Kitobni o'qish: «Умный выстрел»

Не бывает более заметной лжи, чем лживая улыбка.

Мэтт Деймон

Все персонажи этой книги – плод авторского воображения. Всякое их сходство с действительными лицами чисто случайное. Имена, события и диалоги не могут быть истолкованы как реальные, они – результат писательского творчества. Взгляды и мнения, выраженные в книге, не следует рассматривать как враждебное или иное отношение автора к странам, национальностям, личностям и к любым организациям, включая частные, государственные, общественные и другие.

Глава 1
На пути к первому перекрестку

…Южнорусская овчарка грызла у моих ног мясную кость, а хозяйка этой лохматой псины стонала, опершись руками о подоконник. Ее голова была ближе к окну, чем голова ее партнера, и я в деталях рассмотрел красивое лицо женщины с прической а-ля Мэрилин Монро и маленькой грудью, как у Натали Портман. Скорее всего, она видела свое отражение в оконном стекле и чаще всего смотрела на свой рот, из которого нашел выход стон и ее разгоряченное дыхание. Казалось, она смотрит внутрь себя, чтобы избежать контакта с внешним миром. И своего партнера она воспринимала только той его частью, которая находилась в ее теле. Сейчас она жила только этим образом, и любой другой изменил бы ее облик. Жизнь оборвется для нее, когда своей соблазнительной грудью она коснется финишной ленты, порвет ее, запутается в ней, а потом она родится заново. Может, к этой ситуации подходило мнение, что человек живет вечно, только не знает этого.

Лишь немного приглушенный розовый свет, отразившийся от стекла, маскировал меня, создавая на своей поверхности зеркальный эффект. Эта потрясающая в своем неповторимом экстазе женщина смотрела на отражение своего лица, но не видела моего. Два лица наложились друг на друга, но об этом знал только один человек – я. Мужчина, стоявший позади нее, не владел даже собой, не говоря уже о теле своей любовницы (ничего особенного: молодой, крепкий, похожий на заводной манекен). Это она имела его, а не наоборот. И она не скажет ему: «Ты был великолепен!» Нет, такие приподнято взволнованные фразы не для нее. Она не умела врать. По этой причине муж заподозрил ее в измене, а мне он это объяснил так: «Понимаете, она перестала смотреть мне в глаза. Мне приходится дважды повторить вопрос, чтобы до нее дошел не смысл вопроса, а то, что он прозвучал вообще, и только тогда она будто просыпается: «Что, дорогой?» И мне приходится спрашивать в третий раз». – «Она называет вас «дорогой»?» – «Вообще-то… не всегда, не каждый раз, понимаете? Это звучит как бы за кадром, но я чувствую эту недосказанность»… Мой клиент был обыкновенным занудой, а такие типы зачастую умничают даже в постели и пытаются показать себя единственными и неповторимыми. Я мог бы дать ему совет: «Будь проще, и она к тебе потянется». Не дал, потому что, собственно, еще не установил факт измены, а только учуял ее – за версту. Отказался от совета и потому, что его жене, однажды свернувшей на сторону, этот поворот понравился и она в конце концов расширит его до нерегулируемого перекрестка. Я судил об этом по статистике, накопленной мною за несколько лет работы частным детективом. Дело не в женщине как таковой. Нельзя одну женщину ставить в пример другой – они этого не выносят. Просто есть диагноз, с которым не поспоришь.

– Ты была великолепна! – Я не сдержался от похвалы в адрес этой задрожавшей в оргазме женщине.

И – натурально обломал кайф ее мужу, остановив запись на своей компактной и матовой (даже линзы не бликовали) видеокамере. Тысячи кристалликов на экране-видоискателе замерли подобно мазкам художника, образуя картину, над названием которой мне еще предстояло поломать голову. А пока что в нее ничего не лезло. Я находился под глубоким впечатлением от спектакля, в котором не нужны были костюмы…

Я отошел в тень кирпичного дома, забыв про собаку-блондинку. Она зарычала на меня и только чудом не вцепилась мне в ногу.

– Нет-нет, – я шепотом успокоил ее, – мне не нужен твой мосол.

Пару дней на работе я тянул резину, чтобы прибавить работе настоящий объем, а затем созвонился с клиентом и назначил место встречи: мой офис, соседствующий с букмекерской конторой. Такое соседство меня устраивало: если позвать на помощь, тотчас прибежит целая толпа, в любое время суток готовая отыграться. Мой клиент – участковый маркшейдер ОАО «Московский метрострой». Одно это заставило меня отказаться копнуть под него поглубже и найти то, что могло меня заинтересовать в дальнейшем: связи, источники информации, все то, на чем строилась моя работа.

Мой кабинет не претерпел изменений с тех пор, как я арендовал его. Точнее, это называлось субарендой, арендатором же был букмекер, он и сдавал мне эти жалкие метры, громко называя их квадратными, за смешные деньги. Чего не скажешь обо мне – в начале каждого месяца, когда приходила пора оплачивать занимаемую площадь, я старался выглядеть серьезным и немного опечаленным. И арендодатель задавал всегда один и тот же вопрос: «Не собираешься уезжать?» В последний раз я ответил вопросом на вопрос: «На лифте, который ты мне сдаешь?»

Василий Вячеславович Чирков явился в срок. Лет сорока, бледный, полный метростроевец мне напомнил чем-то улитку. Пока специалист в горной технике устраивался на стуле, я представил его в защитной каске и набросал на листе бумаги шарж (я хорошо рисовал, мой отец преподавал в художественной школе): улитка в каске, через которую пробиваются рожки-антенны, с пуговицами, пришитыми прямо к телу. Скомкав бумагу, я отправил ее в урну и мысленно наградил себя аплодисментами за этот трехочковый бросок.

В такие вот финальные, как этот, дни я никогда не начинал разговор первым, я давал это право клиенту. И, как правило, слышал одно и то же: «Мои опасения подтвердились?» Еще не было случая в моей практике, чтобы я не сумел отыскать «опасения» клиентов. Этот медлил с вопросом. Я не собирался отказываться от традиций и смотрел на него в упор, потягивая свой любимый апельсиновый сок.

– Она мне изменяет, – в утвердительной форме сказал маркшейдер.

– Да, – ответил я.

И не прибавил «к сожалению» или еще что-нибудь в этом роде. Это не мое дело – выражать сочувствие и выставлять эмоции напоказ. Хотя этому типу мог ответить по-другому: «Вы знаете, да, она вам изменяет». Но я уважал его прежде всего как своего клиента; сегодня он, расплатившись по счетам, сделает меня немножечко богаче. Так что я, как всегда, воздержался от комментариев.

Я выдвинул ящик стола и вынул папку, раскрыл ее перед клиентом. В ней хранился отчет о проделанной работе, а к внутренней стороне обложки скотчем была приклеена карта памяти с видеофайлом «откровенного содержания»; чек на приобретение карты и гарантию я также приобщил к делу.

– Как она мне… изменяла?

Я поборол желание выпучить глаза.

– Как и все, – ответил я. – Подробности найдете на этой карте памяти.

– Такая маленькая, – он потрогал «эсдишку» пальцем и отчего-то облизнул губы. – И сколько же она вместила в себя?

– Вы говорите о карте?

– Да.

– Двадцать минут качественного видео. Формат Эйч-Ди, – добавил я.

– Вы не ответили на мой вопрос: как, в какое время она наставляла мне рога?

– А, вы об этом… Во время прогулки с собакой.

– Ее любовник – он что, тоже любитель собак?

– В некотором роде, – уклонился я от прямого ответа.

– Как его имя?

– Давайте назовем его… Антонио Лунатик. Днем он спит, ночью – работает. Не знаю, кто из них придумал схему, но она оказалась таковой: ваша жена выводит перед сном на прогулку пса. До частного дома, в котором она хотя бы однажды встречалась с любовником, пять минут быстрым шагом. Она оставляет собаку во дворе, и та несет службу, пока ваша жена находится внутри дома.

– Вот оно что… Пять минут туда, пять обратно, двадцать минут там, – посчитал клиент. – Да, она никогда не выгуливала собаку больше получаса. Я и заподозрить ее не мог. Однажды только удивился: почему она принимает душ перед прогулкой.

– И что она ответила?

– Она сказала: «Зачем вообще принимают душ?»

– И вы отстали с расспросами.

– И я отстал… Так, – он задумался, – сколько же раз она принимала душ…

А я подумал о том, что в общем и целом она получала все, к чему стремилась: большую и чистую любовь.

Его я забуду. Но вот ее забыть трудно. В какой-то миг мне показалось, будто она видит меня через стекло, смотрит прямо в глаза, даже чуть больше придвигается к стеклу, приоткрывает рот, как для поцелуя, и видит во мне второго партнера. Мне бы не хотелось, чтобы все так и было на самом деле. К тому же она могла подумать: кто это был – бомж, псих, который любит подсматривать, а может, это приятель любовника?..

– Вы можете просмотреть ролик здесь, на моем компьютере, – пошел я навстречу Чиркову, угадав его желание. – Карту я потом уничтожу в вашем присутствии. Копии я не делаю – это дело принципа.

– Спасибо. – Его глаза выражали большую благодарность.

Поменял ли я отношение к его жене? Это вряд ли. Я испытал сильное влечение к ней еще там, под окном этого любовного гнездышка, когда нас разделяло только стекло, а легкий розовый свет из комнаты едва касался моего лица. Не скажу, что я охладел к ней потом. Вспоминал как красивый эпизод из эротического фильма.

Я вставил в картридер цифровую карту и, прежде чем выйти из помещения, сказал:

– Воспроизведение начнется автоматически. Садитесь на мое место или поверните монитор к себе. Я вернусь через двадцать минут.

И вышел в узкий коридор, подняв голову, поглядел на низкий потолок. Впервые подумал о том, что если на потолке нарисовать вид машины снизу, то коридор будет походить на смотровую яму: узкий, двоим не разойтись. В конце коридора – то есть в шаге от меня – стоял человек лет пятидесяти, походивший на отставного военного (у меня наметанный взгляд на такие вещи). Я поздоровался с ним кивком головы и спросил:

– Вы с ним?

Мужчина приподнял бровь:

– С кем?

Я кивнул на дверь кабинета, за которой раздавались женские и мужские стоны. Незнакомец не стал интересоваться, что творится в моем кабинете, и ответил на вопрос:

– Нет, я один. Ваша фамилия Баженов? Павел Ильич Баженов?

– Да. Выйдем на улицу, здесь что-то шумновато.

– Вы заняты? Если да, я приду попозже. Завтра вы будете свободны?

Мысли мужчины витали где-то далеко от этого места, хоть он и пытался не выдать этот факт.

– Боюсь, сегодня я не смогу вас принять. Сдаю работу.

– Поздновато, – заметил незнакомец.

Я согласился с ним. Но мой клиент в этот день (сегодня был понедельник) не мог отпроситься с работы. С другой стороны, мне было по барабану, в котором часу сдавать работу – в восемь вечера, как сейчас, или в восемь утра.

– Эта встреча мне напоминает визит к стоматологу, – вновь заговорил незнакомец. – Не знаю почему. Трудно объяснить. У меня болит зуб, мне страшно его удалять, меня страшат хирургические инструменты в застекленном шкафчике, шприцы, урна, в которую полетит вырванный зуб. А вы спокойны и расслаблены. Вам все равно, какой зуб у меня болит и насколько мне больно.

– Вы правы. Вырвать зуб для меня – все равно что талон прокомпостировать.

– Да, вы тот человек, который мне нужен. В котором часу мне к вам прийти? Давайте встретимся утром…

У меня вошло в привычку выпивкой отмечать окончание дела, и работоспособным я становился только на вторые сутки. И на этот раз я решил придержаться традиции. Это несмотря на то, что столкнулся с первым случаем, когда, закрывая одно дело вечером, я собрался открыть другое утром следующего дня. И в голове у меня крутилось это сладкое слово «очередь». Обычно перерыв составлял несколько дней. «Что ж, – подумал я, – неплохо быть нарасхват или, как говорят, на пике популярности».

На всякий случай я вручил новому клиенту свою визитку, и мы попрощались до завтра.

Двадцать минут вышли. Я не думал, что маркшейдер досмотрит ролик до конца. В качестве учебного пособия он для него не годился, все-таки в главной роли выступала его жена, на шведа он тоже не смахивал. Но я ошибся – инженер вытерпел эту пытку, и сейчас на экране монитора, который он развернул к себе, застыло выражение женского лица в момент наивысшего наслаждения. Я мог бы сделать скриншот с этого кадра, распечатать его и отправить ей открытку: «Ты самая сексуальная!»

Из меня получился бы отличный инкассатор – это на примере того, что я легко погасил искры этого сильного чувственного влечения. Иначе еще вчера я остановил бы «даму с собачкой» и сделал бы ей комплимент в виде все той же поздравительной открытки… Лишь однажды я признался во всем женщине, на которую собирал компромат. Но это был отдельный случай, и воспоминания о нем я хранил в самом теплом уголке моего сердца.

– Что мне делать? – Клиент поднял на меня влажные глаза, увеличенные линзами очков.

Я привык и к таким обращениям и отвечал всегда одинаково:

– Я не даю рекомендаций, только сделал свою работу.

Помню, один клиент бросился на меня с кулаками, как будто это я соблазнил его благоверную. Инженер, похоже, был не способен замахнуться даже на муху. Но это только с первого взгляда. За время работы частным сыщиком я приобрел привычку – составлять психологический портрет своих клиентов. Плюс я собирал кое-какую дополнительную информацию, чтобы, во-первых, не подставиться. Так я узнал, что Чиркову в молодости не хватило одного шага до заветного звания «Мастер спорта», он так и остался в кандидатах по вольной борьбе.

Я предложил ему ознакомиться с бумагами, прежде чем он подпишет договор.

– Что это? – спросил он, постучав пальцем по приколотому к делу чеку из мясного магазина.

– Чек на покупку мясной кости для вашей псины. Нужно же было ее чем-то отвлечь.

– Даже так…

Он подписал договор и рассчитался наличными. Я снова прикрепил микрокарту скотчем к обложке и вручил папку Чиркову со словами:

– Василий Вячеславович, до свидания!

Думаю, Чиркову было стыдно передо мной, ведь я стал свидетелем измены его жены. Но я, прежде чем мы ударили по рукам, предупреждал, что, вероятнее всего, стану свидетелем откровенных сцен, и тут же вставил сноску: на работе я – бесполое существо.

Толстяк пожал мне руку и выскользнул из кабинета. А я тотчас, как будто сгорал от нетерпения, набрал рабочий номер Виталия Аннинского. И пока шли гудки, набросал на листке бумаги стол со сломанной ножкой; в процессе короткого разговора я надеялся закончить рисунок: «подложить» под ножку кипу папок с уголовными делами, но главное – изобразить в сатирическом виде своего друга, дожидавшегося моего звонка в своем кабинете ОВД Пресненского района.

– Да? – ответил он, ожидая моего звонка.

– Привет! – поздоровался я.

– Наконец-то! Я уже собрался было домой.

– Ты на машине?

– С утра был на машине. Приехал из Твери, поставил в гараж.

– Устал за рулем?

– Вроде того.

– Тогда заходи за мной.

– Как школьник, – усмехнулся Аннинский и повесил трубку.

Он явился ко мне в контору через пятнадцать минут после беседы, и мы направились в бар-ресторан «Три горы», где частенько отмечаем какие-то события. Помню, в прошлом году отмечали там день рождения сына Аннинского. Мы – это бывшие оперуполномоченные Следственного комитета военной разведки. Бар нашел себе место неподалеку от Пресненской обсерватории, открытой еще в 1831 году на одном из холмов на Трех Горах на Пресненской возвышенности – отсюда и название питейного заведения.

– Выглядишь усталым, – заметил я Аннинскому и предложил занять крайние места за стойкой.

– Напомни об этом после третьей рюмки.

Но уже после второй настроение моего друга повысилось на все сорок градусов.

– На выходные снова ездил в Тверь? – спросил я.

– Да, – подтвердил Аннинский. – Волга – это тебе не Яуза.

– Точно…

Реки грязнее Яузы я не видел. Среди москвичей появился термин «яузский запах». Русло забито мусором, особенно в районе Электрозаводского моста. Неподалеку, на Ленинской слободе, и жил Аннинский. Отсюда, наверное, и его сравнение с Яузой, а не Истрой, долина которой считается одной из самых красивых в Подмосковье.

Виталий не раз рассказывал о «личной каюте» на дебаркадере лодочной станции в Твери, шкипера он называл на американский лад: хорошим парнем. Я был не без мозгов и смекнул, что подобная дружба зачастую строится на корысти. Даже между нами порой черной кошкой пробегало стремление получить собственную выгоду. Аннинский давал мне крышу в своем районе, я же по мере необходимости снабжал его информацией от своих «свистков».

В голове отчетливо представился маршрут: 75-й километр МКАД, Химки, Солнечногорск, Клин, Тверь, раскинувшаяся на обеих берегах Волги. Порядка 170 километров. На машине добраться можно за два с половиной часа. Это закаленные в пробках и бросках на дальние расстояния дачники, рыболовы, охотники и прочие любители природы не заметят, как пролетит в дороге время, я же, к примеру, сойду с ума уже в Клину.

Я решил затронуть тему, которая беспокоила меня с профессиональной стороны. Аннинский не мог проводить каждый уик-энд на Волге, а вот его жена регулярно ездила в Тверь. Последний раз я видел ее две недели назад, поздним вечером, забежав к ним на минутку, буквально разлучил супружескую пару на целый час. Тогда я заметил – с последней нашей встречи (а это было три месяца назад) жена Виталия Аннинского изменилась. Во-первых, она постриглась. Как говорится, новая стрижка – новый человек. Ей были к лицу короткие волосы, закрученные на бигуди. Она как будто скопировала с Одри Хепберн в «Римских каникулах». Вечно тонкие, выщипанные брови стали такими, какими их создала для нее природа; широкие и густые, что, безусловно, шло ей. Она чуть похудела, точнее, постройнела. Видимо, последнее время посещала фитнес-клуб.

Просто так, без веской причины, люди не меняются – это я говорю как профессионал, работа которого, как однажды пошутил сам Аннинский, – «сыск интимного направления». В жизни человека должно произойти какое-то значимое событие, натуральный переворот, тогда-то и происходит метаморфоза. Собственно, я, отметив перемену в облике Анны Аннинской, подумал о романе Анны на стороне. Она была молода, но бог или случай даровал ей еще одну молодость, и они шли параллельными курсами. Она была счастлива, переживала влюбленность. Но кто я такой, чтобы вмешиваться в личную жизнь Аннинских? А вдруг я не прав? А что, если они оба подняли брошенный сверху подарок или милость, не знаю? Я не мог, не хотел стать разрушителем их счастья. И лишь коротко заметил Аннинскому:

– В вашем шалаше с новой силой забил источник молодости?

– Ты о чем, Паша?

– Ее кожу «поцеловало солнце». Такого изумительно легкого, но бросающегося в глаза загара я давно не видел. Она стала мягче, естественнее, стала больше любить себя.

Мы были навеселе, и Виталий, как всегда, прижался лбом к моему лбу и улыбнулся:

– Завидуешь, сволочь? Или ревнуешь?

Да, я был сволочью. Но в этот момент я был обеспокоенной сволочью. И я нашел утешение в том, что Аннинского так просто не переделаешь, он останется самим собой, каким я его привык видеть. Наверное, их преследовала новая жизнь, о которой я не имел представления. Эта пара была единственной, об интимной жизни которой я знать ничего не хотел. Может быть, даже стеснялся.

Я ушел от ответа на прямой вопрос, отшутившись:

– Ты линяешь?

– В каком смысле?

Я демонстративно стряхнул с воротника его пиджака короткие волоски.

– Наводил красоту, – отозвался мой друг. – Днем забежал в парикмахерскую…

Или я выпил на рюмку больше, или Аннинский в этот раз оказался крепче меня. Как бы то ни было, но адрес таксисту назвал он. Я махнул ему рукой, опустив стекло со стороны пассажира, и задержал на нем взгляд, как будто сфотографировал: одетый в деловой костюм, в джемпере-поддевке, он стоит у своего такси…

Глава 2
Перекресток Михайлова

Меня можно было назвать человеком, трепетно относящимся к технике: мои телефоны, мобильный и домашний, никогда не разрывались от звонков. Засыпая, я переставал быть человеком и будто превращался в Центральный отдел нервной системы или Орган высшей нервной деятельности. Так что первый гудок телефона поступал куда надо, и я реагировал на него моментально, в каком бы состоянии ни находился. Сейчас мое состояние оставляло желать лучшего: черепная коробка гудела, в глотке пересохло, глаза я открыл ровно настолько, чтобы разглядеть подсвеченные кнопки мобильника. Днем я бы отметил номер абонента, сейчас мне было все равно, кто звонит. Когда я нажал на клавишу ответа и сделал попытку привстать на диване, уяснил одно: я еще не проспался. И ответил согласно своему хмельному состоянию, в стиле переводчика Алексея Михалева:

– Это сами знаете кто. Я сейчас сами знаете какой. Оставьте сообщение после сами знаете чего.

– Бросай валять дурака, Баженов!

– Кто это?

– Валентин Белоногов.

Я не сразу сообразил, кто такой Белоногов… Я встречался с ним дважды, и оба раза – в отделе внутренних дел по Пресненскому району, что на улице Литвина-Седого, это центр Москвы. В тот день убили моего информатора, а я стал участником перестрелки в Столярном переулке. Тогда этот толковый опер допрашивал меня, а Виталий Аннинский с безучастным, казалось бы, видом стоял в сторонке.

– Помню такого, – прохрипел я словно простуженным горлом. – Что случилось?

– С тобой хочет поговорить один человек.

– Только один? И ради этого… – Это был просто треп, за которым я спрятал напряжение: кто бы это мог быть? Я мог представить любого человека, тянущегося к трубке, чтобы поговорить со мной. Но вот голос Анны Аннинской отрезвил меня:

– Привет, Паша. Приезжай. Я убила мужа.

И все – в трубке послышались гудки.

Я уснул в одежде, поэтому не пришлось тратить время на сборы. Лишь проверил, на месте ли документы. В киоске «1440» (количество минут в сутках) за углом я купил жевательную резинку и распаковал ее, называя таксисту адрес: Ленинская слобода, 4. Ночные дороги были пусты, и уже через четверть часа я оказался на месте. Во дворе дома было оживленно, как днем. Четыре или пять полицейских машин, две из них с включенными световыми сигналами. Столько же машин без спецсигналов, но с включенными габаритами. Вокруг шестиэтажного дома (включая полуподвальный этаж) бордюры были выкрашены в желтый и зеленый цвета и здорово походили на поребрики гоночной трассы. Дорогу к подъезду мне преградил полицейский из патрульно-постовой службы, стоящий в оцеплении, однако полный человек в роговых очках и кожаной куртке нараспашку окликнул его и попросил пропустить меня. Это был Белоногов, я поздоровался с ним. Он тут же отгородился от меня свободной рукой:

– От тебя несет, как от бадьи с брагой. – И пресек мою попытку задать ему вопрос. – Ни о чем меня не спрашивай, я сам пока ничего не знаю. Знаю только, что сотрудника моего отдела нашли с огнестрельной раной в голове и что его жена уже дала признательные показания. Слушай, ну и видок у тебя! – вернулся он к моему похмельному состоянию.

Я соответствовал виду человека, который полчаса назад узнал о смерти лучшего друга. Нет, лучше сказать – единственного.

– Ты последний, с кем общался перед смертью Аннинский.

– Не дави на меня, – огрызнулся я и стукнул себя в грудь: – Один из последних – это точно.

– Когда ты последний раз видел Аннинского?

– Сегодня. То есть вчера. Мы посидели в «Трех горах» до половины одиннадцатого. Там и распрощались. Я поехал к себе домой. Он… наверное, к себе.

– Отмечали какую-то дату?

– Я должен отвечать на твои вопросы?

– Обязан.

– Не ты ведешь это дело. Ты работаешь в ОВД по Пресненскому району, а преступление совершено в Даниловском, а это даже другой административный округ.

– У тебя пробки в ушах?! Убит мой сотрудник, и мне плевать, кто ведет это дело! Пока что я пошел навстречу и тебе, и человеку, который, как я уже сказал, признался в убийстве! Я вам дал возможность поговорить, – сбавил он в конце обороты.

– Эта возможность называется правом на один телефонный звонок.

– Было бы лучше, если бы Аннинская звякнула тебе из Даниловского ОВД?

– Нет, – я покачал головой и машинально глянул в сторону отдела, он находился недалеко.

– Я спросил, и тебе лучше ответить сначала мне, а уж потом хотя бы вон тому Даниле-мастеру, – Белоногов кивком указал на громадного, как Шварценеггер, опера.

– Спрашивай.

– Я повторю: вы в «Трех горах» отмечали какую-то дату?

– Можно и так сказать.

– Дальше.

– Мы обмывали дело, над которым я корпел неделю.

– Что за дело?

– «Дело одной вертихвостки», больше я тебе ничего не скажу.

– Ты прямо как Перри Мейсон, – хмыкнул Белоногов. – В этом деле Аннинский тебе помогал?

– Ни словом, ни делом.

– Как часто вы обмывали дела твоих вертихвосток?

– Часто. Если не считать вчерашней встречи, то виделись мы с ним последний раз две недели назад.

– Место встречи…

– У него дома! – перебил я Белоногова. И уже сам был вынужден сбавить обороты. – Созванивались вчера. Днем и вечером.

– Кто кому звонил?

– Я – ему.

– Оба раза?

– Да.

– Тема дневного разговора.

– Блин, ты меня достал!

– Отвечай!

– Днем позвонил, чтобы условиться о встрече. Вечером – чтобы напомнить ему об этом. Он пришел через пятнадцать минут. Без четверти девять, если быть точным. Ровно в девять вечера мы сели за стойку. – Я горько усмехнулся. – Виталик выглядел усталым, но довольным.

– Неужели так обрадовался встрече с тобой?

– Ты бросай насмехаться, или я наваляю тебе прямо здесь.

– Ладно, не кипятись. Ответь на такой вопрос: как часто ты встречался с женой Аннинского?

– Не в ту сторону копаешь!

– Часто или нет?

– Реже, чем с Виталиком, – был вынужден ответить я. – Она недолюбливала меня…

Мне казалось, Анна стояла между мной и мужем этакой противопожарной стеной, чтобы ни одна пагубная искра не переметнулась на него. У него была семья, у меня – нет. Больше того – я пока не собирался разжигать семейный очаг и, на взгляд Аннинской, являлся заразительным ходячим примером. Она опекала мужа, как ребенка. Я много раз видел ее ревнивый взгляд, но ни разу она не проявила открытой неприязни. Но была готова объявить вражду и словно ждала, когда я уведу Виталика на сторону. В этом я видел столкновение двух несовершенных форм мышления – ее и моей. Плюс ко всему мы с Аннинским были партнерами: я предоставлял ему информацию из своих источников, он мне давал крышу в своем районе и в свою очередь делился со мной своей информацией. Иногда я давал ему кое-какие деньги, но это так, мелочь.

Вот об этом я и рассказал Белоногову.

– Не хочешь подняться в квартиру? – спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

– Знаешь, – сказал я Белоногову, – я пообтерся о проблемы своих клиентов и стал черствым по отношению к чужим семейным драмам.

– Ну если так, то ты идеальный вариант преданного друга.

В этом качестве я и предстал перед Аннинской спустя час после ее телефонного звонка.

Оперативник провел меня в кухню, но сначала предоставил возможность заглянуть в спальню, где лежало тело Аннинского. Я невольно закрыл глаза. Я очень часто слышал определение «обезображенный труп», пару раз видел разрушительные результаты от выстрела крупной дробью… Сейчас же я наблюдал перед собой картину необычной смерти: кто-то самым жестоким образом поквитался с Виталием Аннинским, превратив его лицо в кровавое месиво. Он вернулся домой, успел снять пиджак и джемпер (они были перекинуты через спинку стула), собрался было скинуть рубашку (три верхние пуговицы были расстегнуты), даже закатал рукава (дурацкая привычка), и в этот миг раздался выстрел из дробовика. Рубашка, грудь, все было залито кровью, незапятнанной, в прямом и переносном смысле этого слова, осталась татуировка на груди: эмблема Главного разведывательного управления. Эту стилизованную под гвоздику пятиконечную звезду Виталик сделал в одной из наших совместных командировок на Северный Кавказ, в расположении воинской части, в которой нашелся «мастер тату». В геральдике гвоздика – страсть, порыв, решимость добиться цели.

Я припомнил эпизод из нашего военного прошлого. Моя командировка на Северном Кавказе подошла к концу, Аннинский остался еще на две недели. Сразу же после моего отъезда у него произошла стычка с двумя ингушами из комроты. Поединок был неравным, и ингуши Аннинского натурально отметелили. Командир полка распорядился снять побои в местном морге и доложил о происшествии в военную прокуратуру. Ингуши, что называется, покаялись, и дело замяли. Но те снимки из морга остались у Аннинского на руках. Когда мы снова встретились в отделе (прошло двадцать дней), он показал мне фото. Труп, определил я, глядя на человека с синюшным лицом: закрытые и заплывшие глаза, гематома на скуле, распухшие черные губы. Виталик рассмеялся: «Это же я!»… Даже побои изменили облик человека до неузнаваемости, чего уж говорить о разрушительном действии выстрела крупной дробью…

Мне и без того было муторно, и долго я в спальне не задержался. Оперативник провел меня на кухню, превратившуюся в отстойник для Ани Аннинской, и остался с нами, прикрыв дверь. Кухня была просторной. Светлая мебель не бросалась в глаза и не загромождала помещение. Широкая, во всю стену, длинная штора подразумевала такое же громадное окно, но такие размеры существовали только в воображении, как будто штору эту повесил иллюзионист, рассчитывая на обман зрения. Что ж, он не ошибся, рассеяно подумал я.

– Только вчера я разбирала его вещи, – неожиданно сказала Анна.

И я подумал о том, что она предложит мне что-нибудь из вещей Виталия. Мило, конечно, с ее стороны. Я бы не отказался от мобильника или фотоаппарата, в общем, вещицы на память. Еще я заметил, что она не назвала мужа по имени. Это был знак, но с каким качеством?..

– У тебя найдется выпить? – спросил я.

– Здесь тебе не бар, – встрял оперативник.

– Я же не тебе предлагаю и не ей, – я кивнул на Аннинскую. – Пить в одиночестве – последнее дело, которому я посвятил последние два или три года своей жизни, – объяснил я оперативнику.

Тот был непреклонен и не баловал нас словарным разнообразием:

– Здесь тебе не бар.

– Я тебе вот что скажу: от тебя недавно ушла жена или по крайней мере она виляет от тебя на сторону в поисках нового содержания, форм и ощущений.

– Чего?!

Его глаза забегали по моему лицу. Как говорил прокурор в одном советском фильме, лицо многое может рассказать о человеке. Мое лицо, например, через пару минут могло сказать, что от меня только что отвалил двухметровый оперативник с кухонным ножом и скалкой.

Я пропустил начальные слова Аннинской, но не стал перебивать ее.

– …выходные провели на Волге, прихватив вечер пятницы и утро понедельника. Прогуливались по мокрой палубе, скрывались в каюте от дождя. Все было так романтично… И я пожалела: почему каждый день не может быть таким? Я не знаю, что со мной приключилось, Паша. Вернулась я совсем другим человеком.