Kitobni o'qish: «Шествие с ума»

Shrift:

Рассказы

Шествие с ума

– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё… – произнесение молитвы вслух не добавляло мне ощущения погружения в молитву. Мысль дробилась, расслаивалась. Чувства медитации, возвышенности при прочтении не возникало. Скорее это был дробный марш.

«Он страдал за всех! Но это было на последнем Его этапе. А до этого Он странствовал. Был в Египте. Там красивое море. Отели там тоже неплохие. Людмила была беременна, когда мы там были».

– Благодатная Мария, Господь с тобою, благословенна Ты между жёнами… – мысль со скоростью, превышающей световую, перенеслась из Египта двадцать первого века в древний Иерусалим.

«Как можно жить, зная, что твой сын – Бог? Или она не знала этого, и её внутренние метания додумали позже?»

– Слава, пойдём завтракать! – послышался крик Людмилы с кухни.

«Ещё пять минут, – отозвался я про себя, одёрнув белую футболку, будто пытаясь стряхнуть надоедливый мир. – Весь мир призван, чтобы отвлечь меня от чего-то главного. Я соединён с ним тысячами незаметных, но очень прочных трубочек, через которые происходит постоянная связь. Ладно Люда. Память, она, подобно карусели, жёстко соединяет меня с чем-то сторонним, с чем мы существуем синхронно. И как бы я ни отвлекался от карусели, пытаясь сосредоточиться на молитве, небольшое рассредоточение махом возвращает меня в круговерть».

В комнате резко потемнело, как будто кто-то опустил занавес на утреннее тусклое осеннее солнце – тучи с запада, такие же блёклые, как солнце, но быстрые, как летучие мыши, налетели, уже радуясь тому, что будет пасмурный день.

– Слава, ты что, оглох?.. Гречневая каша стынет! – разрезал сумрак окрик Людмилы, а затем в проёме двери показались и её прямые, блестящие коричневатые волосы.

Рост и внешность Людмилы заявляли о желании нести себя по подиуму, но её ум предпочитал зрительный зал и наблюдение за другими.

«Оглох скоморох, плох да засох», – перебрал я в голове скороговорку, словно в руке камешки, чтоб не выплеснуть какую-нибудь гадость.

– Уже иду…

Оставалась последняя молитва – Оптинских старцев.

– Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая… Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить.

«Разве можно научиться любить? Разве можно научиться летать? Но человечество же научилось. Но это суррогат полёта. Будет ли любовь, которой мы учимся, настоящей? Отличим ли суррогат от подлинника? Но если отличить нельзя, значит, это подлинник».

* * *

– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…

«Сегодня – это вчера или уже завтра? Я вчера читал молитву в белой футболке, а потом бросил её в стирку. А завтра буду, как и сегодня, в коричневой. Но завтра у меня будет длиннее щетина. А если бы я брился каждый день, то был бы вообще неотличим. Но вчера было облачно, а сегодня солнечно. Но это как бы чужое внешнее время наложили на моё безвременье и таким образом создали иллюзию времени. Я, как блоха, постоянно к чему-то присасываюсь, – то к Солнцу и наблюдаю год, то к Земле и наблюдаю день, то к группе туристов и наблюдаю отпуск. И на каждом таком теле своя мера времени».

– И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого…

«Лукавого – хитрого, скрывающегося в мелочах. Лукавый никогда не масштабен. Но если всё состоит из протонов и электронов, значит, они лукавы. Принцип неопределённости Гейзенберга подтверждает это. Согласно ему, электрон везде и нигде. А я где?.. Я только что думал об отце, значит, был в прошлом и на родине. Потом я подумал о будущей поездке на Алтай, значит, я был в будущем, пробежавшись по ещё не существующим Чемалу, Акташу. Может, поэтому электрон и невозможно обнаружить в определённом месте – он то здесь, то где-нибудь в прошлом. Точно! Что-то такое придумал Джон Уилер, сказав, что все электроны так похожи, потому что это один электрон, болтающийся из прошлого в будущее и пронизывающий настоящее многократно».

– Помози ми на всякое время, во всякой вещи, и избави мя от всякия мирския злыя вещи и дьявольского поспешения…

«От дьявольского поспешения? Может, и нет никакого поспешения?.. Разве можно противопоставлять Бога и дьявола? Это совершенно разные масштабы. Может, дьяволом человек называет собственный дискомфорт, боль от выхода в какое-то иное состояние, когда тебя ограничивают, когда тебя бьют?.. Но мы сами очень часто лезем к этой боли: выходим в космос, ползём по леднику. В физике есть понятие об адиабатическом процессе: когда что-то меняется медленно, то внутренняя структура не нарушается, и тогда боли не должно быть. И напротив, когда скорость изменений высока, то внутри всё начинает рушиться. А если медленно, то происходит закалка металла и тела? Распутин принимал в малых дозах мышьяк и стал бесчувственным к яду. Возможно, дьявол – это когда ты хочешь что-то сделать быстрее, чем это должно происходить?..

Но что означает слово “должно”? Видимо, это связано с красотой и гармонией. А делать быстрее – это нарушение красоты. Блин, опять я отвлекаюсь от молитвы».

– Ты бо еси мой Сотворитель и всякому благу промысленник.

«Что есть благо? Эфемерность, придуманная Платоном?.. Что важнее – разрушать или создавать? И что из этого благо, а что вред? Ведь невозможно создавать, если уже всё застроено. Нет никакого блага! Есть процесс. Нельзя останавливаться. Сразу заболотишься, обрастёшь тиной, и тебя засосёт.

Быстрое движение – это от дьявола, и медленное тоже. Нужно двигаться в среднем темпе, а что это такое?.. Ёлки-палки, я ж опять уплыл от молитвы. Как я могу о чём-то просить, если я даже не могу сосредоточиться на просьбе?»

– Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить.

«Сегодня я закончил раньше, чем прозвучал утренний гонг Людмилы! А был бы он вообще? Её ежедневное совращение меня завтраком – это рефлекс или продуманная игра? А кто этих женщин поймёт… А где мои тапочки? Я их оставил около кровати. Я это точно помню. У них что, крылья выросли? Вот уж странные ангелочки!»

* * *

– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…

«Святиться – значит светиться. У Мандельштама есть понятие чёрного солнца, которое означает нечто большее, чем обычное солнце, что-то более масштабное. И оно как бы прикрыто лучами обычного солнца. Какая-то сопряжённая, двойственная к нему структура. Её нет, но она есть. Философ Деррида говорил, что любой художественный текст, а может, вообще любой, подразумевает сопряжённость. Но особо ничего не разъяснил. Можно только предположить, что если все смыслы вывернуть наизнанку, то получим сопряжение. А в математике произведение прямого и обратного равно единице».

Дребезжание оконного стекла отвлекло не только от молитвы, но и от метафизики – мимо дома на критической удалённости пролетел пассажирский самолёт. В последнее время они начали летать гораздо чаще.

«Теперь, после начала специальной операции в Украине, у России появилось много лишних самолётов. Пытаются их задействовать и открыть новые рейсы. Подобно тому, как некий франт, рассекавший раньше по ресторанам и ночным клубам, вдруг повзрослел, и теперь ему некуда надевать все его десятки джинсов и пар туфель, поэтому он носит их дома. Хотя, наверно, правильнее будет другое сравнение: когда ты вдруг лишился ног, и теперь тебе не нужны все твои многочисленные кроссовки, и ты просто их рассматриваешь в шкафу. Блин, опять я отвлёкся и растёкся по глобусу. Ладно хоть не улетел на Альфу Центавра».

– Да будет воля твоя…

«А то, что творится в Украине, – это Твоя воля?.. А как же иначе… Стенания: как Ты допустил это?! – всегда от незнания и неведения. Иисус, который есть сама любовь, изгонял из храма фарисеев, превративших его в базар. Когда слова заканчиваются, приходится применять кулаки или ракеты».

– Господи, прости меня, я очень пытаюсь сосредоточиться…

Расстройство от формального прочтения молитвы резко заполонило меня, и я почувствовал небольшое головокружение. В последнее время появились странные спецэффекты в голове – как будто голова отдельно от тела начинает падать на пол. Причём это не было головокружением в обычном понимании, когда обстановка просто кружится, это было скорее похоже на то, как скатерть сдёргивают со стола на пол. Но, как и любое падение, подобная иллюзия очень пугала.

– Научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить…

«Странно. Опять не слышно Люды. Тапочки на месте. Сегодня я их поставил заранее и сосредоточился на этом. Хочется кушать. А Люда молчит».

– Люда! – крикнул я, и ответа непривычно не прозвучало. «Не понял. И где моя соня?»

Я зашёл в спальню, но там не было Людмилы. Дошёл до её кабинета и тоже не обнаружил её. Странная тишина быстро накапливалась, как слизь. Я почувствовал неладное, вернулся в свой кабинет, взял телефон и быстро нашёл Людин номер в записной книжке, нажал на вызов и, одновременно, на громкую связь. Гудки оживили гнетущую обстановку, хотя и звучали тяжело и тревожно. Они, словно кукушка, что-то отсчитывали.

На девятом гудке я нажал на отбой, тихонько сел в кресло и попытался что-то понять, но в следующий момент выстрелом прозвучал звонок моего телефона, и я выронил его от неожиданности.

– Люда, – сказал я громко себе и нажал на ответ.

– Привет! – прозвучало очень буднично, как будто она заглянула в мою комнату.

– Привет! – в том же тоне ответил я. – А ты где? – я постарался не нагнетать напряжённости в разговоре.

– Ну ты что?.. Я же тебе вчера говорила, что с утра схожу сдать анализы.

Я выдохнул. Чёрно-белые обои приобрели голубоватый оттенок, и мимо окна пролетел голубь.

* * *

– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё.

«Имя Твоё… – повторил я про себя. – Которое из них? Ведь у Бога много имён. И Его, как и электрон, который везде и нигде, невозможно поймать за бороду. Он и Отец, и Сын, и Дух Святой. Сколько жизней положено только, чтобы понять: Иисус – человек?.. или Бог?.. и как в нём совмещается двуединство?»

И вдруг пришло понимание, как такое расщепление возможно. Возник образ голубоватой сферы, в центре которой находится Бог Отец, окружённый Святым Духом, извергающимся из Центра, и, наконец, поверхность этой сферы является Иисусом. Поверхность всегда обладает двойственностью, поскольку принадлежит одной стороной сфере, а другой стороной – окружающему её пространству. Но тогда вся материя – это, может, только поверхность духовного, чего-то более многомерного, чем наше трёхмерие. А Иисус принадлежит и нашим и вашим».

– Пресвятая Богородица, спаси нас! – «Опять отвлёкся, прочитаю ещё раз». – Пресвятая Богородица, спаси нас! – «Эта двойственность идёт дальше. Земное и божественное, женское и мужское. У древних греков цифра 1 означала мужское и одновременно божественное, а цифра 2 – женское, цифра 3 – их синтез. Получается, Иисус и есть Три?»

Пришедшая эсэмэска отвлекла меня от численной комбинаторики. Она известила о задолженности перед управляющей компанией за коммунальные платежи.

И тут мой взгляд случайно упал на часы на экране смартфона – они показывали 9:25. «Но я начал читать молитву в 7:30, я не мог её читать два часа. Это могло длиться… ну, десять минут. Я отходил попить воды, возможно, в туалет, но всё это вместе никак не составляло двух часов. И у Гали не спросить – она ночует у своей мамы. – Я бросил взгляд на фото улыбающейся женщины, стоящее в рамке на столе, и обнаружил там блондинку с вьющимися волосами и улыбкой до ушей. – Но Галя никогда так широко не улыбается, и она шатенка. Странно, что делает это фото у меня на столе? Хотя какое-то сходство есть. Галя-Люда, Галя-Люда, кто такая Люда? Галя…»

За окном двадцатого этажа в начале своего пути было яркое декабрьское солнце. Хотя, по-видимому, оно недавно появилось, но уже приближалось к зениту. Солнце будто сделало что-то противозаконное и торопилось закончить свой полукруг и уйти в тень, чтобы его не успели разоблачить.

– Странно, – сказал я вслух.

«Начинал я молитву ещё в темноте и не заметил, как рассвело».

В поле зрения опять появилось СМС о задолженности.

«Сколько же людей занимается обслуживанием людей, которые занимаются обслуживанием других людей, которые, в свою очередь… И эта пирамида растёт с каждым годом. Но к чему-то она идёт. Она должна, подобно пылесосу, всосать в себя всё человечество, расставив каждого на своё место, и это будет очень жёсткая фрактальная конструкция, которую так просто не сомнёшь… Может, Господь проводит какой-то гигантский селекционный эксперимент в надежде, что, когда эта пирамида будет окончена, получится существо, сопоставимое с ним по мощности созидания и преобразования. Некая точка Омега, про которую говорил Пьер Тейяр де Шарден. Так же, как когда-то бактерии соединились в единый многоклеточный организм, так человечество должно породить мыслящую пирамиду, обращённую остриём к небу. И в ней каждый найдёт своё место – и гений-математик, и папуас, владеющий минимумом слов…»

Мне представилась эта грандиозная пирамида, только не в реальном пространстве, где каждый атом соединяется с соседними, формируя песчинки, которые формируют камни, а в виртуальном, где каждую секунду производятся миллионы различных инструкций, приказов, приглашений в группы, которые формируют социальные песчинки, которые, соединяясь, формируют камни крупных предприятий, городов, научных коллабораций, формирующих пирамиду человечества.

«Но тогда что делает Россия, противопоставляя себя половине человечества? Ведь если вывалится большой кусок пирамиды, то она может вся рухнуть и тогда всё будет валяться песком у её подножия подобно отвалившемуся носу египетского сфинкса… И тогда через несколько сотен лет никто не вспомнит современное мироустройство, подобно тому, как только специалисты вспоминают про поглощённую джунглями цивилизацию майя. Может, наш президент знает что-то такое, чего не знаем мы… Может, он хочет перекроить всю пирамиду под Россию, которая должна стать фундаментом нового мироустройства?.. И вся эта чехарда – только повод?.. Но это то же самое, что мне выйти на бой против медведя и уповать на Господа. Если только у президента нет в рукаве джокера с китайскими глазами. Но ведь Китай тоже хочет стать фундаментом мирового государства. И у него тоже есть джокер – это он сам».

* * *

– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё… – читая, я смотрел не на иконы, а на улицу, где всё светилось ярким январским светом. Туда, где: «Ты сегодня щедро поделился своим светом с городом, который создал человек. И наша совместная работа иногда получается очень даже неплохо…» – взгляд скользнул по архитектурно-изысканным многоэтажкам, свободные от окон фасады которых были украшены грандиозными шедеврами мировой живописи, нанесёнными художниками из разных городов, и остановился на электронных часах, стоявших на подоконнике и деливших время на часы и минуты. Они показывали 07:30.

«Кто-то придумал делить всё на естественное и искусственное. Но человек – часть природы, и его творения не могут быть чем-то внеприродным. Это примерно так же, как сказать, что бобры засоряют водоёмы, когда строят свои плотины, или жуки-скарабеи за**рают пустыню своими говнистыми шариками, которые они катают и которые, как оказывается, выполняют роль кондиционеров.

Мы гордимся тем, что создали холодильники и кондиционеры. И правильно делаем. Но, к сожалению, мы пока научились только повторять за природой. И наш мусор ничем не отличается от остального мусора, может, лишь тем, что его больше. Вот когда мы преодолеем скорость света или научимся читать мысли, – вот тогда да.

Хотя, возможно, и тогда мы обнаружим что-то подобное в природе. Просто мы не можем это видеть, пока не появятся соответствующие знаки. А видим мы как думаем, а умеем думать только знаками. Хотя чувствуем больше. Франкл считал совесть инструментом времени. Благодаря ей мы можем предвидеть. А может, чисто человеческое открытие будет, когда мы научимся транслировать информацию прямо в мозг. Когда так называемые квалиа будут формироваться, исключив посредников. И тогда важно преодолеть скорость света, чтобы любое изнемение мысли одного человека тут же мненяло мысль другого». Слова «изнемение» и «мненяло» создали дискомфорт и некое чувство тревоги, как будто в незнакомой девушке, пытающейся оказать вам знаки внимания, было что-то не так. «Изнемения, изнемения» – изменения: выправилось в голове, «мненяли» – меняли, будто пружина расправилась, убрав беспокоящую складку сознания.

«Странно… – взгляд снова упал на часы, показывающие 07:31. – Дважды странно, мне показалось, что я успел передумать обо всех глобальных проблемах человечества. Неужели я думал одну минуту?.. Сознание как пастинил – я напряг сознание и получил «пластилин». Одновременно я перевёл взгляд с часов далеко за окно.

Далёкое озеро, словно ретранслятор, собирало всё небесное излучение и передавало его голубоватыми и зеленоватыми тонами в сторону города, даже несколько ослепляя. Берёзы, как часовые, стояли по периметру, обеспечивая безопасность радиолокационной антенны.

Мне вдруг так захотелось приобрести крылья, которые уже юзаются в природе сотни миллионов лет, и подняться над озером и городом. Расправить взгляд и почувствовать то, что чувствует птица. Пролететь на бреющем полёте между домами…

Тревожный, поскольку неожиданный, звонок домофона прервал мой мысленный полёт. Я подошёл к двери, посмотрел в глазок и увидел мужчину в фирменном костюме «Яндекса».

– Добрый день. Что вас занесло ко мне? – спросил я мужчину, который переступал с ноги на ногу, будто не хотел отдавать то, что принёс.

– Наша компания делает вам подарок и дарит геликоптер со специальными 3D-очками, позволяющими летать вместе с ним. Пользуйтесь на здоровье.

– В честь какой такой амнистии? – попытался пошутить я.

– Это был внутренний конкурс компании, и вы в нём победили. Всего хорошего и до свидания.

Проводив курьера, я раскрыл неожиданный (или ожидаемый) подарок и обнаружил, что аккумулятор заряжён. Вышел с геликоптером на балкон, надел очки и запустил его. Пол ушёл у меня из-под ног. Такое ощущение, наверное, испытывает космонавт, оказавшись в невесомости. Я падал, оставаясь на месте. Тут же вспомнилась фраза психоаналитиков, что «всё у нас в голове».

Привыкнув, я начал двигаться, пролетел над близлежащим парком, почти касаясь вершин деревьев. Мне вспомнился Карлсон. И я решил посмотреть, где живу, и полетел на собственную крышу. По пути я со всего размаха врезался в стену, не долетев одного этажа. Отлетел от неё и снова со всего размаха врезался в стену, как будто пытался пробиться на тридцать пятый этаж. Затем ещё и ещё. У меня словно что-то заклинило, я как будто бился головой о стену.

Когда я отлетел в очередной раз, что-то перестало меня удерживать в невесомости, и я рухнул со стометровой высоты. Лавочка, на которой сидела придомовая бабушка, стремительно приближалась…

* * *

– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…

Я впал в ступор. Я забыл вторую строку главной молитвы. Такое иногда случалось, но я повторял предыдущую строку, и тогда последующая всплывала в сознании. Сегодня это не помогло. Меня это очень разозлило. Как можно относиться к человеку, который забыл слова молитвы «Отче наш»? – только как к тому, кто не достоин Твоего внимания.

Вдруг кто-то или что-то коснулось моего плеча.

– Коля, ты чего ругаешься?

Волосы Галины, ещё не прибранные с утра, светлые, как рассвет, смешно сплелись на лбу, и от этого её вид был комичен. Имя «Николай» как-то непривычно царапнуло меня, но на фоне общего беспокойства я не придал этому значения.

– Забыл, краса моя, вторую строчку молитвы «Отче наш». Это всё равно что забыть, как тебя зовут. Даже не представляю себе, как смотреть теперь в глаза святых.

Галина обняла меня и нежно поцеловала в плечо:

– Да приидет царствие Твоё… – прошептала она, лукаво посматривая на меня. – Ты же помнишь, что у нас не всё ладилось. Какие скандалы я тебе закатывала, когда ты мог задержаться вечером после работы. Так что царствие твоё строилось не быстро, – улыбаясь, продолжила Галина.

Я вдруг увидел себя её глазами. Передо мной стоял не очень свежий мужчина среднего роста, немного сутулый, слегка лысоватый и немного грузный. Хотя, скорее, немного грустный, что, впрочем, не мешало ему оставаться близким. Я смотрела на этого растерянного от забывчивости мужчину, который когда-то мог повернуть реки вспять, и влюблялась в него ещё больше. Видимо, беспомощность мужчины возбуждает в нас, в женщинах, чувство материнства и бесконечной заботы. Мне захотелось, чтобы он тут же заболел, а я ухаживала за ним, меняя мокрые тряпки со лба и готовя чай с малиной.

– Кстати, нужно тебе поменять повязку на голове. Ушибы вроде зажили. А стену в твоей комнате придётся красить, ты её прилично покоцал. Ладно, поменяем повязку после завтрака. Ты заканчивай, а я пойду приготовлю яишенку, – сказала я, насмотревшись на это умилительное зрелище, и пошла на кухню.

«Интересно, а он помнит, что у нас двое детей, которые уже в школе, и их необходимо будет забрать оттуда?.. Он всё время думает о человечестве, но ведь есть в этом лесу и деревья: я, дети, бабушки. Есть те, кто сейчас с автоматами в руках воюют и у кого тоже есть дети, бабушки. Конечно, и на строительстве египетских пирамид люди гибли десятками тысяч, а мы взялись сейчас построить что-то невообразимое для одного человеческого мозга. И вообще, военные действия – как месячные для человечества. Кровь нужно постоянно чистить, иначе возникает болезненный застой, нужно сбрасывать пассионарность… Странно, я такого слова – “пассионарность” – вроде не знаю и никогда про войну раньше не думала… и про человечество тоже».

* * *

– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…

Мой взгляд переместился за окно. Подобно тому, как кусок белого хлеба, пролежавший довольно долго в тепле, будет подёрнут зеленоватым налётом, так и зимняя белизна на улице была подёрнута февральским весенним нетерпением.

Сегодня я поздно проснулся. Солнце уже встало и осветило городские многоэтажки, их слегка лысоватые белёсые затылки. Все они вместе являются частью жирного шрифта гигантской надписи, в которой заключается имя Твоё.

«Я, как и Ты, холостяк по жизни. Женщины мешают думать и своей суетой отвлекают от главного. Странно: я вроде когда-то задумывался о женитьбе, но Бог миловал. Возможно, я проложение Тебя, то есть продолжение, и Ты посердством… то есть посредством меня порождаешь этот мир. И он получается достаточно хорош. Интересно, а кто эта женщина в рамке у меня на подоконнике? У неё обольстительные рыжие локоны».

Вдруг вдали за дальним озером очень быстро начал расти гриб, напоминающий белый; у него была коричневая шляпка и толстая серая ножка, которая очень быстро расширялась, вбирая в себя высотные здания, завод, ТЭЦ, школу, садик, запах завода. Всё это было хорошо видно с двадцатого этажа.

Гриб настолько приблизился, что я начал различать, как в нём пропадали люди. Я всех их ощущал. Им не было больно, они не успевали почувствовать боль, только страх. Вот, видимо, старушка с коляской подлетела и пропала в плесневелой ткани времени. Я почувствовал, как её раздирает на триллионы маленьких кусочков биоты, уже не способных к самовыражению. Меня раскидывало вместе с ней. Остатки моей правой руки лежали под раскорёженным пнём от разбросанного дерева, а остатки её левого вытекшего глаза летели на высоте километра над землёй и смотрели вниз, наблюдая за буйством атомного взрыва.

«Гриб – это плесень, точнее, плесень невидима, а гриб – это его воплощение в мире», – я смотрел, как вся плесень мира решила проявиться единомоментно.

Когда ножка гриба уже была недалеко – наверное, в километре от дома, мне стало скучно, и я начал отматывать время назад. Ножка начала уменьшаться, вновь появились садик, школа, ТЭЦ. Тут я отвлёкся, и ножка вновь начала расширяться, поглощая ТЭЦ, школу, садик…

Теперь я уже мог почувствовать всех, кто причастен ко взрыву. Боль, страх, наслаждение и даже покой перемежались с ненавистью и обидой: почему я?.. Одновременно я ощутил ненависть во французском генерале, который нажал на пусковую кнопку. Его ненависть была глубиною с Байкал, причём она была не к России, а к собственной бывшей жене, которая недавно выиграла суд и забрала детей. И теперь он решил: «Пусть всё провалится в тартарары!»

Сосредоточившись на нём, я отвёл его руку, показав ему его же будущую кроху, которая не родится, если он нажмёт на кнопку.

Одновременно я почувствовал безумное одиночество французского президента, который санкционировал нажатие кнопки. От него недавно ушёл его любимый человек, и он сидел и думал: «Не зря природа придумала детей, они как минимум объединяют пару и не позволяют ей самопроизвольно распадаться на атомы». Я вдохновил его пониманием, что он войдёт в историю как президент, предотвративший окончание разумной жизни на Земле. Он передумал давать приказ.

А ещё спустя секунду… или одну миллиардную секунды я понял, что стал тем остриём пирамиды, вобравшей в себя Вячеслава, Людмилу, Николая, Галину и всё человечество…

И в эту одну миллиардную секунды, когда я терял себя и приобретал всё человечество, я подумал:

«Интересно, а кто-нибудь проводил исследование о количестве гениев, родившихся в Хиросиме после взрыва в сорок пятом?..»