Kitobni o'qish: «Настоящий Лужков. Преступник или жертва Кремля?»

Господи! Спаси меня от соблазна казаться лучше, чем я есть на самом деле.

Из ежедневной молитвы автора

Внешность

Я никогда не считал себя Аленом Делоном в смысле внешних физических данных и сейчас не считаю, а потому никогда активно не волочился, как говаривали когда-то, за женщинами.

М. Полятыкин. «Тореро в кресле мэра, или Юрий Лужков: хронология успеха», М., 1996

Характерная, а теперь и вообще легендарная деталь внешности – кожаная кепка-восьмиклинка, выставленная как-то даже на аукционе в Москве и купленная за 15 тысяч долларов предпринимателем, пожелавшим, что называется, «постучать по мэрскому голенищу».

В начале мэрской карьеры Ю. Лужкова многие втихаря посмеивались над его привычкой носить эту самую кепку, а в конце ее редкий высокопоставленный чиновник из приближенных не напяливал на голову какой-нибудь дорогущий суррогат а-ля Лужков. Люди меняются. Собаки, как известно, бывают похожи на своих хозяев, а подчиненные – на своих начальников… Вот и в новейшее постлужковское время врио мэра В. Ресин традиционный субботний объезд объектов совершал в традиционной же кепке.

Удивительные все-таки люди заместители начальников! Хоть первые замы, хоть последние, хоть больших начальников, хоть маленьких. Оказавшись по воле случая, по приказу вышестоящего чиновника, по мановению волшебной палочки или самого Творца заместители кардинально изменяются. И внешне, и внутренне, и на людях, и наедине с самими собой. Не говоря уже о подчиненных, членах семьи и друзьях.

Но, возможно, впечатление это и обманчиво. Ведь абсолютное большинство замов считают свою миссию вторых лиц не отвечающей их знаниям, способностям и таланту руководителей. Но они вынуждены скрывать это за завесой почитания первого руководителя до поры до времени. Хотя процентов девяносто из них не догадываются, сколь велика дистанция от первого лица до второго. Как у военных от полковника до генерала. Не знаю, как сегодня, а в Красной, а позже в Советской армии по выходе на пенсию генералам полагались такие преференции, которые полковникам и не снились. Дачные участки в ближнем Подмосковье по гектару, пенсии женам после смерти, автомобили и прочие атрибуты принадлежности к высшей касте. Помню, ко мне в отдел научно-технической информации, который я возглавлял, пришла наниматься на работу женщина лет сорока пяти, может, чуть старше. Рассказала: двое детей, муж военный, умер, не успев перешагнуть черту между полковничьим и генеральским званиями, хотя все документы были отправлены куда следует и вовремя. А пока бумаги ходили, человек умер.

– А что вы умеете делать? – спрашиваю.

– Я? Ничего… – с некоторой растерянностью и смущением от понимания своей неработоспособности ответила она. И продолжала:

– Муж меня и детей обеспечивал, жили мы в достатке. А теперь… – она в отчаянии не то чтобы махнула, а как-то неуверенно повела рукой.

Видно было, что ей и общаться-то нелегко, что относится она не к типу шустрых и знающих себе цену офицерских жен, а к тем домоседкам и домохозяйкам, за которых все и всегда решает мужчина.

– Ну хотя бы полы мыть умеете?

Она с готовностью закивала головой, и я уговорил кадровика взять ее уборщицей.

В моем отделе такой вакансии не было – он зачислил ее через хозяйственную службу.

Разница между первым и последующими креслами принципиальная. Именно начальник распоряжается финансами, принимает решения и отвечает за них. И этому умению ни один вуз обучить не может. Либо у человека в характере есть способность решать и отвечать, либо ее нет.

Только ленивый не топчет нынче на словах гигантски расплодившегося спрута российской бюрократии, но никто не решается – не может или не хочет – обрубить ему присосавшиеся к телу народа щупальца. Замечу: не к телу государства, поскольку государство и народ не суть одно и то же, и долгие годы прессующий нас когда-то слоган «государство – это мы» – большая натяжка и большой обман.

На мой взгляд… написал эти слова и задумался: не много ли на себя беру? Может, следует вместо местоимения личного употребить обезличенное притяжательное и написать: «на наш взгляд»? Вроде как дистанцироваться несколько от слишком явного выражения собственных взглядов и собственного мнения.

Зачем? В этом произведении мне не нужен лирический герой, как у некоторых сошедших со сцены политиков (хотя в телепередачах их и представляют как политиков), мне не нужны иносказательность и завуалированность, поскольку книга эта написана не по горячим следам недавних событий и перемен в коридорах московской власти. Она родилась более 8 лет назад, но опубликовать ее не было никакой возможности, о чем, конечно, расскажу, но чуть позже.

Я счастливый автор. Мне ничего не надо придумывать или выдумывать, не надо себя разрисовывать розовыми, а всех прочих черными или, на худой конец, коричневыми красками. За те 20 лет, что проработал в столичной печати, и за 15 лет дружбы с Ю. Лужковым я накопил достаточно знаний и опыта, достаточно видел и слышал, чтобы иметь собственное мнение о процессах и явлениях, совершающихся в моем любимом городе, и мне ничуточки не стыдно и не боязно за то, что я его имею. Тем более что я не замарался властью. И, по моему мнению, гидра бюрократии разрослась по двум причинам. Во-первых, из желания больших чиновников «порадеть родному человечку». Кто может сегодня сказать, сколько при министерствах и департаментах родилось всяких фондов, центров, институтов, агентств, контор с самыми замысловатыми названиями и с еще более замысловатыми и никому не понятными функциями. А печатных СМИ?

Задачи, функции и цели непонятны, а денежки идут. А. Кудрин, «лучший министр финансов всех времен» объявил: за три года сократим аппарат управления на 20 процентов. Как будто мы не знаем или кто-то не знает, что сначала сократят вакансии, потом уборщиц, потом ночных сторожей и на этом все закончится. А уж если дело дойдет до секвестра какой-либо лишней в звене управления конторы, то вместо нее тут же на теле гидры вырастут две новые. А то и три.

Во-вторых, рост чиновного серого люда обусловлен все той же боязнью принимать решения. Чем больше звеньев, тем дольше процесс исполнения, тем увереннее чувствует себя самый большой начальник. На любой бумаге он может начертать в углу резолюцию: «Иванову (Петрову, Сидорову и пр.). Прошу ваши предложения. Срок …» И подпись.

И пусть Иванов-Петров-Сидоров парятся. Но они ведь и не подумают. Они пустят бумагу вниз по струне и дойдет она, как миленькая, до самого жалкого клерка, которого и знать-то в лицо вышестоящий начальник не знает, да и не хочет.

В качестве примера привожу подлинник поручения Ю. Лужкова своим «низам» по поводу события, которое, как установило позже следствие, не имело места быть. И это только одна страница из четырех!

А вы говорите сократить…

Приходилось читать, что Ресин-де устал носить чужую кепку и чужой портфель и давно готов был подвинуть своего неуемного и не сдающегося шефа. И, судя по довольно резким выпадам в адрес прежних решений Ю. Лужкова в первые же не то чтобы дни, а даже и минуты, своего звездного часа, можно бы было с таким мнением согласиться. Отмена принятых Ю. Лужковым решений по застройке Боровицкого холма, освоению подземного пространства под Пушкинской площадью, встреча с общественниками – защитниками старой Москвы, наконец, вызывающе дерзкое вступление в «Единую Россию» давало также основания аналитикам предположить, что главный застройщик Москвы не прочь стать ее главным начальником.

Однако мало кто знает, что товарищ Ресин и сам по себе на московской иерархии власти фигура весьма значительная. Непросто значительная, а в некоторых вопросах еще более влиятельная, чем сам мэр. Кто внимателен, тот должен был заметить, что В. Ресин очень редко сопровождал мэра в его субботних объезд-шоу объектов. По этой части у него была всегда своя программа и собственный план объездов, которые, правда, не сопровождались таким количеством фотовспышек и телекамер, как шоу мэра. Здесь заместитель выглядит гораздо рациональнее своего начальника.

Об их взаимоотношениях В. Ресин рассказал однажды в интервью газете «Тверская,13», которое называлось «Лужков сегодня – больше, чем москвич»:

– Юрий Михайлович не только может генерировать идеи, не только может спрашивать, но, когда надо, может засучить рукава и активно внедрять собственные идеи. Я говорю это не из желания похвалить или из подхалимажа. Согласитесь, я уже вышел из того возраста, когда это было нужно, да и мое общественное положение не то…

– Между тем, – говорит корреспондент, – у вас вроде были какие-то трения с Лужковым…

– У нас никогда не было трений. Он с меня требовал и требует, а я исполнял и исполняю. Я вхожу к нему в кабинет со своим мнением, а выхожу – с его.

– А это не стыдно? И вы не чувствуете какого-либо ущемления самолюбия от этого?

– Нет. Наоборот, чувствую доверие к себе, которое я обязан оправдать. Я член команды и всегда буду выполнять то, к чему призывают.

– Вам будет жаль, если, допустим, он выдвинется в президенты и его изберут?

– Что значит жаль? Мне будет хорошо, когда ему будет хорошо. Но сегодня (интервью за 1,5 года до президентских выборов 1999 г. – М.П.), как он сам говорит, перед ним такой задачи не стоит. Хотя, на мой взгляд, он больше, чем москвич. И если его изберут президентом – Москва только потеряет. Пока я замены ему в Москве не вижу.

– А вы не боитесь, что Юрий Михайлович зазнается – ведь все мы люди, а не боги?..

– Нет, не боюсь. Он не из той категории людей, которые зазнаются. От признания заслуг он только больше будет требовать и спрашивать. В том числе и с себя, – подчеркнул Владимир Иосифович.

Отмечу его слова о том, что у него не то общественное положение, чтобы, как говорится, прогибаться и вылизывать. Что верно, то верно. Не знаю, как праздновала Москва его 70-летие, а вот 60-летний юбилей довольно широко. Скромная делегация нашей газеты из двух человек подтянулась к офису в Газетном переулке только к вечеру и еще два часа мы стояли в очереди, дожидаясь доступа к телу. А если учесть, что процесс начался едва ли не с раннего утра, то можно себе представить, сколько на аудиенции побывало народу.

Мы подарили ему сувенирную саблю с насечкой: «Сгоряча – не бей сплеча, // Ну а лучше ее все же // Не вытаскивай из ножен». Ерунда, конечно, эта сабля на фоне настоящего холодного оружия с Кавказа, сваленного у его ног. Но как говорится, чем богаты…

А вообще Ю. Лужков многим В. Ресину обязан. Мэр как строитель клал только печки на дачах у соседей да умел тесать бревна. Настоящих же строек городских масштабов в глаза не видел – Ресин его тут здорово выручал все годы, что они были вместе. Он же ввел мэра в элитный масонский клуб миллионеров «Ротари», что Ю. Лужков категорически сначала отрицал, познакомил с Е. Батуриной.

Может, по мнению В. Ресина, начальник не вполне оценил его заслуг и отмена прежних решений прежнего мэра, кадровые судорожные перестановки – просто маленькая месть.

Или сам главный московский строитель увидел в действиях тандема Лужков – Батурина угрозу архитектуре и застройке Москвы, ему эта кампанейщина и откровенное территориальное хамство надоели, но до поры до времени приходилось терпеть. А кто из вас двужильный?

Или, что всего вероятнее, линию поведения В. Ресину на короткий промежуток времени руководства столицей подсказали «оттуда». Дескать, делай, как велено, и останешься при власти, при должности и при замке в Шотландии. И ведь остался!

Под кепкой Ю. Лужкова – серые глаза с небольшим разрезом, подтверждающим примесь азиатской крови, – его мать была родом из глухого башкирского села, она-то и наградила сына отличными от обычных русских чертами лица – скулами, овалом, глазами. Возможно, именно поэтому он питает особую привязанность к бывшему президенту Башкортостана Рахимову.

Когда в 1992 году вторая жена, Е. Батурина, родила Ю. Лужкову дочь, вся Москва знала, что он по вечерам уезжает с работы раньше, чем прежде, – торопится купать свою, как он говорил, Гюльчатай.

– А ты знаешь, у меня дочь родилась, на меня похожа, точная копия, – сказал он мне поздно вечером в день рождения дочери.

– Да это сейчас еще и рассмотреть-то невозможно, на кого она похожа…

– Нет, точно говорю. Лена ее называет Гуль… Гюль…

– Гюльчатай, – догадался я.

– Вот-вот, Гюльчатай.

– А вы знаете, что она у вас родилась уже в третий раз?

– Знаю, еще месяца три назад в Моссовете трепали: выкидыш, дескать. Я уж жене ничего не сказал. Думаю, в таком положении это для нее слишком серьезно, действительно выкинет. Ну а народ-то каков?

– Народ нормальный. Чем выше пост у человека, тем больше про него ходит сплетен, это естественно, и воспринимать вам надо все как должное. Такова наша жизнь, а ваша планида.

– Надо было фотографию беременной супруги везде опубликовать.

– Конечно. Вон журналистка Альбац всю Москву завесила своими фото в таком положении. Не знаю только зачем… А познакомились вы с будущей женой…

– …в период организации системы кооперативов и становления самого движения. Три сотрудницы моего скромного аппарата проделывали колоссальную работу, они не знали усталости и никогда не ныли, хотя я с ними был довольно строг – больше, признаюсь теперь, для того, чтобы не забывали, кто у них начальник, чем в целях воспитания и понукания к труду – их подгонять не требовалось.

Это они помогли мне так раскрутить систему, что ее потребовалось срочно останавливать, иначе коммунизму пришел бы конец гораздо раньше.

Мы часто засиживались допоздна, устраивали чаепития и чувствовали себя единым организмом, функционирующим надежно и устойчиво. Даже среди малочисленных коллективов не часто встречается такое искреннее стремление всех к единой цели, такое взаимопонимание и взаимная выручка, которые сложились у нас. Личное мое отношение ко всем трем сотрудницам было ровным и, по существу, одинаковым – я ведь не первый год работал руководителем и давно научился держать дистанцию с подчиненными, впрочем они это хорошо понимали. Знали и о том, что к тому времени я был уже вдов, воспитывал сына.

– Но у вас их двое…

– Старший уже был женат и не нуждался в такой постоянной заботе и опеке, как младший, которому едва исполнилось тогда тринадцать лет.

– Когда же вам его было воспитывать, если вы работали за полночь?

– А иногда и ночью, добавил бы я. Мне помогала моя мама, она заботилась о нем в мое отсутствие, как, впрочем, и обо мне, когда я появлялся дома. Сын же частенько поджидал меня на улице в довольно поздние часы, не водил компаний, чему я откровенно был рад.

– А как, интересно, развивался ваш с сотрудницей роман? И почему из троих, возможно неожиданно для самого себя, вы выбрали именно ее?

– Помните песню «Любовь нечаянно нагрянет…»? В моем тогдашнем возрасте трудно было предположить, что она нагрянет, хотя и существует классическое «любви все возрасты покорны»… Покорны – согласен, но чтобы нечаянно в возрасте за пятьдесят – вряд ли. Совместная работа и общий интерес связывают иногда людей гораздо прочнее других уз, и в этом процессе они начинают вдруг находить в коллеге такие черты, которые не встречались им прежде, и отмечать про себя: э, брат, да это похоже на то, что мне надо.

Я никогда не считал себя Аленом Делоном в смысле внешних физических данных и сейчас не считаю, а потому никогда активно не волочился, как говаривали когда-то, за женщинами.

– Женщины ведь любят ушами, а когда вы заговорите – только слушать согласись. Ваши познания обширны, а логика мышления и умение убеждать поражают. Я уже не говорю об умении добиваться поставленной цели. Вы ставили перед собой цель завоевать женщину, которая вам через несколько лет совместной работы наконец-то понравилась?

– Нет, не ставил. Все произошло совершенно естественно для нас обоих, и наша совместная жизнь после брака стала продолжением совместной работы. Мы просто полюбили друг друга – и поженились. Могу утверждать это с чистой совестью.

– Ну сейчас мы договоримся до того, что все городские проблемы и государственные дела вы обсуждаете с женой и принимаете решения с учетом ее мнения. Как когда-то Горбачев на подобный вопрос ответил: мы с Раисой Максимовной советуемся. Хотя невооруженным глазом было видно, что пахло там отнюдь не одними советами, а едва ли не прямым вмешательством августейшей супруги в дела государственные.

– Не говорите мне про чету бывших генеральных секретарей и бывших президентов! И тем более не сравнивайте, мне это не нравится. Я считаю Горбачева прямым виновником развала экономики, ее нынешнего состояния. Это по его вине – досоветовался – распался Союз и стремительно рассыпалось единое экономическое пространство. Нет, супруга не влияет на принятие мною решений, – уверенно подчеркнул Ю. Лужков.

Признаться, я несколько лукавил, когда говорил новоиспеченному отцу, что впервые слышу от него о рождении дочери. В тот вечер мы вернулись из поездки в область большим кагалом, я написал заметку в номер и повез показывать.

По пути в приемную встретил несколько веселых мужичков-аппаратчиков – ничего не мог понять. И только в приемной все прояснилось: три часа назад жена мэра родила ему дочь. Теперь уже точно. На радостях он выкатил ящик коньяку. Где праздновали, я не понял, но телохранитель пришел тоже ничего себе и сказал, что вес малышки 3,5 килограмма, назвали в честь матери Леной, а сам уехал с В. Ресиным в роддом и, конечно, теперь не вернется – такое событие!

Я поотирался в приемной, потом телохранитель мне моргнул, и мы пошли в его каморку. Посидели, отметили это радостное для шефа событие, а в десятом часу помощник из приемной сообщил по рации: приехал, дескать, сам, собственной персоной.

Я спустился этажом ниже в надежде показать все-таки свое сочинение.

– Вячеслав! – спросил он по громкоговорящей связи помощника, – кто у меня в приемной?

– Воронин и журналист, – ответил Вячеслав Иванович и пошел в кабинет, видно пригласили.

Вышел и сказал:

– Велел Воронину войти, а журналисту передать привет. Я не понял, что это означает…

– Это означает, что он меня послал, – перевел я.

– Может быть…

Тем не менее я не уходил – все бывает в этом мире, а в высших кабинетах – и подавно. Без каких-то минут одиннадцать ночи Ю. Лужков вывалился из кабинета – плащ нараспашку, сам какой-то вроде растерянный или даже обалдевший. И, несмотря на это, заметку прочитал и одобрил.

Кстати, первым, кто поздравил его сперва с рождением дочери, а потом уже с должностью мэра был, Э. Шеварднадзе, вторым – Г. Явлинский.

Глаза у него всепонимающие, много повидавшие. Иногда бывают усталыми, печальными, растроганными. Они становятся узкими и злыми, когда он возмущается, тогда говорит резко и отрывисто. Нечасто, но я его видел и таким.

Был, например, свидетелем его разговора по телефону с председателем тогдашнего Краснопресненского райсовета А. Красновым, на которого к Лужкову пришли жаловаться сразу несколько человек – делегация от района. Суть жалобы: председатель завел в районе какое-то специализированное летучее подразделение, придумал систему связи и наладил стукачество – народ, едва сбросивший, как ему тогда казалось, узы тоталитаризма, воспринял это как новое свидетельство посягательства на едва-едва становящуюся на ноги демократию.

Во время беседы в кабинете раздался звонок – звонил Краснов. Когда Ю. Лужков спросил, как ему удалось узнать, что идет прием, тот похвалился налаженной системой своей разведки, которая и доложила. И предложил – ни больше ни меньше – присоединиться к ней.

– Редкостная сволочь все-таки этот председатель, – подытожил разговор Юрий Михайлович. – Создал собственную службу безопасности, платит из районного бюджета, держит всех в страхе. Представьте, что такое в наше время небольшое, мобильное, тренированное и вооруженное подразделение. Да оно может нагнать страху не только на один район, а на весь огромный город, – зло, со сведенными губами закончил премьер.

Видел и растроганным на вечере презентации книги «Мы дети твои, Москва» в кинотеатре «Россия». Все действо организовывал и возглавлял И. Кобзон, который, подружившись с мэром, использовал эту дружбу на полную катушку через механизмы протекционизма, наибольшего благоприятствования своему, своих присных и своих друзей бизнесу.

Высказывалось мнение, что Ю. Лужкову не надо было идти на поводу у окружения и устраивать такое грандиозное шоу в зале «Россия», поскольку это могло вызвать раздражение у определенной части избирателей.

– Да раздражение может вызвать все, – заметил я, думаю, не без оснований.

Представишь книгу широкой публике: скажут – пропаганда, не представишь: скажут – боится. А в результате оказалось, что автор сделал все правильно.

Народу в зале собралось столько, что проще назвать, кого там не было, чем перечислить тех, кто пришел. Достаточно сказать, что впереди меня в амфитеатре слева сидел Михаил Ульянов, далеко не последний, как вы понимаете, человек в Москве и стране, Лужков с женой и Черномырдин с супругой сидели рядом в первом ряду, министры, деятели культуры и искусства, помощник Президента страны, члены правительства города, руководители департаментов, литераторы – словом, именно в такой момент надо брать власть в Москве, если кому-то захочется это сделать.

Я, кстати, оказался единственным журналистом, которому удалось взять интервью у мэра по поводу презентации его книги. Не потому, что он меня знает, он всю Москву знает и она его, а потому, что везет, как говорят, сильнейшим.

Едва я прошел через пункт досмотра, как увидел Юрия Михайловича беседующим с кем-то из знакомых, точнее, окруженным довольно плотной толпой. Вокруг суетились охранники и люди из пресс-служб, но Лужков не такой человек, чтобы пройти мимо старинного приятели или человека, с которым когда-то работал, а теперь вот встретил здесь, – единицы из тех, с кем он когда-то сотрудничал, могут попасть к нему на прием или встретиться еще где-то.

Я решил, что упустить свой шанс не имею права, и протиснулся к толпе, выжидая удобный момент. Мотали головами охранники и пресс-секретари: дескать, тебе-то что – обязательно сегодня? Но я не поддавался, поскольку журналистский азарт сродни любому другому. Именно поэтому убивают нашего брата везде на континентах, где есть горячие точки, а на место убитых тут же приезжают другие неугомонные – таковы законы профессии.

Обнявшись с двумя-тремя людьми на входе и перекинувшись с ними несколькими фразами, мэр двинулся по направлению к зрительному залу. Вот тут и я был начеку. Знаю, что он не любит таких наскоков и как-то отшил меня в бывшем Кремлевском дворце съездов, заявив, что говорить ничего не станет.

– Юрий Михайлович, – подлетел я тогда, – не хотите ли сказать пару слов москвичам?

– Нет, не хочу, – был ответ, и я умылся.

Но тут ситуация была другая. Я достал диктофон из чемодана – замечу, кстати, что с чемоданом этим, как курва с котелком, был я, по-моему, единственный на этом форуме.

– Юрий Михайлович, – сунул диктофон ему под нос, – что бы вы хотели сказать москвичам по поводу выхода своей книги?

И только это произнес, как понял, что на такой плевый с точки зрения интереса вопрос он отвечать не станет, – слишком рядовой и слишком приземленный. Я тут же переориентировался:

– Нет, не так. Что бы вы хотели от своих читателей, от москвичей?

– От читателей?

– Да…

– От них я хотел бы только одного: чтобы они прочитали книгу, и, конечно, я просто мечтаю о том, чтобы она им понравилась. Но, может, это и не главное. Главное, чтобы она пробудила какие-то мысли о Москве, желание жить в этом городе и улучшать его. Есть у меня в запасе пожелание потенциальным авторам: если очень хочется писать, еще раз подумайте, стоит ли это делать, – предупредил он подобных мне и двинулся в зал.

Предупредить – предупредил, но сам от этой напасти не избавился. Напротив, после первой книги насочинял столько, что впору подумывать об издании собрания сочинений. Другой вопрос, сколько строк из этого собрания принадлежат его личному перу. При таком количестве жаждущих приобщиться, страждущих заручиться и желающих отличиться ему самому совершенно необязательно марать пальчики чернилами. Уж если в те годы, когда был менее занят, менее востребован и менее известен, писал пальчиками других людей, то ныне и подавно. Не может человек при его загрузке и при такой должности сочинить столько, сколько он насочинял в последние годы. Но это, как говорится, вопрос совести и чести. В конце концов, весь гламур тоже сочиняют не сами гламурные личности, и может поэтому читать у них нечего и не о чем.

Потом был довольно приличный концерт всего с двумя-тремя слабенькими номерами, среди которых было и выступление ныне известной Анны Цой, поднявшейся впоследствии благодаря усилиям и влиянию своего мужа, пресс-секретаря Ю. Лужкова С. Цоя, и каналу ТV-Центр, где Цой – председатель совета директоров.

Мэр Лужков разбогател благодаря жене, Анна Цой – благодаря мужу. Все повторяется в этом мире.

Было также сказано на этом вечере много хороших слов не только в адрес писателя Юрия Лужкова, но и по поводу его по-настоящему творческой деятельности во имя города и горожан. В конце вечера он вышел растроганный на сцену – думаю, таким его видели редко, если видели вообще, скорее всего он сам не ожидал, что дело его получит такой отклик среди дотошных, привередливых, образованных, умных и требовательных москвичей. Всегда в движении, всегда в работе, он мало слышал слов, которых заслуживал, а тут услышал столько! Поневоле растрогаешься, хоть и кажешься другим несгибаемым и железным. А Ю. Лужков – не железный. Он подвержен, как и все мы, эмоциям и чувствам – и в том его привлекательность для многих как личности, человека и большого начальника при огромной власти. Но и пороки у него сродни этой власти.

Не помню, плакал он или нет, когда хоронил свою мать, а вот то, что он не стал хоронить ни на Новодевичьем, ни на Ваганьковском, ни даже в Кунцеве, характеризует его. Возможно, сегодня он поступил бы по-другому, поскольку сильно изменился и внешне, и, что самое главное, внутренне.

Как и все старые московские кладбища, Кузьминское, где он хоронил свою мать, представляет собой заросший и запущенный лесной массив. Я приехал туда, когда гроб с телом работники службы «Ритуал» уже на руках – по другому протиснуться между деревьев и могил было просто невозможно – несли к свежевырытой могиле. Кажется, была поздняя промозглая осень, низкие-низкие облака и дождик-сеянец. Народу было много, хотя не все присутствующие решались подойти к сыну умершей, чтобы выразить сочувствие. Я подошел, ничего не сказал, молча пожал руку повыше локтя – а что тут говорить?

Да, точно, было холодно. Жена В. Евтушенкова была в дорогущей – а в какой еще ей быть – норковой шубе. Почему запомнилось – не знаю. Возможно, именно из-за этой шубы.

О матери Юрий Михайлович всегда отзывался тепло, с сыновней нежностью.

– Родом она из Башкирии, – рассказывал он, – где с давних пор вперемешку живут русские и башкиры. С восьми лет, после смерти своей матери и женитьбы отца на другой, пошла она в няньки, а потом перебралась в Москву. Закончила всего три класса, но была от природы толковой, умной, умело вела домашнее хозяйство и семью. Своих сыновей – а нас было трое братьев-сорванцов, – Аркашку, меня и Серегу, она вырастила, воспитала и, главное, приучила к труду.

Была в молодости красивой, энергичной и, как говорится, заводной. Посмотришь на портрет и видишь: у этой молодухи нрав настоящего беса – в глазах искры горят, лицо доброжелательное и улыбчивое. И всегда готова ко всему – хоть к работе до изнеможения, хоть к веселью с песнями до утра. Лишь бы не сидеть без дела на завалинке.

Ю. Лужков регулярно бывает на могиле матери – я сам видел у него в «разблюдовке» такую запись.

Нос у него слегка, почти незаметно приплюснут, губы припухлые, хотя уже истончали, а в гневе вообще превращаются в ниточку, только очень жесткую, как леска.

Уши прижатые, как у породистой лошади, и это хорошо. Потому что будь они оттопыренными, то в сочетании с кепкой его круглое лицо напоминало бы трехлитровую кастрюлю. И так в Московской области жители его иначе как Луной не называют.

– А почему Луна? – заинтересованно спросил он.

– Не знаю. Может, потому что лицо у вас круглое…

– Крестьяне меня уважают. Знают, что я, как пехотинец, все их подмосковные поля на пузе перепахал…

Под кепкой – высокий за счет лысины лоб, переходящий в сплошную лысину. Как говаривал один мой знакомый, в драке волос не считают, а драться Ю. Лужкову приходилось немало, вот и облысел. Когда он слушает доклады подчиненных, то характерным образом морщит лоб, чуть склоняет голову набок, следит за говорящим непрерывно, не отвлекаясь, впрочем, лишь в том случае, если ему интересно то, о чем докладывают. Если же нет – может перелистывать бумаги, перекидываться репликами с кем-либо за столом, не упуская при этом основной мысли докладчика.

Когда он работает с бумагами, голый череп склоняет также набок, коротко остриженными ногтями на ухоженных руках прижимает к столу документ, при этом на безымянном пальце правой руки поблескивает тонкое обручальное кольцо, на шее – золотая цепочка. То ли крестик на ней, то ли какое-то украшение.

По поводу ногтей на руках, кажется, у него просто бзик. Потому что еще в студенческие годы, как вспоминают его однокашники, он уделял ногтям особое внимание.

Росту в нем немногим более 160 сантиметров, но при мощном торсе, широкой кости, большом весе он кажется более высоким, хотя для великих рост – не главное. И Наполеон, и Суворов, и Пушкин, и Ленин, и Сталин, и Гитлер, и Хрущев были малышами. Один Ельцин столб, но – сами понимаете.

З. Церетели изобразил Ю. Лужкова по заимствованному сюжету у провинциальных скульпторов Демченко и Головачева с мячом и ракеткой просто монстром, а не человеком. И ни ракетка, ни футбольный мяч не сглаживают этого угнетающего впечатления. Могучий монстр-мыслитель с проникающим во все и вся взглядом. Должно быть, скульптор всех времен и народов, каковым он представляется нашему мэру, хотел потрафить своему покровителю, а получилось даже хуже, чем всегда.

Замечу, кстати, что когда-то Ю. Лужков был почти равнодушен, во всяком случае, не однажды подчеркивал это, к тому, как выглядел на снимках, в каком виде публикуют его портреты в газетах. Теперь я понимаю, что он только старался казаться равнодушным, и делаю вывод: сущность его несколько иная, чем на экранах и полосах газет. Я был свидетелем разговора мэра с фотокорреспондентом «Московской правды», в котором речь шла о снимках к материалу о нем. Он махнул рукой на разложенные фотографии: