Kitobni o'qish: «Размороженная зона»

1

Осень в Колымском краю – совсем не то же самое, что в европейской части России. Здесь в это время года нет ни дождей, ни листопадов – на землю давно и прочно лег снег, а температура воздуха не поднимается выше минус двадцати.

Да и это только в самом начале сентября, а дальше отличить колымскую осень от зимы и вовсе нельзя. Неяркое солнце почти не греет. Оно кажется совсем маленьким и далеким, на него можно спокойно смотреть не прищуриваясь, и даже не верится, что этот же маленький шарик светит над тропиками, над экватором. Мир становится монохромным, в тундре царствует белый цвет, цвет покрывшего все снега. Ни звука, ни движения. Только иногда со стороны виднеющихся на горизонте сопок налетает короткий порыв холодного северного ветра. Он поднимает в воздух мелкую снежную пыль, несет колючее облако над тундрой и, неожиданно выбившись из сил, снова роняет. И опять все тихо, неподвижно и неизменно. Жизнь в тундре на это время замирает и прячется. До того времени, когда короткая весна и лето растопят снег и сделают тундру пригодной для жизни, остается десять долгих месяцев, прожить которые очень непросто.

Но есть все же одно исключение из этого правила. И это исключение – человек, вторгшийся в жизнь сурового дикого края. В паре километров от заснеженных сопок, посреди белой равнины, виднелось несколько темных пятен. Это был лагерь. Один из многих лагерей, расположенных в Магаданской области, ничем на первый взгляд не примечательный. Судя по архаического вида вышкам для часовых, стоявшим по углам обтянутого колючей проволокой высокого забора, лагерь был довольно старым, может быть, помнившим времена наркомов – Берии или даже Ежова. Это тоже было совершенно нормально, с тех пор новых лагерей на Колыме не строили и тех, что есть, было вполне достаточно, большую часть даже закрывать пришлось.

Над лагерем поднималось несколько столбов густого черного дыма, быстро растворяющегося в сером небе. В стылом воздухе раздавался хриплый лай овчарок и невнятные окрики конвоиров, гнавших зэков на утренний развод.

– Пошевеливайся! – рявкнул здоровенный детина в новеньком тулупе, поддавая кулаком между лопатками отставшему от своей колонны зэку. Тот бросил на конвоира злобный взгляд, но ускорил шаги. Конвоир явно был новеньким и поэтому особенно рьяным, не успевшим, видимо, еще осознать, что практически он находится с зэками в одних и тех же условиях – север есть север, а лагерь есть лагерь. Разница только в том, что зэки знают, за что они здесь, а ему просто так уж повезло.

Привычно успокоив себя этими мыслями, зэк встал в общий строй, переминавшийся с ноги на ногу на плацу. Было холодно – минус двадцать пять, а держали здесь их уже дольше, чем обычно, и отпускать пока явно не собирались. Вообще все шло не как всегда. Даже конвоиров было раза в три больше, чем в обычные дни. В лагере, где жизнь размеренна и предсказуема, любое изменение мгновенно вызывает интерес и беспокойство – перемен к лучшему зэки ждать не привыкли. В рядах уже слышался ропот:

– Чего стоим-то?

– Кого ждем?

– Опять хрень какую-то придумали…

Конвоиры, к которым несколько зэков уже обращались с вопросами, стояли молча, с непроницаемыми лицами. Впрочем, как прекрасно понимали заключенные поопытнее, они и сами наверняка ничего не знали. С какой стати лагерное начальство будет рядовым вертухаям о своих планах докладывать?

Наконец рядом с возвышавшейся над плацем стеклянной башенкой ДПНК показалась знакомая всем арестантам фигура. Это был начальник лагеря подполковник Алексей Иванович Васильев. Он был невысок, толст и краснолиц, одет в новый, блестящий овчинный полушубок, меховые рукавицы и расписной якутский малахай. Как начальник лагеря он мог позволить себе одеваться не по форме.

Зэки Васильева очень не любили. Конечно, трудно ожидать, что арестанты будут хорошо относиться к своему главному тюремщику, но в данном случае дело было не только в этом. Начальники ведь бывают разные. Есть такие, которые просто точно исполняют приказы начальства, потому что это их служба. Но бывают и другие, которые еще и получают от этого удовольствие, пытаются выслужиться. Выслужиться же на такой должности можно только за счет заключенных. Подполковник Васильев был как раз из таких.

– Появился, вонючка, – раздался в строю чей-то негромкий голос. – Чего он еще выдумал?

– Всем молчать! – грозно рыкнул конвоир.

Строй затих. Правда, не столько потому, что испугался вертухая, сколько для того, чтобы получше услышать то, что собирается сказать гражданин начальник. В этот момент со стороны бараков охраны к плацу подошли еще десятка полтора вертухаев, четверо из них вели на поводках здоровенных овчарок, натасканных на зэков. Теперь здесь находились почти все охранники лагеря. Напряжение, повисшее над плацем, сгущалось, как грозовая туча, и ощущалось все отчетливее. Было совершенно ясно, что назревает что-то нехорошее.

Васильев тем временем вошел в башенку ДПНК, поднялся наверх, и теперь его силуэт виднелся за стеклом. Раздался характерный треск, с каким включались старые динамики, висевшие на башенке, и над плацем разнесся голос начальника:

– Слушайте меня все очень внимательно, повторять не буду. В ГУИН Минюста наконец приняли решение, которое уже давно нужно было принять. И теперь порядки у нас тут будут совсем другие.

Васильев сделал небольшую паузу, чтобы его слушатели получше осознали сказанное.

– Здесь у вас была так называемая «черная» зона. И жили вы тут не как полагается по законам России, а по вашим воровским понятиям. Кто отказывался от работы – не работал, кто хотел на волю записку передать – передавал, в карты резались как хотели да и жрали вы не только пайку. Так вот я вам говорю – теперь с этими порядками кончено. Зона тут будет «красная». Работать будут все, а ваши уголовные запреты администрации до лампочки. Закон для всех вас будет один – устав! А те, кому это не нравится, будут крыть своими дырявыми легкими и вшивыми спинами цемент в ШИЗО и в карцере! И все эти смотрящие, паханы и подпаханники – в первую очередь! На свободу вы, быдло, выйдете или с чистой совестью, или ходячими трупами! А для особенно упертых у нас тут участок номер четыре имеется. Ну а чтобы вы не думали, что вас просто пугают, я вам сейчас устрою небольшую демонстрацию серьезности намерений.

Голос начальника смолк, и его силуэт за стеклом исчез. Васильев явно спускался вниз. Над плацем висела мертвая тишина. Заключенные настороженно переглядывались, они еще не поняли, насколько все это серьезно. То ли действительно администрация решила ввести новые порядки, то ли их просто пугают, на понт пытаются взять. Взгляды зэков все чаще обращались в сторону стоявшей в первой пятерке фигуры в новом черном клифте. Это был высокий старик с умными серыми глазами, глубокими морщинами на лице, золотой фиксой и густо татуированными пальцами. В отличие от большинства арестантов, внешне он был совершенно спокоен, хотя именно его сказанное Васильевым и должно было коснуться в первую очередь. Просто потому, что он был смотрящим этой зоны. И не только ее.

Старика звали Вячеслав Сестринский, но куда больше он был известен как Батя, теневой хозяин всего Колымского края, имеющий право карать и миловать кого угодно прямо с этой зоны, куда он несколько месяцев назад попал своим хотением – нужно было разрулить кое-какие косяки и навести здесь порядок. Все приближенные тогда советовали Бате послать кого-нибудь другого, не ходить самому – все-таки возраст есть возраст, а зона есть зона. Но смотрящий решил иначе. Он считал, что правильный блатной не должен перекладывать свои дела на других, особенно в такое время, как сейчас, когда людей, живущих по понятиям, становится все меньше. Все косяки он тогда разрулил за неделю, и после этого на зоне воцарились покой и порядок.

Вплоть до сегодняшнего дня.

Сейчас Батя молча стоял в шеренге, сохраняя полное спокойствие на лице. Но до его ушей уже доносился нарастающий недовольный ропот и перешептывания.

– На фиг нам надо «красную» зону. Лучше уж на «черной» жить…

– Точно. И беспредела нет, даже «петухов» просто так не трогают… – эти слова донеслись до смотрящего справа, со стороны, где стояли не блатные, а обычные «мужики» и «шерстяные». Батя едва заметно кивнул. Он знал, что слова Васильева не вызовут энтузиазма даже у них, не говоря уже о правильных блатарях.

– Молчать! – снова раздался громкий окрик конвоира. – Всем молчать! – Он шагнул вправо и врезал одному из зэков кулаком под дых.

– Сука… – раздалось из задних рядов.

– Кто сказал?! – Конвоир злобно оскалился, выискивая взглядом смельчака.

– Отставить! – раздался у него за спиной начальственный окрик.

– Есть! – мгновенно отозвался конвоир и шагнул в сторону, устремив преданный взгляд на подошедшего сзади Васильева.

– Не нужно торопиться, – спокойно сказал начальник лагеря. – Законопослушных мы трогать не будем, а остальных успеем еще. Никуда они от нас не денутся.

Он резко развернулся на каблуках и неторопливо пошел вдоль строя заключенных, заложив руки за спину. Со стороны Васильев очень напоминал эсэсовца в Освенциме – такая же сытая довольная рожа на фоне шеренги полуголодных зэков, такие же хозяйские замашки. Снег слегка поскрипывал у него под ногами, здесь этот звук казался неуместным, лишним.

– Есть ли среди вас так называемые блатные? – громко спросил Васильев, останавливаясь напротив центра шеренги, как раз там, где и стояли самые авторитетные блатари зоны, которых он, разумеется, всех знал пофамильно. Вопрос был чистой формальностью.

Из шеренги немедленно вышел здоровенный плечистый парень с густо татуированными руками и волевым лицом. Он возвышался над низеньким начальником лагеря больше чем на голову и смотрел прямо ему в глаза, сверху вниз.

– Ну, я блатной, – громко и с подчеркнутым вызовом сказал он, зло оскалившись. – Что сделаешь, гражданин начальник?

Зэки затихли. Все они, от последнего «петуха» до блатных, прекрасно понимали, что если сейчас Васильев не сумеет достойно ответить на этот вызов, то и все нововведения останутся пустой формальностью. На самом деле зона как была «черной», так «черной» и останется, а вышедший из строя Казак, один из помощников смотрящего, станет героем «черной» масти. Но Васильев был готов. Он подчеркнуто неторопливо опустил руку в карман полушубка и вытащил оттуда красную повязку. Потом поднял руку, подавая сигнал. Тут же со стороны башенки ДПНК к нему подошел один из офицеров, несущий в руках грабли. Васильев взял их у него и шагнул к зэку, протягивая ему повязку.

– Был блатным, а станешь примерным заключенным, – сказал он с недоброй ухмылкой. – Надевай повязку, бери грабли и иди разравнивай контрольно-следовую полосу на предзоннике.

Такого Казак явно не ожидал. Можно было предположить, что его попытаются просто заставить работать, такое иногда бывало. Но разравнивать КСП – ничего оскорбительнее для блатного придумать нельзя! В глазах зэка сверкнула ярость, он подался вперед, но стоявшие за спиной начальника лагеря охранники прикрыли «хозяина», а два других вертухая сделали по шагу вперед. Добраться до Васильева ему не дали бы.

– Так что, наденешь повязку?

– Воздержусь, – ответил Казак, с трудом усмиряя гнев. Он понимал, что сейчас, проявляя его, он только потешит Васильева, а значит, нужно говорить спокойно. – Я, гражданин начальник, родился, чтобы воровать.

– Уверен?

– Уверен. Пусть тебе КСП «суки» разравнивают, а я правильный блатной. Я буду жить как жил, как наш закон велит.

Васильев не ответил. Он повернулся в сторону здания лагерного штаба и кивнул. Тут же от штаба отделились четыре фигуры в зэковских телогрейках. Они направились к шеренге, и зэки мгновенно узнали их. «Суки„. Активисты. Самые верные шестерки администрации из числа заключенных. Именно они делали для „хозяина“ и для „кума“ все самые грязные дела, которые охранникам поручать не стоило. Четверка приближалась к вышедшему из строя зэку. Они были больше похожи не на людей, а на человекообразных обезьян, лица «сук“ были такого гнусного вида, что их трудно было назвать лицами – звериные морды, да и только.

– Никому не шевелиться! – громко крикнул Васильев. – Имейте в виду, охрана на вышках проинструктирована, если кто дернется, стрелять будут без предупреждения.

Он повернулся к четверке активистов и снова кивнул.

Все четверо одновременно бросились на непокорного зэка. Первого он встретил мощным встречным ударом в челюсть, активист отлетел назад и упал на снег, но в этот момент второй и третий повисли у блатного на плечах, а четвертый, здоровенный бритый детина со скошенным лбом и выступающими надбровными дугами, сильно ударил его в солнечное сплетение. Зэк согнулся, державший его справа подсек ему ноги, и он повалился лицом вперед. Но упасть до кон-ца ему не дали. «Суки» сноровисто схватили его под руки и поставили на колени. Двое держали его сзади – каждый двумя руками изо всех сил заламывал одну руку блатного за спину, а ногой упирался ему в сгиб колена. Третий, самый здоровый, навалился Казаку сверху на плечи, не давая дернуться.

– Давай, Чалый! – хрипло скомандовал здоровяк, обращаясь к четвертому активисту, отброшенному ударом кулака, но уже успевшему подняться с земли. Тот рукавом вытер кровь с подбородка и шагнул к зэку. Встав перед ним, он расстегнул ширинку и вытащил член. Казак яростно захрипел, дернулся, но державшие его знали свое дело, пошевелиться он не мог. Понимая, что с ним собираются сделать, блатной нагнул голову и что было сил уперся в грудь подбородком, но стоявший сзади активист схватил его за волосы и насильно поднял голову. Четвертый из «сук» шагнул вперед и мазнул зэка членом по губам.

Казак взревел, как раненый медведь, и рванулся так, что даже опытные в таких делах «суки» едва удержали его. Но было поздно – он уже был «законтачен«, и все это видели.

– Был Мишей, а стал Машей, – громко сказал Васильев, глядя на опущенного блатаря. – Нормальный «вафел». В «сучий» отряд пойдет, в СВП. Уведите его!

К «законтаченному» подошли несколько вертухаев и, умело приняв его от активистов, потащили в сторону «сучьего» барака. Зэк яростно сопротивлялся, даже сумел мощным ударом головой назад разбить нос кому-то из охранников, но тут же получил по почкам и обвис на руках конвоиров.

– Есть ли среди вас еще так называемые блатные? – все с той же усмешкой спросил Васильев, глядя на притихший строй, ошарашенный увиденным беспределом.

Взгляды всех зэков снова обратились к смотрящему. Каждый зэк, неважно, блатной или «мужик», прекрасно понимал: если Батя сейчас промолчит, не вступится, то его авторитету конец, какой он тогда смотрящий? Да и не только авторитету его конец – конец тогда, пожалуй, и всем «черным» порядкам на этой зоне. Но если он вступится, тогда с ним сделают то же самое, что и с Казаком, вышедшим из строя первым! И тогда он уже будет не блатной в авторитете, а опущенный, не лучше «петуха»! Ни один блатарь ему тогда руки не подаст, за стол с собой не посадит, в этом воровской закон строг.

Смотрящий шагнул вперед.

– Батя, вор российский, – по всем правилам представился он, глядя на Васильева.

– И что, вор российский, – эти слова «хозяин» произнес с явной насмешкой, – будешь КСП разравнивать? Повязку наденешь?

Из спины у смотрящего словно вытащили какой-то жесткий стержень. Он опустил плечи, ссутулился и кивнул:

– Надену, начальник.

Напрягшиеся вертухаи слегка расслабились и немного ослабили бдительность. Не такой уж он и крутой оказался, этот смотрящий! Сломался, как сухое печенье! Хотя, с другой стороны, куда ему еще деваться было? В СВП-то, наверное, не хочется.

Васильев протянул Бате красную повязку. Блатной покорно взял ее. С другой стороны офицер протянул смотрящему грабли. И тут словно туго сжатая пружина распрямилась перед застывшим строем. С неожиданным для его возраста проворством смотрящий выхватил у офицера грабли, резко ткнул рукояткой его в живот, а на обратном движении со всего размаху заехал рабочей частью инструмента по загривку Васильева. Целился-то Батя по башке, но гражданин начальник успел чуть пригнуться. Следующим молниеносным ударом Батя подсек Васильева под колени, повалил на снег и что было сил пнул в лицо. Опомнившиеся вертухаи кинулись на блатного, но первый тут же получил тычок граблями в лоб, а второй боковой удар в голову, на несколько секунд оглушивший его. Смотрящий навалился на Васильева и продолжал пинать ногами. Это само по себе было страшным оскорблением, ногами на зоне бьют только «петухов», о которых западло руки марать. Навалившиеся сзади охранники и активисты никак не могли оттащить Батю, а оружия у них не было. По служебным инструкциям приносить на зону оружие нельзя, чтобы зэки не отобрали.

– Вышка, стреляй! – истошно заорал Васильев, силясь освободиться. – Стреляй!

Но вертухай на вышке не мог ничего поделать, смотрящего от него закрывали спины навалившихся на него сзади «сук» и охранников. Единственное, что он мог, это не позволить другим зэкам вступить в драку, предотвратить общий бунт. В стылом воздухе над плацем раздался грохот, и длинная очередь взрыла землю перед уже качнувшимся было вперед строем. Зэки застыли – по инструкции, при бунте охрана на вышках имеет право открывать огонь на поражение, им потом за это и медалей понавесят.

Батя успел напоследок пару раз пнуть Васильева, прежде чем со всех сторон набежали еще несколько вертухаев и начали его метелить уже по всем правилам. Смотрящий врезал кому-то кулаком в челюсть, размахнулся граблями, но за них ухватилась чья-то рука, к ней тут же прибавилась вторая, третья, грабли вывернули у него из рук, а сзади, на плечах, уже повис кто-то здоровенный. Батя вывернулся, но тут же получил прямой удар в лоб, отшатнулся, наугад ткнул назад локтем, попал во что-то мягкое, но тут же получил сзади по голове, раз, другой… Свет перед глазами блатного помутился, и он осел на землю, а озверелые вертухаи со всех сторон навалились на него, пиная лежащего.

– Стоять! – раздался сзади громкий окрик. – Не убейте его, уроды! Под трибунал пойдете! – Васильев с помощью одного из офицеров уже привстал с земли и немного опомнился. – Стоять, кому сказано!

Разгоряченные охранники остановились, непонимающе глядя на начальство. Почему стоять? Этот урод еще и половины своей порции не получил. Ему после такого надо навалить так, чтобы он навсегда это запомнил, на весь остаток жизни!

– Стойте, – уже спокойнее сказал Васильев, медленно подходя к распростертому на снегу смотрящему. – Еще насмерть ненароком запинаете. А я не хочу, чтобы он так легко отделался. Я специально для него что-нибудь такое придумаю, что по всей Колыме легенды ходить будут… В ШИЗО его пока! Быстро!

Вертухаи взяли окровавленного старика под руки и потащили в сторону штрафного изолятора, а Васильев опять повернулся лицом к строю. Верхняя губа у него была разбита, а правый глаз стремительно заплывал огромным синяком, но выражение лица снова стало самоуверенным. По большому счету, происшедшее можно было назвать его победой. Пара синяков – это не так уж страшно, зато его самый опасный противник теперь обезврежен.

– Этот урод будет сидеть в ШИЗО до тех пор, пока я не решу, что с ним делать, – сказал Васильев, обращаясь к строю. – Может, там его и сгною, а может, и что поинтереснее придумаю. И имейте в виду, шмонать его будут каждые два часа. А если я узнаю, что вы к нему дорогу проложили… Вся зона у меня на кукане будет вертеться! Никаких «дачек», никаких свиданок! Вы у меня еще попляшете! Это только начало! – Голос Васильева становился все злее, ярость рвалась наружу, распирала его. – Всех сгною, суки! Всех! До единого!

* * *

– Открывай давай, – отрывисто сказал один из конвоиров, державших неподвижного Батю под руки, дежурному по ШИЗО.

– Открываю, открываю, – отозвался тот, грохоча связкой ключей. – Давайте заносите…

Из распахнутой двери изолятора пахнуло сыростью и холодом, температура там была градусов на пять ниже, чем в коридоре. Сделано это было специально для максимального воздействия на попавших сюда зэков, решившихся пойти против лагерной администрации. Конвоиры вошли в камеру и словно мешок с тряпьем бросили все еще не пришедшего в сознание смотрящего на цементный пол. Через несколько секунд дверь изолятора захлопнулась.

Штрафной изолятор официально предназначен для того, чтобы наказывать провинившихся заключенных, а неофициально – чтобы ломать непокорных. Но если прочитать официальное описание ШИЗО, то может показаться, что наказать или тем более сломать им не очень-то просто. Подумаешь, одиночное заключение и сниженная пайка. Зато никакой работы, никаких тычков от конвоиров, а двухнедельное одиночество не такое уж страшное испытание.

Все это так, но существует и обратная сторона. Хитроумная лагерная администрация давным-давно сообразила – для того чтобы пронять матерых зэков, нужно что-то большее, и приняла соответствующие меры. Конечно, правилами регламентируется, что температура воздуха в тюремных помещениях, в том числе и в ШИЗО, должна поддерживаться не ниже плюс восемнадцати градусов. Но ведь всем известно, что с теплоснабжением бывают сбои даже в больших городах, что уж про зону говорить.

Так что в случае, если в лагерь неожиданно приедет какая-нибудь комиссия, то близкая к нулю, а то и отрицательная температура в ШИЗО будет объяснена именно так: нехватка топлива, прорыв трубы, сбои со снабжением… Но не извольте беспокоиться, это ЧП, мы прилагаем все усилия, чтобы его ликвидировать, а обычно у нас все в порядке.

Но зэки прекрасно знают, что обычно как раз так и бывает. Холод – один из самых надежных союзников администрации в ее вечной войне с отрицаловом. В стенах любого ШИЗО есть щели, и это не случайная погрешность строителей, а железная закономерность. В условиях почти полной неподвижности и постоянного недоедания холод действует очень быстро и эффективно. А ведь кроме него есть и многое другое.

Сквозь бетонные стены изолятора кое-где проступали белые пятна. Это была соль, которую при строительстве нарочно подмешивали в цемент, чтобы помочь нарушителю поскорее получить какую-нибудь замечательную болезнь типа туберкулеза или катара дыхательных путей. Выйти-то из ШИЗО зэк, может, и выйдет, но полным доходягой, и всю оставшуюся жизнь лечиться будет, да и сколько той жизни останется-то? Года два-три, если повезет и братва на хороших врачей скинется.

Лежащий на мерзлом полу старик пошевелился. Сначала он с трудом приподнялся на руках, поднял голову, осмотрелся. В ШИЗО смотрящий попадал не в первый раз и, несмотря на головокружение и сильную боль, моментально сообразил, где он. С негромким стоном, глухо прозвучавшим сквозь стиснутые зубы, Батя поднялся сначала на колени, потом на ноги. Его сильно качнуло, под черепом словно взорвалась небольшая граната, а в животе как будто раскаленное сверло повернулось. Батя шагнул к стене, оперся о нее плечом и переждал приступ боли.

Больше всего ему сейчас хотелось снова опуститься на пол, но он знал, что лежать на ледяном цементе нельзя ни в коем случае. Час-полтора – и ты инвалид. Собрав в кулак всю свою волю, он выпрямился и отошел от стены. Так, кажется, ничего жизненно важного ему не отшибли, бывало и похуже. Значит, можно еще побарахтаться.

Несколько минут смотрящий неподвижно стоял посреди камеры, окончательно приходя в себя. Потом он послюнил палец и принялся водить им перед собой вверх-вниз, определяя, откуда сквозняки. Батя был опытен. У зэков есть свои приемы выживания в тех непригодных для людей условиях, в какие их помещает администрация. Выяснив, откуда дует сильнее всего, смотрящий оторвал от своего клифта карманы, аккуратно разорвал каждый из них пополам и тщательно законопатил щели. После этого он шагнул к каменному столбику, находившемуся посреди камеры, постелил на него сложенный вдвое клифт и уселся сверху. Плечи и спина сразу стали мерзнуть, но это было лучше, чем сидеть на голом камне. Смотрящий сложил руки на коленях и застыл – теперь главным было поменьше двигаться, сохраняя драгоценные калории. Сделать он больше ничего не мог, оставалось только ждать. Что ж, ждать старый блатарь умел.

По внутреннему чувству времени Бати прошло около часа, когда в кормушку послышался осторожный стук. Смотрящий встал со своего места, не забыв накинуть клифт на плечи, и подошел к двери:

– Кто?

– Это я, пахан, Абельханов.

Абельханов был прикормленным коридорным вертухаем. Через него и еще пару таких же, как он, «селитр» блатные прокладывали «дорогу» к попавшим в ШИЗО корешам, передавали им теплую одежду и калорийную пищу. Без этого, несмотря ни на какие хитрости, выжить в ШИЗО больше недели и не стать полным доходягой было невозможно.

– Тебе твои пацаны «дачку» подогнали… Табак, бациллы… – в щели «кормушки» появился кусок сала, за ним пачка папирос. – Обещали, что скоро свитер подгонят, шарф шерстяной, еще чего…

– А шмон когда? – лаконично спросил смотрящий, принимая «дачку». Он понимал, что Васильев не дурак и не хуже его самого знает лагерные порядки, а раз уж он решил идти на обострение с блатными, то может попытаться и «дорогу» перекрыть. Собственно, так оно и было. Просто, когда «хозяин» говорил об этом, Батя лежал в отключке.

– «Хозяин» сказал, что каждые два часа шмонать будут, – ответил вертухай.

– Тогда забери все назад, – решительно проговорил смотрящий, пропихивая сало обратно. – Если при шмоне что найдут, у всей зоны проблемы начнутся. Нечего пацанов подставлять.

– А как же я… Они же сказали…

– Передашь им, что я сам отказался. – Смотрящий немного помолчал и добавил: – Подгони-ка мне лучше бумагу и карандашный грифель. Передашь от меня несколько маляв – братва тебя не забудет.

– Базара нет… – растерянно отозвался вертухай, принимая обратно остаток «дачки». Он закрыл «кормушку» и пошел по коридору к выходу, удивленно покачивая головой. За весь срок своей службы здесь он еще не видел, чтобы кто-то, сидя в ШИЗО, отказывался от «дачки». Конечно, если при шмоне что-то находили, то администрация принимала меры, но ведь своя рубашка всегда ближе к телу. Хотя вот выходит, что не всегда…