Kitobni o'qish: «Хайо, адотворец», sahifa 3
Четыре
結晶
Когда люди поручают нам особые задания, мы благодарим их за то, что доверили нам свою смерть.
НОЭДвадцать первый Адотворец
А нет, не замертво.
Мужчина хрипло дышал. Трясущейся правой рукой он указывал на театр Син-Кагурадза. Его шею и лицо укрывала сложенная на голове газета.
Некоторые прохожие бросали на него быстрые взгляды и спешили дальше, но некоторые даже не смотрели. Они обходили дергающегося на досках человека, словно его окружала стеклянная стена, едва посмотрев на него, избегая зрительного контакта.
Эн. Эту связь можно установить, даже коротко соприкоснувшись взглядами. Люди избегали такой эн – и возможных неприятностей, которые она могла принести. Хайо протиснулась мимо Мансаку к лежащему человеку. Всмотрелась в его пламя жизни.
Пламя потухало, фитиль свечи рассыпа́лся, перламутровый воск длинными волнистыми лентами разлетался в стороны. Хайо знала этот образ. Той зимой, когда демоница посеяла в ее деревне хитоденаши, она видела, как ветер проклятия может согнуть и искорежить свечу жизни.
Однако на этом человеке лежало другое проклятие. Не хитоденаши. Нечто менее глубокое – и совершенно не заинтересованное в том, чтобы он был жив.
Пламя его жизни гасло. Фитиль истощился и не мог больше гореть.
Она перевернула мужчину, уложила его голову себе на колени.
– Ах… а… – Слабые звуки, доносящиеся из-под бумаги, заставили ее волосы встать дыбом. Этот человек не вырезал прорезей для глаз – только слегка надорвал газету, сделав узкие щели. Он дышал с высоким присвистом и каким-то кожистым скрипом.
Хайо коснулась газеты:
– Я сниму.
Человек схватил ее за запястье, сдерживая порыв, и Хайо вдруг показалось, что восточный ветер задул ее собственную свечу.
Между большим и указательным пальцами лежащего виднелся бледный шрам. Несуразный извилистый цветок, вырезанный Мансаку, – потому что Дзун поспорил, что острие невидимой косы Мансаку не способно достать его с расстояния в два кэн, а Мансаку был вдребезги пьян и принял вызов.
Хайо сама перевязывала эту руку.
Она наблюдала за жизнью мальчика с Оногоро целую зиму, и теперь эта жизнь, яркая и теплая, угасала у нее в объятиях.
– Дзун-сан? – позвала она. Мансаку застыл, но не обернулся. Он стоял на месте, закрывая Хайо и Дзуна от взглядов немногочисленных любопытных прохожих. – Дзун-сан, это Хайо из Коура. Узнаешь меня?
Дзун приподнял голову, чтобы посмотреть на нее. Из-под газеты раздался жуткий сухой хруст.
– Мансаку, помоги снять!
Мансаку нагнулся и коснулся пальцем газетного колпака. Бумага вдруг рассыпалась, взорвавшись бумажной метелью, тут же унесенной ветром. Мансаку, поперхнувшись, сел на землю, и тут из-под газеты показались растрепанные волосы Дзуна, а потом его лицо…
Это лицо было сморщенным и серо-бурым. Кожа облепила череп. Губы, вытянутые в тонкую белесую полоску, приоткрывали мертвые десны. Глаза покрылись коркой засохшего гноя. По щекам бежали белые полоски соляных кристаллов, в глазницах лежала густая слизь. Такие же кристаллы сверкали в волосах.
Солевые следы совпадали с цветными полосами проклятия на стеллароидных снимках. Слезы. Из глаз Дзуна ушла вся вода, а когда иссякли глазницы, проклятие перешло на лицо, голову и мозг.
Почему? Чем Дзун заслужил такое?
– Кто это сделал? – Хайо взяла его за руку, сжала. Она чувствовала, как память этого юного и дерзкого искателя приключений покидает ее. – Кто тебя проклял, Дзун-сан?
Дзун застонал. У него не было век, солнце светило ему прямо в лицо. Мансаку передвинулся, чтобы на него падала тень.
– «Все в полном порядке». Феерический идиот! У тебя, знаешь, кое-что похуже очагового облысения. – Он понизил голос, обращаясь к Хайо: – Особое поручение?
Хайо кивнула. Она кожей чувствовала, как в ней завязывается узел, как тянутся нити, сплетаясь в сеть, что приведет ее к особому поручению. Дзун умирал, и в этот момент эн адотворца связывала ее с кем-то на Оногоро – с тем, кто попросит отомстить за его смерть по специальному заказу.
По которому живые платят за мертвых.
Может быть, даже собственной жизнью.
– Вот и первый, – сказала Хайо.
Мансаку медленно кивнул, потом взял Дзуна за свободную руку:
– Дзун, ты слышал? Хайо с тобой. Кто бы это ни сделал, он получит свое сполна.
Уголки губ Дзуна разошлись. Его скукоженный язык шевельнулся – вверх, вниз, как рычаг. Хайо прижалась лбом ко лбу Дзуна. Скрипнула соль.
– Ты столько вынес. – В яростных сполохах воска она видела его огонь, борющийся с порывами ветра, его жгучее желание гореть и дальше. – Ты молодец, Дзуньитиро Макуни. Спасибо, что доверил мне свою смерть. – Готовая испытать боль утраты, она говорила то, что должна была сказать, потому что жить – значит гореть, а гореть было так трудно. – Спасибо тебе за жизнь, Дзун-сан.
С выдохом, полным запаха пыли, свеча погасла.
Хайо уложила Дзуна на мост. Солнце светило ему прямо в лицо. Она рефлекторно потянулась закрыть ему глаза, но вдруг вспомнила, что у него нет век.
Мертвое тело не знает, открыты у него глаза или закрыты, но это было так неправильно. Хайо оглянулась, ничего не нашла и потому полезла в висящую на поясе сумку и вытащила единственное, что подошло бы в данной ситуации.
Мансаку оцепенел, уставившись на кусок желтого шелка цвета дикой розы:
– Это же…
– Да, это кусок маминого ритуального хаори. – Хайо виновато отвела взгляд. – Я знаю, что она ужасно к тебе относилась. Прости, что не сдержалась и забрала.
Он взял ее за руку:
– Я слышу только, что ты порезала накидку Хатцу на тряпки. Давай. Пусть пойдет на пользу.
Хайо накрыла глаза Дзуна шелковым отрезом и завязала концы. Самую неприглядную часть проклятия удалось закрыть. Оно выглядело отвратительно; после подобного зрелища люди часто забывают личность и запоминают только ее смерть. Этого никто не заслуживает. Человек должен значить больше, чем обстоятельства собственной смерти.
Она подняла голову, ощутив на себе пристальные взгляды. Зрители. На ступенях театра снова появилась та пожилая дама, а с ней кто-то еще с замотанным шарфом лицом.
– Беру назад все гадости, что я говорил об адотворческой эн. – Мансаку уложил украшенную цветком руку Дзуна ему на грудь. – Она привела нас к Дзуну, а его – к нам. Я люблю эн. Я ее новый адепт.
Хайо стряхнула соль с коленей:
– На этом все.
Мансаку в последний раз коснулся рук Дзуна, поклонился, потом встал. Несколько новых зевак попятились, отводя глаза.
– Что? – уставился на них Мансаку. – Боитесь подхватить от нас его проклятие?
– Говорят, такое возможно, – ответил кто-то. – Дурная эн. Метка смерти.
– Значит, дурная эн и метка смерти, да? Получается, если я к вам сейчас вот так… – Мансаку с поднятыми руками двинулся на зрителей, но вдруг остановился и задрал голову.
Вместе с Хайо он заслонил тело Дзуна: прямо на них летела безголовая лошадь. Она врезалась в мост, полыхнув синим огнем из обрубка шеи с такой силой, что всадника выбросило из седла.
Взорвалась пыль.
Вскрытые водородные жилы моста зашипели, резко отключенные автоматикой.
Тодомэгава, бог-проклятолог, цепляясь скрюченными пальцами, выбрался из дыры в дощатом настиле, кашляя сияющей жижей, похожей на расплавленный металл. Его темно-фиолетовая форма покрылась пылью и стала сиреневой.
Безголовая лошадь топала по обломкам досок и фыркала.
Тодомэгава заметил Хайо и Мансаку и вытаращился:
– Вы!
– Рады встрече. Ничего не сломал? – деловито поинтересовался Мансаку. – Шикарное сальто.
– Жаль, что ты раньше сюда не добрался, – пробурчала Хайо.
– Как смог, так и прибыл! – Резкий голос бога эхом зазвенел между башнями. На шее Хайо зашевелились волоски. В глазах Тодомэгавы запрыгало серебристое пламя. – А теперь убирайтесь от тела! Быстро!
– Ладно, ладно, не кипятись.
Мансаку медленно поднялся и отошел от Дзуна:
– Идем, Хайо. Пусть профессионалы разбираются.
– Буру-тян! – Тодомэгава подозвал лошадь, и огненные фестоны на ее шее затрепетали. – Проследи, чтобы эти двое никуда не делись. Я с ними еще не закончил.
Безголовая шея повернулась в их сторону. Буру-тян взмахнула хвостом, и в следующее мгновение выплеснувшийся огонь прижал их к перилам моста.
Тодомэгава сосредоточенно потер нос, потом простер ладонь над телом Дзуна. На мгновение Хайо ощутила напряжение, словно кто-то натянул ткань.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– В момент смерти, когда рвется эн между про́клятым и тем, кто наложил проклятие, происходит кратковременная обратная связь. Эхо проклятия возвращается к его автору. Иногда мне удается отследить и найти его. – Тодомэгава убрал руку. – Но тут бесполезно. Как и при жизни Макуни. Какой бы бог его ни проклял, его нет в сети.
– С чего ты взял, что Дзун-сан был проклят именно богом? – спросила Хайо.
– Макуни не мог никому рассказать о своем проклятии. Такое только боги делают.
– Уверен?
– Я целый месяц корпел над делом Макуни! Уверен, да! Я профессионал, я провел все тесты! Это точно дело рук бога. Такого, которому явно плевать на правила, касающиеся проклятий! – Раздался треск. Лошадь дернулась. Тодомэгава поднял кулак, которым только что шарахнул по доскам моста. – Я прошу прощения, Дзуньитиро Макуни. Я не смог определить причину твоего проклятия и личность того, кто его наложил. В качестве наказания я готов принять метку своих невыполненных обязательств.
На кончике носа Тодомэгавы повисла сияющая алая капля крови. Он шмыгнул. Хайо было почти жаль его. Она спросила:
– А для проклятий есть какие-то правила?
Тодомэгава одарил ее таким суровым взглядом, что ей сразу вспомнились самые тупые ее одноклассники.
– Когда бог проклинает человека, он обязан по доброй воле заявить об этом в Декларации проклятий и обозначить условия и сроки снятия порчи. Это единственная позволительная практика. А бог, который проклял Дзуньитиро Макуни… допустил ряд вольностей.
– Короче, он пытается сказать, – встрял Мансаку, – что проклявший Дзуна не оставил пояснительной записки.
Тодомэгава вздернул бровь:
– Примерно.
– И тем самым усложнил тебе задачу «посредничества» между ним и Дзуном? Значит, ты должен был выяснить, кто автор проклятия, а сам Дзун ничего тебе не сказал, потому что, – тут Мансаку жестом изобразил зашитый рот, – не мог?
– Именно! – Тодомэгава ткнул пальцем в сторону Мансаку. – Так что пусть эта гибель послужит вам, смертным, напоминанием, на что способны боги, если перейти им дорогу.
– Так Дзун знал, кто его проклял?
Тодомэгава нахмурился, будто Мансаку задал вопрос с подвохом.
– Про́клятые всегда знают, кто стоит за проклятием, не так ли? Декларация – это формальность. Интуитивно они знают всегда.
– Ну да, – кивнул Мансаку. – Конечно, знают. О чем это я.
Тодомэгава сощурился:
– А как так вышло, что вы оказались здесь именно в момент смерти Макуни? Вы его ждали? Он что-то говорил? Признавайтесь, иначе у меня будут все основания навлечь на вас божественную кару.
– Ничего он не говорил, – ответила Хайо.
– Вообще? И ни намека, кто это сделал? – Тодомэгава уставился на Дзуна так, словно с его иссохших губ вот-вот сорвется имя виновника. – Упертый, несговорчивый идиот. Мог же попытаться дать хоть какую-то подсказку. – Тодомэгава встал, чуть покачиваясь. – Вы идете со мной в Онмёрё давать показания. Ваша эн с Макуни – это не просто дружеская связь. И еще меня беспокоит совпадение, что вы встретили его здесь.
Мансаку отвлекся от лошади:
– И что, мы не можем отказаться?
– А зачем отказываться? Не бойтесь. Пытать вас никто не будет. Чаю попьем.
Буру-тян, безголовая лошадь, вдруг затопала ногами, привлекая внимание собравшихся к ступившей на мост пожилой женщине из театра.
Она подняла мегафон:
– Приветствую вас, божественный господин из Онмёрё. Мой коллега желал бы забрать тело с моста. Будет ли это безопасно? Устроит ли это вас?
– Устроит? Забрать? – Тодомэгава, яростно размахивая руками, заковылял прочь от Хайо и Мансаку. – Дело еще не раскрыто! Что тут может меня «устроить»? Кто он такой, этот ваш «коллега»?
– Мой коллега – родственник умершего, божественный господин. – Дама перехватила взгляд Хайо, и та отчетливо поняла посыл: уходите. – Он имеет полное право на свою просьбу.
Хайо слегка подтолкнула лошадь. Животное стояло на месте неподвижно, сплошь гора мускулов – лишь задняя нога, чуть подогнувшись, расслабленно опиралась на землю краешком копыта. Мансаку засучил рукава.
– Прости, Буру-тян, – произнесла Хайо.
На долю секунды показалось острие Мансаку – лишь отблеском, скорее ощутимым, нежели видимым. Резкий трепещущий холод лезвием тронул ее и полоснул безголовую лошадь – та подпрыгнула, рассыпаясь во все стороны снопом искр, а на ее боку расцвел ярко-красный порез.
Буру-тян бросилась наутек, галопом, прямо в небытие – и исчезла с моста.
Тодомэгава резко обернулся:
– Буру-тян! Что ты сделал с моей лошадью?
– Разделяемся, встречаемся на станции бурадена, – быстро произнес Мансаку, когда Тодомэгава двинулся к ним, дыша дымом и полыхая языками пламени прямо из глаз.
Хайо кивнула:
– Есть.
Они развернулись – и рванули прочь.
– Я сказал СТОЯТЬ НА МЕСТЕ!
Без лошади Тодомэгава бежал медленно и неуклюже. И все же он бежал. Окутавшее его пламя с каждым нервным шагом становилось все яростнее.
На Оногоро не было тупиков. Мосты переходили в тротуары, в парящие арки, в своды и контрфорсы. Хайо и Мансаку мчали вперед. За ними грохотал огонь, заставляя жителей Оногоро, богов и смертных, отскакивать с его пути.
На первой же развилке Мансаку вильнул направо, Хайо – налево. Удалившись на достаточное расстояние, она оглянулась, увидела, как Тодомэгава приостановился, а затем двинулся за Мансаку по правой дорожке. Плохо. Из них двоих не у Хайо было запрещенное оружие, намертво привязанное к духу. Если кого-то и загребут в Онмёрё, то пусть лучше ее, а не Мансаку.
В порыве паники она пристально всмотрелась в пламя жизни Тодомэгавы. Бог споткнулся и остановился, вздернув руку к груди.
Оказалось, что у богов не свеча. Их пламя горело в плошке, полной темного блестящего масла, похожего на синшу. А масло… видимо, это и есть мусуи, капающая в плошку, бесконечно пополняя запас жизненных сил.
Тодомэгава уперся взглядом в Хайо. Она не видела выражения его юного лица, но вполне могла представить испуг. А потом бог повернул обратно к развилке. Он решил преследовать ее. Это хорошо.
Точнее, плохо.
Она нырнула в боковой переулок, когда позади загремел голос Тодомэгавы:
– ВЕРНИСЬ! ТЕБЕ НЕ ПРИЧИНЯТ ВРЕДА!
– О боги, не задался у него денек сегодня! – Хайо бежала без оглядки и не заметила, как из ближайшей хижины вышла фигура, в которую она чуть не врезалась.
– Э-э-э… Простите за рукоприкладство, но… Сюда, быстро.
Чья-то рука обхватила ее, втащила в помещение и бережно, будто Хайо была хрупким ценным предметом, усадила в темный угол. Потом незнакомец закрыл дверь, а сам пригнулся под окном с крестообразной рамой.
Тодомэгава пронесся мимо хижины, пыхая огнем и дымом, оставляя ботинками обугленные следы на покрытии из шинвуда. Хайо, забившись в угол, выждала минуту, потом еще одну, пока ее компаньон не подкрался, шурша, к двери и чуть-чуть приоткрыл ее, чтобы выглянуть наружу. Потом закрыл.
– Ушел.
Хайо выдохнула:
– Он даже не взглянул в нашу сторону.
– Все дело в хижине. Видишь вон там талисман? – Хайо проследила взглядом за его изящным жестом, указывающим на прикрепленную к своду потолка бумажку. – Это защита от богов эн-гири вроде Токи. Такие хижины объединяют людей, собирают их. Ему в этих местах не рады, так что для него они слепая зона.
Эн-гири. Бог, разрывающий связи эн.
– Токи? В смысле, Тодо…
– Нет-нет-нет, молчи! – Ее спутник поспешно поднял руки, прерывая ее. – Не произноси его духовное имя. Скажешь – он сразу тебя почувствует. И найдет. И меня заодно. Называй Сжигателем, если не хочешь привлечь его внимание.
Хайо подняла брови:
– Ты тоже от него прячешься?
– Я не прячусь, – осторожно произнес человек. – Я немножко отдыхаю от его присутствия.
И тут до Хайо дошло. Она вдруг осознала, что сидит в какой-то непонятной хижине с незнакомцем, который избегает встречи с проклятологом из Онмёрё.
Незнакомец был покрыт копной черных волос и едва доставал ей до пояса.
А, нет. Он всего лишь стоял на четвереньках. Просто волосы были такими густыми и длинными, что полностью закрывали и лицо, и руки, и туловище. Блеснули очки. На нее взглянули умные темные глаза. Незнакомец снова заговорил:
– Я бы хотел, э-э-э, извиниться. За Сжигателя. Мы знакомы. В некотором роде. Не знаю, что именно ты натворила, но вряд ли проступок стоил того, чтобы гоняться за тобой в таком виде. Кажется, он сегодня излишне впечатлителен.
– Откуда ты знаешь, что я не дала ему повода вот так меня преследовать? – с искренним любопытством спросила Хайо.
– Я стараюсь думать о людях хорошо. Если речь не идет о Сжигателе – в его случае могу сказать, что ему есть над чем работать. – Его голос был мягким, таким, какие бывают уголки зачитанных книг, и звучал немного чопорно. – Полагаю, раз он отправился на поиски в другое место, ты можешь уходить.
Предложение разумное, но что-то в его тоне насторожило Хайо.
– Ты меня выпроваживаешь?
Очки сверкнули, копна волос кивнула.
– В последнее время люди не остаются со мной надолго – и это даже хорошо, это в их интересах. Но спасибо за компанию. Я истосковался по дружеским беседам.
Одиночество окутывало его, как перья, как мантия, но если это шанс Хайо уйти – стоило бы им воспользоваться. Она поклонилась:
– Благодарю за помощь.
– Всегда пожалуйста.
Хайо открыла дверь, выглянула на улицу, и тут грянул гром.
Пять
荒雨
Боги эн-мусуби. Соединители судеб. Они кажутся славными, до тех пор пока не свяжут твою судьбу с каким-нибудь пьяным бродягой, которому суждено умереть в вонючей выгребной яме.
ТАМАДвадцать второй Адотворец
На землю обрушился дождь, горячий и зловонный. Что-то склизкое потекло по лицу Хайо и поползло за шиворот. Она завопила и захлопнула дверь.
– Потроха?! – Глянцевитые комья, бликуя под вспышками молний, шлепали об оконное стекло. В небе загремело. – Серьезно? Дождь из рыбьих внутренностей?!
– В божественном прогнозе на сегодня не предупреждали, да? – мягко колыхнулись волосы. Незнакомец встал с пола, пока Хайо пыталась соскрести с лица налипшую мерзость. – Вот, возьми. Вытрись.
В поле зрения Хайо оказалась какая-то рукопись с убористыми письменами. Он выудил ее из потрепанной сумки.
– Нет, ни в коем случае.
– Тут ничего важного. Ну, уже. Дело в том, что я писатель. Моя серия с сегодняшнего дня снята с выпуска, так что эти главы ничего не стоят. У тебя, э-э-э, плавательный пузырь под ухом.
Хайо взяла протянутый лист, не глядя в текст:
– Спасибо. А что, на Оногоро это обычное дело? Дождь с потрохами?
– Не обязательно с потрохами. Дикий дождь может вообще что угодно принести. – В оконное стекло стукнул еще один плотный комок. – Прошу прощения, ты недавно на Оногоро?
– А что, не видно?
– Не люблю домысливать. Тут мало кто говорит на «стандарте» в частной обстановке, но как бы… – Из-под завесы волос показались руки. От кончиков пальцев до запястий тянулись длинные розоватые шрамы. – В общем, божественное явление вроде дикого дождя – штука совершенно естественная, так что бояться не стоит. Ты знаешь что-то о метке?
Кэгаре. Метка.
– Это что-то вроде налипшей на душу грязи, – сказала Хайо. – Ее можно подхватить от смерти и всего, что к ней приближено, например от больных или рожениц. – Представления о метках неизменно предполагали предвзятое отношение к женщинам и всему, что ассоциировалось с разделкой, кровью, плотью, всем таким. – Но при чем тут дикий дождь?
– Он случается, когда богу нужно избавиться от метки. Боги существуют лишь потому, что людям надо как-то договариваться с безликими силами природы и у кого-то просить защиты, – ответил собеседник. – И когда бог каким-то образом причиняет человеку вред, пусть даже непреднамеренно, он как бы отторгает эту потребность, дающую ему жизнь. Таким образом, бог становится на шаг ближе к тому, что в его случае считается смертью.
– Выходит, каждый раз, когда бог не смог защитить человека…
– …он получает метку.
Хайо вспомнила, как Тодомэгава треснул кулаком по мосту. В качестве наказания я готов принять метку своих невыполненных обязательств.
Ее спутник подошел и встал рядом у заляпанного окна.
– Как ты понимаешь, набрать таких меток – дело нехитрое. Даже неизбежное. Люди такие уязвимые. Потому у нас бывает так много религиозных фестивалей. Они помогают богам очиститься от меток. А между фестивалями боги иногда сами понемногу справляются с метками – таким вот «диким» образом. Дикий дождь, – он провел пальцем вдоль серого слизистого следа на окне, – как раз этот случай. Бог выжигает метку. Может показаться, что это вредит людям, но нет. Около того, но не более.
– Это как?
– У богов, как и у людей, четыре души. Грубо говоря, они поделены на два их «обличья». Одно обличье мы видим на улицах Оногоро – то самое, с которым взаимодействуют люди, – нигимитама. Это «очеловеченный» бог – спокойный, приятный, связанный с человеческими сетями эн на Оногоро. Другое обличье – арамитама, «дикий» бог, он вне человеческой эн. Это обличье не связано с человеческими запросами, оно никого не защищает. Оно чистая природная мощь, к нему не пристают никакие метки, о каких бы разрушениях ни шла речь. Когда боги позволяют себе немного «дикости», они просто ненадолго отвязываются от сетей эн – выжигают метки и при этом не набирают новых.
Хайо вытаращилась. Если «немного дикости» – это летящие с неба потроха…
– А если бог продолжает собирать метки?
– Тогда его бедный дух окончательно «дичает». Безоговорочно. Бог выпадает из человеческих связей эн и полностью переходит в арамитама, и все из-за этих проклятых смертных. – Он потряс изувеченными руками. – Мы называем это «падение».
– Боги получают метку, если проклинают смертных?
Она почувствовала его пристальный взгляд.
– Не всегда, но должны.
Хайо цокнула языком:
– Лазейки в правилах?
– Всего одна. Называется «Веская Причина». С заглавной. Если у бога есть Веская Причина проклясть смертного, метка за проклятие будет легче.
– А кто решает, что причина – Веская?
– Сами люди, хотя и неосознанно. В правилах о проклятиях это названо «коллективный дух людей Оногоро». Милая размытая формулировочка, – добавил он, увидев, как Хайо скривилась. – И непостоянная. Так что боги толком и не понимают, есть ли у них эта Веская Причина, поэтому сперва проклинают, а потом уже разбираются, была она или не была.
– А зачем вообще идти на риск и проклинать смертных? – спросила Хайо. Что такого мог натворить Дзун, чтобы это считалось Веской Причиной, по которой его настигло такое жестокое проклятие?
– Иногда метка кажется им весьма скромной платой за, допустим, месть, – последовал ответ. – Или в гневе они попросту забывают о последствиях.
Внутренности залепили окно тонкой серой слизистой пленкой.
Хайо обвела взглядом хижину. Плетеные стены из бамбука, в которых торчат записки, объявления и какие-то письма.
– Что это за место вообще?
– Хижина посланий, – мягко ответил ее собеседник. – Здесь оставляют сообщения для тех, кто находится неизвестно где.
Хайо придвинулась поближе и стала рассматривать серо-голубые клочки бумаги. Что-то хрустнуло у нее под ботинком. Она подняла ногу.
К подошве прилипла соль.
Ее кольнул холод.
Дзун. Он был здесь. В этой самой хижине.
Вывод никак не складывался у нее в голове, но предположение казалось разумным – Хайо нутром чувствовала. Судьбоносная связь тянула ее за нити адотворческой эн.
– А есть такие же хижины, но поближе к театру Син-Кагурадза?
– К Син-Кагурадза эта ближайшая.
Если Дзун с той самой ночи скрывался здесь, в слепом пятне для богов эн-гири, это вполне объясняет, почему Тодомэгава его не нашел. Хайо присела и стала внимательно рассматривать пол. В тени скамейки блеснули крупинки соли.
Ее спутник прочистил горло:
– Ты что-то ищешь?
Хайо выпрямилась. Потом обернулась к письмам на стене:
– Возможно, записку.
Дзун не мог говорить, но вдруг мог написать? Пусть даже не Хайо, пусть кому угодно. Найти бы хоть намек на то, о чем он думал, когда направлялся к мосту Син-Кагурадза, – это бы привело ее на шаг ближе к разгадке случившегося, а заодно и к тому, кто даст ей особое поручение.
К тому, кто купит месть за мертвого. За Дзуна.
– Я мог бы помочь. – Незнакомец тоже подошел к стене. – Я тут каждую неделю бываю. Знаю, какие записки свежие.
– Не факт, что это именно записка, – уточнила Хайо. У нее все внутри все сжалось, когда она сообразила, как на самом деле здесь много бумаги: казалось, будто хижина оплетена изнутри серо-голубым плющом. – Я пойму, когда увижу.
Он тихо хмыкнул:
– Изрядная уверенность.
– У меня есть… эн, которая ведет меня к людям, которым я нужна. – Хайо обвела глазами стену в поисках свежих записок, покрытых кляксами. – Иногда эта эн приводит ко мне мертвецов, которым нужно участие живых… чтобы их не забыли. Эта эн помогает мне почувствовать и понять, как оборвалась эта жизнь, и найти того, кто заплатит за… мои умения. Надеюсь.
– Прости, я правильно понял, что у тебя эн с мертвыми?
– Не совсем. Скорее, с грязным бельем, следами чужих зверств.
– Но жить с такой эн просто ужасно! Это сколько же меток ты собираешь! И сколько кошмара видишь!
– Ага, давай поговорим об этом. – Она вдруг вспомнила Дзуна, его иссохшую широкую улыбку, этого юношу, чьи слезы иссякли, а живой разум превратился в обезвоженный комок. – Нормально все. Это часть меня и моей жизни.
– Часть твоей жизни?! – Незнакомец протянул руку, будто собираясь коснуться рукава Хайо, но опустил ее. – Молись богам эн-гири, чтобы они разрушили эту эн! Как же, наверное, тебе несладко приходится. Боги, мне так жаль!
– Мне не нужно, чтобы ее разрушали, – жестко отрезала Хайо. – И к чему тут твое сожаление? Ты-то вообще ни при чем.
– Еще как при чем, – удрученно сказал он. – Я бог эн-мусуби и связей судьбы.
Вот оно что.
Хайо с запозданием вспомнила, что боги Укоку носят имя Яойорозу-но-ками, Неисчислимые боги, и составляют чуть ли не половину населения Оногоро.
У компаньона Хайо не пылали глаза, как у Тодомэгавы, он не давил своей силой, как богиня врат в терминале, – он ничем себя не выдавал. Может, будь ее чувства острее, она бы ощутила тяжесть теней, словно каждая из них была мокрым халатом, который повесили сушиться, и при каждом дуновении ветра он прилипает к чему-то огромному, настороженно за ним притаившемуся.
Хайо так резко склонилась, что у нее хрустнула шея:
– Прощу прощения за неуважение в моих словах или действиях, которые могли бы послужить Веской Причиной для проклятия.
– О, не надо. Перестань, пожалуйста. Посмотри на меня. Не надо этих формальностей. Мы отлично обходимся без них.
Бог эн-мусуби отчаянно замахал руками. На этот раз Хайо заметила гладкие кончики его пальцев со стертыми отпечатками.
– Я неправильно выразился. Я не совсем бог судьбоносных связей, ха-ха. Точнее, я бог. Но другие справляются гораздо лучше меня. У меня нет приверженцев, так что нет и сил. Я вижу сеть эн, но не могу ее коснуться. Насколько мне известно. – Он опять рассмеялся, но осекся, встретив молчание Хайо. – Честное слово, я не обиделся. Пожалуйста, посмотри на меня, пусть все будет как было. Два незнакомца прячутся от дикого дождя и ищут какое-то письмо. Они никогда больше не встретятся.
Хайо подняла голову и обнаружила, что, пока ее спутник рьяно махал руками, его волосы раскинулись, как занавес, и открыли лицо. Его тоже покрывали грубые полосы шрамов, пересекая рваное ухо, точеный подбородок, высокие скулы и курносый нос. Шрамы расходились веером от уголков рта. Над глазами виднелись следы, будто кто-то пытался их выцарапать, будто толпа пыталась разорвать его на части голыми руками. На вид он казался моложе Мансаку, может, даже ровесник Хайо. Он таращился из-за своих круглых очков и быстро-быстро моргал – словно не мог поверить, что кто-то осмелился встретиться с ним взглядом. Однако лицо его было нежным. Изящным, словно драгоценный образчик каллиграфии. Да и в целом он производил впечатление практически противоположное тому, что создавал Сжигатель Тодомэгава.
Он попытался прикрыться рукавом.
– Подожди. – Хайо остановила его – жестом, не касанием. Он ведь тоже ее не тронул. – Мне приятно видеть твое приветливое лицо.
– Мое лицо? Приветливое?
– Ты помог мне удрать от Сжигателя. Дал мне бумагу, чтобы вытереться. Это лицо того, кто дважды оказал мне любезность. – Она все еще сжимала в кулаке рукопись. На торчащем несмятом уголке виднелись аккуратные буквы: «…так и закончилась еще одна странная история на залитых фонарным светом улицах Хикараку, где оживают мечты и умирают мечтатели». Строки показались Хайо смутно знакомыми, но отчего – она не поняла, так что решила сосредоточиться на посланиях на стене. – А почему ты решил, что мы больше не встретимся? Может, нас свяжет эн.
– Может, но вряд ли.
– Почему?
Бог эн-мусуби улыбнулся:
– В последнее время мне мало с кем удается установить прочную эн. Не знаю почему. Давай вернемся к письму, которое ты ищешь. Какие у тебя есть зацепки?
Хайо задумалась. Как бы Дзун отметил письмо, если бы оставлял его в общедоступном месте? Написал бы свое имя, а еще?
– Талисман.
– Талисман, значит. – Бог чуть присел, всматриваясь в следующий ряд записок. – Интересно. Какой?
– Защитный, которой позволяет прочесть письмо только непосредственному адресату. Он такой… – Хайо начертила в воздухе знак.
Бог помолчал, потом вдруг вытащил из-под мантии узкий серо-голубой конверт.
– Вроде этого?
Он перевернул конверт.
Хайо смотрела на талисман, который сама же показала Дзуну. Запела струна адотворческой эн.
– Да, именно. – У Хайо перехватило дыхание, словно она споткнулась о натянутую вдоль пола нить и чуть не упала. Она перевела взгляд с конверта на бога. – Но откуда ты…
Откуда ты, лишенный силы бог эн-мусуби, взял письмо Дзуна?
Вытянутые, словно мазки кисти, глаза бога заметались по комнате. Он искал выход. Хайо не винила его. Ей самой хотелось уйти отсюда – потому что она тоже ощутила эти удушающие объятия судьбы, эту эн.
– Нацуами, – вдруг выпалил он.
– Что?
– Это мое земное имя. Мой редактор его ненавидит. Мой брат использует его, чтобы меня дразнить. Дзун указывает его в строке для адресата. – Его мягкий голос перемежался шлепками рыбьих кишок по крыше хижины. – Бог может проклясть того, чье имя и лицо он знает. Я знаю твое лицо – и, кажется, знаю твое имя. Будет честно сказать тебе свое. Ты Хайо Хакай, да?
– Да. – Правила проклятий для богов распространялись и на адотворцев. Хайо тоже нужно было имя и лицо того, кто будет ею проклят. – Кем ты приходишься Дзуну?
