь из папиного комода, не витал ли в облаках на богослужении в синагоге, а потом, по достижении подросткового возраста, и о причинах, по которым он стал так долго принимать душ.

И всё же старший мальчик был крепко привязан к своей семье – к матери Танне, к отцу Льву, к бабушке Еве и дедушке Лазарю, к маленьким сёстрам-близняшкам Элизабет и Анне и, да, пусть он и не хотел этого признавать, даже к младшему брату Нико, который становился его соперником в гонках по рынку оливкового масла или в плавании на пляжах в восточной части города.

Но самую большую преданность Себастьян испытывал к девочке по имени Фанни.

Фанни – третий человек в истории о маленьком лжеце. До той поездки на поезде, навсегда изменившей её жизнь, Фанни была стеснительной двенадцатилетней девочкой, стоявшей на пороге отрочества, женские черты уже начинали расцветать, у неё были сияющие глаза оливкового цвета, пышные губы, скромная улыбка, худая, едва обретшая первые изгибы фигура. Пышные кудрявые волосы цвета вороного крыла спускались на узкие плечи.

Отец Фанни, вдовец по имени Шимон Намиас, владел аптекой на улице Эгнатия, и Фанни, единственный ребёнок в семье, помогала отцу расставлять товары на полках. Себастьян частенько наведывался в аптеку под предлогом покупки чего-нибудь для своей матери, но втайне надеялся улучить момент наедине с Фанни. Хотя они были знакомы всю жизнь и вместе играли в детстве, в последние месяцы всё изменилось. У Себастьяна урчало в животе каждый раз, когда он ловил её взгляд. И начинали потеть ладони.

К несчастью, Фанни не разделяла его чувств. Когда она была помладше, то училась в одном классе с Нико и сидела прямо за ним. На следующий день после своего двенадцатилетия Фанни надела подаренное отцом новое платье, и Нико, из своей обыденной честности, улыбнулся ей и сказал: «Хорошо выглядишь сегодня, Фанни».

С того момента её сердце принадлежало лишь ему.

Как я говорила, у меня особые черты.

Но продолжу свой рассказ. Чтобы познакомиться с последним из действующих лиц, давайте вернёмся в тот поезд, который нёсся из Салоников на север через Центральную Европу летом 1943 года. Сегодня многие не знают, что, намереваясь завоевать весь континент, нацисты вторглись в Грецию и захватили эту жаркую страну. Или что до войны Салоники были единственным европейским городом, где бо́льшую часть населения составляли евреи, из-за чего город моментально стал мишенью для нацистов и их Schutzstaffel, «отрядов охраны», – СС. Там они сделали то же, что делали в Польше, Венгрии, Франции и других странах: собрали еврейских граждан и отправили их на убой.

Пунктом назначения, куда направлялся тот поезд из Салоников, был лагерь смерти под названием Аушвиц-Биркенау. Крупный мужчина был прав. Но чем это могло помочь?

– СТОЯТЬ! – повторял немецкий офицер, проталкиваясь через пассажиров к окну. Он был приземистым, с толстыми губами и острыми чертами лица, словно кожи едва хватило на то, чтобы обтянуть его выступающие подбородок и скулы. Офицер указал пистолетом на лежащую на полу решётку.

– Чьих рук дело? – спросил он.

Головы опустились. Все молчали. Немец поднял решётку и осмотрел острые края, потом перевёл взгляд и вгляделся в лицо бородатого мужчины, того, что сказал Фанни «быть хорошим человеком» и «рассказать миру о том, что здесь случилось».

– Это были вы, сэр? – прошипел немец.

Прежде чем тот успел ответить, офицер с размаху ударил его решёткой по лицу, ободрав нос и щёки. Бородатый мужчина вскрикнул от боли.

– Спрашиваю ещё раз. Это ты сделал?

– Это не он! – закричала женщина.

Немец проследил за её взглядом, направленным на здоровяка, который тихо стоял рядом с дырой в стене вагона.

– Благодарю, – произнес немецкий офицер, направил пистолет и выстрелил мужчине в голову.

Кровь брызнула на стену вагона, здоровяк рухнул на пол. Эхо от выстрела заставило пассажиров замереть на месте. Правда заключалась в том (и я точно знаю, о чём говорю), что в вагоне было достаточно людей, чтобы наброситься на убийцу и повалить его. Но в тот момент они не видели меня. Они видели лишь то, в чём хотел их убедить немец. Что не они, а он распоряжается их судьбами.

– Хотите вылезти через окно? – громко сказал он. – Отлично. Я отпущу одного из вас. Кого бы выбрать?

Повертел головой, разглядывая измождённые лица толпы. Его взгляд остановился на молодой женщине, прижимающей к груди ребёнка.

– Ты. Иди.

Взгляд женщины метнулся к решётке и обратно. Она подступила к отверстию в стене.

– Стой. Сначала отдай мне ребёнка.

Молодая мать замерла. Крепче прижала к себе младенца.

– Ты слышала, что я сказал?

Он направил пистолет прямо ей в лицо и другой рукой схватил ребёнка.

– Теперь ты свободна. Быстро. Лезь в окно.

– Нет, нет, пожалуйста, пожалуйста, – забормотала мать. – Я не хочу лезть, я не хочу…

– Я даю тебе шанс убежать. Разве вы не для этого выломали решётку?

– Пожалуйста, нет, пожалуйста, прошу, мой малыш, мой малыш.

Женщина рухнула на пол, к ногам заключённых.

Офицер покачал головой.

– И что не так с вами, евреями? То хотите чего-то, то уже не хотите.

Он вздохнул.

– Что ж. Я сказал, что отпущу одного из вас. Я сдержу слово.

Он подошёл к окну и быстрым движением руки бросил младенца в дыру. Мать взвыла, пленники затряслись, и только Себастьян посмотрел в глаза офицеру, смотрел достаточно долго, чтобы тот улыбнулся.

Его звали Удо Граф.

И он четвёртое действующее лицо в этой истории.

Притча

Когда Бог захотел создать человека, он собрал всех высших ангелов, чтобы обсудить с ними разумность этой идеи. Стоит ли это делать? Да или нет?

Ангел милосердия молвил: «Да, пусть будет создан человек, ведь будет он совершать милосердные поступки».

Ангел справедливости молвил: «Да, пусть будет создан человек, ведь будет он поступать справедливо».

Лишь ангел правды воспротивился: «Нет, пусть не будет создан человек, ведь будет он притворствовать и лгать».

Как же поступил Господь? Он обдумал всё, что было сказано. А потом изгнал Правду из рая и низверг её в глубины земли.

* * *

Как иногда говорят ваши молодые люди: обидно.

Эта история правдива. А иначе была бы я сейчас здесь и говорила бы с вами?

Но ошиблась ли я, когда предупредила Господа о том, что человек будет лжив? Очевидно, нет. Люди постоянно лгут, особенно своему Создателю.

И всё же вокруг причин моего изгнания из рая не угасают споры. Одни полагают, что я была погребена в земле для того, чтобы восстать, когда человечество взрастит в себе лучшие свои качества. Другие говорят, что я была спрятана нарочно, поскольку вам никогда не дотянуться до моей добродетели.

У меня тоже есть одно предположение. Я верю, что была брошена на землю, чтобы разбиться на миллиарды частиц, каждая из которых найдёт свой путь к человеческому сердцу.

И в нём я расцветаю.

Или умираю.

Три события

Но хватит об этом. Вернёмся к нашей истории. Жизнь наших четырёх главных героев быстро менялась в беспокойные 1930-е и 1940-е годы, когда война закипала, бурлила и в конце концов разливалась повсюду.

Позвольте рассказать вам о трёх значимых событиях того времени.

Вы сами всё поймёте.

Мы в 1938 году

Праздничный вечер на улице Венизелу в Салониках. В набитом людьми кафе проходит «коронация». В иудейской вере эта традиция знаменует день, когда родители празднуют свадьбу своего самого младшего ребёнка. По двум длинным столам передают еду: рыбу, мясо, тарелки с сырами и перцами. В воздухе висят облака сигаретного дыма. Небольшая группа музыкантов играют на гитарах и на греческих бузуки.

Танцы энергичны и жарки. Невесту зовут Биби, а её счастливых отца и мать – Лазарь и Ева Криспис, это дедушка и бабушка Нико, прожившие столько лет вместе, что их волосы одновременно окрашиваются проседью. Родителей невесты подняли на деревянных стульях и в танце кружат по помещению. Ева цепляется за спинку стула в страхе упасть. Но Лазарь наслаждается моментом. Он показывает жестами «вверх, вверх, вверх».

Маленькому Нико семь лет. Он притопывает в такт музыке.

– Выше, деда! – кричит он. – Давай выше!

Позже семья усаживается за стол и нарезает пахлаву и политый сиропом торт с грецкими орехами. Пьют чёрный кофе, курят сигареты и беседуют на разных языках: греческом, иврите или сефардском – еврейско-испанском языке, распространённом в местной общине. Дети уже доели десерт, и теперь несколько ребятишек играют в центре зала.

– Ох, как я устала, – говорит Биби, садясь за стол.

Биби пошла к алтарю последней из трёх детей в семье Лазаря и Евы. Разгорячённая от бесконечных танцев, она вытирает пот со лба.

– Почему ты была с той штукой на лице? – спрашивает Нико.

– Это называется фата, – встревает дедушка, – а надела она её, потому что её мама надевала такую, и мама её мамы надевала, и все остальные женщины в роду издавна делали так же. Если мы сегодня делаем то, что делали до нас тысячи лет назад, что это о нас говорит, Нико?

– Что мы старые? – говорит мальчик.

Все смеются.

– Что мы поддерживаем связь с предками, – отвечает Лазарь. – Благодаря традициям человек узнаёт, кто он.

– Я знаю, кто я! – заявляет мальчик, тыкая большими пальцами себе в грудь. – Я Нико!

– Ты еврей, – говорит дедушка.

– И грек.

– В первую очередь ты еврей.

Биби накрывает ладонью руку своего новоиспечённого мужа Тедроса.

– Ты счастлив? – спрашивает она.

– Счастлив.

Лазарь хлопает по столу, растягивая губы в улыбке.

– Следующая цель – внуки!

– О, папуль, – восклицает Биби, – дай я хоть вылезу из свадебного платья.

– Так это обычно и происходит, – подмигивает Лазарь.

Биби заливается краской. Лазарь берёт Нико и сажает к себе на колени. Он кладёт руки внуку на щёки.

– Вот, скажем, ещё одного такого, – говорит Лазарь. – Какой славный мальчик.

По ту сторону стола Себастьян наблюдает за происходящим, ковыряя вилкой, и тихо переваривая то обстоятельство, что дедушка мечтает, чтобы будущие внуки были похожи на его брата, а не на него, Себастьяна.

Позже вечером семья гуляет по эспланаде. Ночной воздух тёплый, от воды доносится приятный ветерок. Фанни и её отец тоже здесь, Фанни плетётся рядом с Нико и Себастьяном, дети по очереди пинают камушек по мостовой. Мать Нико, Танна, катит коляску со спящими дочерьми-близняшками. Впереди она видит величественную Белую башню, смотрящую окнами на залив Термаикос.

– Какая чудесная ночь, – говорит она.

Они проходят закрытый киоск с выставленными на витрине газетами. Лев просматривает заголовки. Пихает отца локтем в бок.

– Папа, – говорит он, понизив голос, – ты читал, что происходит в Германии?

– Этот человек безумен, – отвечает Лазарь. – Скоро они от него избавятся.

– Или всё может распространиться дальше.

– Дойти сюда, ты имеешь в виду? Мы далеко от Германии. К тому же Салоники – еврейский город.

– Уже не в той степени, что раньше.

– Лев, ты слишком много переживаешь. – Лазарь указывает на витрину. – Погляди, сколько еврейских газет. Вспомни, сколько у нас синагог. Никто не сможет уничтожить всё это.

Лев оглядывается на своих детей, пинающих камушек. Он надеется, что отец прав. Семья продолжает прогулку под лунным светом, и их разговоры эхом разносятся над водой.

Мы в 1941 году

Распахивается дверь. В комнату в испачканной грязью солдатской форме вваливается Лев. Дети подбегают обнять его за ноги и талию, пока Лев, не обращая на них внимания, тяжело шагает к дивану. С той ночной прогулки по эспланаде прошло три года, но Лев выглядит постаревшим на десять лет. Его лицо исхудало и обветрилось, тёмные волосы испещрены седыми прожилками. Некогда сильные руки теперь худы и покрыты рубцами. Левая рука замотана потрёпанными тряпками, затвердевшими от запёкшейся крови.

– Дайте отцу сесть, – говорит Танна, целуя его в плечо. – О, Господь, милостивый Господь, спасибо, что привёл его домой.

Лев выдыхает так, будто только что взобрался на гору. Устало падает на диван. Усиленно трёт лицо. Лазарь садится рядом с ним. В его глазах встают слёзы. Он кладёт руку на бедро сына. Лев вздрагивает.

Шесть месяцев назад Лев оставил свой табачный бизнес и отправился воевать с итальянцами, вторгшимися в Грецию вскоре после потопления Италией греческого крейсера. Хотя итальянский диктатор Муссолини и стремился показать немцам, что он той же масти, греки сумели дать отпор и противостояли вторжению. Греческие газеты выходили с заголовками в одно слово:

Οχι! (НЕТ!)

Нет, эту нацию не подавили бы итальянцы – или кто-либо ещё! Греция бы до последнего сражалась за свою честь! Мужчины из разных уголков страны вызывались добровольцами, в том числе и евреи из Салоников, несмотря на сомнения, высказываемые пожилыми членами общины.

– Это не твоя битва, – сказал Лазарь сыну.

– Это моя страна, – возразил Лев.

– Твоя страна, но не твой народ.

– Если я не буду сражаться за свою страну, что будет с моим народом?

На следующий день Лев записался на фронт и сел в трамвай, полный еврейских мужчин, торопящихся взять в руки оружие. В ходе истории я бесчисленное количество раз наблюдала подобное – мужчин, накаченных адреналином войны. Это редко заканчивается хорошо.

Поначалу греческое наступление было крайне успешным. Их решительные попытки позволили сдвинуть линию фронта. Но с наступлением зимы и суровых погодных условий ресурсы греков иссякли. Не хватало людей. Припасов. Итальянцы в конце концов обратились за помощью к мощной немецкой армии, и для греческих войск это означало конец. Всё равно что лошади, галопом выбежавшие в открытое поле и обнаружившие, что оно кишит львами.

– Что произошло? – спрашивает Лазарь сына.

– Наше оружие, танки, всё было очень старое, – хрипло говорит Лев. – Чего мы только не испытали! Мы голодали. Замерзали.

Он поднимает голову, в глазах читается мольба.

– Папа, в последние дни у нас даже не было патронов.

Лазарь спрашивает о знакомых евреях, ушедших добровольцами на фронт, как и Лев. После каждого названного имени Лев отрицательно мотает головой. Танна зажимает рот ладонью.

Себастьян смотрит на отца с другого конца комнаты. Что-то в видимой немощности отца не позволяет мальчику заговорить. Зато Нико ничего не смущает. Он подходит к отцу и протягивает рисунки, которые нарисовал к его приезду домой. Лев берёт их и выдавливает из себя улыбку.

– Ты был послушным мальчиком, пока меня не было, Нико?

– Не всегда, – отвечает Нико. – Иногда я не слушал маму. Не доедал свою порцию. Ещё учитель сказал, что я слишком много болтаю.

Лев устало кивает.

– Ты по-прежнему придерживаешься своей честности. Правда – важная вещь.

– Бог всё видит, – говорит Нико.

– Верно.

– Мы выиграли войну, папа?

Вопреки собственному совету, Лев лжёт.

– Конечно, Нико.

– Я же говорил, Себастьян, – говорит Нико, улыбаясь брату.

Танна отводит сына в сторону.

– Идём, Нико, пора ложиться. – Она смотрит на мужа, пытаясь сдержать слёзы.

Лазарь встаёт, подходит к окну и задёргивает шторы.

– Папа, – говорит Лев едва слышно, – это случится. Немцы. Они идут сюда.

Лазарь плотнее зашторивает окно.

– Не идут, – говорит он. – Они уже здесь.

Мы в 1942 году

Жаркое субботнее утро на площади Свободы – главном месте встречи в Салониках. Прошло больше года с возвращения Льва с войны. Вскоре после этого немецкие войска вошли в город на танках, мотоциклах, с пехотой и оркестром. С тех пор еды стало остро не хватать. Государственные службы закрылись. По улицам шатаются нацистские солдаты, жизнь еврейских семей сильно ухудшилась. На магазинах и ресторанах висят таблички: ЕВРЕЯМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН. Все живут в страхе.

Припекает июльское солнце. На небе ни облака. На площади происходит странная, почти невероятная сцена. Площадь забита рядами еврейских мужчин – девять тысяч человек, стоящих плечо к плечу всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Им приказало здесь собраться нацистское командование, контролирующее город.

– ВВЕРХ, ВНИЗ! ВВЕРХ, ВНИЗ! – кричат офицеры. Еврейские мужчины держат руки перед собой и приседают, потом встают, потом опять приседают и встают. Похоже на зарядку, только вот ей нет конца; если кто-то останавливается, берёт передышку или падает без сил, его бьют, пинают и натравливают на него собак.

Один из этих мужчин – Лев. Он не намерен сдаваться. Пот стекает по коже, а он садится и встаёт, садится и встаёт. Он бросает взгляд на балкон, выходящий на площадь. Молодые немки фотографируют их и смеются. Как они могут смеяться? Лев отворачивается. Он думает о войне. Думает о том, сколько всего пережил на зимнем морозе. «Ты выдержишь», – говорит он сам себе. Как сильно он сейчас мечтает о холоде.

– ВВЕРХ, ВНИЗ! ВВЕРХ, ВНИЗ!

Лев видит, как мужчина постарше падает на колени. Немецкий офицер хватает его за бороду, достаёт нож и срезает её. Мужчина кричит. Лев отворачивается. Другого упавшего мужчину пинают в живот и тащат по улице. На него выливают ведро воды и оставляют его лежать там, стонущего от боли. Зеваки не двигаются с места.

– ВВЕРХ, ВНИЗ! ВВЕРХ, ВНИЗ!

Этот день станет известен как «Чёрный Шаббат», он был выбран немцами намеренно, чтобы нарушить святую еврейскую традицию и заставить мужчин, в ином случае отправившихся бы молиться в синагогу, унизиться на глазах у всех вроде бы без какой-либо на то причины.

Но для жестокости всегда есть причина. Немцы хотели изменить меня. Они хотели, чтобы евреи из Салоников приняли новую версию Правды, ту, в которой не было места свободе, вере и надежде. Единственное правило нацистов.

Лев повторяет про себя, что не отступит. Его мышцы так истощены, что дрожат. Его тошнит, но он бросает себе вызов – удержаться от рвоты. Он думает о своих детях, дочках Элизабет и Анне, сыновьях Себастьяне и Нико. Они помогают ему не сдаваться.

1.Джеймс Фентон – английский поэт, журналист, литературный критик. «Немецкий реквием» – поэма Джеймса Фентона.

2.Люсинда Уильямс – американская певица и композитор.