Kitobni o'qish: «Развод. В клетке со зверем»

Глава 1. Глянцевая жизнь

Я расправила складку на платье цвета топлёного молока, сделала глубокий вдох и улыбнулась своему отражению. Улыбка вышла идеальной – ровно с той степенью теплоты, которая требовалась для благотворительного вечера.

Спина прямая. Подбородок чуть приподнят. Взгляд мягкий, но не заискивающий. Улыбка – не слишком широкая. Роман не любит, когда я слишком много улыбаюсь незнакомым.

Я провела пальцем по изящной линии ключицы, коснулась жемчужного колье. Роман выбрал его специально для сегодняшнего мероприятия. «Сдержанно, но с намеком на роскошь», – сказал он, застегивая замочек на моей шее. Его пальцы задержались чуть дольше необходимого, и я почувствовала, как внутри все сжимается от этого прикосновения.

Я ненадолго спряталась тут, в дамской комнате, под благовидным и даже традиционным предлогом – попудрить носик, прежде чем выйти в зал, полный людей.

До меня донёсся звон бокалов и приглушенный смех гостей. Благотворительный приём набирал обороты: журналисты, бизнес-партнеры Романа, влиятельные люди города. Все они собрались здесь, чтобы сделать пожертвования в фонд поддержки одарённых детей, который был новым проектом Виноградовых. Точнее, Романа Виноградова. Меня в этих кругах всегда представляли как «супругу Романа».

– Дорогая, гости ждут, – голос мужа донесся из-за двери.

– Иду, – отозвалась я, еще раз взглянув на свое отражение.

В зеркале на меня смотрела красивая женщина с безупречной прической, идеальным макияжем и едва заметной, но неизменной тревогой в глубине карих глаз. Тревогой, которую я научилась прятать за столько лет брака.

– Лея, ты как всегда очаровательна, – Сергей Петрович, давний деловой партнер Романа, поцеловал мне руку.

– Спасибо, – я улыбнулась и почувствовала, как Роман сжал мой локоть.

Слишком крепко, – пронеслось в голове. – Но не настолько, чтобы остался синяк. Он умеет рассчитывать силу прикосновений на публике.

– Сергей Петрович, как ваши внуки? – спросила я, плавно переводя разговор на нейтральную тему. – Старший, кажется, поступал в музыкальную школу?

– Да-да, мой Миша! – просиял мужчина. – Представляете, его приняли, хотя конкурс был огромный. А ваш Илья…

– Илья делает успехи в математике, – перебил Роман, не позволяя мне ответить. – В этом весь в меня пошел. Хотя, я надеюсь, в нем будет меньше мягкости, чем в матери, – он обнял меня за плечи, поцеловал в висок, демонстрируя идеальную пару для вспышек фотокамер.

Во взгляде, который он бросил на меня, сквозил лёд. Фотограф запечатлел этот момент: счастливая семья, успешный бизнесмен и его прекрасная супруга, воплощение гармонии и достатка.

Я автоматически поддерживала беседу, перемещалась по залу, благодарила гостей за щедрые пожертвования. Мое сознание словно раздвоилось: одна часть безупречно играла роль хозяйки дома, другая наблюдала за происходящим со стороны, подмечая детали.

Софья Викторовна сегодня без мужа. Опять скандал дома? Эта привычка теребить серьгу выдает нервозность. В прошлом году она уходила с вечера с тем же потухшим взглядом. Почему я вижу это так отчетливо?

– Лея! Не может быть! – голос из прошлого вырвал меня из задумчивости.

Ко мне шла Татьяна, моя бывшая однокурсница. Мы не виделись, наверное, лет пять.

– Таня! – я обняла подругу, искренне обрадованная встрече.

– Не думала встретить тебя здесь, – Татьяна окинула взглядом зал. – Хотя, о чём это я… Весь город знает, что это ваш прием. Выглядишь потрясающе.

– Спасибо, – я позволила себе лёгкую улыбку. – А ты как здесь оказалась?

– Мой муж – новый партнер инвестиционного фонда Виноградова. Так что теперь, видимо, будем часто видеться на таких мероприятиях, – Татьяна наклонилась ближе. – Честно говоря, я не большая любительница светских вечеров. Но ты, я смотрю, прекрасно вписалась.

Я почувствовала нотку… Зависти? Я не могла точно определить, но что-то в тоне бывшей подруги заставило меня напрячься.

– Как твои картины? – спросила вдруг Татьяна. – Помню, ты собиралась поступать в магистратуру по искусствоведению…

– Я… – я замешкалась. Когда я в последний раз говорила о своих мечтах?

Роман возник рядом так неожиданно, что я вздрогнула. Его рука легла на мою талию властным, собственническим жестом.

– Лея нашла свое призвание в семейной жизни, – произнес он, награждая Татьяну своей фирменной улыбкой, от которой у меня всегда холодело внутри. – Благотворительность, воспитание сына… Не так ли, дорогая?

– Да, конечно, – автоматически ответила я.

– Кстати, мне нужно поговорить с вашим супругом, – обратился Роман к Татьяне. – обсудить с ним детали нового проекта.

Я осталась одна и перевела дыхание. Я уже знала, что потом, наедине, Роман выскажет мне всё, что думает о том, как я держалась с Татьяной. Слишком открыто. Слишком близко. Слишком много собственного мнения.

Мой взгляд снова поймал Татьяну в толпе. Она разговаривала теперь с Романом и другими мужчинами, непринуждённо улыбаясь, но на мгновение наши глаза встретились. И в этот момент я увидела в ее взгляде то, что не заметила сразу.

Жалость.

***

Я обхватила себя руками, хотя в машине было тепло. Роман сидел рядом, молча глядя в окно. Водитель невозмутимо вел автомобиль сквозь ночной город, и только размеренный шум мотора нарушал гнетущую тишину.

Вечер закончился триумфально. Фонд собрал рекордную сумму, журналисты получили свои фотографии для статей о великодушии бизнесмена Виноградова и его очаровательной супруги, деловые связи были укреплены.

Идеальное мероприятие. Идеальная пара.

Конец ознакомительного фрагмента

Ознакомительный фрагмент является обязательным элементом каждой книги. Если книга бесплатна – то читатель его не увидит. Если книга платная, либо станет платной в будущем, то в данном месте читатель получит предложение оплатить доступ к остальному тексту.

Выбирайте место для окончания ознакомительного фрагмента вдумчиво. Правильное позиционирование способно в разы увеличить количество продаж. Ищите точку наивысшего эмоционального накала.

В англоязычной литературе такой прием называется Клиффхэнгер (англ. cliffhanger, букв. «висящий над обрывом») – идиома, означающая захватывающий сюжетный поворот с неопределённым исходом, задуманный так, чтобы зацепить читателя и заставить его волноваться в ожидании развязки. Например, в кульминационной битве злодей спихнул героя с обрыва, и тот висит, из последних сил цепляясь за край. «А-а-а, что же будет?»

Я краем глаза наблюдала за профилем мужа, пытаясь предугадать его настроение. Напряжение нарастало с каждой минутой, становясь почти осязаемым. Я знала это ожидание, как затишье перед бурей.

– Ты разговаривала с Татьяной о своих картинах? – наконец спросил Роман, не поворачиваясь ко мне. Его голос звучал обманчиво спокойно.

– Нет, – тихо ответила я. – Она сама спросила. Я не…

– Заметила, как она смотрела на тебя? – перебил Роман. – С жалостью. Будто ты какая-то несчастная домохозяйка.

– Она просто вспомнила университет…

– А ты сразу растаяла, – его пальцы постукивали по подлокотнику, отмеряя секунды до вспышки. – Готова была вывалить ей все. Как ты несчастна с таким ужасным мужем.

– Я этого не говорила!

– Не нужно говорить, – Роман наконец повернулся ко мне. – Достаточно твоего взгляда побитой собаки. Весь вечер ты выглядела так, будто мечтаешь сбежать.

Я сглотнула ком в горле:

– Это неправда. Я была…

– Ты была отвратительна, – тихо произнес он, и от этого тона у меня по спине пробежал холодок. – Уставилась на мужа Татьяны, как девочка-подросток. Ты думаешь, я слепой?

– Что?! Я даже не…

Машина остановилась у ворот нашего дома. Водитель невозмутимо смотрел вперед, делая вид, что не слышит разговора.

– Приехали, – сухо констатировал Роман и вышел, не дожидаясь меня…

Я поднялась в спальню, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Медленно сняла серьги, отстегнула колье, стараясь не делать резких движений. Роман наблюдал за мной, как кобра за мышью, сидя в кресле у окна. На журнальном столике перед ним стоял бокал с виски.

– Иногда мне кажется, – произнес он задумчиво, – что ты забываешь, кому ты обязана всем этим, – он обвел рукой комнату. – Кто дал тебе эту жизнь.

– Я помню, – тихо ответила я. – И благодарна.

– Благодарна? – он усмехнулся. – А по тебе не скажешь. Строишь из себя жертву перед старыми подругами.

– Я не строила…

Он поднялся одним резким движением, и я невольно отшатнулась. Роман мгновенно оказался рядом, его пальцы сомкнулись вокруг моего запястья.

– Не перебивай. Меня, – процедил он. – Никогда. Не перебивай.

– Прости, – прошептала я, чувствуя, как его пальцы сдавливают все сильнее. – Я не хотела…

Его свободная рука взметнулась, и я зажмурилась в ожидании удара. Но Роман лишь заправил прядь моих волос за ухо жестом, который со стороны мог показаться нежным.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, – его голос звучал почти ласково, но пальцы на моём запястье сжались ещё сильнее.

Я открыла глаза и встретилась с его взглядом. Холодным, оценивающим.

– Ты должна понимать, – медленно произнес он, – что я могу дать тебе всё. И могу всё забрать.

Его ладонь скользнула по моей щеке, шее, плечу и резко сдернула тонкую бретельку платья. Я вздрогнула, но не отстранилась. Страх сковал мое тело, делая безвольной куклой в его руках.

– Иди в ванную, – внезапно скомандовал он, отпуская меня и отворачиваясь. – Ты сегодня разочаровала меня. Я устал.

– Да, – прошептала я, поспешно отступая назад.

Я закрыла дверь ванной и привалилась к ней спиной, постепенно сползая на пол. Только сейчас я позволила себе дрожь. Вдох. Выдох. Только не плакать. Нельзя, чтобы утром были красные глаза.

Я поднялась и начала механически снимать макияж. На запястье уже наливался синяк – фиолетовый браслет поверх следов, которые едва успели побледнеть. Я открыла шкафчик, достала тональный крем.

Завтра нужно надеть блузку с длинными рукавами.

Я посмотрела на свое отражение: кожа бледная, глаза пустые. Наполнила ванну горячей водой, добавила ароматическую соль. Погружаясь в воду, почувствовала, как начинает жечь свежая ссадина. Но боль была почти желанной: что-то настоящее, что-то, что нельзя спрятать за улыбкой.

Я закрыла глаза. Мысли вернулись к сегодняшнему вечеру, к Татьяне. К ее вопросу о картинах.

Когда я в последний раз рисовала? Кажется, за месяц до рождения Ильи…

Я вспомнила, как Роман однажды похвалил мои работы. В самом начале, когда мы только познакомились. Он даже предложил устроить мне выставку. Но потом каждый раз находил недостатки в новых картинах. «Слишком простовато». «Не хватает глубины». «Ты же не думаешь, что это действительно талантливо?»

А потом, когда родился Илья, искусство как-то само собой отошло на второй план. Мольберт, краски, кисти – всё отправилось на чердак. «Временно», – сказала я себе тогда.

Временно. Шесть лет назад.

Я вытерла слезу, скатившуюся по щеке. Вода в ванне остывала, но я не спешила выходить. Здесь, за запертой дверью, было единственное место, где я могла позволить себе снять маску.

Из спальни донесся звук телевизора. Роман, вероятно, смотрел новости. Завтра он будет вести себя так, словно ничего не произошло. Возможно, подарит мне что-нибудь. Браслет или новые серьги, чтобы скрыть следы.

Я глубоко вздохнула, заставляя себя подняться. Машинально нанесла крем на запястье, скрывая синяк. Расчесала волосы, надела шелковую пижаму.

Он устал. Это был напряжённый день. Завтра всё будет хорошо.

Слова, которые я повторяла себе каждый раз. Слова, в которые давно перестала верить.

Я осторожно покинула своё временное убежище. В спальне было темно, лишь мерцал экран телевизора. Роман уже спал, или делал вид, что спит. Я неслышно скользнула к своей стороне кровати, бесшумно откинула одеяло.

– Ты слишком долго, – его голос прозвучал в темноте.

Я замерла.

– Прости, – прошептала я. – Я не хотела тебя будить.

Роман не ответил. Я осторожно легла, стараясь сохранять дистанцию между нашими телами, но при этом не показывать, что избегаю его. Искусство невидимых границ, которому я научилась за годы брака.

– Завтра повезу Илью на соревнования, – наконец произнёс муж. – Тебе не нужно ехать.

– Но я думала…

– Тебе. Не нужно. Ехать, – отчеканил он. – У тебя синяк на запястье. Не хочу лишних вопросов.

Моё сердце сжалось. Илья ждал этих соревнований по плаванию три месяца. Он каждый день спрашивал, придем ли мы оба.

– Хорошо, – выдохнула я, сглатывая комок в горле.

Роман повернулся ко мне, его рука легла на мою талию – собственнический жест, не нежность.

– Ты же понимаешь, что я делаю всё для нашей семьи, – произнес он тоном, которым обычно разговаривал с бизнес-партнерами. – Для тебя. Для Ильи.

– Да, – прошептала я.

– И это ты вынуждаешь меня… расстраиваться, – его рука скользнула выше, к моей шее. Не сжимая, просто обозначая возможность. – Когда ты ведешь себя… неподобающе.

– Я знаю, – еле слышно ответила я. – Прости меня.

Его пальцы на секунду сжались на моем горле – легко, предупреждающе, а затем он отвернулся, снова включив телевизор.

– Спи, – бросил он через плечо. – Утром поговорим.

Я лежала неподвижно, вслушиваясь в монотонный голос ведущего новостей. Я не закрывала глаз, боясь увидеть во сне лицо Татьяны с тем самым выражением жалости. Как будто бывшая однокурсница заглянула за фасад и увидела настоящую меня: ту, что давно научилась быть невидимой даже для самой себя.

Ради Ильи, – подумала я. – Всё ради него.

Эта её жалость заставила что-то глубоко внутри меня шевельнуться. Что-то, похожее на гнев. Такое крохотное, что его легко можно было и не заметить.

И все же оно было. Искра, которую я давно не чувствовала. Которую так долго заглушала, убеждая себя, что все правильно. Что так и должно быть.

Когда я потеряла себя? – вопрос возник внезапно, обжигая своей ясностью. Сколько лет прошло с тех пор, как я в последний раз спорила с Романом? Когда в последний раз настаивала на своём или просто высказывала собственное мнение?

Перед внутренним взором снова встал образ Татьяны. Её глаза, в которых читался немой вопрос: «Что с тобой случилось?»

Когда-то давным-давно мы вместе спорили о современном искусстве, говорили о книгах, мечтали о путешествиях. Я была уверенной, с планами, с желаниями и мечтами.

А теперь? Роман так часто говорил за меня, что я разучилась говорить сама. Даже в собственной голове.

Телевизор всё ещё работал. Супруг смотрел экономические новости, делая вид, что не замечает меня. Я повернулась на бок, спиной к нему.

Я почти задремала, когда ощутила его руку на своем плече. Прикосновение было осторожным, почти нежным. Таким, каким оно часто бывало в начале нашего знакомства. До того, как всё изменилось. До того, как начался этот цикл: напряжение – вспышка – извинения – затишье.

– Лея, – прошептал Роман. – Не спишь?

– Нет, – ответила я тихо.

– Я знаю, что бываю резким, – его рука скользнула вниз, к моему запястью, где наливался синяк. – Просто я не выношу, когда ты выглядишь несчастной. Когда создаёшь впечатление… будто тебе плохо со мной.

Я молчала. Что я могла сказать? Что он сам делает меня несчастной? Что я боюсь его? Что каждый день думаю о том, как было бы, если бы я могла просто уйти?

Нет. Некоторые мысли нельзя произносить вслух. Не в этом доме.

– Завтра у меня важная встреча, – продолжил он, – по новому контракту. Если всё пройдет как надо, то в следующем году мы сможем провести лето в Ницце. Илье там понравится.

– Звучит замечательно, – я старалась, чтобы мой голос звучал искренне заинтересованно. – Илья так давно просил поехать на море.

– И ты сможешь… – он сделал паузу, – может быть, начать рисовать снова. Если хочешь.

Я повернулась к нему, удивлённая этими словами. Впервые за много месяцев он заговорил о моём увлечении не с язвительностью, а с неким подобием поддержки.

– Правда? – я не смогла скрыть надежду в голосе.

Он кивнул, проводя пальцем по моей щеке:

– Конечно. Если это сделает тебя счастливой. Я хочу, чтобы ты была счастлива, Лея.

И я почти поверила ему.

Почти.

Такое случалось и раньше: моменты просветления, когда Роман вдруг становился тем человеком, в которого я когда-то влюбилась. Когда он говорил правильные слова, делал правильные жесты.

А потом что-то происходило, и круг замыкался снова.

– Спасибо, – прошептала я, потому что он ждал ответа.

Роман притянул меня к себе, и я податливо прильнула к его груди, вдыхая знакомый запах дорогого одеколона. Физическая близость всегда была его способом завершить ссору, поставить точку, заявить свои права. И мне так было проще – подчиниться, чем сопротивляться. Проще здесь и сейчас.

Но в глубине души, там, где зародилась та крошечная искра, я знала: что-то изменилось. Во мне самой. Что-то треснуло, сломалось, освободилось.

Я только не знала, к добру это или к беде.

Утро встретило меня солнечным светом, пробивающимся сквозь щель в тяжелых шторах. Роман уже встал: я слышала, как он разговаривает по телефону в соседней комнате.

Я тоже поднялась. Механически умылась. На запястье отчётливо виднелся новый синяк.

Нужно надеть блузку с длинными рукавами.

Дверь вдруг распахнулась, и от неожиданности я вздрогнула. В спальню шагнул Роман, уверенным, широким шагом прошёл к прикроватной тумбочке и достал из неё маленькую бархатную коробочку:

– Это тебе.

Он открыл коробочку: внутри лежал тонкий серебряный браслет с мелкими бриллиантами. Элегантный, дорогой, идеально подходящий к моему стилю. Стилю, который он сам для меня выбрал.

– Примерь, – Роман взял меня за руку, ту самую, на которой был свежий синяк.

Я позволила ему надеть украшение, стараясь удерживать полагающееся выражение на лице. Холодный металл коснулся поврежденной кожи. Неприятно. Браслет был идеальной ширины, чтобы скрыть следы.

– Как будто создан для тебя, – произнес Роман с удовлетворением.

– Спасибо, – я выдавила улыбку. – Он прекрасен.

Сценарий, который повторялся десятки раз. Ссора, синяки, ювелирное украшение. Драгоценные кандалы, которыми он приковывал меня к себе, к этой жизни.

– Иди сюда, – Роман потянул меня к себе, и я поддалась, как всегда. Его объятия были знакомыми и чужими одновременно. Я закрыла глаза, представляя, что я где-то далеко. На берегу моря. Одна. Или с сыном. Только вдвоем.

– Ты самое ценное, что у меня есть, – прошептал Роман в мои волосы. – Я бы никогда не позволил никому забрать тебя у меня. Никогда.

И вот оно – не признание в любви, а заявление о собственности! Разница тонкая, почти неуловимая. Раньше я не замечала ее. Теперь же слышала в каждом слове.

Его рука скользнула под пижаму, и я вздрогнула, не от желания, а от воспоминания о боли, которую он так легко мог причинить. Но сегодня он был нежен. Или делал вид, что нежен. Как в самом начале.

– Лея, – его голос звучал почти умоляюще. – Посмотри на меня.

Я открыла глаза и встретилась с его взглядом. Темным, настойчивым. В такие моменты я почти могла поверить, что он действительно любит меня. Что всё остальное просто кошмар, дурной сон.

– Я люблю тебя, – сказал он, впервые за долгое время. – Ты же знаешь?

Я кивнула, не в силах произнести ответ. Когда-то я бы сказала это без колебаний. Когда-то я верила в нас.

– Скажи это, – потребовал он, и в его голосе мелькнула знакомая сталь. – Скажи, что любишь меня.

– Я люблю тебя, – прошептала я, и эти слова, когда-то полные смысла, прозвучали пусто.

Но Роману этого было достаточно. Он улыбнулся, той улыбкой, которая почти никогда не достигала глаз. Уложил меня на постель, и я позволила ему. Как позволяла всегда. Моё тело реагировало на прикосновения – механически, привычно. Разум же был где-то далеко.

Глава 2. Молчание – золото

Галерея «Октябрь» неожиданно оказалась переполненной: новая выставка молодого абстракциониста привлекла не только студентов с искусствоведческого, но и городскую элиту, жадную до всего модного и свежего.

– Скукота, – прошептала Карина, подруга и однокурсница, наклонившись к моему уху. – Я ожидала чего-то более… не знаю… шокирующего?

Я улыбнулась, разглядывая полотно перед собой: взрыв синего и алого на огромном холсте, пульсирующий, как живое сердце.

– По-моему, здесь что-то есть, – тихо ответила я. – Если смотреть дольше, начинаешь чувствовать…

Я не договорила. На противоположной стороне зала появился мужчина, который мгновенно приковал мой взгляд. Высокий, в безупречном сером костюме, он двигался с той особой уверенностью, которая бывает только у людей, привыкших к власти и деньгам. Ему было около сорока, но ни одной лишней черты, только чётко очерченные скулы, проницательные серые глаза и лёгкая, почти незаметная седина на висках.

– Господи, – прошептала Карина, заметив направление моего взгляда. – Это же Роман Виноградов. Тот самый.

– Кто? – я не могла оторвать глаз от незнакомца.

– Серьёзно? Ты не знаешь? – Карина закатила глаза. – Один из богатейших людей города. В прошлом году его холдинг поглотил «Северную группу» и ещё какие-то компании. Он редко бывает на таких мероприятиях… странно.

Я хотела отвернуться – слишком откровенно разглядывала этого Виноградова, но в тот момент он посмотрел прямо на меня. Наши взгляды встретились через весь зал, и что-то промелькнуло в его глазах: интерес, оценка, решение.

Он направился ко мне.

Что происходит? – в панике подумала я. – Он же не может идти ко мне?

Но он шел именно ко мне. Остановился в паре шагов, словно давая мне возможность рассмотреть его детальнее.

– Вам нравится выставка? – спросил мужчина без предисловий. Голос глубокий, с легкой хрипотцой.

– Я… – я запнулась. – Да. В работах художника есть какая-то живая энергия.

Роман Виноградов чуть приподнял левую бровь, будто не ожидал услышать осмысленный ответ.

– Интересно, – он медленно кивнул. – А вот мне кажется, что он имитирует нечто, чего сам не чувствует. Притворяется, что видит цвета глубже, чем на самом деле.

Карина дернула меня за рукав, извинилась и демонстративно отошла, оставив нас вдвоем.

– Я не согласна, – неожиданно для себя ответила я. – Здесь искренность. Просто он говорит на своем языке.

Виноградов улыбнулся: одними губами, но не глазами.

– Как вас зовут?

– Лея. Лея Соколова.

– Лея, – он произнес моё имя так, словно пробовал его на вкус. – Необычное имя. Древнееврейское, если не ошибаюсь?

– Да, – я пожала плечами. – У мамы была любимая книга…

– Вы похожи на свое имя, – перебил он. – Редкая, тонкая красота. Не как у всех.

Я почувствовала, как краска заливает щеки.

– Выпьете со мной кофе? – спросил он так просто, будто мы были знакомы много лет. – Здесь слишком людно для нормального разговора.

Я должна была отказаться. Какая-то часть меня – разумная, осторожная знала, что нужно вежливо улыбнуться и уйти. Но другая, та, что всегда жаждала чего-то большего, чем провинциальная жизнь студентки…

– Хорошо, – ответила я. – Только ненадолго.

***

– Ты сошла с ума, – шептала Карина, когда мы забежали в туалет галереи за несколько минут до назначенной встречи с Виноградовым. – Он старше тебя лет на пятнадцать! И он… Ну, ты знаешь.

– Что? – я поправляла волосы перед зеркалом, стараясь унять дрожь в руках.

– Он же женат был, – Карина понизила голос. – Или разведен… Не знаю точно. В любом случае, такой мужчина не зовёт студентку на кофе просто поговорить об искусстве.

– Мы просто выпьем кофе, – возразила я, хотя в глубине души понимала: Карина права.

И всё же я пошла с ним. В кафе через дорогу от галереи, где он заказал нам обоим эспрессо, даже не спросив, что я предпочитаю. Роман говорил об искусстве так, будто коллекционировал художников, а не картины.

– Я вижу в тебе что-то, – сказал он, внезапно переходя на «ты». – Необычный взгляд. Ты сама пишешь?

Я кивнула. Его глаза внимательно изучали моё лицо, и под этим взглядом я чувствовала себя раздетой, открытой.

– Покажешь мне когда-нибудь свои работы?

Это «когда-нибудь» отозвалось во мне странным волнением. Он планировал увидеться еще раз.

– Они не очень хорошие, – смущённо ответила я.

– Позволь мне судить об этом, – в его тоне не было просьбы – только уверенность человека, привыкшего получать то, что хочет.

Когда мы прощались, он не взял мой номер телефона, не назначил новую встречу. Просто сказал:

– Я найду тебя.

И я поверила. Я знала, что он найдет.

***

На следующий день к дверям общежития привезли огромный букет белых лилий. А потом были билеты в оперу. Ужин в ресторане, о котором я раньше только читала в глянцевых журналах. Поездка в загородный дом на выходные – с гувернанткой в соседней комнате, как выяснилось позже, специально нанятой, чтобы «сохранить мою репутацию».

Роман ухаживал старомодно, но стремительно. Он задавал тысячи вопросов о моей жизни, вкусах, мечтах. И слушал. Действительно слушал, с такой концентрацией, будто мои слова были кодом к сейфу с сокровищами.

Когда он впервые поцеловал меня после концерта в филармонии, я почувствовала головокружение, словно земля ушла из-под ног. Всё происходило будто в фильме: красивый, богатый мужчина, которого я видела раньше только на обложках бизнес-журналов, смотрел на меня так, словно я была единственной женщиной в мире.

– Ты такая чистая, – шептал он, целуя мою шею. – Такая настоящая.

Мы не торопились с близостью. Роман, казалось, наслаждался моей нерешительностью, моей неопытностью. «Белая ворона среди этих пластиковых кукол», – говорил он обо мне своим друзьям прямо при мне, и я одновременно смущалась и гордилась этим отличием.

А через месяц он познакомил меня с родителями. Своими.

***

– Лея – будущий искусствовед, – представил меня Роман, положив руку мне на плечо чуть крепче, чем требовалось.

Родители Романа – его отец, Виктор Андреевич, такой же высокий и статный, как сын, и мать, Ирина Валентиновна, с холодными оценивающими глазами – изучали меня, как диковинный экспонат.

– Очень мило, – произнесла Ирина Валентиновна после паузы. – А ваши родители?..

– Папа инженер на заводе, мама преподает в школе, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

– Достойные профессии, – кивнул Виктор Андреевич без особого энтузиазма. – Вы из Новополья, верно?

Я кивнула, чувствуя, как Роман сжимает моё плечо еще сильнее.

– Город маленький, но люди там… настоящие, – произнес он с нажимом. – Лея не из тех девушек, что выросли в искусственном мире.

Ирина Валентиновна едва заметно недовольно поджала губы.

– Ну что ж, проходите к столу.

Обед был мучительно долгим. Я чувствовала себя не в своей тарелке, осознавая, что использую не ту вилку, говорю слишком громко или слишком тихо, смеюсь не к месту.

Когда мы прощались, Ирина Валентиновна взяла мои руки в свои сухие, с безупречным маникюром.

– Роман всегда был… увлекающимся, – произнесла она так тихо, что только я могла слышать. – Но я вижу, что вы особенная для него. Берегите его. Он может быть сложным.

В машине Роман молчал, сжимая руль до побелевших костяшек. Я не решалась заговорить первой, чувствуя его напряжение.

– Они всегда такие, – наконец выдавил он. – Думают, знают, что для меня лучше. Будто я всё ещё ребенок.

– Они просто заботятся о тебе, – мягко произнесла я.

– Нет, – отрезал он. – Они контролируют. Всегда контролировали.

Его пальцы впились в руль еще сильнее, и я впервые увидела, как под маской уверенности и обаяния проступает что-то совсем другое. Что-то темное и болезненное.

– Давай не будем о них, – быстро сказала я. – Я так рада была познакомиться с твоими родителями.

Лицо Романа смягчилось. Он бросил на меня быстрый взгляд, полный благодарности.

– Ты идеальная, – произнес он. – Именно такая, как я мечтал.

И в этот момент я ощутила первый, едва заметный укол тревоги. Потому что в его словах сквозила не любовь ко мне настоящей. А восторг коллекционера, нашедшего редкий экземпляр для своей коллекции.

Но я отогнала эту мысль. Ведь так приятно было быть идеальной для кого-то.

***

– Ты в своем уме? – отец расхаживал по кухне нашей маленькой квартиры. – Ему сколько лет? Тридцать восемь? А тебе двадцать один! Что он в тебе нашел?

– Анатолий! – мать тронула его за рукав. – Не говори так.

– А как мне говорить? – он повернулся ко мне, сидящей за столом и глядящей в кружку с остывшим чаем. – Ты знаешь, что о таких отношениях думают люди?

– Папа, я…

– Он использует тебя! – отец стукнул кулаком по столу. – Поиграет и бросит. А ты останешься с разбитым сердцем и репутацией… Возможно, беременная…

– Толя! – мать повысила голос. – Прекрати!

Она подсела ко мне, обняла меня за плечи.

– Милая, папа просто беспокоится. Это ведь так неожиданно. Этот человек из совсем другого мира.

– Я люблю его, – тихо произнесла я.

– Любовь! – фыркнул отец. – Что ты знаешь о любви в свои годы?

Они еще долго говорили, но я уже не слушала. Я ожидала недоверия, даже злости. Но то, что действительно ранило, пришло позже, когда отец вдруг переменился, смягчился, узнав о финансовом положении Романа.

Я стояла в коридоре, невольно подслушивая разговор родителей, сидевших на кухне.

– Ну, если он серьезно настроен… – задумчиво произнес отец. – То это, конечно, совсем другое дело. Ты представляешь, как она будет жить? Никаких забот. Ни дня не будет думать о деньгах…

– Толя! – одернула его мама. – Разве в этом дело?

– А в чем еще? – искренне удивился отец. – Я мечтаю, чтобы моя дочь не думала о быте, как мы всю жизнь. Чтобы у нее все было. Чтобы он ее на руках носил!

Я беззвучно отступила в свою комнату, испытывая странное чувство предательства. Час назад отец был готов защищать мою честь и будущее. А теперь готов отдать меня первому встречному, лишь бы тот был богат.

Когда через две недели Роман пришел к нам домой в безупречном дорогом костюме, с букетом для матери и коньяком для отца – мои родители превратились в воплощение радушия.

– Роман Викторович, – мать суетилась с закусками. – Вы не стесняйтесь, всё по-простому…

– Вы же понимаете, – говорил отец, раскрасневшись от коньяка, – Лея у нас одна. Единственная. Сокровище наше.

– Я понимаю, – Роман улыбался той особенной улыбкой, которая появлялась у него на публике: безупречной, но не затрагивающей холодных глаз. – И обещаю беречь ваше сокровище.

Когда он уехал, мать обняла меня:

– Ну, доченька, видишь? Он вполне серьезен. И такой воспитанный, не то что эти твои однокурсники.

Я молчала. Внутри нарастало смутное ощущение неправильности всего происходящего. Будто я – фигура в чужой игре.

– Главное, не спорь с Романом, – мать понизила голос, хотя отец уже ушел смотреть телевизор. – Мужчинам не нравится, когда женщины слишком… настойчивы. Будь мягче, уступчивее.

– Мама, Роман ценит мое мнение, – возразила я. – Он не такой.

Мать странно улыбнулась, погладив меня по руке:

– Все они такие, милая. Просто некоторые – в открытую, а другие – до поры до времени.