Kitobni o'qish: «Частная жизнь москвичей из века в век»

Shrift:

Сердце России

Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!

А. С. Пушкин

Москва – всем городам мать. Москва – царство. Москва не город, а целый мир. Москва у всей Руси под горой – в нее всё катится. Из Москвы, как с большой горы, всё видать. Кто в Москве не бывал – красоты не видал. Москва – сердце России.

Так говорил народ. Значит, эти поговорки – не пустые фразы, а житейская мудрость, накапливавшийся веками опыт русского человека.

Исполинским амфитеатром нависают над центром столицы Воробьевы горы. Прямо под ними, на пойменном левом берегу Москвы-реки, раскинулся самый крупный в России стадион «Лужники». А еще каких-нибудь лет сто назад там, в Лужнецкой слободе, были лишь огороды да знаменитый Вавилон-колодец – морское ухо, которое, по местному преданию, со временем затопит весь город. Чуть левее – Новодевичий монастырь, чья история тесно связана с возвышением Московского государства и превращением его в мощную империю. На дальнем плане дугою встали высотные дома середины XX века, а среди облаков парит шпиль Останкинской телебашни. А вот и Кремль – золотая корона города на Боровицком холме, сверкающая куполами старинных соборов.

Множество мест первопрестольной столицы имеет свой неповторимый, милый сердцу отпечаток. На правом, низком, берегу Москвы-реки, в ее излучине, напротив древнейшего центра города, раскинулось Замоскворечье со своими невысокими причудливыми домиками, выстроенными купцами и мещанами, со знаменитой Третьяковской галереей, множеством торжественных храмов в тихих переулочках. Здесь особая страна, как выразился уроженец Замоскворечья А. Н. Островский.

Москва со своими парками и бульварами, прудами и речками, дворянскими особняками и дворами жилых домов создает самобытную, живописную, ни с чем не сравнимую панораму. Кусково, Останкино, Измайлово, Ховрино, Косино, Арбат, Крутицы… Нет, невозможно перечислить все городские окрестности, в которых сохраняется дух славного прошлого России. Русскую историю здесь можно изучать, прохаживаясь по переулкам, разглядывая старинные дома и храмы, вникая в смысл названий улиц и площадей.

По правую сторону от Кремля через Москву-реку перекинулся каменный мост, а по левую – деревянный. С них хорошо видны старинные русские монастыри, в давние времена вставшие полукругом настороже центра Московии от западных, южных и восточных соседей, время от времени любивших пополнить свою казну русскими рабами и русским хлебом. Когда же Россия окрепла и отпала нужда в толстых крепостных стенах, в монастырях расположились богадельни, инвалидные дома и даже места заключения, изрядно потеснив ворчливых монастырских служителей.

Но прошлое продолжало жить за монастырскими стенами. Любопытным иноземцам и московской праздношатающейся публике в Новодевичьем с гордостью показывали келью, где у своей сестры жил отрекавшийся до поры до времени от престола боярин Борис Годунов. В Андрониковом провожали в храм Покрова, расписанный великим Рублевым. В Симоновой указывали на Старую обитель, где покоится прах иноков – героев Куликовской битвы – Пересвета и Осляби.

В Москве нередки чудаки, свято хранящие память о прошлом, по камням минувших веков читающие стародавние были о славных подвигах и подлых деяниях своих предков. И удивительное: слушая предания о минувшем, нет-нет да и вспомнится нынешний день, и не всегда в пользу последнего. Случается и еще дивнее: государи во всем своем могуществе набрасываются на прошлое, учуяв в нем крамолу, – сжигают архивы, увечат камень, рвут языки, – но не в силах уморить начисто старушку Историю, она каждый раз помаленьку поправляется и вновь набирает силу.

Так в гордом Петербурге в конце XVIII века приказано было предать забвению стрелецкие буйства столетней давности, дабы подданные невзначай не задумались: «А не попробовать ли вновь?..» Пусть лучше ходят в нововыстроенный цирк, где уроженец Сардинии Доминик Ферранд забавляется со своими зверями.

Так и послушается Москва Петербурга! Да москвичи назло часами будут беседовать о милой старине. Один поведет вас в Кремль, на Соборную площадь, и будет вспоминать, что на этом месте стоял когда-то его прадед с другими стрельцами, а с Красного крыльца с криками «Любо вам, братья?!», раскачав, бросали им первых царских советников. «Любо!» – ревели в ответ стрельцы, подхватывая на пики очередного боярина. Другой укажет из окон своего дома на Сретенке на Сухареву башню, построенную Петром Великим в честь стрелецкого полковника, не изменившего в трудную для царя минуту. Третий, двуперстно крестясь, расскажет о благолепии староверческих часовен, где казненные Петром-крокодилом стрельцы почитаются за святых. Мученическую приняли они смерть и после нее не нашли успокоения, ибо головы их понатыкали на стенах Белого и Земляного города. «Что ни зубец, то стрелец», – сложил печальную поговорку народ и, затаив лютую обиду на власть, жаждал вновь услышать набатный гул колоколов, сзывающий московский люд на мятеж.

Стража в Московском Кремле

Два века назад составитель «Географического словаря Российского государства» Афанасий Щекатов утверждал: «Москва – первопрестольная столица всея России, известная своей древностью и пространством, знаменитая многолюдством и великолепнейшими зданиями, славная достопамятными происшествиями, в разные времена в ней случившимися, и рождением в стенах ее великих государей, незабвенных патриотов и мужей бессмертных, по справедливости почитающаяся в числе главнейших городов Европы».

У Москвы нет правильной и строгой красоты европейского города. Ее красота – это красота усадьбы, монастыря, переулка, базара. Всё в ней смешано, перепутано; каждый уголок имеет свою особенную историю, свои предания и тайны.

«Кто был в Москве, знает Россию», – эти слова Карамзина не легковесное хвастовство старого московского жителя, а зрелое умозаключение знаменитого историографа.

Как-то быстро и невозвратно этот небольшой городок Суздальской земли стал центром обширного государства, собрал вокруг себя и удержал большинство исконных русских земель. И хотя в начале XVIII века белокаменная кружевница потеряла блеск царского двора, переселившегося в Северную столицу, но навсегда осталась средоточением народной жизни.

Отсюда летом разлетались по всей Русской земле вести, слухи, легенды, а зимой они вновь собирались в Москву.

В отставной столице во времена Карамзина, Пушкина, молодого Толстого доживали свой век опальные вельможи, все те, кто когда-то был в случае при императорском дворе, но не удержался на вершине власти.

В старушку Москву со всех российских губерний стекались крестьяне со своим нехитрым товаром и думами, мучившими их мужицкие головы.

В древний город, где азиатская роскошь соседствовала с европейской философией, из близких и самых дальних уголков России спешили помещики и помещицы, дабы пристроить сыновей к учению, а дочерям присмотреть женихов.

В богоспасаемый град, известный своей неуемной благотворительностью, брели пыльными дорогами оброчные дворовые, бродяги, калики.

Одни мечтали здесь разбогатеть, другие хотели поведать сердобольным москвичам о своих мытарствах, третьи поклониться православным святыням.

Москва принимала всех. Она походила на вольную республику в самодержавной России.

Это был единственный город, где можно было дать детям русское воспитание, внушить любовь к Отечеству, уважение к родному языку.

Здесь – богатейшие хранилища древностей, первые научные общества, ценнейшие собрания российских древностей. Здесь создавались книги и журналы, по которым училась читать вся Россия; университет, возведенный высочайшим указом от 5 ноября 1804 года в степень первого в державе высшего училища.

Здесь дышалось воздухом свободы, с которым был незнаком затянутый в военный мундир и департаментский фрак Петербург.

Здесь по Остоженке, Тверскому бульвару, Ильинке в армяках, салопах, зипунах гуляли москвичи, чья жизнь и дела придавали первопрестольной столице неповторимый, удивительный лик.

Девятнадцатый век принес в Москву особый дух крупного предпринимательства, щедрого меценатства, искренней благотворительности. Каждый год был отмечен появлением новых заводов и фабрик, театров и музеев, богаделен и больниц, домов дешевых квартир и приютов. Москвичи строили добротно – на века. И главным человеком в городе, несмотря на обилие праздных людей, был человек труда.

Московский простолюдин просыпался рано – в четыре часа утра, когда колокола зазвонят к заутрене. Богомольная баба спешит в приходскую церковь, бакалейщик собирается в свою лавку, ванька-извозчик запрягает старого коняшку в сани, нищие и кликуши пробираются к своим законным местам на паперти. Фабричный в эти минуты досматривает последний сон, с ленцой потягивается на полатях, оттягивая неизбежную минуту, когда придется поторапливаться к станку.

Но, наконец, наступает день, которого долго ждут трудолюбивые москвичи – праздник. Вольность и веселье, смех и беспечность, удаль и буйство, потеха и пестрота озаряют жизнь горожан. Умеет повеселиться горбатая старушка Москва, богатая хлебом, острыми языками и темными делами. Умеет она показать, что бьет с носка, когда Питер бока вытер. Потому-то не хвались в Москву – хвались из Москвы.

Издавна полюбился москвичам развеселый зимний праздник Масленица. Еще в давние времена в первый день Масленицы у Лобного места всенародно объявляли, что великий государь Алексей Михайлович зовет к себе нищую братию и людей скудных хлеба есть. Иногда на этот зов собиралось в царские палаты несколько тысяч человек. Царские стольники, стряпчие и жильцы носили ествы и питье, прислуживая государевым гостям. Сам Алексей Михайлович нередко кушал в кругу нищей братии и по окончании стола свое-ручно оделял всех денежной милостыней.

На Разгуляе в трактире на перекрестке четырех дорог, под Новинским в балаганах со сбитнем и бузой, в Сокольниках у многочисленных длинных столов и в шатрах – ешь до икоты, пей до перхоты, пой до надсады, пляши до упаду.

У каждого народного праздника, гулянья было свое место, время, традиции. Русский человек любил скитаться, переезжать с места на место, и каждый мечтал посетить Москву. Здесь всегда было множество жителей самых различных губерний. Оттого и веселье было, как нигде, разнообразно – каждый приезжий привносил в праздник толику своего опыта и умения. Каждый мог выбирать, где и как ему повеселиться.

На Пресненских прудах издавна любили кататься на шлюпках и кормить жирных карпов. На Ходынском и Донском полях летом, а на Шаболовке и в Покровском зимой собирались в праздничные дни любители рысистых бегов. В Лефортове не смолкали звуки гармони, рассказы бывалых людей, шум играющих в орлянку. Первого августа на Трубе и Самотеке особенно звонко пелось в хороводе и удачливо гадалось на венок, брошенный в воду. Первого мая гуляли в Сокольниках на немецких станах. Здесь еще в начале девятнадцатого века можно было увидеть рядом с вельможными китайскими и турецкими палатками, в которых были накрыты столы для роскошной трапезы, хворостяные, чуть прикрытые сверху тряпками шалаши рабочего люда, в которых дымились самовары.

Душа москвича в праздник ощущала свободу и радость, отдохновение от тяжелых трудов. Но кончался день потехи, и Москва вновь погружалась в будничную, повседневную жизнь. Бородатые дворники раскидывали снег возле домов и следили за благопристойным поведением жителей, гимназисты с ранцами спешили на уроки, в Охотном ряду отворялись лавки, на Сухаревке букинисты торговали редкостями, у Рогожской заставы, на Пресне, в Бутырках начинали дымить фабричные трубы.

Двадцатый век во многом изменил облик и быт Москвы. Одним горожанам перемены нравились, другие жалели безвозвратно ушедший старинный уклад жизни. Ничего не поделаешь – всем не угодишь. Москва слезам не верит, она кому мать, кому мачеха. Москва веками строилась, и душу ее уничтожить ни у кого не хватит сил. Она стала многомиллионным цивилизованным городом, центром российской науки, просвещения, искусства, технического прогресса и даже спорта.

И все же у нее сохранилась тяга к родной старине. Многие районы исторического центра – Остоженка, Сретенка, Китай-город и другие – напоминают нам не только о сегодняшнем дне, но и о седой старине. Вновь красуются, радуя глаз москвичей и гостей столицы, уничтоженные в 1930-е годы исторические памятники каменной летописи города: Казанский собор на Красной площади, Воскресенские ворота Китай-города с Иверской часовней, Красное крыльцо у Грановитой палаты, храм Христа Спасителя…

Каждая московская улочка, каждый храм являются хранителями священного прошлого, духовного и вещественного богатства могучего Русского государства. Здесь под балдахином, в порфире и короне, со скипетром и державой в руках, присягали на верность Отечеству российские цари. Здесь, облаченные в одежды святых предшественников, принимали символы патриаршей власти первоиерархи Русской Церкви. Здесь были собраны величайшие православные святыни. Каждый богомолец, будь он коренной москвич или паломник с далекой окраины, был неразрывно связан с благочестивыми обычаями и преданиями, веками складывавшимися в богоспасаемой столице – городе нашей церковной славы.

Народная мудрость гласит: в рай входят святой милостыней – нищий богатым питается, а богатый нищего молитвой спасается. Москва во все века славилась неуемной заботой о духовном и телесном здоровье ближнего. Именно здесь были построены дворцы для простолюдинов – для тех, кто за неимением средств насущных не мог более надеяться на себя. Тому пример – Странноприимный Шереметевский дом, ныне продолжающий свое милосердное дело под именем Научно-исследовательского института скорой помощи имени Н. В. Склифосовского, а также сотни приютов, богаделен, домов дешевых квартир, благотворительных обществ и филантропических заведений. Москва являлась в России самой большой Обителью милосердия и, хочется надеяться, снова станет ею в будущем.

Многострадальный XX век тяжелым катком прошелся по улицам и площадям Москвы, уничтожив сотни дивных храмов, стерев с лица земли многие дворянские усадьбы и сады, распродав за границу тысячи бесценных произведений живописи и ювелирного искусства, изгнав за пределы Родины многие тысячи коренных москвичей. Но, несмотря на все тяжелые испытания, наша столица осталась символом могущества Отечества. Здесь построена первая в стране Шуховская радиобашня, а сорок пять лет спустя появилась на свет и ее младшая сестра, издалека заметная – Останкинская телевизионная башня. Здесь в 1935 году были открыты первые станции русского метрополитена, многие из которых напоминают причудливый музей шедевров архитектуры. Здесь предстали во всей своей первозданной красе отреставрированные заботливой рукой мастеров Московский Кремль, Свято-Данилов монастырь, многие храмы и старинные особняки…

Москва первой остановила врага в лихие годы Отечественной войны 1812 года и Великой Отечественной войны. Москва первой восторженно встречала победителей Арктики, покорителей космоса. Здесь жили и продолжают жить многие тысячи знаменитых и незаметных героев, своим трудом прославившие Россию во всем мире.

И слова «ушедшая Москва», «современный город», «будущее столицы» должны слиться в единое целое, имя которому – вечность.

Ведь Москва – не застывшее изваяние, а живое, постоянно меняющееся творение наших предков, современников и потомков.

Константин Симонов с высокой гордостью писал о нашей столице и ее Красной площади:

Полночь бьет над Спасскими воротами,
Хорошо, уставши кочевать
И обветрясь всякими широтами,
Снова в центре мира постоять!

Поспешим же побывать в «центре мира» – Вечном городе Москве!

Власть

Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.

Г. Р. Державин

Верховная власть в Москве в стародавние времена принадлежала исключительно великому князю, а позже – царю. Его первым советником в управлении столицей, да и всем государством была Боярская дума, о чем говорит и обычай начинать каждый указ словами: «По указу великого государя бояре приговорили». Правда, в XIII и XIV веках большую власть имели и тысяцкие, возглавлявшие ополчение («тысячу»). Но после смерти московского тысяцкого Василия Васильевича Воронцова-Вельяминова († 17 сентября 1373 г.) Великий князь Дмитрий Донской упразднил эту должность. Вместо нее учредили должность «большого наместника московского», обязанности которого были близки к обязанностям тысяцкого, но он находился в большей зависимости от великого князя.

Главная же исполнительная власть, с которой сталкивались москвичи – приказы, впервые появившиеся в 1512 году. В XVII веке существовало около сорока приказов, среди которых – Посольский, занимавшийся международной дипломатией, Разрядный, назначавший служилым людям поместья и денежное довольство, Преображенский, вершивший политический сыск и суд, Монастырский, Аптекарский, Стрелецкий, Ямской и многие другие. Большинство приказов размещались в Московском Кремле в избах на Ивановской площади.

Против алтаря Архангельского собора тянулся ряд зданий в виде огромной буквы «П». Все они были деревянными, в два этажа, украшенные резьбой…

С раннего утра оживает площадь перед приказами, толпится народ. Двери еще закрыты, и просители разбрелись кучками по площади, но больше всего столпилось у «святого Ивана под колоколами», где раскинута палатка подьячих. Сами они уже за работой. Один пишет «подрядную запись» для пяти дюжих ямщиков, взявшихся возить бутовый камень на аптекарский двор. Бумага скоро будет готова, и подрядчики готовят мелкую деньгу – плату за работу. Другой подьячий, положив на колено лист бумаги, пишет челобитную. Часто макая гусиное перо в чернильницу, которая висит у него на шее, он строчит привычные слова, только изредка задавая тот или иной вопрос стоящему перед ним просителю, посадскому человеку. Около палатки еще один подьячий о чем-то беседует с крестьянином, в руках которого красный узелок, откуда выглядывает связка бубликов и еще что-то. Вероятно, подьячий дает добрый совет, и на лице крестьянина расплывается довольная улыбка, он благодарно кланяется и передает за услугу «поминок» – свой узелок.

Ближе к приказам несколько человек столпилось вокруг осанистого седобородого старика, а тот подробно повествует, какой наказ давал ему стольник, когда посылал из своей вотчины в Москву по судным делам.

Уже половина восьмого, скоро откроются двери, толпа все прибывает. Со всех сторон спешат приказные подьячие, путаясь в своих длиннополых кафтанах. Некоторые из них ненадолго останавливаются поговорить со знакомыми челобитчиками, но большинство быстро расходятся по палатам. В комнатах душно, тесно, маленькие слюдяные окошки почти не дают света. Длинные узкие столы завалены бумагами, глиняными чернильницами и песочницами, лебяжьими перьями, клеем и воском для печатей.

Относительным порядком и чистотой отличается казенка, где сидит судья с товарищами. Стол здесь покрыт красным сукном, на нем медная чернильница, а вечером появляются в медных тройных шандалах восковые свечи. К стенам придвинуты дубовые и липовые коробки, где хранятся приказные дела.

В казенке никого нет – начальные люди еще не приезжали, а в других помещениях уже началась работа. Во главе каждого из столов сидит «старый подьячий» и распределяет работу между младшими, следит за ними, дает, когда потребуют, о каждом отзывы: можно ли ему поручить государево дело и «чаять ли от него проку».

Из подьячих «средней статьи» одни пишут приказные бумаги на узких листах, подклеивая их друг за другом, так что одно дело представляет длинную бумажную ленту. Другие «сидят у государевой казны», ведут книги расхода и прихода и в сложном счете пользуются косточками слив, которые всегда носят в мешочке у пояса.

Младшие подьячие чинят перья, наливают чернила, бегают в торговые ряды за покупками.

Но вот в дверях появляется дьяк в шубе и с палкою в руке. Перебрав бумаги, положенные для его просмотра, и скрепив некоторые из них подписью, он появляется в палате подьячих с царской бумагой в руках.

Дьяк на докладе у Великого князя

– Великий государь, – начинает он густым басом, – указал сказать во всех приказах подьячим, которые сидят у его денежной казны, чтобы им тех денег отнюдь себе не брать и в заим никому из той казны не давать, а учнут они делать против сего государева указа, быть им в жестоком наказании без всякой пощады.

Подьячие начинают перешептываться, обсуждая новый указ, но приезд судьи и приказание пускать просителей обрывают эти разговоры.

В казенке судья с дьяком разбирают тяжбы. Жалобу прежде всего рассматривает дьяк и потом докладывает судье. Тяжущиеся отвечают на суде устно, «смирно и нешумно». Если судья найдет, что представленных доказательств с той и с другой стороны достаточно, то дело решается тотчас. В противном случае оно откладывается до следующего раза. Большинство просителей при выходе из казенки посылают не особенно добрые пожелания дьяку за волокиту и что готов с одного вола две шкуры снять. Но на эти возгласы досады никто не обращает внимания, всем известно, что дьяк – сила большая. Судьи выбираются из государевых служилых людей, им «приказное дело не в обычай», а дьяки сидят здесь лет по тридцать и больше, знают все законы и указы и любое запутанное дело могут вмиг распутать, правого обвинить, а виновного оправдать.

В два часа приказные люди расходятся по домам, чтобы пообедать и соснуть часок-другой по русскому обычаю. Но после четырех часов все снова должны быть на своих местах. Особые дозорщики записывают не явившихся и опоздавших в штрафную книгу.

Вечером в приказах гораздо тише – нет посетителей. Подьячие при тусклом свете сальных свечей спешат докончить бумаги, а то оставят на ночь дописывать, да еще однорядку снимут, чтобы не ушел. Только в десять часов приказные люди расходятся отдохнуть после долгой работы…

С перенесением главной столицы в Санкт-Петербург и учреждением в 1708 году губерний Москвой стали управлять царские наместники. Первым из них был боярин Тихон Никитич Стрешнев, поставленный московским губернатором 3 февраля 1709 года. Должность главного управляющего Москвой время от времени менялась в названии – главнокомандующий, военный губернатор, генерал-губернатор, но суть оставалась одной – начальник Москвы подчинялся напрямую императору и никому более.

Каждый московский градоначальник чем-нибудь да прославился в веках. Ростопчин – пожаром 1812 года, Закревский – борьбой с инакомыслием, великий князь Сергей Александрович – женой (великой княгиней Елизаветой Федоровной, причисленной ныне к лику святых). Граф Захар Григорьевич Чернышев, командовавший городом в 1782–1784 годах, оставил о себе память борьбой с московской грязью, желанием, чтобы его город чистотой напоминал европейские, в которых он побывал, служа в русском посольстве в Вене, участвуя в заграничных военных походах и находясь в плену у прусского короля Фридриха II. Чернышев уничтожил топи и болота на городских реках, приказал спустить большинство прудов при обывательских домах, сломал мельницу и запруду в устье Неглинной, благодаря чему Моховая, Воздвиженка и начало Никитской освободились от непролазной грязи. Он построил на всех переходах через ров в Кремль каменные мосты: Боровицкий, Троицкий, Спасский и Никольский; проложил Мытищинский водопровод до Кузнецкого моста, начал поправлять Земляной и Компанейский (Камер-Коллежский) валы; поставил пятнадцать застав с кордегардиями, обозначив черту города… Да что говорить, и поныне московские градоначальники селятся в доме на Тверской площади, выстроенном из кирпича разобранной стены Белого города графом Чернышевым, а прилегающий к дому переулок носит его имя. Когда 29 августа 1784 года граф Чернышев умер, москвичи сокрушались: «Хоть бы он, наш батюшка, еще два годочка пожил. Мы бы Москву-то всю такову видели, как он отстроил наши лавки».

Не менее прославился на посту генерал-губернатора Москвы светлейший князь Дмитрий Владимирович Голицын, правивший Первопрестольной с 1820 по 1844 год и считавшийся воссоздателем прекрасного облика города, сильно пострадавшего от пожаров и вандализма 1812 года. Когда князь был назначен в Москву, от Никитских ворот через пустыри еще можно было увидеть Сущево, а с Болота через рвы и топи Павловскую больницу на Калужской. При нем древняя столица украсилась садами, парками и непрерывной цепью бульваров, пополнилась более чем десятком мостов, набережные Москвы-реки оделись в гранит, на площадях появились фонтаны с чистой мытищинской водой, истекавшей из резервуара на Сухаревой башне, был устроен первый в России пассаж (Голицынская галерея). Особенно же расцвели за время его градоначальства в христолюбивой Москве благотворительные заведения. Запомнился светлейший князь москвичам и в тяжелые годы, в 1831-м, когда город посетила холера, и в 1834-м, когда в течение двух месяцев не утихали пожары. И в тот и в другой раз Голицын сумел сохранить в Москве тишину и спокойствие, помочь жителям противостоять эпидемии и стихии. Умер светлейший князь, генерал от кавалерии и кавалер всех российских орденов, в Париже после двух операций в понедельник на Святую Пасху 1844 года, в самый, по народному поверью, блаженный для кончины день. Перед смертью несколько раз спрашивал врача: «Не правда ли, мы возвратимся в Москву? Вы меня здесь не оставите?» По славной дороге 1812 года, мимо Красного и Бородина возвращался он в гробу в свой город, чтобы найти вечный покой в Донском монастыре.

Племянник славных героев 1812 года братьев Тучковых, Павел Алексеевич Тучков правил городом в 1854–1864 годах. Москвичи, кто победнее, были благодарны ему за резкое снижение цен на дрова, учреждение комиссии для внезапного обследования мастерских по проверке отношений хозяев к малолетним ученикам, ужесточение наказаний нанимателям, неисправно платящим заработки рабочим. Те, кто побогаче, видели другую сторону благодеяний Тучкова – переустройство бульваров и мостовых, открытие Адресного стола, где можно было узнать местожительство любого москвича, начало работы телеграфа. Просвещенные граждане приветствовали основание Тучковым Городского статистического кабинета, училища для глухонемых и других новых учебных заведений. И буквально все знали и верили, что Тучков с женой Елизаветой Ивановной и детьми живет весьма скромно и не может себе и помыслить обогатиться за счет казны или взяток. Александр II, будучи в Москве, удивился, что генерал-губернатор не имеет обыкновенной дачи и на лето снимает ее у более богатых горожан в Петровском парке. Пришлось Москве, когда умер кристально честный генерал-губернатор, открыть «подписку на расходы по погребению». Собранных денег хватило с лихвой, осталось даже на памятник над могилой в Новодевичьем монастыре.

Владимира Андреевича Долгорукова москвичи звали не иначе, как «удельный князь». Барин с чисто русской душой нараспашку и чисто русским хлебосольством, он управлял Москвой, как своей вотчиной. И оказалось, что в сложные годы коренного преобразования России он пришелся к месту, сглаживая острые углы недовольства реформами. Князь вступил в должность генерал-губернатора 30 августа 1865 года, вскоре после освобождения крестьян от крепостной зависимости. В «долгоруковскую эпоху» Москва стала свидетельницей коронации императора Александра III, освящения нововыстроенного храма Христа Спасителя, Всероссийской промышленной выставки. В это сложное, многим непонятное время, когда стремительно менялся привычный уклад не только политической, но и личной жизни, князь Долгоруков умел ладить и с исповедниками старого николаевского режима, жаждавшими реванша, и с правительственными чиновниками, превыше всего ставившими угождение капризам сегодняшних властителей, и с либералами, требовавшими все новых и новых уступок демократии. Его личный авторитет в глазах обывателей был выше и действеннее авторитета закона, и Москва, как никакой другой город России, довольно мирно переболела нелегким периодом решительных преобразований. Когда на восемьдесят первом году жизни он был уволен от должности и отправился для лечения за границу, то не прожил без любимого города и четырех месяцев, скончавшись 20 июня 1891 года. Долгоруковская эпоха Москвы, длившаяся более четверти века, отошла в прошлое.

После него высшая власть в Москве принадлежала великому князю Сергею Александровичу (26 февраля 1891 г. – 1 января 1905 г.), А. А. Козлову (14 апреля – 15 июля 1905 г.), П. П. Дурново (15 июля – 24 ноября 1905 г.), Ф. В. Дубасову (24 ноября 1905 г. – 5 июля 1906 г.), С. К. Гершельману (5 июля 1906 г. – 17 марта 1909 г.), В. Ф. Джунковскому (10 апреля 1909 г. – 25 января 1913 г.), А. А. Андрианову (11 июля 1914 г. – 5 мая 1915 г.), Ф. Ф. Юсупову (старшему) (5 мая – 3 сентября 1915 г.), И. И. Мрозовскому (2 октября 1915 г. – 1 марта 1917 г.). После победы Февральской революции главные начальники Москвы стали называться комиссарами, а после Октябрьского переворота председателями исполкома Моссовета. Но их власть в связи с переселение советского правительства из Петербурга в Москву была уже далеко не столь всеохватна, как у московских царей и генерал-губернаторов.