Kitobni o'qish: «Фрунзе. Том 1. Вираж бытия»
© Ланцов Михаил Алексеевич, 2024
Пролог
Наши дни, Москва
Смерть была близка.
Он чувствовал это.
Иной раз казалось, что он даже ее замечал периферийным зрением. Мрачную красивую даму, чем-то похожую на прекрасную незнакомку из стихов Блока. Но каждый раз он оборачивался и… ничего. Игра воображения. Не более. Однако на психику это давило, добавляя уверенности в том, что смерть близка. И даже заверения врачей о том, что все пройдет хорошо, не вызывали у него ничего, кроме молчаливой усмешки. Когда же началась операция, это и случилось…
Тихо.
Спокойно.
Повседневно.
Он заснул от наркоза, проваливаясь в темноту. Да так и не проснулся.
Перед самой же смертью мужчине приснился странный сон, в котором почудилось, будто бы он стоит в операционной. В той самой, где его резали. И смотрит на свое тело, на врачей, которые вокруг него суетились, явно нервничая.
Вот кардиомонитор запищал. А по его экрану поползли ровные линии.
Суета усилилась.
Он же горько усмехнулся.
Смерть.
Это была она.
Он отчетливо видел, как его тело сделало последний вдох… как прошли судороги…
Страха на удивление не было. Он прожил долгую, насыщенную жизнь и не боялся уходить. В его жизненном пути было все. И кровь, и любовь, и горечь, и тяжелая борьба за власть самыми разными средствами, и измены, и мимолетное счастье, и отчаяние, и многое иное.
Его карьера складывалась удачно, хоть и не шла ровной дорожкой. Однако одна серьезная стратегическая ошибка поставила крест на пути к Олимпу. Из-за чего он так и остался игроком средней лиги. Да, крепким. Да, опасным. Да, серьезным. Но не более.
И это он еще хорошо сумел вывернуться. Мог вообще вылететь из обоймы и оказаться на обочине. Так что он вот уже более десяти лет, не дергаясь, сидел на хозяйстве, молчаливо наблюдая за большой игрой и ответственно делая свою работу. Без излишнего фанатизма, но и не спустя рукава, как некоторые. В свободное же время занимался научными изысканиями. Для души. Фактически ощущая себя ветераном на пенсии, который все еще нужен, который все еще полезен…
И вот теперь – все.
Смерть.
И он в виде призрака стоит у своего еще теплого трупа. Во всяком случае, ему так кажется.
Чувствовал ли он разочарование?
Безусловно.
Он сделал, что смог, но не то, что хотел. И, несмотря на вполне тихую работу последних лет, в нем все еще тлели угольки былых амбиций. Больше всего, конечно, его тяготила гибель вместе с ним впечатляющего жизненного опыта и огромных знаний, которые он накопил. Раз – и все в утиль… в прах…
Обидно.
От этих мыслей мрачные, депрессивные эмоции постепенно охватили его. А все вокруг тем временем стало потихоньку погружаться во тьму. Медленно тускнея и теряя очертания. Размазываясь. Растворяясь. Уходя в небытие. Или это он туда уходил?..
И тут его охватил протест.
– Не хочу! – рявкнул он.
Попытался. Потому что рта, чтобы произнести эти слова, у него не имелось.
Следом в нем вспыхнула ярость.
Нет.
ЯРОСТЬ!
Закипела злоба!
И проснулось полнейшее нежелание подчиняться.
Он ринулся вперед. Мысленно. Стремясь вернуться. Стремясь выжить.
Любой ценой!
И… внезапно темнота отступила, а он вырвался вновь к операционной. Только совершенно другой. Словно тут шли съемки фильма о начале XX века. Вроде «Собачьего сердца» или чего-то в этом же духе. Хотя врачи так же суетились, пытаясь что-то предпринять по оживлению трупа… уже трупа… это было отчетливо видно.
Мгновение.
И какая-то неведомая сила потащила его в это тело…
– Пульс! Пульс появился! – воскликнула медсестра.
Последнее, что запомнил мужчина перед пробуждением, был смех. Странный, едва различимый женский смех. Обернуться же по привычке и убедиться в том, что это все наваждение и игра его собственного воображения, он попросту не успел…
Часть 1
Зима
«Просто будь собой» – хороший совет примерно для 5 % людей.
Хлесткие цитаты с Уолл-стрит
Глава 1
1925 год, ноябрь, 1–2, Москва
Он очнулся спустя мгновение после завершения того странного сна. Во всяком случае, ему так казалось. Впрочем, ощущения иной раз бывают обманчивы.
Нервный вздох.
Словно всхлип.
Хотя он и до того нормально дышал, только едва-едва. Слабо. А тут раз – и от души. Аж больно стало. От чего мужчина скривился и открыл глаза.
Перед ними находилась какая-то мешанина, которая потихоньку упорядочивалась. Организм вроде как настраивал цвета, фокусировку и прочие параметры. И вот спустя добрую минуту или даже две этот жутковатый хаос прекратился, а картинка стала нормальной. Но лишь для того, чтобы мужчина выпучил глаза от изумления.
Без всякого сомнения, он лежал в палате. Да.
Но в какой палате!
Стены и потолок в побелке. Такого себе уже давно никто даже в сельских медпунктах не позволял. Все остальное было под стать. Особенный цимес представляла керосиновая лампа на небольшом столике в углу. Причем явно находящаяся в активном использовании – вон какая подкопченная, да и керосином от нее отчетливо разило. Хотя под потолком находился простенький плафон с электрической лампой. Еще одна, опять же электрическая, стояла на столе. А по стенам ползли витые провода в какой-то тряпичной обмотке. Причем беленые. Из-за чего обмотка была хорошо заметна лишь только не везде. Однако керосиновая лампа явно ходовая. Значит, с электричеством бывают сложности…
«Где я? Кто я? Что я?» – начало пульсировать у него в голове с яркими паническими нотками.
Несколько мгновений спустя, словно бы в ответ на запрос, в голове стали всплывать сведения. Вроде как воспоминания о том, что он Михаил Васильевич Фрунзе, 1885 года рождения. И ему на текущий момент сорок лет. А следом пошли сплошной чередой картинки из детства. Родители, иные родичи, друзья-приятели, соседи и прочие. При этом он продолжал четко осознавал себя человеком, который прожил долгую и насыщенную жизнь во второй половине XX – начале XXI века. Хуже того. Где он настоящий, а где галлюцинации – он понять не мог…
И в этот момент в палату стремительным шагом вошел какой-то мужчина в белом халате с небольшой свитой подобным же образом одетых людей. Эта компания и застала Фрунзе, сидящего, свесив ноги, на постели в одиночной палате ноги и ошарашенно оглядывающегося.
– Ну-с, Михаил Васильевич, как вы себя чувствуете?
– Какой сейчас год? – отозвался Фрунзе, проигнорировав адресованный ему вопрос.
– С утра был одна тысяча девятьсот двадцать пятый.
– А день-месяц?
– Первое ноября. Вы не помните?
– Мне показалось, что я был без сознания целую вечность, – дернув подбородком, ответил Фрунзе. А у самого от нервного напряжения и волнения сердце так энергично застучало, что, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. На лбу выступил пот. Дыхание же стало дерганым, сиплым.
Он прикрыл глаза и откинулся на спинку кровати. Скрипнули пружины.
Железная кровать эта была крепка и вполне удобна для сна. Особенно если на нее положить нормальный матрац. Однако скрипела она безбожно. Ну и не отличалась монументальной устойчивостью. Из-за чего Фрунзе невольно хмыкнул, представив, какой аккомпанемент эта вся конструкция обеспечивает любовным утехам. Что особенно было актуально в период расцвета коммунальных квартир и высокой плотности заселения. Правда, этот нервный смешок врач расценил по-своему.
– Михаил Васильевич, вы себя хорошо чувствуете?
– Я думал, что умираю… что умер…
– Думали?
– Я далеко не сразу потерял сознание.
– Ясно… – недовольно поморщился врач.
Мужчина же не понимал, мерещится ему все это или нет.
Прекрасный уровень образования даже по меркам XXI века, дополненный широким кругозором и обширным жизненным опытом, не позволял рационально объяснить ситуацию. Во всяком случае, в хоть каком-то научном поле. Ведь сознание человека фиксируется в его мозге и выражено в сложной вязи нейронных связей. Так как минимум принято считать, и иное не доказано. А тут и память чужая есть, и своя личность никуда не делась, и обстановка непонятная, и этот человек утверждает, будто сейчас конец 1925 года…
Странно.
Строго говоря, единственным разумным объяснением было то, что ему все это кажется. Иными словами, либо сон, либо тяжелая форма психического расстройства. Да, как правило, больные в таких случаях не осознают свои проблемы со здоровьем. Но мало ли. В таких вопросах всегда есть варианты.
Все эти мысли пронеслись в голове у Михаила Васильевича буквально за несколько секунд. И параллельно всплыли сведения о том, что в оригинальной истории Фрунзе убили. Аккурат на операционном столе в конце 1925 года. В прошлой жизни касался как-то этого вопроса. Вдумчиво.
«А тут он выжил. Или еще нет? Или уже не он? А кто? Безумие какое-то…»
В общем, пару секунд поколебавшись, он принял решение не только отождествлять себя с Фрунзе, но и полноценно сыграть эту партию, раз уж судьба подкинула ему такой вариант. Даже если это все галлюцинации, то это ничего не меняло. Ему ведь тут жить, в этом выдуманном мире… или сне. А если это все явь, то и тем более. Кроме того, отбрасывая условности, интересная ведь партия получается. Тот самый упущенный шанс, о котором он последние годы так сожалел…
– Что произошло в операционной? – собравшись, как можно более твердо и решительно спросил обновленный Фрунзе.
– Боюсь, что я не могу вам сейчас это рассказывать. Вы сильно взволнованы, и я не хочу причинить вам больше вреда.
– ЧТО ПРОИЗОШЛО В ОПЕРАЦИОННОЙ?! – прорычал Фрунзе, вставая, а глаза его так сверкнули, что врач со своей свитой отшатнулись.
– Анестезиолог совершил ошибку, из-за которой вы некоторое время были в состоянии клинической смерти1.
– Ошибку? Что он делал?!
– Сначала он применил эфир, но вы никак не засыпали. Потом он решил использовать хлороформ. Однако дозировку при этом не уменьшил. Переживал очень. Вот и…
– Убил меня.
– Нет, что вы!
– Сколько я был в состоянии клинической смерти?
– Недолго.
– Сколько?
– Три минуты, почти четыре, – несколько нервно произнес врач.
– Мы уже почти потеряли надежды вас спасти, – заметил молодой мужчина из-за его спины, – как вдруг вас свело судорогой, выгнуло дугой, и вы задышали. И сердце забилось.
– Чудо, не иначе, – добавила уже немолодая медсестра откуда-то из задних рядов. – Никогда такого не видела.
– Сколько я отходил от наркоза?
– Почти сутки, – честно ответил врач, недовольно скосившись на своих коллег. Их комментарии явно не выглядели уместными, но противиться и затыкать им рот он не посмел.
– Я смотрю, вы закончили операцию. Все удалось сделать?
– В лучшем виде.
– Скажите честно, эта операция была необходима? Там все было настолько запущено с желудком?
– Язва не выглядела серьезной, – осторожно начал отвечать врач. – Но мы доподлинно это узнали, только когда смогли на нее взглянуть.
– Ясно, – усмехнулся Фрунзе. – А где анестезиолог?
– Он ушел вчера домой, а сегодня не пришел. Мы уже посылали за ним, но дома его не застали. Соседи сказали, что он с вечера так и не приходил.
– Понятно, полагаю, что и не придет. Если не дурак – сбежал, а если дурак, то его уже где-то прикопали, чтобы лишнего не сболтнул.
– Вы полагаете, что… – тихо спросил врач, у которого на лбу выступили капельки пота.
– Я полагаю, что наркома по военным и морским делам пытались убить на операционном столе. При вашем попустительстве. И вы даже не арестовали подозреваемого, свободно его отпустив. Если бы я служил в ГПУ, то этого бы хватило для очень вдумчивого расследования.
– Но я ничего не знал… – проблеял бледный как полотно врач.
– Серьезно? А почему вы мне так спокойно говорите про передозировку хлороформа? Почему вы его не остановили?
– Так мы это заметили уже после! – выкрикнула санитарка. – Как у вас сердце биться перестало. Схватились за маску, а она хоть выжимай.
– Столько и без эфира не льют. Во время операции я не мог контролировать все. Тем более что такие вещи очевидны. А анестезиолог он был знающий. За ним никогда таких ошибок не наблюдалось.
– И как же вы его отпустили после всего этого?
– Я его выгнал из операционной. А когда мы с вами закончили, он уже ушел домой.
– Напишите подробную записку о произошедшем. И вы сами, – кивнул он врачу, – и всем, кто соотносился с делом, распорядитесь написать. Включая тех, кого вы посылали за анестезиологом. Ясно?
– Ясно, – серьезно ответил врач.
– Повторите.
Он повторил. Причем с парочкой неточностей. Фрунзе его поправил. Тот снова повторил. В этот раз правильно.
– Слышали? – несколько хрипло спросил врач, поправив воротник, когда вышел из палаты.
Все кивнули.
– Чтобы к вечеру сдали записки, подробно все описав…
Фрунзе же проводил их взглядом. Дождался, пока закроется дверь в палату. Проверил свой пистолет. Зарядил его дослав патрон в патронник. Поставил на предохранитель. И положил под подушку.
1925 год нес в себе не только вызовы да тревоги, но и ответы на них. Например, почти повальная вооруженность старых членов партии. Даже на операцию Михаил Васильевич отправился с оружием. Со своим Mauser C96. Мало ли. Учитывая уровень бандитизма, случиться могло все что угодно.
Его явно пытались убить. И ничто не говорило о том, что это не попытаются довести до конца. Понятно, этим своим распоряжением шумиху он поднял знатную. Получаса не пройдет, как вся больница станет об этом судачить. А где-нибудь послезавтра уже и по Москве начнут обсуждать. Хотя тут он не был уверен. Все-таки на дворе 1925 год. И скорость работы сарафанного радио здесь не в пример ниже.
Так или иначе, но он дождался, пока явятся вызванные врачом лично преданные Фрунзе бойцы. Из числа доступных, тех, кого можно было выдернуть быстро и без лишнего шума. Проинструктировал их. И только после этого лег спать, хотя хотелось это сделать намного раньше. Сильно раньше. Голова гудела и пульсировала в висках. А во всем теле была слабость и какая-то нервность, что ли, мышцы время от времени подергивались. Явно с ним происходила какая-то настройка и адаптация тела…
Ближе к полуночи, собрав записки, врач внимательно перечитал их и подшил в папку. Факт покушения на убийство был очевиден. Особенно сейчас, после слов наркома и изучения вот этих вот бумажек.
Ему было страшно.
С такого рода проблемами он не сталкивался никогда ранее. Как поступит сам Фрунзе? Как отреагирует ГПУ? Как оценит ситуацию партия? В любой момент это покушение могли раздуть и устроить для всего коллектива веселую жизнь вплоть до высшей меры. В том числе и для тех, кто к делу был непричастен.
И в этой связи он отчаянно пытался понять – что же толкнуло анестезиолога на столь опрометчивый шаг. Он ведь целенаправленно пытался убить наркома. Зачем? Почему?
Да, к вождям революции у многих в советской России были счеты. Гражданская война полна боли и утрат. Но анестезиолог вроде бы стоял за советскую власть. Чуть ли не с первых дней. Да и, если положить руку на сердце, Фрунзе не так уж и сильно замарался в войне, из которой чистым не выйти. Всего несколько грязных эпизодов. На фоне иных вождей он выглядел вполне чистеньким. Иными словами – врач не понимал мотивов своего подчиненного. И не мог себе объяснить, почему тот совершил то, что совершил…
В этот момент противно зазвенел телефонный зуммер.
Врач кивнул ассистенту, и тот, поморщившись, словно от зубной боли, подошел к аппарату. Снял трубку, приложив ее к уху, и довольно громко произнес:
– Слушаю.
В ответ тишина.
– Больница. Слушаю. Говорите, – еще громче произнес он. Связь в те годы была весьма посредственной и в трубку иной раз приходилось орать, чтобы тебя услышали. Из-за угасания сигнала или иных проблем.
– Как себя чувствует товарищ Фрунзе? – поинтересовались с той стороны.
– Товарищ Фрунзе чувствует себя неважно. Он плохо отходит от наркоза. Сильно нервическое волнение. Ему нужен максимальный покой. Любое волнение может стать для него фатальным. А кто спрашивает?
Тишина.
– Але! Але!
Но в динамике была тишина, словно с той стороны повесили трубку, или на телефонном узле их разъединили, или еще что случилось.
– Кто это был? – устало спросил врач, по случаю оказавшийся рядом.
– Не знаю. Разъединило, – пожал плечами ассистент и повесил трубку.
– Спрашивай наперед, прежде чем о таких вещах болтать.
– А что я такого сказал?
– А ты сам подумай. Или нам, по-твоему, этого мало? – потряс он папкой с объяснительными записками…
Утро полностью подтвердило опасения врача.
– Кто там? – спросил проснувшийся Фрунзе у одного из своих охранников. У того, кто его будил.
– Из ГПУ человек. Один.
– Подождет.
– Он говорит, что дело не терпит отлагательств. Очень важно. Мы с ним уже битые полчаса пререкаемся. А он все стоит на своем и просит пустить.
– Кто-нибудь из вас знает его лично?
– Нет.
– Пусть сдаст оружие и проходит. С ним двое. Быть готовыми действовать быстро и жестко.
Охранник поиграл желваками и молча кивнул. Ему тоже не нравилась вся эта история. Фрунзе же, пользуясь случаем, переложил пистолет из-под подушки под одеяло. Под руку. Снял его с предохранителя. И присел на кровати, облокотившись на спинку.
Вошел сотрудник ГПУ. Представился. Излишне быстро и невнятно. Словно это не имело никакого значения. А потом сообщил, что сегодня ночью супруга Фрунзе, Софья Алексеевна, совершила самоубийство в московской квартире.
– Это как? Она же была в Ялте.
– После операции ей телеграфировали, что операция прошла тяжело. И Софья Алексеевна со всей возможной спешкой направилась в Москву. Вчера вечером прибыла. Но вы уже спали, да и поздно было. Вот она и не навестила вас. Ночью же застрелилась из собственного пистолета.
– И никакой записки?
– На столе лежал машинописный листок, где было набрано, будто бы в ночь вы скончались, не приходя в сознание.
Фрунзе нервно дернул подбородком. Эта привычка у него появилась только тут и вообще не была связана ни с его личностью из XXI века, ни с оригинальным Михаилом Васильевичем. Видимо, появилась в процессе слияния личностей внутри одного организма. Или что там произошло? Не важно…
Софья Алексеевна, дочь ссыльного народовольца Алексея Колтановского, обладала горячим, упрямым характером. Закончила Киевское женское училище, после которого какое-то время была учительницей начальной школы. Но после все закрутилось, и в 1917 году она познакомилась с Фрунзе в Чите. Они влюбились друг в друга. Тогда же и поженились.
Слова про любовь не пустышка.
Обновленный Михаил Васильевич даже сейчас чувствовал, как пробиваются эмоции оригинального носителя тела. Если бы тут оказался именно он, то без сердечного приступа или чего-то подобного не обошлось бы совершенно точно. Это была сильная, крепкая, взаимная любовь, которую они сумели вон уже сколько лет сохранять.
И вот она застрелилась.
Судя по всему, это было явным продолжением истории с анестезиологом. Ведь кто-то написал эту дрянную записку… как минимум…
– Она сейчас в морге? – после затянувшейся паузы спросил Фрунзе.
– Не могу знать.
– Тело отправьте в морг. В холодильник. Без меня не хоронить. Одежду также не трогать. Если ее еще не раздели, то и не раздевать. Пусть так в одежде и хранят. Если раздели – одежду поместить в тот же холодильник.
– Я не вправе делать такие распоряжения.
– Петр, – обратился Фрунзе к одному из своих людей, что стоял сейчас в палате. – Помоги с этим делом.
– Все сделаю.
Они ушли, а обновленный Михаил Васильевич задумался. Убийца или убийцы действовали достаточно последовательно и упорно, не желая отступаться от задуманного. «Не нытьем, так каканьем» пытаясь свалить намеченную жертву. И это «самоубийство», судя по всему, должно было добить тяжело отходящего от операции наркома. Но не срослось. Личность другая. И эффект оказался не тем. Ну да и откуда они могли знать про смену личности? Тем более что, судя по всему, ожил Фрунзе в этом варианте истории только после заселения новой личности. А значит, изначальные расчеты убийц оказались верны, вводные просто на ходу изменились…
В оригинальной истории Софья Алексеевна совершила самоубийство в 1926 году. Во всяком случае, так принято считать официально. Обновленный же Фрунзе с теми воспоминаниями, которыми обладал теперь, был уверен – это ложь. Она была горячей и страстной особой, но совершить самоубийство и оставить круглыми сиротами детей от любимого мужчины Софья не смогла бы. Наоборот. Цеплялась бы за жизнь, старалась бы их устроить и… вероятно, отомстить убийцам мужа.
Он в свое время сталкивался с версией о том, что ей помогли преставиться из-за того, что она будто бы что-то накопала относительно гибели мужа. Убийства, если быть точным, потому что официальным заключением было общее заражение крови. Полная чушь, конечно. Но эта позиция оставалась официальной даже после развала Союза.
Да, существует версия о том, что Софья чем-то болела и совершила самоубийство, чтобы прекратить свои мучения. Причем даже Буденный в своих воспоминаниях говорил, будто бы Фрунзе еще при жизни жаловался на супругу, дескать, плохая совсем, как бы беды не вышло. Вариантов болезней, как он читал, имелось два: тиф и туберкулез. Но это уже там, в XXI веке, не выдерживало критики. Тиф действует быстро и вряд ли мог как-то сыграть на большом горизонте. Хотя бы в год-два. А туберкулез весьма заразная болезнь. Так что Софья Алексеевна им бы одарила детей, хотя бы одного. А этого не произошло. Отсюда же было отчетливо видно – это все чушь.
Вот нервическое состояние присутствовало. Да. Она очень переживала за мужа, опасаясь, чтобы не случилось какой беды. Все-таки такой значимый пост, выводящий Фрунзе на самый высокий уровень политической игры.
Опасно.
И очень волнительно.
Оттого он и переживал за ее здоровье, говоря о том Буденному. Но не более…
Так что же произошло? Если смотреть на ситуацию в целом.
Очевидно, попытка убийства наркома. Две взаимосвязанные попытки.
Кем и зачем предпринятые? Вопросы… Хорошие такие вопросы…
Сразу после убийства, как помнил Фрунзе из прошлой жизни, по Москве пошли слухи о том, что это Троцкий пытался с ним свести счеты. За то, что тот подвинул его на посту наркома по военным и морским делам. А это, на минуточку, самая сильная и значимая должность во всем аппарате Союза.
Повод? Еще какой.
На что он мог рассчитывать в случае гибели Фрунзе? На то, что вернется в наркомат. Ведь во всей РККА в те дни было только два действительно ярких и мощных авторитета, способных на равных конкурировать между собой. Это Троцкий и Фрунзе. Так что расчет вполне мог быть таким. Да и поговаривают, что врачи, которые лечили наркома, были как-то связаны со Львом Давидовичем.
Другой вопрос, что Сталин, который в эти годы люто рубился за власть с Троцким, подобным обстоятельством не воспользовался. Не поднимая и не раздувая этот вопрос. Хотя в случае правильной подачи подобным ударом можно было свалить Троцкого. Что в 20-е годы, что потом, во время большой дистанционной борьбы, закончившейся ударом ледоруба.
Странно?
Очень.
Равно как и самоубийство Софьи Алексеевны, совершенное в оригинальной истории после появления слухов о том, будто она что-то там раскопала.
«Сталин…»
От этой мысли обновленный Фрунзе поморщился. Он испытывал к нему определенный опасливый пиетет. И не питал никаких иллюзий относительно пушистости личности.
Был ли мотив у Сталина?
Без всякого сомнения, имелся.
Все дело в том, что Фрунзе выступал как самостоятельный игрок, не связанным ни с Первой конной армией, ни с Иосифом Виссарионовичем лично. Да, его считали ставленником Сталина. Но ставленником, а не человеком из его команды. В отличие от Ворошилова, которого Иосиф последовательно продвигал наверх. Пихал просто, как домкратом, несмотря на смехотворную репутацию в войсках и открытые насмешки военных специалистов.
Два класса образования – это диагноз. Климент умел читать-писать-считать, причем посредственно, да и все, в общем-то. Остальное образование его базировалось на отрывочных сведениях, наведением порядка в которых он никогда и не занимался. Его крайне низкий образовательный уровень отмечали и в 20-е, и в 50-е годы все более-менее самостоятельные персонажи, не стремящиеся подлизаться к Ворошилову.
Несмотря на это обстоятельство, Климент 11 апреля 1924 года назначается на должность командующего Московским военным округом вместо Муралова – человека Троцкого. Сталин продавил. И крови ему это стоило немалой. Ибо РККА противилась такому назначению. Но Иосифу все одно удалось поставить на командование столичного военного округа лично преданного человека, который, ко всему прочему, прекрасно понимал свой настоящий уровень компетенции и решительно недотягивал до этого положения. Из-за чего Ворошилов держался за Сталина с поистине собачьей преданностью.
А в январе 1925 года вместе с назначением Фрунзе на пост наркома Ворошилов, не оставляя поста командующего округом, стал его первым замом. Странно, не правда ли? Посредственная, но преданная некомпетентность продолжила энергично расти, укрепляя позиции генсека ВКП(б) в РККА.
Дополнительного смущения добавляло то, что именно Политбюро ЦК под упором Сталина продавило эту операцию, необходимости в которой, судя по всему, не имелось. Так что мотивы для устранения Фрунзе у Иосифа Виссарионовича имелись, и не малые. И по косвенным признакам он был к этому всему делу так или иначе причастен.
Другой вопрос, что продавливание Ворошилова на пост наркома – квест, причем рискованный. Очень рискованный. Уверенность Троцкого в своем военном авторитете базировалась не на пустых грезах. Тем более в конкуренции с совершенно никчемным Климентом. Так что обновленный Фрунзе не мог решить, кто в этом деле и как замешан. Допуская, что Сталин как минимум знал о задуманном и не вмешался, рассчитывая погреть руки за чужой счет…
Из всего это проистекал только один вывод – нужно было крутиться. И делать сие крайне осмотрительно. Опираясь на весь свой внушительный опыт и весьма недюжинные знания…
* * *
– Странно он отреагировал на ее смерть, – произнес первый голос. – Он ведь ее любил. Души в ней не чаял. А тут – только желваками поиграл, и все. Получается, мы ее убрали зря?
– Не будем спешить с выводами. В больнице сказали, что у него повышенное волнение и нервозность. Мой человек позже пообщался с медсестрой. Она уточнила, что любое потрясение может привести к расхождению швов или иным бедам. Так что надежда еще есть.
– Как поступать с телом Софьи?
– Он отдал приказ при свидетелях. Если мы перебьем его – возникнут вопросы. Уже к нам. А это ни к чему.
– Тебе не кажется странным его приказ?
– Ты терял когда-нибудь человека, которого безумно любишь?
– Нет.
– А я терял. Чуть с жизнью счеты не свел. Это больно и тяжело. Не мешай. Если он хочет с ней проститься – пусть простится. Может быть, от ее вида он наконец-то утратит самоконтроль…
