Kitobni o'qish: «Ибо крепка, как смерть, любовь. Книга 2»

Shrift:

Рассказы

Книга вторая

Ибо крепка, как смерть, любовь

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь.
(Песнь песней царя Соломона, 8: 6)

В одном часе любви сокрыта целая жизнь.
(Оноре де Бальзак)

1.

Старик открыл оконную раму и постучал крепким ногтем по градуснику: не залипла ли стрелка? И то сказать, сегодня 7 ноября, а температура воздуха плюс двенадцать градусов.

– Всё, всё извратилось в нашей жизни! – проворчал старик.

2.

Но не всегда старик был стариком.

Он грузно лёг на свою кровать, прикрыл слезящиеся глаза и увидел себя молодым и стройным моряком, который строил роту курсантов для прохода парадом 7 ноября на Дворцовой площади Ленинграда.

– А сегодня ни Ленинграда, ни парада, ни погоды нет. Не знаю, остались ли Дворцовая площадь с Зимним дворцом…

Тяжко старику сознавать, что жизнь прошла, а вместе с ней ушло всё привычное и родное.

3.

Он вспомнил, как однажды, при швартовке, его стегануло канатом и выбросило за борт в ледяную воду, которая обожгла его поначалу огнём, и он наряду с болью от этого жжения удивился, почему он не тонет. А затем понял: в его одёжке слишком много воздуха. Затем сапоги заполнились водой, фуфайка и роба окончательно промокли и потянули на дно, ему стало тяжело держаться на поверхности, и он стал тонуть.

Холод воды от обжигающего огня перешёл в тупую ноющую боль, и он гаснущим сознанием подумал, что сейчас он не умрёт, рано ему помирать, молодой ещё, но что именно так к нему в старости придёт смерть. Так же захочется спать, такими же тяжёлыми станут веки, и не останется сил бороться за жизнь.

Его вытащили полумёртвого из воды, растёрли спиртом, отогрели, и он остался жить, навсегда запомнив во всех деталях, как смерть забирает человека себе.

4.

И вот сейчас он понял, что пришло его время и смерть стоит рядом. Так же захотелось спать от навалившейся усталости, появилось безразличие к жизни и как бы физически потянуло ко дну.

Старик больше умом, чем телом стал сопротивляться смерти, не желая пускать её в себя. Он не боялся смерти и много раз смотрел ей в лицо. Он не ценил свою жизнь, не цеплялся, как иные старики, своими скрюченными руками, за эту жизнь. Просто ему было неприятно, что кто-то другой за него решает самый главный, жизненный – в прямом смысле – вопрос.

5.

Смерть овладевала стариком. Он почувствовал, как стали охладевать конечности. Он хотел было сопротивляться. Ему захотелось встать и надеть тёплые носки или хотя бы укрыться одеялом, чтобы согреться, но сил не было. Их не хватало даже на то, чтобы открыть глаза.

Оставалось одно – лежать и ждать, что будет дальше.

6.

Он интуитивно почувствовал, что ему нужно сейчас вспомнить что-то хорошее, тёплое, что помогло бы ему зацепиться за жизнь и остаться на плаву. Но в голову лезли одни пустяки: жизнь, прожитая моряком, цинична и, скажем честно, лишена книжной романтики. Старик подумал, что в его жизни должно было быть нечто такое, что могло бы его зажечь, согреть, и, не имея физических сил для сопротивления, он стал перебирать в уме одну за другой свои жизненные ситуации.

Он, как отсыревшие спички, чиркал их о своё закаменевшее сердце в надежде хотя бы высечь искру. Но «спички» не зажигались, а только воняли серой.

– Да… – трезво подумал старик, – даже удивительно. Жизнь моя, считай, прошла, но ни одного светлого эпизода, ни одной радостной картинки в моей судьбе не случилось!..

И когда его тело почти закоченело, а сознание стало меркнуть, как свет в кинотеатре перед началом сеанса, – вдруг в ярких деталях, словно вспышка в ночи, он вспомнил случай, о котором давно забыл.

Как он мог его забыть? Ведь этот случай перевернул всю его жизнь…

7.

Дело было в день 7 ноября.

Их рота морских курсантов собиралась на парад, посвящённый, как тогда говорили, Великой Октябрьской социалистической революции. Погода была – хуже не придумаешь. Снег с дождём лепил в глаза, а шквалистый балтийский ветер хлёстко, как мокрой тряпкой, бил по лицу.

Снежная каша чавкала под ногами, и курсантам не получалось показать свою строевую выучку при движении праздничной колонной по Дворцовой площади Ленинграда.

8.

Перед трибунами, установленными у Зимнего дворца, на которых стояли лучшие люди города, прошли колонны боевой техники.

Прошли военные и курсанты разных училищ.

Прошли перед трибуной гражданские люди – трудовые коллективы Ленинграда.

Но вот наконец парад и демонстрация на Дворцовой площади закончились. Курсанты чёрной рекой шинелей растеклись по Невскому проспекту – праздновать дальше, кто как умеет.

Их курсантская компания отправилась пировать в женское общежитие так называемой пирожковой академии.

Женщины их уже ждали и встретили моряков радостным визгом.

Развесив шапки и шинели на вешалке, курсанты прошли к богато накрытым столам.

Все сели, наполнили рюмки, и веселье началось.

Вино и водка лились рекой.

Разговоры постепенно становились громче и непринуждённее. Мужчины принялись оказывать женщинам знаки внимания, а женщины в ответ стали благосклонно улыбаться, не оставаясь в долгу.

9.

Ему досталась широкоплечая мощная фрау с металлическими фиксами во рту, что его, хоть и человека бывалого (как он сам про себя думал), несколько смутило.

Разговоры с ней да и общая атмосфера за столом ему не нравились, и он под благовидным предлогом, когда начались танцы и парочки принялись прижиматься друг к другу, не привлекая к себе внимания, удалился.

10.

На улице уже горели фонари.

Ветер пал, и первый настоящий снег укутал город святого Петра белой пеленой, сделав этот странный город ещё более нереальным.

Он вышел на набережную Невы и медленно побрёл вдоль величественной реки, ритмично хлюпавшей внизу густой чёрной, как отработанное масло двигателя, водой.

Ему было очень одиноко в огромном холодном городе, где его никто не ждал.

Старая любовь умерла, оставив по себе обугленные головёшки вместо сердца, так что новой любви, если бы такая и нашлась, негде было бы обосноваться.

Ему хотелось изменить свою жизнь, чтобы победить тоску и преодолеть пустоту внутри себя, но не зная, как это сделать, он тяготился своим состоянием.

11.

На мосту лейтенанта Шмидта, в самой высокой его точке, он увидел женскую фигуру. Женщина сильно перевесилась через перила, как бы высматривая что-то в чёрной воде.

Он внезапно почувствовал, что его космическое одиночество закончилось.

Звериным чутьём ему открылось, что эта женщина – его и только его.

Само Провидение говорило: она предназначена ему и ждёт его.

Только его…

12.

Он подошёл к ней. Тронул её за плечо:

– Как дела?

Она не отозвалась.

– Как тебя зовут? Ты почему здесь стоишь одна?

Молчание в ответ.

Он обнял её за плечи и попытался заглянуть в лицо – глаза её были закрыты, а тело – угловатым, как бы закостеневшим от холода.

Он стал тормошить её:

– Что с тобой? Ты пьяная? Тебе что, плохо? Может быть, вызвать «скорую помощь»?

Она разлепила спёкшиеся губы и внятно произнесла:

– Не хочу жить.

13.

И верно, он заметил, что девушка одета не по погоде, и понял, она что хотела броситься с моста вниз, в Неву. Но страх высоты и ужас смерти перебороли отчаяние и остановили её, намертво приковав к поручням моста, – ему пришлось с большим усилием отдирать незнакомку от стылого железа.

Идти она не могла, и он, закутав её, как сонное дитя, шинелью, взял девушку на руки. Она не сопротивлялась, и он бережно понёс её по мосту в сторону Васильевского острова.

14.

Как её зовут?

Кто она такая?

Кто её обидел – так, что она не хочет жить?

Мысли теснились у него в голове.

Проходя под фонарём, он залюбовался её лицом.

Её лицо – цвета аспирина – было прекрасным…

15.

Он несколько раз пробовал завязать с ней разговор или хотя бы узнать её имя, но она молчала. Его слова звучали как-то неуместно, и он замолчал.

Глаза её по-прежнему были закрыты, но он почувствовал, что она стала отогреваться и в её тело стала возвращаться жизнь. Затем у неё появились судороги – такие резкие, сильные вздрагивания всем телом, переходящие в крупную дрожь. До сих пор неподвижное её лицо стала искажать мучительная гримаса. Она заплакала. Сначала беззвучно, затем с громкими рыданиями.

– Плачь, плачь, девочка, – с нежностью поощрял её моряк. – Поплачешь – легче станет.

16.

Спустя некоторое время она перестала плакать и хотела сделать движение, чтобы освободиться и пойти своими ногами. Но он, демонстрируя свою мужскую власть, удержал её на своих руках, как бы говоря, что ему не тяжело и даже приятно её нести и что отныне она принадлежит только ему.

Его руки одеревенели от напряжения, но он упрямо решил во что бы то ни стало не отпускать свою драгоценную ношу, а нести, нести, прижимая её бережно к себе.

Нести…

Чего бы ему это ни стоило.

17.

Они пришли.

Он бережно уложил её на диван – единственный предмет мебели в холостяцкой заброшенной квартире, не считая стола и двух шатких табуреток.

Наступала ночь, и он, достав из кладовки несколько пожелтевших газет и разложив их на полу, лёг, как ему представлялось, для сна.

18.

Сквозняки гуляли по комнате, и из разбитого стекла по полу тянуло холодом. Можно было укрыться тёплым одеялом, которое лежало внутри дивана, но он боялся побеспокоить свою гостью.

Жёсткий и холодный пол, на котором он лежал, а главное, громкий, бешеный стук сердца в груди не предвещали наступления скорого сна.

Да и как здесь заснёшь, когда на твоём диване лежит прекрасная незнакомка с такой странной и загадочной судьбой?

А тебе всего лишь двадцать один год…

Усилием воли он заставлял себя лежать на своём месте и не двигаться, хотя всё его тело, вся его внутренность были как сжатая пружина, готовая с силой распрямиться.

19.

Наконец возможности лежать на полу у него не осталось.

Он встал и, замирая, на цыпочках подошёл к дивану, посмотреть, как он сам себя оправдывал, что с девушкой.

Дышит ли она?

Она очень тихо и ровно дышала, и по её виду казалось, что спала.

Он почувствовал, что не сможет теперь оторваться, отойти он неё, не сможет вернуться и снова лечь на свои газеты.

Ему было мучительно сладко находиться с ней рядом. Он как бы озяб, а от неё словно шло тепло, которое тянуло, звало к себе.

Но продолжать стоять так дальше было бы глупо. Вдруг она не спит?

В те годы он был очень скромным и, постеснявшись прикоснуться к ней, решил лечь на диван головой в противоположную от неё сторону.

Прошло несколько томительных минут.

Его тело жарилось на адском огне – дыхание было таким бурным, что он задыхался, словно рванул стометровку.

– Что же делать, что делать? Куда деваться? Пойти на кухню, выпить воды разве?

20.

Но он понял, что выйти из этой комнаты сейчас ему не удастся.

Весь земной шар, вся Вселенная сузились для него в этих четырёх стенах и силой своего давления плющили его.

А центр притяжения этой Вселенной – она…

21.

В то же время он понимал, что и девушка тоже не спит.

Он робко погладил её по плечу.

Она не ответила.

Тогда он наклонился к ней и прикоснулся губами к завиткам волос на шее.

Постепенно его ласки становились всё смелей и горячей.

Она стала сопротивляться.

Но он был настойчив – она защищалась.

Она могла встать и уйти или хотя бы словом урезонить его.

Но она молчала.

В тишине происходила борьба.

Наконец она почти плача простонала:

– Ради Бога отстань от меня!

Он пылко ответил:

– А я ради Бога прошу: будь моей.

– Без любви нельзя.

– Но я люблю тебя!

– Когда же ты успел меня полюбить?

– Сегодня, сейчас и буду любить тебя всю свою жизнь.

Её губы были нежны, и в поцелуе они слились в одно целое.

Не зная имени друг друга, они, кажется, твёрдо знали, зачем Господь их свёл в эту ночь.

22.

Утром 8 ноября, когда он спал, а на улице ещё горели фонари, незнакомка выскользнула из его объятий и покинула их брачный чертог – внизу на лестнице громко бухнула дверь.

Больше они никогда не встречались.

Он долго, долго и упрямо искал её. Искал, но так и не нашёл.

И всю свою жизнь он прожил холостяком.

23.

Спустя ровно сорок девять лет после той ночи в ту же комнату, тихонько постучав, вошёл сосед по питерской коммуналке, чтобы спросить у старика денег на опохмелку.

Ответить было некому – уже остывшее тело старика лежало на смертном одре с печатью безмятежной вечности на лице.

Казалось, улыбка играет у покойного на губах.

Так бывает у мирно спящих людей, когда им снится хороший сон.

Аминь.

Антарктида. «Святые деньги»

Самая достойная верность та, которая бывает во время трудностей. Самое недостойное предательство то, которое бывает во время доверия.
(Аксиома. Так оно и есть.)

1.

Антарктида находится на Южном полюсе планеты Земля. От Москвы до Антарктиды расстояние примерно шестнадцать тысяч километров. С радиоцентра, который находился под Москвой, в посёлке Томилино, туда посылали радистов на зимовку. Зимовка длилась год или даже больше. Это зависело от того, как быстро мог прийти пассажирский пароход «Литва», который выходил из Ленинграда со сменой специалистов на борту. Обычно он добирался к ледовому континенту несколько месяцев, и всех зимовщиков сменяли вновь прибывшими полярниками. Командировка в Антарктиду считалась престижной – туда посылали самых лучших. И денежной: за год зимовки полярник мог купить себе квартиру, да ещё и на машину могло остаться, что в то время было несбыточной мечтой многих обычных людей.

2.

Основной радиоцентр Антарктиды находился на самой большой полярной станции Молодёжная и обеспечивал связь с Москвой и другими полярными станциями. Радисты в Антарктиде работали круглосуточно, держали радиосвязь вахтами по восемь часов каждый день, без выходных. У нас же, в Томилино, был такой график работы: с 08:00 до 20:00, а на следующий день ты заступаешь на смену уже с 20:00 до 08:00. Потом с утра уходишь домой и только послезавтра опять выходишь на радиовахту к восьми утра.

После изнурительной ночной вахты нужно было целый день отсыпаться, приходить в себя. А на следующий день тоже ничего не запланируешь, так как с утра послезавтра надо было опять идти на работу. И так изо дня в день. Ни выходных, ни проходных. Будь то Новый год или любой другой праздник – вставай и иди на работу. Хотя зарплату за такую работу радисты получали, честно говоря, небольшую.

График совершенно непригодный для семейной жизни. Да и к жизни холостого человека тоже такой режим не подходит. Но люди не роптали, приспосабливались, хотели работать – любили свою работу. Любили морзянку. И связь с морскими судами в далёких океанах или с антарктическими станциями – это особый вид призвания: это и как спорт, и как хобби, и как работа – этот вид человеческой деятельности притягательный, яркий, неповторимый, любимый.

3.

Эту любовь сложно объяснить постороннему человеку, не знающему особенности этой работы. А морзянка – без преувеличения можно сказать, это творчество. Это как музыка, как особая категория искусства. Устанавливать связь, общаться посредством морзянки с незнакомым тебе человеком, тоже радистом, который находится за тысячи километров от тебя, принимать и передавать радиограммы и сообщения. Особенно это важно в условиях слабой слышимости и помех, когда радиообмен затруднён, когда уходят драгоценные минуты на установление и проведение сеанса связи. Ведь из-за атмосферных явлений хрупкая ниточка может оборваться в любой момент, а нужно срочно передать важную информацию, цена которой может стоить спасения жизни людей.

Это нелёгкая, трудная, но очень любимая работа. Кто в неё втягивался, уже потом не мог с ней расстаться.

4.

В нашей смене была девушка Люся. У меня с ней были добрые товарищеские отношения, мы часто помогали друг другу в работе, подменялись при необходимости. Оказывали небольшие взаимные услуги. Тихая, небольшого роста, худенькая, без особых примет. На улице мимо такой пройдёшь и не заметишь. Однако когда она неожиданно улыбалась, лицо её преображалось, оно как бы зажигалось огнём изнутри. И тогда она казалась мне красавицей.

У Люси был муж Валера. Это был мужчина огромного роста, исключительно крупного телосложения – мы за глаза его звали «человек-гора». Тогда компьютеров не было, и текст радиограмм радисты принимали на печатных машинах. Когда Валера опускал свои огромные ладони поверх машинки, то они закрывали её всю целиком, вместе с клавишами. И я всегда удивлялся, как такими огромными, толстыми пальцами он умудрялся попадать по нужным клавишам, да ещё с такой невероятно быстрой скоростью!

Люся рядом с ним казалась ребёнком. Валера в ней души не чаял. Сколько трепета и заботы было в нём! Казалось, что всё его огромное тело, когда он был рядом с Люсей, переполнено лаской и нежностью. Вся его фигура, а не только глаза, была обращена к ней. Как полноводная река весной грозит выплеснуть свои воды и затопить собой всё вокруг, как бурдюк с добрым грузинским вином, который распирает желание быть поскорее откупоренным, чтобы выплеснуть свой жар в чаши пирующих за весёлым застольем, так и сердце Валеры было преисполнено горячей любовью к Люсе…

5.

В это самое время Валера находился на зимовке в Антарктиде, на станции Молодёжной. Отведённый год зимовки уже подходил к концу. Люся и Валера общались друг с другом по радио, передавая морзянку при помощи электронных ключей. Это только в фильмах про разведчиков показывают, как радисты давят на ключ (типа клоподав): ти-ти-ти-та, ти-ти-ти-та…

Но профессионалы, а Люся и Валера были несомненные профессионалы, работают не так. Там нетренированное ухо вообще разобрать ничего не может – только характерный треск стоит: тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р.

Несётся в эфире через всю планету Земля: «Как дела, Валера? Как здоровье? Когда домой? Скучаю. Люблю. Целую».

А потом горячее и романтичнее.

Люся: «Мечтаю заглянуть в твои глаза. Хочу к тебе прижаться, чтобы ты обнял меня! Каждую ночь ты мне снишься! Как я соскучилась по твоим ласкам! Устала ложиться в холодную постель! Не могу жить без тебя. Приезжай скорее! Жду тебя с нетерпением!»

Валера: «Ты мой ласковый котёночек! Как я тоскую по тебе! Скучаю! Не могу больше без тебя! Разлука невыносима! Всё валится из рук! Считаю дни до нашей встречи!» Ну и так далее. Но всё в рамках приличий.

6.

После того сеанса связи и вахта вскоре закончилась, и Люся ушла домой на выходные, на два дня.

Из анекдота мы знаем, чем еврей отличается от русского. Еврей заранее предупреждает жену о своём приезде и в шутливой форме просит её выкинуть бутылки, помыть бокалы, пепельницы и навести порядок в доме. А русскому человеку это даже в голову не приходит. По жизни получается так, что русский любит делать жене сюрпризы. Зачем? Чтобы проверить чувства и испытать свою любовь? Нет, ему это и в голову не приходит. Просто так устроен наш русский прямодушный характер. И в этой прямой и горячей порывистости заключается вся наша широкая русская душа.

7.

В это самое время между Москвой и Антарктидой открыли так называемый «воздушный мост». Самолёт Ил-18Д летел так: Молодёжная, затем посадка в Антананариву (остров Мадагаскар), в Анкаре (Турция) и аэропорту Жуковский (Москва). Валера, чтобы сделать приятный и неожиданный сюрприз своей жене Люсе – порадовать её досрочным прибытием, с великими трудностями всё же умудрился сесть в этот самолёт. И вот он летит домой, в Россию. В Жуковском Валера берёт такси и едет домой – в подмосковный посёлок Томилино. По дороге он заехал в ресторан, на вывеске которого было написано светящимися буквами «Бар-ресторан “Дачный”», а в народе он назывался просто «Бардачный» – как говорится, налицо игра слов и смыслов. Валера купил там по ночной дорогой цене «десять коней», то есть десять бутылок коньяка, которые он поместил в авоську и взял яблок на закуску.

8.

Вот Валера подъехал к своему дому. Потихоньку (ведь глухая ночь на дворе, люди спят) поднялся на третий этаж, вставил ключ в замочную скважину: раз-два, раз-два – а дверь не открывается, так как заперта изнутри на засов.

– Люсенька, Люся, – зашептал Валера, – Люся, Люся, открой! – В ответ тишина. Он постучал костяшками пальцев в дверь. Тишина. Мёртвая тишина.

– Люся! В чём дело?! Открывай! – Он стал нажимать пальцем на кнопку звонка. Резкая трель звонка разбудила весь дом. Внутри раздалось какое-то шевеление, затем послышался шум. Потом что-то тяжёлое упало на пол. Время шло, но дверь Валере не открывали.

– Люся, открывай быстрее!.. – он разволновался и, уже не стесняясь соседей, заколотил мощным кулаком в дверь.

Наконец до полярника медленно стало доходить, что сейчас в его жизни происходит что-то по-настоящему страшное.

– Люся, открой немедленно, а то я сейчас дверь вышибу!

Наконец Люся, одетая в халатик, открыла дверь.

9.

Оказалось, что она ночует не одна, а с незнакомым Валере молодым человеком. Валера, отодвинув жену в сторонку, заглянул в спальню, критически оценил ситуацию и сказал мужчине:

– Когда оденешься, зайдёшь на кухню.

Валера был ростом около двух метров и весом чуть ли не двести килограммов. Он не был атлетом, но это был мощный и грозный боец – «человек-гора». И не приведи Господь встать кому-то поперёк у него на пути, когда он разгневан.

10.

Дрожа дрожмя, незнакомец в полуобмороке, боясь грядущей расправы, бочком зашёл на кухню и замер. Валера взял гранёный стакан, налил его доверху коньяком и подал незнакомцу:

– Пей!

– Я не могу! Я непьющий! – залепетал щуплого и невзрачного вида молодой человек.

– Пей! Сможешь. Коньячок добрый.

Незнакомец с трудом, глотая слёзы ужаса вперемешку с коньяком, выпил налитый ему стакан. Валера тут же налил второй стакан.

– Пей…

– Не могу!

– Пей! Я тебе сказал: пей!

– Нет, не могу, меня уже тошнит.

– Пей! – пригрозил Валера и привстал: – Убью!

Незнакомец с неимоверными усилиями выпил второй стакан.

Валера налил ему третий. Однако, смерив глазом жалкую и ущербную фигуру парня, пожалел его – в два глотка отправил все двести пятьдесят грамм коньяка себе в горло.

– У тебя деньги есть? На такси хватит?

– Деньги есть…

– Сколько? Давай их сюда.

Незнакомец со страхом и трепетом протянул Валере бумажку в три рубля.

– Ты где живёшь? Ехать далеко?

– Тут рядом, на соседней улице.

– Знаешь что, парень, иди-ка ты домой, раз такое дело. Я издалека приехал, устал очень. Иди. Ты свободен – не хочу тебя больше видеть.

11.

Остаток ночи Валера провёл на кухне, в одиночестве допивая коньяк. Утром наступившего дня они пошли с Люсей в ЗАГС и развелись.

12.

Однажды утром мы, моряки-полярники, проснулись в квартире у Валеры с жёсткого бодуна – после разгульной пьянки. В те далёкие молодые годы мы много пили крепкого алкоголя, и нам казалось это делом чести, доблести и геройства. И всегда мы пили весело: с огоньком и морским задором. Как говорили тогда с бравадой, «всё пропьём, но флот не опозорим».

Выяснилось – денег нет ни копейки. И вот мы видим три рубля, забранные в рамочку под стеклом – висят на стене на гвоздике.

– Валера! Давай трояк снимем и пойдём похмелимся – пива выпьем.

В ответ Валера, дрогнувшим голосом, неожиданно серьёзно говорит нам:

– Нет, ребята!.. Деньги эти трогать нельзя, они «святые» – жена их честно заработала, пока я в Антарктиде зимовал.

И, отвернувшись от нас, он с трудом справился со своей минутной слабостью…

Аминь.

Bepul matn qismi tugad.