Kitobni o'qish: «Лягушка и скорпион»

Ботаника

Идиоты – это беда, а жестокие идиоты – бич человечества. Прогневишь одного, и будешь вынуждена постоянно прятаться по углам и закоулкам. Все верно: и в нашем Институте Наивысочайших Технологий водились индивиды, внимание которых лучше не привлекать. С одним из таких я состояла в нежной, почти романтической и даже чуточку порочной связи – делала за него домашнюю работу по предметам, которые он терпеть не мог.

Нечего и говорить: влипла так влипла, попала так попала, а главное попала по собственной дурости. Сама же перешла ему дорогу. Буквально. Студенткой института я стала в тринадцать лет, по меркам данного заведения довольно поздно. Моя матушка долго не хотела меня отпускать, но вмешался отец и заявил, что нечего таланту пропадать. Талантами я, кстати, и не блистала вовсе, однако экзамены все же сдала и получила заветное приглашение. Так и покинула родной город и впервые оказалась вдали от семьи и друзей. Первые дни тосковала и печалилась, ужасно скучала по родителям и сестре, и не сумела ни с кем подружиться. Однако в какой-то момент одиночество мне опостылело, и я начала внимательнее присматриваться к другим студентам. А одним солнечным днем разглядела в толпе знакомое лицо.

«Знакомое лицо» крепилось к телу, что щеголяло в дорогой рубашке и брюках, которые ну никак не смахивали на привычную униформу. И взлохмаченные темно-русые волосы наш щеголь носил длиннее, чем дозволяли правила института. Мне следовало обратить особое внимание на недовольное выражение лица однокурсника. Сжатые губы и нахмуренные брови – подобная мимика как сигнальный знак, который должен был бы удержать меня от необдуманных действий. Куда там! Я бросилась к старому знакомцу наперерез и выпалила:

– Привет! Ты ведь Марк?

Он остановился. Остановились и студенты, что шли за ним. И воцарилась тишина, которую нарушало лишь скорбное жужжание шмеля. Я невольно попятилась, не в силах отвести взгляд от недовольного лица передо мной. Серые глаза сузились, желваки заходили под бледной кожей истинного аристократа. Не хватало лишь вурдалачьих клыков, они бы прекрасно дополнили картину.

– Ты закрываешь мне солнце. Исчезни.

Я безмолвно соскользнула с покрытой гравием дорожки на лужайку, и царственная процессия проплыла мимо меня под нестройный аккомпанемент коротких шепотков и глупого хихиканья. Надежда на трогательное воссоединение с мальчиком, которому я когда-то помогла выбрать именинный торт, лопнула как мыльный пузырь.

Видеться с Марком нам приходилось часто. Учились мы в разных группах, однако иногда пересекались на совместных уроках, среди которых была и моя любимая словесность. Я привыкла гордиться отличными оценками по этому предмету. Что ж, тщеславие не напрасно зовут грехом. В один ненастный день наша преподавательница решила раскритиковать жалкие работы других студентов и поставить в пример меня. Ох и аукнулись мне эти пять минут славы!

– Вам стоит поучиться у Ларочки, – заявила мадам Воронова и выразительно глянула на Марка. – Особенно вам, Стрельцов. Вашими опусами только в корчме пьянчуг тешить.

Подобное грубое замечание Марку сильно не понравилось, и отыграться он решил на мне. Во время перемены он отловил меня в коридоре и с тихой угрозой проговорил:

– Ты думаешь, что самая умная тут?

Вопрос был явно риторический, и ответа не требовал.

– Раз уж так… – зловеще продолжил он и вдруг отстранился. – Слушай, прекрати улыбаться. У тебя рот, как у лягушки.

Я поняла, что и впрямь улыбаюсь в надежде на то, что этот «коридорный» наезд окажется простой шуткой. Согнать улыбку с лица оказалось непросто – мышцы точно свело от напряжения. Марк поморщился и засунул руки в карманы брюк.

– Писать мне сочинения теперь будешь ты.

Вот ведь радость.

– Давай я просто объясню тебе материал? – пролепетала я. – И ты сам хорошо напиш…

– Нет, давай я тебе объясню, – повысил голос он. – Некогда мне ерундой заниматься! Ты пишешь, а я тебя не трогаю.

Ну как тут устоять. Спорить я не стала и решила, что посидеть в библиотеке лишний час не так страшно. Зато меня оставят в покое.

Когда я вручила Марку первую написанную за него работу, по доброте душевной посоветовала:

– Почитай, чтобы быть в курсе, если тебя вдруг спросят…

Он лишь рукой махнул.

– Делать мне нечего.

Тут уж вспылила я.

– Ладно, но если выставишь себя идиотом перед всеми, на меня не обижайся! Пару страниц ему трудно прочитать!

Он хмуро глянул на меня, но промолчал, сел на скамейку и уткнулся в папку. Я впервые увидела Марка таким сосредоточенным; уверена, если бы я задержалась подольше, услышала бы, как от натуги скрипят его мозги. Но я не стала дожидаться и отправилась в столовую, где студентам выдавали ананасовые пирожные – по одной штучке в руки.

С тех пор я попала в рабство, о котором не смела пикнуть преподавателям или друзьям. Марк умел навести на собеседника ужас. Все его злые глаза. Смотришь в них и будто погружаешься в адскую ледяную пучину. И три года спустя ничего в наших отношениях не изменилось. Разве что я научилась огрызаться в моменты, когда Марк совсем наглел. Но это случалось нечасто.

Наш институт среди прочих достоинств славился и своей особой оранжереей. Ее главная прелесть в том, что цветами здесь можно любоваться круглый год. Удивительное место нравилось и преподавателям, и студентам, и берегли его мы все ревностно, как настоящую сокровищницу. Стеклянный потолок оранжереи уходил так высоко вверх, что почти терялся среди облаков. К запаху земли примешивались тысячи тонких и свежих ароматов. В некоторых залах можно было увидеть редкие для наших широт растения, например, венерину мухоловку или олеандр. Я часто наведывалась в оранжерею и не переставала восхищаться фантазией и мастерством выпускников, сотворивших это чудо.

В этот раз я собирала образцы для гербария (ради удовольствия, не для учебы), когда Марк с друзьями замаячили у главного входа. Поначалу я надеялась, что они пройдут мимо. Не повезло.

– Но вы видели ее волосы? – Низкий голос Марка звучал привычно самодовольно. – Чистое золото!

Пора выбираться. Я закрыла свою папку с аккуратно разложенными на папиросной бумаге образцами и засеменила к двери. У куста с азалиями меня чуть не оглушило криком:

– Видит кто-нибудь эту желтую гвоздику?

С перепугу я налетела на огромный горшок с гибискусом, ударилась бедром и не успела даже выругаться от души, как столкнулась нос к носу с Марком. Тот посмотрел на меня со смесью удивления и пренебрежения.

– О. Привет, лягушка.

– Доброе утро.

Мерзкий скорпион.

– Ты… – протянул он, заглядывая в мою папку. Я тотчас отшагнула, чтобы он не разворошил мои цветочки. – Ты тут желтых гвоздик не видала?

– А тебе зачем?

– Ты же знаешь Ванду?

Ах, Ванда… Наша новенькая красотка, которую девчонки прозвали «подружкой сына посла». Уж очень всех взволновал этот факт ее биографии.

– Знаю, – подтвердила я.

– Вчера я предложил ей сходить на свидание. А она велела мне поискать желтую гвоздику. Теперь ищу.

Я с сердобольным видом качнула головой.

– Желтая гвоздика – это символ отказа. Ванда тебя отшила.

– Меня никто не отшивает, – самодовольно заявил он и выдернул прядь волос из пучка у меня на макушке.

Наглый жест, который вошел у него в привычку. Я же привычно шлепнула его по руке.

– Как мой доклад по этике? – мило улыбаясь, поинтересовался он.

– Почти готов.

– А что так долго? Вчера же хотела дописать.

– Я была занята вчера, – нетерпеливо пояснила я. – Балетная практика.

– Ах ты, прелесть какая. Будешь танцевать в «Лягушачьем озере»?

– Обхохочешься, – процедила я. – И как это пани Ванда тебя отшила? Вот, сорви лучше ирис. Отдай ей, улыбнись и ничего не говори. И уходи сразу.

Он с придирчивым видом поджал губы, и я рявкнула:

– Запомни: не раскрывай рта! Твои слова способны испортить… вообще все.

– Поучи меня еще, – буркнул он, но цветок аккуратно срезал перочинным ножом. – Вечером придешь в нашу комнату отдыха. И принеси доклад. Свободна.

Поначалу я хотела взбрыкнуть, но Тамина, моя обворожительная и темпераментная соседка, весьма некстати затеяла романтическую встречу в нашей комнате. Чтобы не мешать ей, я прихватила свою печатную машинку и поплелась на четвертый этаж.

Этика

Для студентов старших курсов в обоих корпусах отвели семь комнат отдыха, с удобными креслами, настольными играми, музыкальными автоматами. Кое-где и мебель изрядно просела, и для развлечений ничего не осталось, однако банда Марка отхватила самое роскошное помещение на четвертом этаже главного корпуса. В прежние времена здесь заседали студенты из элитных кружков, юные мыслители, а теперь – не слишком одаренные детки богатеев. Даже бильярдный стол притащили, а из-за вечного полумрака создавалось ощущение, что ты попал в джентльменскую сигарную.

Когда я вошла, в комнате увидела только двух приятелей Марка: Вениамин и Нестор в углу играли в карты. Под негромкую трескотню однокурсников я расчехлила машинку, выровняла лист и начала печатать. Каюсь, работа шла со скрипом. В глаза точно песку насыпали, и некоторые строчки приходилось перечитывать дважды, чтобы вовремя заметить опечатки. В последние дни учеба давалась мне с трудом, сложно было сосредоточиться, и, что еще хуже, у меня начались проблемы со сном. То бессонница одолеет, то наоборот готова под стол свалиться. А еще домашнюю работу приходится делать за двоих!

Свой доклад я закончила первым и отложила в сторону. Пришло время накатать что-нибудь для «скорпиона». Я раздумывала над вступлением и разминала шею, когда ко мне подошел Нестор.

– Вишневого ликеру? Для вдохновения.

В руках он держал играющую бликами бутылку из темного стекла и пузатый бокал. В таких ликер не подают… Я покачала головой и решила не вдаваться в особенности столового этикета.

– Сами пейте эту приторную дрянь.

– А конфету будешь?

Мне не полагалось, в балетной группе с рационом было строго, но истинная любовь сильнее всего на свете, даже диеты. Стряхнув оцепенение с плеч, я подошла к игорному столу и запустила руку в коробку с шоколадом. На каждой конфетке красовалась золотая птичка, один вид которой вызывал улыбку. Шоколад моего папы! Только он делает такую вкусную начинку. Как все же жаль, что я не унаследовала его таланты. Надеюсь, они раскроются в Соне, моей сестренке.

Нестор подмигнул мне, перетасовывая колоду.

– Заканчивай поскорее, сыграем. Вдвоем скучно.

– Постараюсь.

С зажатой в зубах конфетой я вернулась к докладу для Марка. Минорное клацанье клавиш убаюкивало. Невольные опечатки заставляли меня морщиться, но они же придавали достоверности работе, которую вроде как писал Его Невежество. На третьей странице моя голова уже опасно клонилась к столу. Кажется, я даже всхрапнула, и именно этот звук помог очнуться. Я потерла глаза и решила закончить доклад куцым и невыразительным заключением: «Вредить людям плохо, но плохие люди не в счет». Сойдет.

Марк появился в комнате отдыха, когда я уже скрепляла сложенные стопкой листы.

– Мой доклад где? – потребовал он.

– В Барашевской слободе, – гундосо отозвалась я и зевнула. – Давай печать.

Каждому студенту на пятом курсе выдавали именную печать, и вместо подписи в своих работах и различных документах мы оставляли уникальные оттиски.

– Заканчивай, уже принесли еду.

Я нетерпеливо на него цыкнула, зевнула в кулак и начала запихивать машинку в чехол.

В моменты редкого благодушия Марк заставлял меня оставаться и на посиделки с его компанией. Пару раз я играла с ними в карты и даже ела гречневые блины с сырной начинкой. В тринадцать лет я жутко боялась своим отказом испортить настроение личному деспоту, однако за три года и к тюремщикам привыкаешь, поэтому я приучилась разговаривать с Марком и его друзьями без дрожи в голосе и коленях.

Подхватив тяжелую сумку, я направилась к столу, за которым трапезничали представители местной элиты. Кушанья словно прислали из ресторана Палкиных, для полноты картины не хватало лишь мрачно взирающего на нас запеченного осетра.

– Держи, – сказала я и шлепнула Марка по плечу стопкой листов. – Я пошла спать.

– Посиди с нами, – предложил Нестор, который щедро накладывал на свою тарелку запеченное мясо. – Других барышень мы сегодня не звали, а без женского общества заскучаем.

– Она не барышня, – отрезал Марк. – Она представительница класса амфибий.

– Я так устала, что не могу с тобой ругаться, – простонала я. – Спокойной ночи.

– Ладно, иди, – нетерпеливо буркнул он. – Слабачка. Вот, держи.

Он протянул мне вазочку с клубникой в шоколаде. Чудненько, вот и витамины.

– Спасибо, – сказала я, принимая угощение, и зашагала к двери.

– Не всю же! – воскликнул Марк мне вслед. – Эй!

– Пока!

– Верни мою клуб… Да и черт с тобой.

Уже через два дня мы встретились на этике. Во время уроков Марк и я даже не здоровались: я сидела со своими друзьями в одном углу аудитории, а он со своей шайкой – в другом. Наша молоденькая и симпатичная несмотря на болезненную худобу преподавательница Элла Францевна начала занятие с того, что раздала нам проверенные работы. Когда она проходила мимо моей парты, обронила вполголоса:

– Слабенько на этот раз. Кажется, вы не слишком старались.

С раскрытым от негодования ртом я схватила свой доклад, который уже на первой странице поблескивал красными чернилами. Первое же примечание все прояснило, и я едва не зарычала от злости на весь мир. В своем полудремотном состоянии в тот унылый вечер я перепутала печати и оставила свой оттиск на докладе, предназначенном для Марка!

А Элла Францевна уже на все лады расхваливала доклад за авторством господина Стрельцова. У меня от ярости чуть дым из ушей не пошел.

– Как вам в голову пришла идея взглянуть на проблему именно с этой стороны?

Марк не вставая со стула (как того требовал студенческий этикет, между прочим!) развел руками.

– Я нашел интересные материалы в библиотеке. И у меня были собственные наработки.

То, что он врал, да так гладко, окончательно лишило меня дара речи. Стискивая в кулаке карандаш, я обернулась через плечо. Марк перехватил мой взгляд и ухмыльнулся. Довольный какой. Конечно, он и раньше пользовался результатами моего труда, но прежде не лишал меня академического триумфа. Придушу лентяя!

Едва отзвенел колокол, я схватила вещи и поспешила к двери, но Элле Францевной вздумалось остановить меня.

– Госпожа Алевская, задержитесь, будьте любезны.

Я повернулась к ней и упустила момент, когда Марк выскользнул в коридор. Предатель. Ну ничего, я еще…

Преподавательница выразительно кашлянула, и я вытянулась по струнке.

– Госпожа Алевская, – заговорила Элла Францевна, торопливо протирая дужку очков кружевным платком. – Я весьма разочарована вашей работой… Потому только, что знаю, что вы способны на большее. Вы не раз это демонстрировали. Что случилось?

– Простите, дело в том…

– Я понимаю, вы теперь в таком возрасте… – с придыханием и с замогильными нотками в голосе продолжила преподавательница. – И ваше увлечение балетом, наверняка, отнимает слишком много времени.

Она неодобрительно повела носом. Кто бы сомневался, что она презирает балет.

– Но вы всегда казались мне разумной. Для девушки, даже такой юной, есть занятия важнее, нежели дрыганье ногами у станка. И потом, балетные достижения ваш табель не украсят.

Я готова была провалиться сквозь землю от унижения. Элла Францевна с таким же успехом могла бы назвать меня пустоголовой или вертихвосткой. Обрадовало лишь то, что лекция не затянулась. Получив дозволение уйти, я вышла из класса и бегом бросилась в главный коридор. Там, у одной из испещренных трещинами колонн, стоял Марк и беседовал со своей златовлаской. Я остановилась неподалеку, пытаясь взглядом привлечь его внимание.

Ванда, хрупкая и изящная, казалась ожившей фарфоровой куколкой, а Марк рядом с ней возвышался неотесанным солдафоном. Мне ужасно нравились наряды, которые выбирала иноземная гостья, – сплошь шелк и тонкие полотна, хотя я и слышала пару раз, как ей делали замечания преподаватели, упрекая в пренебрежении к униформе. Ванда не планировала задерживаться в нашем институте, поэтому любую критику пропускала мимо ушей.

Хм. Если бы я начала щеголять в кисейных платьях, Эллу Францевну хватил бы удар. Но, что позволено Юноне…

Разговор полувлюбленной парочки затягивался. Я принялась раздраженно притоптывать ногой, и Марк будто почувствовал мое нетерпение. Он вскинул подбородок, встретился со мной взглядом, коротко улыбнулся и вновь склонился к прекрасной полячке. Я закатила глаза. Когда он посмотрел на меня в следующий раз, я всплеснула руками и торопливо поманила его к себе. Марк фыркнул, но все не торопился покидать Ванду. Через пару минут я уже нарезала круги по коридору, так яростно кипевшее во мне негодование требовало выхода.