Kitobni o'qish: «Я, Яромир Гулливер»
Всегда есть немного правды за
каждым «Я шучу!»,
немного знаний за каждым
«Я не знаю!»,
немного эмоций за каждым
«Мне без разницы!»,
и немного боли за каждым
«Всё хорошо!»
1. Задание
Новогодние праздники как обычно наполнили зимние дни приятным возбуждением, что не радовало только местное вороньё. Сутками беспорядочное салютование фейерверками будоражило их размеренный, обычно деловой уклад, заставляло с безумным граем сбиваться в стаи, мечущиеся по вершинам голых крон деревьев на старых новгородских улицах Торговой стороны. Пройтись по тротуару, не исчерченному кляксами «приветов» их жизнедеятельности и не попасть под их раздачу, было удачей. Для утешения в ином случае я сохранял в памяти добрую примету жителей причерноморья, правда, в отношении чаек и гларусов – трижды получивший подобную отметину, мог рассчитывать на успех в делах, кто-то – на близкое счастье. В тот раз счастья «не наобещали», благополучно добрёл до Музея кино. Накануне их афиша «зацепила» анонсом очередного немого черно-белого фильма с музыкальным сопровождением тапёра тут же в зале. Живой инструмент всегда согревает и в баре, и на открытии выставок, мероприятий, фуршетов. Саксофон, фортепьяно, бывает ненавязчивый вокал. К этому почти привыкли, но вот в кинозале такое вживую не встречал. Пианино стояло у стены боком к подиуму, «попадать» в происходящее на экране, пианистке помогало специально установленное под углом зеркало. Мелодии были игривы, незатейливы, но разнообразны, главное, стилизованы под соответствующее содержание фильма и его потешных, вроде Чарли Чаплина, героев. Красивые, изящно порхающие руки пианистки, её тонкие запястья отвлекали от экрана. Думалось, как чаровали бы хрустальной грустью в её исполнении ноктюрны Шопена. На стене рядом с инструментом, на её личной афише рассмотрел имя – Анна. Вспомнил своих прабабушек по двум линиям, хранительниц генной памяти, породнившихся в советской России двух родов, ветвящихся ещё от библейской Евы. Обе Анны. Где теперь их души, что надеялись они передать своему будущему правнуку? Держу ли я перед ними ныне ответ?
Кинозал оказался современным, с удобными «офисными» креслами, некоторые даже с подлокотниками и выдвижными столиками для записей. Этот комфорт явно диссонировал с стилем ретрофильмов и аурой этого музейного действа вцелом. Хотелось чего-то соответствующего, пусть даже шуршания во время сеанса конфетных обёрток, запаха ванили и шоколада. Вспомнился любимый кинотеатр юности, ещё дореволюционного устройства, в наше время – «Арс» на площади Льва Толстого Петроградской. Тот кинотеатр был наполнен какой-то тайной. На потолке сохранялись остатки плафонной росписи с флористическими элементами. В воздухе витал едва уловимый сладковатый запах запылённости давно обжитого пространства. Сиденья – старинные, деревянные, покрытые лаком тёмно-вишневого цвета. При рассаживании зрителей зал наполнялся приятным цокающим постукиванием отвердевшего с годами старого дерева опускаемых сидений. В дождливый день нашей юности он запросто мог приютить нас с избранницей, и мы сидели обнявшись в его притененном уютном зале, а в головах у нас крутился свой фильм, в романтическом расфокусе, манящий и тогда совсем непонятный.
Уже на улице после сеанса задорный эквилибр экранных киногероев вдруг обернулся нахлынувшей тоской и осязанием сжимающегося времени судьбы, не сложившихся путей, надежд, незавершенных дел. Ноги сами подвели к церковной ограде храма Филиппа Апостола. Его сказочный облик, воссозданный идеями Леонида Красноречьева, деловитой смёткой его честолюбивых учеников и коллег-соперников, притягивал всегда, в любую погоду. Часто хотелось просто зайти, даже без прикладных нужд, вроде – записок, свечей за болящих или почивших друзей и близких. Неофиту такая необязательность простительна. Поднялся по ступеням, снег с ботинок обмёл, стоящим в тамбуре веником. Всё знакомо. Время – к закрытию, почти никого. Свечи затушены, мягкий полумрак выявил таинство ликов. Рука ощутила тепло иконы Богородицы, вроде доброго напутственного знака.
У калитки ограды стояла одинокая фигура, будто просто так, полуотвернувшись. Узнал лицо цыганки, её иногда видел и у некоторых универсамов в центре города. Она была всегда довольно прилично одета, лицо приятное, со следами былой, растраченной с годами красоты. Протянул ей, оставшуюся в кармане сдачу, 50-рублёвку, спросил – как имя. Слегка удивилась, имя Марианна. Так, Мария или Анна?– попробовал пошутить я.
– Меня зовут с детства Аней.
– Аня, а зачем ты тут просишь, где муж?
– Муж погиб, убили, какие-то денежные разборки, двое детей. Надо кормить.
Не верить ей мне сейчас не хотелось, да и не было нужды. После храма, тепла оклада «своей» иконы надлежало сочувствовать, быть великодушным, поддержать хоть словом. На улице уже никого не было, с балкона лукаво задрапированного деревом кирпичного новодела – «дома Передольского» в глаза бил луч внешнего освещения церкви.
– Знаешь, – сказала она – я, ведь, вижу людей насквозь. Вижу, что могла бы тебе помочь, унять душу. Хочешь, погадаю, подскажу судьбу, подправлю, что в силах. Могу по ладони, или на картах. Я, ведь, училась в школе, два года до замужества – в училище, много читала. Отец был бароном, любил меня, желал, чтоб выучилась, получила профессию. Его уже давно нет. А я изучила и расклады карт Таро. Приезжай к нам в Чечулино.
Тут я немного напрягся, представив подобный визит.
– Ты не думай, я денег не возьму, вижу – ты дал мне их сейчас от чистого сердца, и я также от души погадаю тебе. Не опасайся.
– Подумаю, приходи завтра сюда же к часу дня, что-нибудь решим – сказал я.
Переполненный этой трудноразрешимой задачей, следуя наугад, я оказался у рампы окон «Джаз-бара», что напротив Ярославова дворища. Бар работал, но, не считая парочки в дальнем углу, был пуст. Приятный полумрак, из колонок – деликатная музыка. Заказал кофе, для расширения эмоционального горизонта с давних пор помогала рюмка ликёра, вернее, его аромат, когда-то в молодости – изумрудного «Шартрез», теперь «Куантро». Пальцем отметил официантке его позицию в винной карте. Оказалось, «опоздал», такого божественного напитка больше нет и не будет, забыли вычеркнуть – санкционный «привет» Макрона. Однако, огорчиться не успел. Внезапно забрезжила идея, и ей, словно, фигурой в шахматах, мы разменялись потерей драгоценной капли этого заморского алкоголя. Допив остывший кофе, я вышел и поспешил к зданию Главпочтамта на Дворцовой. Здесь на третьем этаже уж как пару лет возник отель «Трувор». Почему в Новгороде «обосновался» Изборский князь, предположительно, брат Рюрика – это вопрос. Впрочем, не принципиальный и его редко кто задаёт. Название всё равно удачное, растущий интерес постояльцев это подтверждает. Всегда, в любые дни недели, в любую погоду здесь светятся окна его номеров, с улицы привлекая и наличием изнутри экзотических деревянных ставен. Вход со двора, по узкой выщербленной лестнице, лифта нет. Каково на третий этаж с чемоданом, детской коляской? А если пожар? На «элит» явно не тянет, несмотря на декорирование лестничных стен экспозицией картин и стилизованными предметами «под старину». Поднялся к стойке портье, теперь – администратора. Попросил показать номера, чтобы выбрать подходящий для бронирования. Внутри оказалось стильно и уютно. Часть стен коридора расчищены до кирпича в стиле «лофт». В номерах мягкие паласы, много тканей, идеальный цвет стен, мебели. Прекрасный вид из окон. Небольшой кафетерий на несколько столиков. Деликатный авторский дизайн аксессуаров, светильников, стеллаж-перегородка в виде сквозной книжной полки, книги можно взять почитать в номер. Кроме кофе и выпечки тут можно заказать завтрак и даже обед. Я попросил забронировать номер на завтра, свободной «однушки» не оказалось, только – «де люкс».
Мы подошли с Марианной к часу дня. Администраторы успели смениться. Снова предъявил паспорт, назвал номер брони. Она выдала ключ, внимательно оглядев мою спутницу, спросила паспорт и у неё.
– Это мой партнер по бизнесу, встречаемся для переговоров, совместных проектов, ночевать не останется, да, и я тоже. А в чем дело? Может у вас вместо номера найдётся зал для переговоров? Хотите, оставлю открытой дверь?
И, чтобы быть до конца убедительным, попросил пригласить нас к обеду, ближе к вечеру.
Нет, нет, извините, всё нормально. Проходите, номер готов.
Подходящего стола в номере не оказалось, и мы расположились на паласе пола вприсядку, затем по-турецки с обеих сторон ровно застеленной покрывалом кровати.
– Знаешь – сказала она – чтоб увидеть судьбу, её перекаты мне достаточно твоей ладони. Но теперь в моде Таро, хотя всё скрыто в одном месте, оттуда возможно, многое узнать, но что-то и закрыто ото всех навсегда. Я сделаю большой расклад картами колоды Уэйта, для уточнения – карты Ленорман. Обычно вначале смотрят твой ли это расклад, про тебя ли, похож ли на твой образ, внутренние энергии и обстоятельства. Уточняют вопрос или задачу. Мы это пропустим, вижу всё итак. Вопроса у тебя может и не быть вовсе, ведь обычно мы все живём как живём, по-инерции, кто-то лучше, кто-то хуже, но счастьем это назовешь не всегда, правит привычка, поэтому, и судьбы своей не поймёшь. Мало кто ощущает правильность жизни, бывает, где-то саднит, не разберешь почему. Каждый день, такой долгий в детстве, теперь всё короче и приближает нас к финалу. Вдруг не успеешь что-то важное, что должен успеть. Помни – то, что сегодня узнаешь, это не приговор, а совет, рекомендация. Решения принимаем и действуем сами. Бог поможет. Но уроки судьбы пройти обязан каждый, за этим мы тут в этом мире. Мы, ромалы много веков назад покинули ныне индийский Кашмир, теперь там ислам, здесь мы православные христиане. Но в каждом из нас жива вера в будущие возвращения душ на грешную землю, поэтому и важна личная карма, от неё не укрыться, не перехитрить. Только живя по-призванию Всевышнего можно исполнить свой нынешний житейский долг. Такая судьба и наполняет ощущением счастья. В это твоё сегодняшнее я попробую вглядеться, подскажу как двигаться дальше, как смотреть на окружение, ощущать и взаимодействовать. Поймём, что ещё можно успеть по-судьбе. Тогда всё выстроится вокруг этого стержня.
Пару часов потребовалось разложить по полочкам Нечто – знакомое и не очень, свершившееся и манящее, осязаемое и мечтаемое во снах. Мелькали и переплетались таинственные символические персонажи: маги, отшельники, колесо фортуны, звезда и солнце с луной, королевы пентаклей, император, короли, шуты и Страшный суд с Верховной Жрицей. Итог оказался вовсе не таким уж плачевным. В перспективах и шансах не отказано. Есть основы оптимизма. Так показалось мне.
«Ты должен решить важную задачу, считай, что это твой долг, – произнесла она завершая свой труд – «собрать» объективный образ одного известного тебе, уже ушедшего человека. Осколки или черепки памяти о нём живут ещё в чьих-то слабеющих душах. Многое под спудом, и вскоре будет скрыто навсегда, эти пустоты заполнишь сам, как недостающие пазлы. Он жил и работал здесь рядом, я часто встречала его на улице, разглядела его земную миссию. В конце жизни он уже не был лишен почестей, общения с известными и властными. Были те, кто помогал ему, порой, не ведая зачем. Но многими он был опутан как Гулливер, заснувший на берегу земли лилипутов. Он жил и неистово творил, порой, словно, стянутый смирительной рубашкой. Это был человек-тайна, провидец и маг, кто-то скажет – святой, он был способен проникать сквозь время, сшивать далекое прошлое с настоящим. В будущее ему заглянуть не удалось, не позволили, боялись его откровений. Чтобы наметать этот мостик, потрудись памятно воссоздать грани его личности, её сущность, пусть образно. Дополнить пока малоизвестным и нарочито скрытым, – это вдохнёт жизнь, явит продолжателей духа, а не только имитаторов оставленных им наработок и традиций. Эстафета подобных титанов не должна прерываться. Знаю, ты справишься. Иначе, время заметёт его жизненный подвиг, засыплет мелочной корыстью причастных. В этой работе ты обретёшь и многое желаемое по-судьбе».
– Кто же этот Гулливер, как его звали? И почему я?
– Кроме тебя этого сделать никто не сможет, или не захочет, что, в общем-то, всё равно. А звали – Полистьев Яромир, божьей милостью, ты, ведь, знал его тоже.
– Как и где мне всё это искать, какими тропинками следовать? – без надежды на решимость взяться за этот труд, спросил я.
– Далеко бродить не придётся, здесь всё рядом: Дворище, старые улицы Торговой, сохранившиеся дома, главное, успеть услышать его друзей и даже недругов, тех кто остался, кто будет откровенен. Хоть насколько. Учти при этом, что память их избирательна, наполнена болью, горечью, у кого-то завистью и не прощенными обидами. Их взгляды будут наверняка противоречивы, ведь, у каждого было своё, но всё вместе это высветит некую голограмму. Она станет живой, заговорит, и ты услышишь её повесть.
Неделю всё это как-то укладывалось в моей голове. Я пытался нащупать начальные нити, ведь клубка Ариадны мне никто не вручал. Может, всё услышанное в номере «Трувора» это мистификация, почему я, да, и зачем? «Нужно снова встретиться с ней» – подумал я. Но встречи больше не случилось. Она просто исчезла. На расспросы об Анне ни одна из соплеменниц, годами просящих у той ограды, ничего не знала. Отвечали – такой у нас никогда не было и нет. Стало ясно – других разъяснений к моему «Заданию» больше не положено.
2. Тропами поиска
Следующий день прошел в раздумьях. Что известно о моём герое? В общем-то, уже почти всё. Всё что положено знать широкой общественности о знаковой личности в череде прочих статусных лиц и событий культурной жизни этого провинциального города за последние 30 лет. Срок немалый, большинства уже нет, но политес тот же – не выбиваться из сложившейся за годы иерархии авторитетов, не ворошить прошлое и его сюжеты, не «выносить сор из избы». В этом колумбарии памяти каждому отведено местечко исключительно в своём закутке – от «элит» до «эконом» класса. Сдвигать их границы, очерченные этим кадастром, не положено, да и вряд ли кто решиться – враз окажешься белой вороной, вылетишь из привычного круга интеллигентского мотыляния, почти ритуального междусобоя. Его образ застыл канонически удобным, словно давно несменяемый пароль, своего рода, культурный дресс-код интеллектуалов местного ряда.
О Полистьеве, его достижениях написаны десятки статей, много о своём творчестве успел написать и он сам. Специальный выпуск университетского альманаха «Чело», для которого еще при жизни он отрисовал стильный титул, тот и просто – справочное пособие, путеводитель по его разрешённым заслугам. Отсняты многочисленные сюжеты и передачи для телезрителей. Студия Лентелефильм – творцы кино-«нетленки», сняли в своё время специальный фильм о нём, о его незаурядном, таком экзотичном для советских строителей коммунизма, творчестве. Почти каждое юбилейное собрание, посвящённое этому Творцу, ныне превращается в ритуальные позы, сказания и «плачи», будто по некому сложившемуся с годами протоколу. Понятно, что для хранителей его наследства – Центра, с экспонатами, скульптурами, архивами и прочими «сокровищами» подобный статус-кво спасителен. Это единственно верная стратегия выживания на таком, лакомом для застройщиков, пятачке центра города. Единственный способ избежать разгрома и расхищения.
Что же к этому можно добавить, чего не хватает для понимания образа нашего незаурядного творца? Почестей, славы? Так, ведь увенчан – звание, памятная доска Почётному гражданину. Но это в конце жизни. Стало ли утешением то признание, чем пришлось расплатиться. Как складывалась первая, самая трепетная и драматичная половина его жизненного пути? Какова роль окружения, структур и фигурантов мучительных изломов его сложной судьбы?
Создавая символ, история довольствуется немногими крупными мазками. Частная жизнь для национальной памяти безразлична. Быт бренного человека, его земные страсти – все это мелочи, их уносит река забвения. В такой избирательности есть свой резон, потому что история запоминает прежде всего героев, но есть и опасность, ведь, подлинный облик человека невольно искажается.
Его дневники не опубликованы и вряд ли увидят свет вообще. Поэтому, нынче перед собой мы видим его застывшую, отполированную славой восковую фигуру, словно экспонат музея мадам Тюссо. Поняв это, я обернулся и будто встретился с ней взглядом.
Чтобы настроиться на пульсацию души нашего героя, на камертон её струн, вначале я вновь, уже в какой раз обошёл здание Центра. На остеклении входных дверей, изнутри – сильно выгоревшие, полинявшие лоскутные занавески. Плиты дорожек, выложенных по краям валунами, покоробились. Для знатоков и своих это плюс, ведь, аутентично сохраняет тепло его рук. Деревянная пристройка тоже его творение. Идеально притёсанные бревенчатые стены, кровлю венчает охлупень со смотрящей в восточную даль головой коня. Примечательно и выполненное им из дерева крыльцо с небольшим гульбищем. Над входом – дощатое перекрестье пропильной резьбы с орнаментом славянских солнечных дисков. Каждый, переступая этот порог, получает незримый настрой, словно от мастера Рейки. Но, вот парадокс – вышло так, что наш Мастер, Яромир со временем незаметно становился невольным пленником, даже узником этого, выстраданного его трудом и многолетним подвигом, волшебного пространства.
Один из моих друзей был преданным адептом Полистьева. Он не был музыкантом, не интересовался археологией, да и рок-музыка была ему ближе гусельного строя, обожал группу «Калинов мост». Полистьева он чувствовал душой, боготворил и был всегда готов для того на любой подвиг. Добытые правдой и неправдой видеосюжеты о нашем герое, часто рабочие исходники, он считал долгом, даже без спроса, выложить в интернете, обнародовать, не томить под спудом даже капли драгоценной информации о Полистьеве.
Яромира он видел много раз со стороны, издали, в основном, на Дворище, не мог оторвать взгляда от этого, будто былинного незнакомца. Но в его душу тот запал однажды. Оказалось – до конца дней. Это произошло в начале марта. Навещая друга тут неподалёку, он услышал поодаль диковинное пение похожее на детские считалки, смех молодёжи, одетой в яркие традиционные наряды. Они подбрасывали рукотворных, испечённых из теста, жаворонков, будто из своих распахнувшихся душ выкрикивая:
…жаворонки, жаворонки
а где ваши дети?
Наши дети на повети
глинку колупают,
в масло окунают.
….летите к нам жаворонки
мы вас угостим
колобками, крендельками
и даже вашими птушками
мы их много поискали, на всех хватит.
Здесь, на оттаявшей полянке берега протоки Тарасовец происходило нечто загадочно-сакральное. Яромир, в центре этой удивительного действа Закличек весны, был одновременно и участником и режиссёром. Просьбы к весне , чтоб пришла с радостью, милостью, хлебом, льном и любовью. Просьба к птицам принести ключи, чтобы замкнуть зиму, отомкнуть лето. Что мы знали об этой древней традиции? Кто-то – что-то, но увидеть и услышать так явно, так неожиданно для Петра в его грубо «осовеченном» городе, близ его улицы и дома! Как зачарованный тут он не почувствовал времени. Осознание какого-то преображения в своей душе ощутил не сразу, это пришло позже, но бесповоротно изменило его мироощущение. С Яромиром с тех пор старался сблизиться, что было не просто. От денег тот отказывался, но однажды принял в дар мешок с сушеными яблоками. Так и повелось – каждую осень такой гостинец готовился, давая повод увидеться, коснуться душами.
Принимая у себя гостей, Яромир всегда предлагал чай с травами. Их он заготавливал летом, сам собирал в «чистом» поле «12 века», что между Тарасовцем и Малым Волховцом. К чаю всегда были пряники. Они покупались на его небольшие доходы. В последние годы в магазины сам он уже не ходил, давал поручения сотрудникам Центра. Порой сердился, если вовремя они не запасали впрок мешок макарон или сахара. Такая привычка сложилась еще с голодных студенческих лет, может, раньше – с послевоенных.
Пётр был своим в этом небольшом провинциальном городе, здесь родился и вырос. Знал всех местных «пацанов», любил жизнь, да и сам был, похоже, её любимчиком. Внешне – копия Микеле Плачидо, «комиссара полиции», от женщин не было отбоя, лет на десять младше меня. Когда и почему мы сдружились уже не вспомнить, но стали близки, он внимал всем советам, делился сокровенным, радовался любой нашей встрече. В 90-х наладил цех по выпуску декоративной керамики, почти одновременно со строительством Центра, и неподалёку он построил себе большой дом с бассейном, сауной и огромным холлом с камином на первом этаже. В последние годы, будто торопясь, желая завершения своего пути достойным аккордом, устраивал там у себя бесплатные квартирники. Приглашал и оплачивал выступления музыкальных групп и вокалистов из разных городов. Однажды, у него возникла невероятная идея. В её осуществимость, зная Яромира, верилось с трудом. Забежав как-то в Центр, обнаружил того одного. Набравшись смелости, предложил съездить вместе в супермаркет «Лента», закупить всё что пожелает. Как подарок за годы приязни, тёплой душевной близости, прояснения души. Произошло невероятное – Яромир согласился.
Стильный ретро-Ровер Петра с кожаным салоном и отделанной ореховым шпоном приборной панелью вмиг домчал их по Великой до этого дворца услады гурманов. В тот час народу было немного, в основном, молодые родители с детьми, кто-то на руках, пожилые степенные пары, просто весёлые парочки, одинокие неспешные джентльмены, деловитые хозяйки и порывистые, уверенные в себе, «ресурсные» фурии средних лет. Каждый взял тележку, наметили план действий и начали свой путь, почти, как грибники, с трепетом вступающие в окоём загадочного леса. Через какое-то время Яромир потерялся из вида. Тут, ведь, не мудрено заплутать. А он, загрузившись сперва привычными макаронами, поднял голову и вдруг, так неожиданно для себя, так близко увидел счастливые лица молодых родителей, услышал обрывки заботливого отцовского рокота, мягкого грудного женского отклика в ответ. Полистьев был неприхотлив в быту, много лет для чаепитий использовал старые гранённые стаканы, обрамлённые берестяным окружьем. Эти подстаканники его изготовления позволяли удерживать горячий стакан, да и просто радовали взгляд. Они были одним из штрихов его «берендеева» царства. А тут он не смог оторвать взгляда от этой молодой семьи, выбирающей простые незатейливые керамические кружки. За этим немудрёным приобретением он ощутил желанное, и не испытанное им тепло семейной близости, как у этих незнакомых ему людей, хранителей огонька лампады их счастья. Нимб этой тихой неприметной любви явился ему вдруг в таком, не самом романтичном интерьере. И здесь, в этом возбуждённо-суетном публичном месте он вдруг признался себе, что так и не наполнился за свою жизнь этим женским теплом, желанной, но уже не материнской лаской. Милое баловство и капризы увиденных рядом детей пронзили Яромира болью от внезапного осознания не случившегося в своей жизни. В горле собрался болезненный комок, отчаяние сдавило грудь и он неожиданно заплакал. Чтобы никто не увидел его в этом состоянии пришлось вместе с тележкой укрыться за дальними стеллажами, там, где ему не было что-либо нужно, где его не было возможности отыскать. Слёзы текли не переставая, их было не унять. Так он не плакал никогда, даже, больно поранившись, и обняв маму в своём далёком детстве. Обычно он всегда держал удар, мужество считал своим долгом и земной обязанностью. Но тут сдержаться не смог. С лентовскими покупками Пётр доставил его к Центру совершенно опустошённого, впервые в жизни не поблагодарившего за подарки. Не было сил. Яромир чувствовал себя просто раздавленным.
Пётр не был «корпоративным», не терпел «контор», дресс-кода и галстуков, не был способен подчиняться, подлаживаться, лебезить, исподтишка подсиживать и интриговать. Никогда не брал и не давал взяток, не «отстёгивал» браткам, не брал чужого. Был гордым, открытым и смелым. Наступление торговых сетей помалу разрушало его бизнес, он переживал, старался не сдаваться до конца. Настроение портилось, и это омрачало семейный быт. Очередной развод и алкогольное забытьё.
Однажды обмолвился, что лет пять назад расстался с любимой женщиной, вспоминает её до сих пор. Правда, она с тех пор уже замужем, родила двух сыновей. Как-то решившись, я подъехал к парку где она обычно прогуливалась с детьми и просто доставил их к нему. С того вечера они больше не расставались до его последнего дня. Родилась девочка, и я был счастлив подержать её на руках.
То что он прооперирован узнал не сразу. Затем длительная трёхкратная «химия». Увиделись спустя полгода. Он надеялся выкарабкаться, навещал «свою» полянку за городом, окруженную молодыми дубками, ощущал её «местом силы», надеялся с её помощью воспрянуть. Последний месяц, бывало, его туда отвозил уже и я, поддерживая помогал выйти из машины.
Как-то утром, почувствовав неладное, я позвонил ему, попросил увидеться. Калитка была приоткрыта, дорожки в саду заметены снегом, его огромный особняк под ветвями старых раскидистых дубов будто сжался, наполнился безнадёжностью и предстоящей скорбью.
Он появился в прихожей бледный и уже совсем чужой. Мы обнялись, от боли он сложился, присел на корточки, присел и я. И мы стояли с ним так на коленях обнявшись, в небольшой лужице от подтаивающего снега с моих ботинок. По щекам текли и сливались наши слёзы: у него от беспомощности и боли, у меня о горя предстоящей потери друга.
Через несколько дней его не стало. На отпевание прибыли все жены, взрослые дети, из Голландии прилетела старшая дочь. Я еле сдерживал себя из-за фатальности «проделок» этого неумолимого и жестокого Рока, забирающего лучших друзей, родных и близких.
Помню, в последние месяцы, он часто вспоминал Яромира, благодарил судьбу за это близкое соседство и знакомство, считал это не случайным. Надеялся на встречу с ним в дальних мирах. Кто-бы мог тогда подумать, что их встреча там состоится так скоро?
Напротив особняка Петра прочно обосновался русский терем. Бревенчатые стены, опоясывающие балконы второго этажа с простирающимися гульбищами, как и положено на открытом ветру, не скрывают следы времени. Здесь жили замечательные иконописцы, но у Бога для каждого свой земной срок, и «добавки» тут не попросишь. Видимо, даже и столь короткий век бывает исполнен необходимыми земными уроками. Как объяснить иначе?
Похожий терем, его старший брат, – на соседней улице. Да, их обитатели – близкие люди. В этом живёт Влад Решетников – патриарх семейства с роднёй. Красивей дома-терема в городе нет. Состоятельный торговый и чиновный люд так не строит, мыслит в другой октаве. Этот терем встал однажды, выстраданный художественным талантом, упорством и оплаченным бесчеловечными страданиями предшествующих лет. Подняться ему позволила только любовь и преданность, в которые нынче мало кто поверит. Этот сказочный дом – благодарное подношение любимой женщине, матери их детей за её любовь, ангельское терпение и подвиг преданности в их непростой судьбе, переполненной ранее нечеловеческими обстоятельствами.
Решетников с Полистьевом были из одного города, с 12 лет оказались в кружке ИЗО Дома пионеров, в 14 поступили в местное художественное училище, потом разминулись, чтобы вновь встретиться в Ленинграде, а затем обосноваться в Новгороде. Эти годы сложили характер Яромира, стержень его личности. Повторно пройденный последний училищный курс, но уже в Ленинграде, срочная служба на флоте. Четыре года службы, сколько красоты он мог сотворить за это время! К счастью, его руки оказались востребованы и там, не забыли своего ремесла – сутками вычерчивал оперативно-тактические карты боевых манёвров. Вернувшись – работа в молодежной городской газете на Тракторном заводе. Жилья не было, жили уже без отца, мама обиталась в стреноженном автомобильном фургоне. Получив небольшой пригородный участок, своими руками отстроил небольшой домишко. Из чего было. Сам сложил кирпичную печь, таскал и и тесал брёвна. Как ребёнок удивился гудению пчел в незамеченном им дупле одного из таких брёвен. Он никогда этому не учился, но руки, казалось, будто всё помнили. Неподалёку подходил любоваться полуразрушенным заброшенным храмом, его просвечивающими куполами, сводами, кирпичной кладки. Однажды узнал о планах его сноса. Встал на защиту, бился до конца, до изнеможения Не помогло. Понял, что выдержать такое не по силам, что не смирится никогда. Оставалось покинуть родной город, и так он оказался в Ленинграде. Без денег, без жилья, но захватил две тяжелые деревянные плахи от разрушенного купола церкви, из них он впоследствии вырежет изумительные скульптуры. Таких фантастических образов мало кто мыслил, «авангард» отдыхает.
Решетниковы занимали небольшую комнатушку в общежитии Академии художеств, уже двое детей, ждали третьего. Чем-то помочь не могли. Поэтому, Полистьев устроился в охрану складов – сутки через трое, зато койка в общежитии и скромная зарплата. Основная работа это реставрация: ветхих рукописных книг, музейных экспонатов. Трудились с Решетниковым и над общими заказами. Однажды получили приглашение из Новгорода. С тех пор весь остаток их удивительных жизней сложился именно там.
Тут же неподалёку, на Торговой стороне с рождения проживал ещё один из добрых знакомых. Помогал строить родительский дом своему деду с отцом. Появление в городе Полистьева заметил сразу, подростком, ведь, мальчишками часто играли на Дворище и не раз наблюдали харизматичного стройного Леля в русской косоворотке, с выправкой отставного военного моряка. Замирали с едва сдерживаемым смехом, когда тот артистично-деликатно выносил под кусты сирени отхожее ведро. Ведра же с водой в своё экзотическое жилище в старинной гриднице надвратной башни на Дворище тому приходилось таскать издалека. Паренькам даже тех неухоженных лет было трудно представить проживание взрослых в подобных условиях. Шутки товарищей по этому поводу Павел не разделял, что-то внутри подсказывало о незаурядности, необычной стойкости и возвышенности этого, то ли монаха, то ли былинного сказочного героя-воина.
Павел родился необычным, наблюдательным, с живой подвижной психикой. Взрослым он был уже способен управлять явлениями, видеть скрытое, чувствовать неявное, предвидеть невероятное. Запросто мог запросить и получить в ясный день, пусть и небольшой, дождь, прекратить нескончаемый ливень или грозу. После Политехнического работал в автотранспортных парках, с 90-х – главным механиком на приватизированной, ещё с советским «душком», автобазе. Однажды, при пробое силового кабеля в подземном коробе заводского двора он на бумажном листе со схемой его пролегания ладонью определил место аварии. Объяснял это каким-то своим образом, полагая, что всё связано в природе некими информационными морфогенными полями. Что это за поля объяснить уже не мог. Он был местным, вырос в этом городе, но мама родилась в Петергофе, её отец был русским немцем, может это нас сблизило, потом и сдружило.
