Kitobni o'qish: «Меланхолия. Стихи»

© Ипанова А. О., 2019

© Нигматзянова Л. И., дизайн, 2019

© ГУП РБ БИ «Китап» им. Зайнаб Биишевой, оформление, 2019

Эмбрион

«Зайди за мной и отведи туда…»

 
Зайди за мной и отведи туда
(июней мимо, мимо октябрей),
где существует только темнота,
где ничего не совладает с ней.
Где я всего лишь странник, имярек.
Сиротством наступившим поражен.
За окнами приостановлен снег,
ребенок плачет выше этажом.
И некому признаться в эту ночь
мне в том, что Демиург, в который раз,
по черно-белым клеткам мерзлых почв,
переставляет, как фигуры, нас.
 

«Я расскажу, как совершала те…»

 
Я расскажу, как совершала те
шаги по стеклам – в полной темноте,
внимая стукам сердца-метронома.
Про в немоту сошедший диалог,
про взгляд на небо, где беспечный бог
уснул на мягком в позе эмбриона.
 
 
Про суицид, что не был завершен,
про то, как ты накинул капюшон
и вышел вон из дома, из эфира.
Про путь из страха без поводыря,
про все те камни, по которым я
смогу подняться на вершину мира.
 

«Мятежный призрак движется во мгле…»

 
Мятежный призрак движется во мгле,
и вещий сон его рисует кисть.
Мы в этом сне, на собственной земле
пропав однажды, не смогли найтись.
И тысячнадцать лунный ореол
белел среди линяющих светил.
Никто не звал нас, за собой не вел,
дорожной пылью стрелок не чертил.
Но Некто видел все в своем большом
стеклянном шаре – как в нутро реки
без страха мы ныряли голышом,
и трепетали звезды-поплавки.
 

Снежная стена

 
Нас отделяет снежная стена
от лучших дней, лишенных окончанья.
Как долго здесь безмолвствует зима,
как мы под стать храним свое молчанье.
Здесь ветер злится от избытка сил,
в нем жизни нет, ему и равных нету,
он низвергал нас, юных, возносил,
забавы ради раскидал по свету.
И не собрать, и не слепить в одно,
и не найтись, ведь немоте не вторят.
И каждый сам, как снятое пальто,
что на крючке повисло в коридоре.
Все неизменно – даты, имена,
работа, деньги, становленье старше.
 
 
Как долго здесь главенствует зима
и волочит существованье наше.
 

Побратим

 
Долой того, кто стал виной
всему, что вспоминаешь всуе.
Мгновенья, множащие боль,
переберем, перетасуем.
Деревья руки-ветви сквозь
кромешный мрак протянут к солнцу.
Все то, что ценным лишь звалось,
уже лежит на дне колодца.
Убавим звук. Замедлим шаг.
Не следуй ничьему примеру.
Ты – побратим, а не чужак.
Ты тоже одинок не в меру.
Маши проезжим поездам,
что стали частью чьих-то судеб.
 
 
Нас жизнь расставит по местам,
нас смерть, как водится, рассудит.
 

«Сквозь неба распоровшегося серость…»

 
Сквозь неба распоровшегося серость
просачивалась снега белизна.
Все засыпало и всему хотелось
не верить в пробужденье после сна.
 
 
Ломалось и хрустело под ногами
вчерашних луж нетвердое стекло.
Но нам воспрянуть духом помогали
слова о том, что время истекло.
 
 
Зима шагнула в город, как впервые,
минуя протяженный виадук.
Я видел вновь ее глаза слепые,
и впалость щек и узловатость рук.
 
 
На снег легла, как траурная лента,
тропа, запечатлев ее шаги.
Зима осталась, сжалившись над кем-то,
и всем земным законам вопреки.
 

«Не нарушай царящего молчанья…»

 
Не нарушай царящего молчанья,
где боль ясна. Я, кажется, готов
когда-нибудь, молчанье источая,
уйти по кромке белоречных льдов.
Со счета сбросить все ориентиры.
В чистовиках слова, в черновиках
слова, стирая клеточки-квартиры,
уйдут со мной. Останутся в веках
тела деревьев, исполины-зданья.
Запомни это, но не обещай
не забывать, как часто до свиданья
таит в себе зеркальное прощай.
 

«Реальность грустна: ты жив, а потом отпет…»

 
Реальность грустна: ты жив, а потом отпет,
и солнцем душа садится за горизонт.
Не важно, где жил и сколько десятков лет,
каких и когда стремился достичь высот.
Что ел на обед, как часто ходил смотреть
в туманную даль, которой за все прощен.
Но музыка дней твоих не воскреснет впредь
на клавишах тех, что могут звучать еще.
Я знаю, ты жил неспешно и не спеша
успеть – опоздать, найти – потерять, обресть
бесценную мысль, в которой так хороша
минута, что здесь пройдя, остается здесь.
Я знаю, ты жил в душе небеса храня,
как белый цветок, камыш, полевой вьюнок.
И грезил взлететь бескрылым, когда земля
начнет уходить стремительно из-под ног.
 

«Илот зимы на окнах вывел шрифт…»

 
Илот зимы на окнах вывел шрифт.
Наверное, так трудно – жить скорбя
о воле. Вновь скрежещет в доме лифт,
как будто возит смерть внутри себя.
Со временем я полностью привык
хранить в душевном сейфе все подряд.
Какой несуществующий язык
объединит слова, что в нем болят?
 
 
Спускает полночь с неба невода
на город, что к покою не готов.
И людям снится черная вода,
чешуи рыб и крылья мотыльков,
им снится свет серебряный, как ртуть,
как он скользит по черной той воде…
Ладони к свету страшно протянуть,
куда страшней – исчезнуть в темноте.
 

«Суфлеры, словно – сквозняки в метро…»

 
Суфлеры, словно – сквозняки в метро,
напрасно шепчут откровенья про
реальность ада, иллюзорность рая.
Я прорасту у смерти на виду
и к терпеливо ждущим побреду,
из мерзлой почвы стопы вырывая.
 
 
Свет рассекает однородный фон,
и вечной спешке преданный вагон
снижает темп, предчувствуя нирвану.
Я – пассажир, я буду им, пока
так мучит жажда одного глотка
свободы той, что мне не по карману.
 
 
С уходом медлит юности сезон,
но день его, как нехороший сон,
сошел на нет, собою озаботив.
Пока горят четыре цифры ноль,
наполни шприц и сердце обезболь,
мой верный врач, садящийся напротив.
 

Клеймо

 
Промозглый ветер листья носит,
и быстро зреет темнота.
Внутри таящаяся осень
выходит паром изо рта.
 
 
Все медленно дойдет до точки —
так временем заведено,
когда найдешь своей цепочки
недостающее звено.
 
 
Я не горазд словами мучить
властителя небесных битв.
Он все равно сгущает тучи —
как огражденье от молитв.
 
 
Но тишина страшна на деле
и там, где звука не дано,
не выжигай на бренном теле
моем безмолвия клеймо.