Kitobni o'qish: «Судьба амазонки»

1. Дорога к «счастью»

С отвесного обрыва, поросшего редким невысоким кустарником, взору открывался величественный вид противоположного берега реки. Солнце устало заканчивало свой дневной труд, и его лучи дивной короной венчали землю, пробивая путь сквозь редкие кучевые облака. Внизу поблёскивала серебром широкая лента воды, она неспешно впитывала вечернее благословение небес и щедро отдавала его миру, переливаясь янтарными и рубиновыми отблесками. Тишина нарушалась лишь редкими трелями скрытой за листвой птахи, нетерпеливым храпом лошадей и лёгким перезвоном дорогой упряжи. Несколько всадников застыли на краю крутого берега. Они своими мрачными силуэтами нарушали торжественную картину заката. Люди замерли в ожидании приказа вождя, а лошади, подчиняясь воле седоков, мягко пританцовывали на месте.

Впереди на роскошном вороном коне сидел воин средних лет. Его гордая осанка излучала мощь и волю. Сильные руки, привыкшие к бранному труду, легко сдерживали буйный пыл скакуна. Облачение и манера держаться с остальными выдавали в нём знатного, привыкшего повелевать человека. Это на него были устремлены взоры простых ратников. В них читалось неподдельное уважение к своему предводителю, и его задумчивый вид был знаком для молчания остальных. Взгляд мужчины был устремлён вдаль. Туда, где за тёмной грядой леса поднимался невысокий холм. На его вершине смутно просматривались очертания небольшого каменного строения. Прищурив глаза, предводитель старался разглядеть детали, но вечерняя дымка уже начала заволакивать собой реальные черты, придавая окружающему миру расплывчатый, чуть волшебный вид. Немолодой воин тяжело вздохнул. Именно в такие моменты очерствевшие души успевших поседеть на нелёгких жизненных путях людей вновь оказываются на той желанной грани, которая отделяет их от волнений далёкой молодости – поры, полной необдуманных поступков и искренних боёв за мечту. Его вдохновляла дерзость минувшей юности, решительно не признающей поражений.

Богато украшенные доспехи вождя алым пламенем сверкнули на солнце, когда он повернулся к своим спутникам и твёрдо произнёс:

– Завтра мы доберёмся до крепости. Ночуем здесь. Предстоящий день будет непростым – отдыхайте.

Он замер на миг, затем неторопливо тронул коня и отъехал на несколько шагов от своей дружины. За ним последовал один из сопровождавших его людей. Остальные же спешились и принялись обустраиваться. Командиры отдавали короткие приказы, воины сноровисто их исполняли: устанавливали небольшой полог, разводили костёр и готовили нехитрый ужин из подстреленной по дороге дичи. В дисциплине и порядке, которые царили в лагере, чувствовалась твёрдая рука хозяина, который в это время медленно ехал вдоль обрыва, обсуждая свои планы с самым надёжным и близким из своих товарищей. Они продолжали прерванный разговор:

– Решительный шаг, который я сделаю, чтобы стать владельцем этих земель, оправдан. Смотри, как здесь превосходно! Богатейшие леса… Нам так их не хватает, – вместо слов он повёл вокруг могучей рукой.

– А им, видно, не хватает тебя и твоей плодородной земли, – резонно добавил его спутник.

– Да, им нужно моё зерно… и, не буду скромничать, разумный господин. Они могли бы жить лучше, но их нынешний хозяин не способен ни управлять, ни торговать. Вся его жизнь проходит в походах. Проедая добытое, они совсем расстроили собственное хозяйство: мужчины гибнут на войне, а те, что вернулись, отвыкли от праведных трудов и ждут новых победных кампаний своего вожака. Его народ устал, подданные ропщут от нищеты и голода.

– Но, однако, остаются ему верны. Значит, чем-то он заслужил их преданность. Твой будущий тесть – человек вспыльчивый. Надо быть осторожнее с ним. Чего доброго, он пойдёт походом и против тебя.

– Сейчас он у нас в руках. Хуже, чем у него, ни у кого из местных баронов дела не идут. Потеряет последнее, если рискнёт мне перечить. Если бы он не хватался за оружие даже из-за косо брошенного взгляда, ему не пришлось бы отдавать за меня обожаемую дочь. Дела барона совсем плохи.

– Господин, отдавать за зерно свою любимицу и государство не совсем…

– Достойно? – закончил мысль герцог.

– Правильно, – корректно поправил Зигвард (так звали ближайшего соратника, командующего охраной герцога, его «правую руку», управляющую делами в отсутствие Клеппа).

– Многие так поступают. Барон избрал единственный для него выход. Таким образом, он сможет спасти свои земли от раздела между основательно взбешёнными соседями, – поставив интонацией решительную точку в разговоре, Клепп отвернулся.

Но Зигвард не хотел отступать. Долгие годы безграничной преданности своему долгу – обереганию хозяина, если так можно назвать близкую, почти родственную душу – заставляли его говорить вопреки воле герцога.

– О его дочери ходят дурные слухи, – снова начал он.

– Что ты имеешь в виду? – Клепп остановил коня и насторожился.

– Ничего страшного, – с иронией поспешил Зигвард исправить слишком резкое начало. – Отец привил ей ужасные манеры, недостойные женщины. Она – истинная волчица.

– ???

– Дело в том, что барон мечтал о сыне, но боги не дали ему наследника. Тогда настоящего воина он воспитал из своей дочери. Девушка с детства участвует в походах и сражается рука об руку с опытными ратниками.

– Я слышал об этом. Думаю, что люди отца в бою не позволяют приблизиться к ней опасному противнику. Берегут, как ты меня, – скептически заметил Клепп. – Не повторяй мне опять сказки для простолюдинов.

– Как знать… Слухами земля полнится, и всё сводится к одному: Архелия не будет тебе хорошей, скромной и покладистой женой. Разница в возрасте, неуживчивый, как у отца, нрав…

– Переборем, и не таких гордых ломали, – перебил его герцог. – Эта земля стоит того. Я терпеливый и дам ей время, чтобы исправиться. Либо поменяется, либо проведёт свою жизнь под замком. Девчонка не помешает мне управлять землями по моему усмотрению.

– Не успел жениться, а уже думаешь, как от неё избавиться? Не узнаю тебя.

– Нет, – рассмеялся Клепп. – Я дам ей шанс, пусть дорастёт до меня, подожду лет двадцать-тридцать…

– Ты задумал недоброе, ещё не поздно вернуться.

– Уже поздно. Я всё решил, – отчеканил вождь последние слова и резко остановился.

Продолжать было бесполезно. Герцог поворотил коня и поскакал к своему временному пристанищу. За ужином компаньоны не обмолвились ни словом о произошедшей размолвке. Не всё нужно доводить до посторонних ушей – это правило герцог усвоил навсегда. Дорога к власти неизбежно исковеркала его душу, превратив некогда доверчивого, открытого и отчаянно весёлого паренька из простодушного воина в хитрого и опасного политика. Завоевав непререкаемый авторитет у товарищей по оружию, он потеснил прежнего владыку и занял его место не по праву наследования, а по праву сильнейшего. Клепп справедливо заслужил почитание дружины, бдительно следил за делами в государстве, но доблесть в бою ставил превыше всех остальных своих положительных качеств. Намечать цели и добиваться их стало привычным делом. Временные колебания он допускал только до принятия серьёзных решений. И, сидя у костра, Зигвард, внимательно вглядывающийся в волевое лицо вождя, не мог усмотреть в нём и тени сомнения.

Только уединившись в своей просторной палатке, Клепп снова и снова проигрывал все возможные варианты предстоящего события – встречи с предполагаемым тестем и знакомства со строптивой невестой. Он не тешил себя иллюзиями и настраивался на завтрашний день с присущей ему основательностью. Лёжа на мягкой шерстяной ткани, всегда такой лёгкий на сон и пробуждение герцог впервые за долгие годы не мог уснуть. Мысли теснились в голове толпой незваных гостей.

Связать себя узами брака вождь рискнул впервые. Решение пришло сразу, хотя он никогда не испытывал долгих привязанностей. Его родная сестра Элина, навечно прижившаяся при дворе герцога, посоветовала ему расширить владения не при помощи захватнических войн, а более спокойным путём. Теперь ему казалось странным, что он так легко пошёл на эту авантюру, но, поскольку отступать не привык, намерен был довести дело до конца. Цепь последующих событий привела его в дом барона, как самого подходящего трамплина для новых амбиций герцога. Клепп лишь мельком видел свою невесту, но внешность девушки и не волновала его. Будущая жена могла быть лишь маленькой помехой на его пути, легко устранимой, и всё же… Вождь ворочался с бока на бок. В памяти появлялись давно забытые образы некогда любимых женщин. Знатные и не очень, предъявлявшие права на власть или только на его сердце, они рано или поздно исчезали из его жизни. Он каждый раз искренне переживал привычные расставания, но с годами чувства притупились. Или он сам заставил их умолкнуть, чтобы не страдать снова и снова?

Боги дали герцогу только одного сына, да и то незаконнорождённого. Он оберегал малыша как мог, после ранней смерти матери взял к себе в дом, но ребёнок редко видел пропадавшего по государственным надобностям отца. Его воспитанием занимались Элина и разномастные приближённые при немногочисленном дворе. Мальчик подрос, и впервые вождь задумался о его будущем. Сестра-то и подбросила мысль, которая коварным сорняком заполонила ум. Теперь Клепп искренне хотел увеличить свои владения для сына и его будущих отпрысков. Зачем? Он верил, что наследнику уготована более великая участь, и не замечал, что сам Стейн скептически относится к планам отца и надоевшей воспитательницы. Парнишка был свободолюбив, далёк от интриг и обладал трезвым умом. Он не желал большего, чем владел отец, и козни тётки окончательно испортили его отношения с опекуншей. Стейн замечал, что ему навязывают заботу в обмен на его будущее покровительство престарелой приживалки. Мальчуган не желал становиться марионеткой в руках «мачехи». Искренней привязанности между ними не было. К счастью для своей сестры, герцог не обращал особого внимания на придворные игры, и интриганка могла спать спокойно. Вождь был самоуверен. Привык владеть ситуацией и думал, что может одним словом укротить зарвавшуюся родственницу. Напрасно Зигвард не раз предупреждал высокопоставленного друга об опасной лояльности к жаждущей власти женщине. Клепп недооценивал ту роль, которую начала играть в его доме Элина. Он не считал, что слабая половина человечества способна противостоять ему. Герцог знал о коварстве родственницы, но не верил, что сестра способна предать его. Родная ли была рядом душа, Клепп не задумывался. Здесь у герцога наметился серьёзный пробел в жизненном опыте.

Разум вождя был силён, но сердце привычно пустовало. Мудрый при решении проблем окружающих, он заботливо оберегал своё одиночество. За страстными ночами и мимолётными увлечениями, как хвост за кометой, волочился длинный шлейф холодных разочарований и душевной боли. Больше он никого не хотел любить и потому не подпускал близко, не доверял. Может быть, даже мстил за предыдущие сердечные раны тем женщинам, что теперь надеялись остаться рядом. Порочный водоворот закручивал, безразличие становилось привычным. Он не чувствовал жалости к брошенным, не сострадал незаслуженно им отвергнутым. Так откуда сейчас взялся этот червь сомнений, который настойчиво грыз мозг? Клепп ещё и ещё раз прокручивал в уме факты, домыслы, слухи и сплетни, что в изобилии поставляли ему доверенные лица. Стоило ли ради блага государства сыграть с чужой судьбой ещё раз? Теперь и со своей тоже. Как устал он от слова «надо»! Своим поступком он сотрёт надежды наивной, но смелой девушки на любовь и счастливую семейную жизнь. Уничтожит собственные, загнанные в потаённые уголки сердца мечты о домашнем очаге, к которому хочется вернуться из дальних странствий, ради которого стоило бы выживать среди интриг и бед и побеждать в войнах. Неужели он так и не найдёт близкой по духу женщины, которая просила бы за него богов, призывая удачу? Оглядываясь на пройденный путь, он видел лишь пепелище от своей беспощадно сожжённой надежды. Верх дерзости: пригласив в свидетели богов, предать любовь. Земной вождь не решался бросить вызов небесам. Высшей власти он побаивался, с молоком матери впитав древнюю веру. Неожиданно Клепп пожалел себя, но быстро отогнал опасную слабость прочь и, предоставив верхним сферам самим разрешить вопрос добра и зла, незаметно задремал. По навесу над головой убаюкивающе зашелестел нежный весенний дождик. Герцог повернулся на бок и, скрестив руки на груди, как делал это и в детстве, забыл о завтрашнем дне. Сон пришёл как спасение, тёплый, подбитый мехом плащ согревал, а ночной, чуть сладкий от запаха первых цветов прохладный воздух делал дыхание глубоким и безмятежным.

Сидевшие у огня воины тихо переговаривались. Они никогда не сомневались в правильности решений вождя. А герцог мог не сомневаться в их преданности. Сейчас долг дружинников – беречь его покой, однако приближающийся издалека топот копыт нарушил неторопливую беседу у костра. Люди притихли, прислушиваясь. В ночной тиши звоном отдавался каждый удар, но всадники, видимо, избегали встречи с людьми и держали свой путь в стороне от наезженной тропы. Один из дежуривших у огня встал и, слегка прищурившись, пытался проникнуть взглядом в кромешную тьму. Луна в этот миг спрятала своё круглое лицо за непроницаемой завесой облаков и не спешила помогать охранникам.

– Не вижу, – ругнулся поднявшийся страж. – Ничего не вижу!

Это был молодой воин – совсем юноша, чьи правильные черты освещало трепетное пламя костра. Он был смугл и статен. Чёрные густые волосы непослушными прядями падали на плечи. Они были перетянуты вокруг головы кожаным ремешком, чтобы не мешали смотреть на мир выразительным, окаймлённым густыми ресницами карим глазам. Одежда была лишена вычурных деталей, но выглядела добротной. Скромная на вид, она отлично сидела на нём, подчёркивая хорошо сложенную атлетическую фигуру владельца. Укороченные рукава кожаной накидки открывали мускулистые руки.

Из темноты неожиданно появился Зигвард, он шагнул в круг света костра и по-хозяйски поинтересовался у часовых:

– Слышите?

– Да, но не видно ж ничего… – зевая, протянул сидевший у огня белобрысый парень, многослойная одежда которого еле-еле скрывала худобу хозяина. – И мимо он едет.

– Может, лошадей украли у кого… Зачем ночью рисковать, скакать сломя голову? – предположил черноволосый. – Местный народец нищий, а если места знакомы, так с закрытыми глазами можно проехать.

Зигвард прислушался:

– Нет, это не рабочие лошадки. Как летят! – восторженно присвистнул он. – А наездник-то один.

– Тебе виднее, – сказал белобрысый. – Ты лучше всех нас в конях разбираешься.

– Ну не всех, – завистливо покосился верный помощник герцога на кареглазого воина, но тот пропустил ехидное замечание мимо ушей. В юном воине уже разгорался охотничий азарт.

– Догнать надо. Разобраться. Чувствую, что неспроста он тут скачет ночью.

– А может, наёмник от местного барона сбежал? Говорят, им тут не платят, так они и уходят. Задаром кто же служить будет? – вмешался в разговор один из воинов, до сих пор молчавших.

– Тем более надо догнать, – заключил Зигвард. – Приедем с «подарком». Правда, и нам люди нужны. Воинскому ремеслу он, наверное, обучен. Хотя нет… Переманивать людей барона сейчас не будем. Пока велено дружить.

Все замолчали. Стук копыт был уже чуть слышен, но начальник стражи отчего-то колебался. Наконец он принял решение:

– Давай за ним, Исам, – приказал он черноволосому. – Только ты со своей Бабочкой можешь догнать. Выясни, кто, зачем и куда. Сам, впрочем, знаешь. Только не убивай просто так, отпусти доброго человека восвояси, боги тебе зачтут.

– «Добрые» в такую пору спят, – юноша решительно направился к лошадям, привязанным к одиноко стоящему дереву.

Через мгновение он на великолепной кобыле, причине белой и чёрной зависти всего отряда, невесомо порхнул в сгущающийся мрак.

– Чувствую, не вернётся он. Зря ты его послал, – заметил белобрысый. – Ночью может себе и шею свернуть. Места чужие, незнакомые. Или лошадь покалечит.

Зигвард неодобрительно и насмешливо взглянул на говорившего.

– Поэтому я его послал, а не тебя, Фридберт. Кто-нибудь, останьтесь, помогите Берту костёр сторожить, а остальным – спать.

Командир отвернулся и тяжёлым шагом направился к своей палатке. Воины проворно разошлись, остались только двое. Хрупкий юноша прикусил губу и мрачно смотрел на костёр. В его почти детских глазах появилась непрошеная слеза. Свежий ли ветерок, дым ли от костра спровоцировали её появление? Любое объяснение подошло бы для скупых на сентиментальности или откровенно чёрствых друзей по оружию. Боль, которую многие шутя и не по злому умыслу причиняли несчастному парню, не была видна постороннему взору. Фридберт подбросил веток в огонь и, нахмурившись, смотрел на взметнувшееся пламя. Юноша хорошо понимал, что его обиды смешны, но легко ранимая душа не выносила несправедливости.

Давно, когда он был малышом, его деревню сожгли чужаки. Испуганного ребёнка, забившегося в угол, не заметили. Он остался жив и никому не нужен… Мальчишке посчастливилось прибиться к отряду Клеппа, и его из жалости оставили. Проку от него в военном деле было мало, но Берт (так прозвали парнишку воины) старательно выполнял несложную работу, был смекалист, безотказен и быстр. Подростковая нескладность, хрупкое строение и почти женские черты лица часто становились поводом как для дружеских насмешек, так и для прямых оскорблений. Он страдал, чувствуя себя чужим среди могучих воинов, самых отборных из всего войска герцога. Фридберт мечтал иметь такую же силу и хотел ловко управляться с оружием. Не раз паренёк пытался подражать окружению, но его потуги с треском проваливались под всеобщий хохот. Иногда такая «учёба» заканчивалась травмой. Клепп, видя страдания Фридберта, неожиданно взял его под своё крыло и, приглядевшись, заметил в нём тонкий ум, хорошую память и наблюдательность. Обострённая интуиция помогала мальчику делать верные выводы, основываясь на малозначительных событиях. Герцог посоветовал парню не распылять своих сил на труды, для которых не создали его боги, а попробовать найти себе занятие в соответствии с наклонностями. Так несостоявшийся воин был отправлен на воспитание к пришлым прорицателям. Ребёнок провёл несколько лет в молитвах неизвестному доселе божеству. В пещерах, где нашли приют иноземные мудрецы, было холодно и неуютно, но Фридберт оказался благодарным учеником. Духовная школа, которую он прошёл там, изменила полностью его внутренний мир. Неопытный отрок наконец нашёл своё призвание и всецело отдался ему. Вернувшись, он некоторое время скитался, пытаясь поделиться своими знаниями с людьми, за что был неоднократно бит. Берт не единожды чудом избегал смерти от рук разъярённых жрецов, коих пытался переубедить в споре о вере; но были и маленькие победы, ради которых стоило жить и бороться.

Дорога вновь свела Фридберта и Клеппа, и теперь вождь не отпускал от себя юношу, ища в его словах утешение для себя. Герцог обладал практичной житейской мудростью, но порой спрашивал совета у паренька, как у ровни, чем ужасно злил Зигварда. Верный друг не мог понять, что искренний, неиспорченный взгляд Берта на проблему помогал Клеппу разобраться во многих вопросах более всесторонне. Заматеревший в боях и интригах вождь нуждался в чистых помыслах юноши, как уставший путник в родниковой воде. Властный герцог, проведя большую часть жизни в походах, потерял то драгоценное время, которое мог бы посвятить своему образованию. Теперь этот пробел заполнял худенький белобрысый парень. Конечно, учиться Клепп не стал, но с удовольствием пользовался знаниями сироты. Герцог иногда обращался к юноше со своей любимой присказкой:

– А что у нас скажут «старцы»?

Это развлекало, забавляло и служило на пользу Клеппу, который был почти на двадцать лет старше своего «советника». Новая роль, которую стал играть Фридберт при дворе вождя, раздражала и некоторых воинов. Зигвард не раз пенял герцогу на правах друга:

– Зачем ты везде за собой таскаешь этого щенка? Нам приходится охранять не только тебя, но и его. Меч, который он прицепил, пугает только самого мальчишку.

– Охраняйте его, я сам о себе позабочусь, – с улыбкой отмахивался Клепп от своего помощника, а потом серьёзно добавлял: – Поверь, его светлая голова, не затуманенная хмелем, который постоянно бродит в мозгу моих воинов, может мне пригодиться. Я тебя прошу, не обижай его.

Однако Зигвард не унимался и пытался при всяком удобном случае зацепить самолюбие безответного паренька. А Берт, как назло, терпел. На обидные ухищрения заместителя герцога он часто не отвечал вовсе. Юноша лишь отходил, уперев взгляд в землю и прикусив губу. И хотя буря бушевала в его душе, внешне он был спокоен. Сирота хорошо усвоил уроки людей, нёсших свет новой веры в дикие дремучие земли. На смену разноголосице целого сонма самовлюблённых богов воздвигали они утверждение человеческого «я» в лучшей его части – той, что отличает род людской от звериного. За это Берт готов был безвинно пострадать и даже находил страдание и самоотречение приятными и приближающими его к небесам…