Kitobni o'qish: «Хроники Нонтауна»

Предисловие «Февральский Листопад»

(автор – Миклош Фейеш)

Приветствую, дорогие радиослушатели!

Сегодня в нашей программе «Поминки по ветхой знати» мы обсуждаем Майка Ремембера, закрепившегося в альтернативной реальности битнической меланхолии и реинкарнации протестного рок-н-ролла.

Внутри независимой камерной студии «Призрак свободы», помимо бессменного ведущего Войцеха Яроша, ожидает своего часа почтенный гость Миклош Фейеш, близкий друг героя мемориальной передачи, поэт воинствующего сюрреалистического крыла, основатель художественной студии «Восточные силы мифологизированного сопротивления». Он постарается поведать нам на протяжении получасового радиоэфира о превратностях судьбы и наивысших достижениях своего коллеги, равно как и об истории создания документальной биографической ленты «Воспоминание о Ремембере».

Майк Ремембер – весьма сложная, противоречивая фигура, распятая его недальновидными современниками на провинциальном кресте конформизма. Будучи храбрым политическим активистом и реформатором педагогической догмы, он словно бы угодил в восставшую к жизни игральную колоду карт, придуманную Льюисом Кэрроллом, где ему была отведена роль многоликого трикстера или, если желаете, импозантного Джокера, с одной стороны связанного по швам жестокими репрессивными путами, с другой – свободного в своей титанической подпольной жизни. К ней безоговорочно стремились редкие выходцы из его, как правило, снулого студенческого окружения, жаждущие радикальной проповеди старшего поколения. В нашей документальной хронике содержится немало эпизодов, фиксирующих его оккультные лекции просветительского толка, равно как и подготовку ненасильственного восстания учеников, мечтавших обрести новый метафизический мир, ограждающий их от злокозненных воздействий государства. Насколько мне известно, наиболее доверчивые последователи учений Майка Ремембера неуклонно оказывают мирное сопротивление потребительскому террору, неизбежно схлестываясь с вершителями физического насилия в тучных униформах. А так называемые отступники, философические ренегаты взяли на себя ответственность за процесс создания параллельного социума, существующего во многих отношениях вне цивилизационных соблазнов. Благодаря чему, обосновавшись в непроходимых лесах и горной местности, они воскрешают романтические традиции Жан-Жака Руссо и Генри Дэвида Торо, но главным философическим догматом решительных отщепенцев остаются монолитные труды Сёрена Кьеркегора и Фридриха Ницше, в которых они распознают почти священных покровителей и духовных идеологов их пантеистической общины. Непринятый ближайшими соратниками, нередко куда более скромными по масштабу дарования, Майк принялся изыскивать подобающее признание среди западной интеллектуальной общественности, представленной анархистскими поэтами-песенниками и мастерами театрального перформанса. Именно там, среди изысканной британской богемы и уцелевших продолжателей дел могучих авторов бит-поколения, он снискал немыслимую по своему ажиотажу восторженную реакцию.

Во-первых, доселе пылившиеся на полке экспериментальные романы угодили в эпицентр издательской вакханалии – вся сочинённая им проза обрела своё печатное воплощение, выходя в большинстве англосаксонских стран ошеломляющим тиражом. Выпущенные в свет творения «В пределах объектива камеры» и «Хроники Нонтауна» мгновенно обрели ликующую армию почитателей, впервые обеспечив эмигрировавшему автору коммерческий успех, тотальный общественный резонанс и недюжинные притязания на фестивальную киноадаптацию, за которую впоследствии действительно взялся столь неоднозначный, но неоспоримо талантливый режиссёр как Спайк Джонз. Он органично перенёс на экран всё литературное действо, задуманное в «В пределах объектива камеры», тщательно консультируясь с создателем романа в вопросах сохранения аутентичной атмосферы первоисточника. Весенняя премьера двухчасовой картины успешно прошла в условиях очередного кинофестиваля Sundance, став её долгожданным открытием и беспрецедентной сенсацией, привлекая продюсерский потенциал ветеранов жанра Мартина Скорсезе и Вуди Аллена, каковые вызвались покровительствовать фильму в отношении масштабного кинопроката.

Следующая экранизация – «Хроники Нонтауна» предстала как сборник короткометражных фильмов многочисленных режиссёров, привлечённых к предсказуемым съёмкам картины. В головокружительный киноальманах вошли тематические интерпретации в исполнении таких выдающихся мастеров, как Гай Мэддин, Питер Гринуэй, Дэвид Кроненберг, Пак Чхан-ук, мультипликатор Кристиан Седжавски, Хармони Корин, Роберт Эггерс, братья Куэй и вновь Спайк Джонз, каждый из которых колоритно создал фрагменты исполинской мозаики, прихотливо отражающей сюжетный ряд и образные сплетения романа «Хроники Нонтауна».

По мнению маститых зарубежных литературоведов, в своём произведении автор бессознательно достиг предельного совершенства прозаических изысканий, проделав многозначительный путь от контркультурных маневров бит-поколения до запутанного постмодернистского эпоса, что в некотором роде подводит итоги, одновременно плачевные и триумфальные, по отношению к возможностям авторского языка Майка Ремембера и жизнеспособности современной литературы. Маститые критики французского издания «Кайе дю Синема» сошлись во мнении, что экранизации работ когда-то безызвестного писателя не только не повредили литературному первоисточнику, сохранив высокую планку художественного материала, но и позволили рассуждать вслух о настоящей революции на поприще авторского кино, полностью зиждущемся на основе многогранных романов, явно нерассчитанных на коммерческий успех и массовое одобрение.

Однако, как замечают пытливые авторы киножурнала, адаптация Спайка Джонза, диковинная в своей нелинейности, впечатляющая в своей многословности и абсолютной недосказанности в финале, так же, как и последовавший за ней киноальманах, привлекший к себе плеяду мастеровитых демиургов (каковую в положительном смысле невозможно поставить в один ряд со знаменитыми «Боккачо-70» или «РоГоПаГ», а скорее, следует возносить до калейдоскопичных шедевров образца «Рима» Феллини) возвысили писательское реноме Ремембера до уровня «теневого классика», «прижизненно чествуемого пророка».      Примечательно также, что мировое признание этого автора повлекло за собой массивную ретроспективу его ранних любительских кинофильмов (к примеру, самый удачный из них – «Вспоминая завтра»), снятых на территории родного города. Причем вызвавшая неожиданный фурор ретроградная программа прошла в парижской синематеке при переполненном зале кинотеатра.

Во-вторых, вслед за литературной победой обласканный вниманием автор снискал всеобщее любопытство на музыкальной ниве. Записанные ранее подземные рудименты, исполненные грубого, сырого звучания, вдруг обзавелись второй обнадеживающей жизнью. Передовые авангардные компании звукозаписи вознамерились переиздать дискографию двух ключевых формаций Майка Ремембера и его сольные творения, казалось бы, совершенно недоступные иностранному слушателю из-за кардинальных языковых отличий.

Однако сначала свет увидели лимитированные виниловые пластинки «7 против Фив», дерзновенного дуэта противоположных по духу философов, тем не менее нашедших весомый компромисс, для того чтобы создать два полноценных альбома сатирических, гротескных песен в стиле забористого рок-н-ролла, ставших позднее основой для вереницы антикапиталистических и древнегреческих спектаклей, проведенных в стенах современного цифрового театра в Копенгагене.

Затем ненасытные музыкальные магнаты обратились к творческому наследию почившего коллектива New Take, предложив доступным для связи авторам выпустить все порожденные композиции единой неподъемной антологией, состоящей из двух частей, куда, помимо основных произведений вошли всевозможные демонстрационные, инструментальные и живые записи, включая концертные видеосъемки, разместившиеся на отдельном носителе Blu-ray. Некоторые композиции группы New Take, несмотря на свой прискорбный статус распавшейся команды, произвели колоссальное впечатление на деятелей современного драматургического искусства, благодаря чему в нескольких европейских театрах прошли масштабные поэтические постановки на основе произведений Осипа Мандельштама и Иосифа Бродского, некогда вдохновивших участников музыкального коллектива на создание своих грузных дисгармоничных творений.

И в завершение акустического круговорота – профессиональный выпуск сольных альбомов Майка Ремембера – каковые отважился распространять канадский лейбл «Cloud Number Nine». Разнообразные творения, выдержанные в традициях постпанка и сёрф-рока, начинённые антиутопической, антитоталитарной и велеречивой экзистенциальной борьбой, подстегнули разноликий сонм молодых песнотворцев выступить с концертом cover-вариаций Майка Ремембера, охватив весь мелодический спектр его песнопений, – от «Супермаркета Антиутопия» до «Вечного Сёрфа».

Документальная лента «Вспоминая Ремембера» призвана запечатлеть благословенную молодость человеческой природы. Плодотворное кипение пассионарной жизни исследователя неприступного искусства. Я осмелился создать, прежде всего, в своем воображаемом мире этот кинофильм, дабы сделать его бессмертным и неуязвимым.

В моей биографической работе Вы увидите Ремембера среди руин индустриального Ворон-Сити, опутанного безжизненными рельсами железной дороги. В ней воодушевленный мыслитель встречает ослепительно прекрасный пурпурный рассвет подле беззвучных водохранилищ, прибавляя в своем воображении к этому живописному пейзажу огнедышащие ритмы Colour Haze. Растворенный в незабываемых лентах Марко Феррери («Большая жратва») и Луиса Бунюэля («Симеон-столпник»), Майк Ремембер ясно силится постичь преображенный язык удушливого лета. Околдованный магией альбомов Rolling Stones, он излучает завидное жизнелюбие и сардоническое чувство юмора, безоглядно выжимая из себя последние аккорды креативного мышления. Влюбленный в глубинное искусство, он повсюду норовит постичь динамику незримого волшебства. Выбиваясь из кромешной толчеи, извергая лютые философские тирады, он стремглав проносится сквозь толщу суетливого города, облаченный в темную мантию Джима Моррисона. Трепетно прощаясь с дремлющим городом в мгновения цветистого рассвета, он невзначай напомнит своему внимательному зрителю о существовании хрестоматийного кино Терренса Малика, перекликающегося с райским небосводом, и традиционно покинет тесные пределы объектива камеры в поисках инородных смыслов и февральского листопада.

Часть 1.

Вспоминая Нонтаун

… самое сложное: начать – это понятно – поэтому продолжим, ребятки, без слежки безумной за знаками препинания и прочими грамматическими ухищрениями, коих не счесть –иногда в загадочных местах, иногда в сельском уединении – частный дом, где я отдыхаю, а рядом санаторий и прочие постройки – через дорогу живут алкаши с курами – петухи орут спозаранку, и целый день орут – алкаши тоже, стоят холодные ночи – а они не заплатили за газ – поэтому топят облупленную печку дровами – впрочем, наша хозяйка, бабка уже за 80 лет тоже экономит на газе – но я накрываюсь двумя ватными одеялами – и только под утро чувствую холодок – именно он напоминает мне о жизни – значит, можно продолжать свою писанину. Без начала, середины и конца – как повелось давным-давно.

…многое, что случилось и не случилось за дни и ночи, утренние зори и вечерние закаты, пока я не добрался сюда, на эти листы – трень-дребедень, там оступился, там выкарабкался, испанцы добрались до футбольной верхушки мирового древа, а старый гопник в синем халате занял позолоченный трон – да, пара самых грандиозных событий – встречи с Джонни и Элизабет – вот что нужно сразу описать, дурень, а не эти мыслишки из грешно-праведной башки – но почему-то я оставил описание этих встреч на «потом» – точнее, отрывки встреч или разговоров, переосмысленные и пересказанные в собственных мозгах – сам бы Джонни, например, спросил – «Что было уж такого, о чем можно сделать целый рассказ, повесть, совокупность разных значков и букв?» – каждому видней со своей колокольни – но и ему будет приятно прочитать хоть что-то отрывочное о тех днях (надеюсь, дружище, я надеюсь на это, сидя в очередном круге личного ада, наблюдая за пятками Люцифера, заводящего трактор) – о днях безрассудных я вспоминаю, пытаясь спасти свою душу от застоя – от позора, который в этой тиши все больше становится явью – хотя, что такое явь?

Ведь сейчас, когда я сделал перерыв и вышел покурить во двор – а еще 11 часов утра не настало – узрела лань бескрылую бабочку, и кашалот чихнул в радиоприемник – на небе голубом и девственно чистом висит луна – неполная, но висит – согласитесь, не очень привычно видеть в это время луну – и после увиденного не будешь писать что-то стандартное о своих делишках – август – хорошее время для меня – я понимаю, что лето заканчивается – приезжаю погостить в этот дом, вдали от цивилизации – в прошлом году закончил здесь свою повесть о нелинейном кино, которую только Джонни и оценил пока по достоинству – после этого целый год находился в раздумьях – а стоит ли вообще писать что-то – но теперь решился – ведь неохота терять какие-то мысли, если их в одиночестве (даже так) считаешь важными.

Конечно, всё это Джонни может прочитать кому-нибудь еще – ну, скажем, папе и маме – мама, например, будет сидеть в кресле – а где-то чуть слышно будут звучать композиции Killbody Tuning (а может, The Moody Blues?) – и Джонни будет читать вслух мои письмена (какие к черту Killbody Tuning, если на повестке дня – мелодичные доклады близнецов Кокто?)– а мама скажет после нескольких абзацев – «Какие-то психи у тебя друзья – да ведь он сошел с ума напрочь – бесталанный чудик – кем он возомнил себя – зачем тебе с ним общаться – переписываться типа, не доведет до добра он тебя – одни несчастья и переживания – тебе не хватает их?» – вот так примерно и будет (методологические основания сформулированы эклектично, не указаны конкретные методы сбора и анализа информации) – и Джонни скромно замолчит, не в силах перечить – да и как можно перечить родным людям? А ведь это лишь вступление к действительной повести – к действительным приключениям – злоключениям – ожиданиям – приветствиям – да, только начало – как будто заверещала гитара – заелозили эльфы пальцами тонкими по струнам – и вот уже оркестровка готовится – коронная увертюра – всё продолжится – и будет влюбленность в прекрасную девушку в сумраке – и новое вдохновение, чтобы сочинялось легко – и диалог с листами бумаги завертится в новом русле, стремительном и великом – иначе нельзя, нельзя.

Но мгла становится более зримой, и часы продолжают свой безжалостный ход – Джонни бы мог вполне быть вместе с героинями Сюзанны Кристи из «Говорунов» и «Предателей творожных ватрушек» – изгой в первом случае, бедный художник, складывающий иногда из камешков загадочные скульптуры – он бы сказал ей – «Произноси любые слова – мне нравится слушать тебя» – а во втором случае ухаживал бы за ней – облик его – чуть выступающие усики и чуть надутые щеки – взгляд в бесконечность – хороший сторож – а она, инвалид с редкой болезнью позвоночника, и Джонни Сингер ухаживает за ней в этом анти-милосердном мире, поглощенном страданием и безнравственностью – насильников не отличить от монахов – а он бы аккуратно любил ее, со всей нежностью – что-нибудь рисовал на песке и снегу в этом цирке моральных уродов – читал бы стихи, сочиненные им в лесной глуши – тихая жизнь без лишнего стыда и стеснения – ну, конечно, дедушки и бабушки, заботливые родственники помогали бы иногда этой миловидной паре – уж лучше тех, кто наводнил улицы – да, Джонни всегда отличался от них – и так бы он обрел счастье с больной девушкой, которой, может, осталось не так уж и много ценных мгновений жить на земле – на этой планете, терпевшей много лишений, на ней все равно что сочинять – всё сложно понять и признать – легче умереть или стать дневным обалдуем – святым идиотом – чем остаться с таким вот инвалидом женского рода – но умирать бесполезно – лучше же ухаживать за больными, читать им вслух свое и чужое – например, Толстого, – можно даже и Моэма с Хемингуэем – выносить отбросы – гулять под луной и под солнцем на полях-лужайках, проповедовать в тиши и покое – быть некой службой спасения – единоличной и для одной только девушки – благородной и хорошенькой – говорить ей трудно, мышцы лица не слушаются, да и язык тоже – и еле ходит – и скоро умрет, стало быть, – а может она и молчит – но Джонни бы неизбежно влюбился в нее и боготворил – объект воздыхания – что поделать, друзья?

Ведь если нашей планете осталось жить несколько миллионов лет – и все сгорит в веках – если не раньше – всякие там ядерно-психо-перманентные войны – ну и на религии, конечно, всё замешано – типа, всё будет ништяк (такая байда первобытно-попсовая) – так что же осталось в этом мире, кроме заботы и капель уважения к старикам и немощным, и к нищим, и к бродягам и к тем, кому не повезло с рождения – родились в грязи, а живут в вечном позоре и унижении – какое тут искусство – один естественный отбор – пожирая друг друга и не щадя никого – века эволюции насмарку – а планета взорвется как конфетти по праздникам веселым – отблески взрыва даже не во всех галактиках будут видны – но, кстати, Джонни верит – почти религиозно – а может, и полностью – как монах в кустистой храмине, поедая постные лепешки – он верит, что останется нечто – что именно, никому не известно – я и сам верю в некую энергию – черт возьми, есть же смысл в существовании мира – сон есть сон, а мир есть мир – и кто-то еще верит в инопланетян – кто-то атакует нейро-лингвистически-био-оригинальными волнами Китай и другие государства, в точку, прямиком в цель микроскопическую – по мозгам, в мозги, из мозгов – да, это точно они – сверх-лимит-абсолют-развитые пришельцы, – не то, что мы с вами – это конечно, смешно просто – хотя Вселенная же очень большая (тут уже как младенец начинаешь размышлять – «очень большая») – всё может произойти.

Где наши музы? Куда делись знакомые глаза – почему никто не звонит, не спрашивает – «О чем ты думаешь? Что в твоей голове?» – а может, причина кроется в том, что нам всё безразлично – и что будет – так и останется несколько фраз неслышимых парить в пределах мироздания – но хотя бы пылинка любви не помешает, само собой.

Я буду (как всегда) забегать вперед и отходить назад – всё будет личностно, нелинейно или, если угодно, индивидуально-убого-ненужно-вязко-ломко-загадочно (или как хочется) – выбирайте сами любой вариант восприятия сего текста – эпохи и секунды меняются – моему герою-протеже-прототипу-антиподу и прочему совпадению-символу-аналогу (живому и безрассудному) также суждено валяться на диване – слушать пост-рок (нет, уж лучше авангард с появления фонографа и кофе со сливками) – а потом на пенсии в вязанных тапочках на босую ногу врубаться в сонаты Бетховена (вряд ли – скорей уж в алюминиевую музыку Лу Руда) – где-то так, вроде того – хотя спорно, что удастся дожить до этого счастья-несчастья. И ничего более, и ничего менее – но в то же время, в том же месте – не так как прежде, только не так – изменяясь везде и повсюду, рыскать на воле, и даже в темнице – ища пристанище свое в противоречивой вечности.

***

А как же всё это завязывалось, начиналось – ну, конечно, Джонни письма мне отправлял, горемыка – типа, вот такие дела – решил приехать, побродить по Городу – вылезай из Трущобы своей – да, всё нормалёк – там фильмы запиши и приезжай – без проблем, как водится – а на мне тут висит мертвым грузом научная работа – да и альбомы с группами надо доделывать – я думал об этом, когда был на даче, недалеко от Трущобы – шел по дорожке за свежей ключевой водичкой – и вот думал, типа Джонни приедет в Город – и мы с ним будем бродить – а еще целый месяц был до его приезда – ну, где-то месяц – точно не помню.

Наконец Джонни приехал – а я его, помнится, еще прождал минут 20 между вагонами метро – там еще на лавке сидел со мной какой-то пацан – я присматривался к нему «А вдруг это Джонни?» – но нет, конечно – Джонни приехал попозже – а если смотреть на постоянно проходящие мимо поезда долго, то можно чокнуться – надеюсь, вы в курсе – значит, Джонни приехал такой – и я его спросил в самом начале – «Ты что – нибудь взял с собой?» (имея в виду выпить – отпраздновать встречу – у меня банка «Эфеса» болталась в пакете) – он такой «Да-да» и показывает мне диски с фильмами, видео-фрагментами своими и музыкой – «Привез тебе» – я же имел в виду совсем другое – говорю «Может, возьмешь себе хлебнуть чего-нибудь?» – «Нет, нет, не хочу» – и мы пытаемся выйти наверх – подальше от вагонов метро – но сворачиваем сначала не туда – и выходим к обычным жилым домам – а нам нужно к Ситцевскому парку – так что мы опять спускаемся в переход подземный – и наверх – тут немного пройти – ворота, и по тропинке, через еще несколько поворотов и всяких там асфальтовых дорожек – считай, уже парк начинается – да, мы очутились в парке…

***

Так или иначе, впервые я увидел-услышал Джонни в городском клубе «Благосклонная Мудрость» – местечко мало кому знакомое – я вообще случайно на него натолкнулся, бродя от нечего делать по улицам – должен был съехать с прежней квартиры, решил халявно поселиться в общаге – вдруг встретил кореша-хипстера, а он мне пропарил мозги про новые социокультурные процессы в обществе, всякие там бифуркации-трансформации – этот хипстер про один клуб упомянул – говорил, что там полно интересных шизиков, всякие лекции о культуре читают, кинематограф, музыка, подполье – как-то он мои мозги заразил, и ноги сами к этому клубу вывели – темноватое помещение, звучит какая-то приятная мелодия – может, нью-эйдж, я подумал, ну, неважно, и с небольшой сцены некий паренек вещает очередную ахинею о мерзкой современности, что типа искусство погибло и всякое-всякое другое – а тут значит выходит другой шкет, худощавый, страдальческое лицо с выпученными глазами, руки тонкие, я подумал, щас клоунада начнется, а этот чувак сказал вдруг, что намерен взбудоражить посетителей своими вопросами об одной актрисе, и некоторые из шизиков загудели, а шкет давай городить со сцены про фильмы «Клаустрофобия в приятном сновидении» и «Кости Тарабарщины» – причем, говорил он об их светлом посыле в нашем темном мире, что вроде как фантазия развивается, что людям нужно объединиться ради строительства нового мира – некоторые идеи он высказывал тихо и скромно, я даже решил, что одними шутками клуб полнится – потом он показывает обычный лист бумаги, на нем что-то начеркано, и он такой – «Кому интересно, здесь вопросы, которые меня беспокоят как фаната юного кинематографа» и ушел со сцены – я решил подойти к нему, за стойкой мы пересеклись, говорю – «Я – Майк, интересно было бы с тобой подискутировать», а он – «Джонни, рад знакомству».

И начали мы тарабанить о кино и не только о нем – проговорили до поздней ночи, потом он куда-то исчез, я долго искал его и даже расспрашивал случайных людей в клубе – оказалось, что тут полно милых индивидов, которые мне постоянно жаловались на мирскую суету, а также предложили заходить почаще, обсуждать творчество Антуанет-Cофии (мне как-то было по барабану, кто это – потом выяснилось, что неплохая молодая актриса), но главное, что Джонни должен был регулярно посещать сей клуб – мне с ним почему-то захотелось продолжить беседы – хотя я бы не остался в «Благосклонной мудрости» ни на миг, если бы мои прежние друзья не бросили меня на растерзание одиночеству – Брайан уехал в Запределье – парочку раз писал мне – «Я в Далласе, чувак, или в Праге, без разницы – везде подают неплохие бифштексы с кровью» – Джон Полуглухой куда-то еще переехал – может быть, в психушку – хотя Джонни впоследствии утверждал, что этот нелинейный субъект рассуждал об Аристотеле на веселом поезде, мчавшимся в Норвегию – он пил мартини из пивной кружки, размахивал зажженным «Кэмэлом» (надеюсь, не целой пачкой, или он замучил инфантильного верблюда?) и хлопал изредка грязными ладонями по своим кожаным штанам – а что ему еще делать оставалось?

Но, в любом случае, тусоваться в этом клубе было здорово – там было несколько прикольных личностей – одним из первых был чувак-джазист по кличке «Робот» – уж не знаю, почему там его так звали – он сам не возражал и не обижался, хотя был живым, подвижным болтуном – врубил как-то Сонни Роллинза и еще Маклафлина притащил – с музыкой в клубе было вообще туговато – в основном, все слушали Аарона Зигмана по тысячному разу – Робот (хоть и был незыблемым фанатом Антуанет-Софии) больше тяготел к фильму «Есть сны – будет и реальность» – втянул и меня в продолжительную дискуссию о характере Кассандры – обманывала она главного героя или нет – вообще я считал, что у нее на уме много всего нехорошего таилось, а Робот вроде был согласен, но упирал на искренность чувств и невинный возраст героини.

Еще там был угрюмый Кэп – тащился он от фильмов Гильермо дель Торо – но в целом, не интересовался особо разнообразным авангардным искусством, довольствуясь малым – но над ним было легко прикалываться, поскольку он не просекал потаенные смыслы фраз – Робот, правда, его уважал и очень редко позволял себе остроту в сторону этого ворчливого военного – Кэп умело проносился сквозь известные измерения, успев воспринять необходимые образы развитым рассудком – забывая пропорции, он не уставал менять проводников к Старцам.

Потом появился Джеймс – он приучил меня к пост-року – Астронавты, Моно, серебряные Зионы, всякие полуночные моряки, подарки с Энолы (сомневаюсь, что он слышал про черепах в тенистом электричестве) – Джеймс был напрочь религиозен и видел в нашем клубе некий храм для молитв во славу Антуанет-Софии – прям Мать-Богородица, такое было впечатление, что он, сидя в старой «косухе» на табурете в центре танцевальной площадки, трясется в священном экстазе, глядя в потолок и видя там образ Саманты – девочки за роялем, с косами, в белом платьице, с огромными карими глазами – и вот Джеймс, подходит к пульту и заводит This Will Destroy You – времена меняются местами – благослови всех захватчиков и взорви небеса – в клуб заходит новый посетитель, в грязной футболке, шортах – на дворе лето, и прям с порога кричит – «Чего прикольного здесь происходит, что за богадельня?!» – а ведь он прав – все как один (кроме меня, Кэпа и Робота) падают на колени и молятся на образ Люсии, поют хвалу полуразрушенному сараю и лесному духу, пуская слезу при виде веревки, трех футболок и золотой краски – а этот новый хипстер подходит сразу ко мне и заявляет – «Я слышал, что ты тайным смыслом «Аутизма» интересуешься?» – я чуть кофе не подавился, немного смутился, но бормочу – «Ну, допустим…» – а он без всяких допущений начинает мне грузить про бассейн и сон дяди Джеймса – Джеймса из фильма, а не нашего пост-рок-пророка, грузит и грузит как на грузовик – «Почему Мара оставляет себе очки? Ведь она могла их ребятам подарить на память, как и ролики!» – «Розовые очки – символ позитивного отношения к жизни» – «Изящная девушка – изящные речи» – «Антуанет-София притворялась Марой, которая притворялась, что курила» – «Приятель, сначала ты проходишь по основной сюжетной линии и затем, скорбя о потери цели, начинаешь сканировать игровую вселенную на наличие внесюжетных поворотов событий» – «Значит так, ребята, дело обстоит – Мара видит свой сон, и во сне происходит сравнение роликовых коньков с карьерной лестницей, уставившихся мальчишек с наблюдательными коллегами по работе – я еще не упомянул пародию на курение с отлыниванием от работы и т.д.» – «Предоставьте льготный доступ в кладовки воображения» – «Джеймс пошел на жертвы, чтобы Маре было уютней рядом с ним, чтобы она всегда была впереди него, чтобы вела по правильному пути» – а потом еще призрачный монолог о прото-индастриале – я спрашиваю «Как звать тебя?» – а он «Зови меня Дарки, сам из Нонтауна» – мне было параллельно, хоть из другой галактики – вот и весь сказ.

Как я говорил ранее, Джонни обязался заходить в клуб почаще – и действительно, парочку раз он выкрикивал со сцены невнятные монологи про тайны чердака из своих снов, про самураев и самые полезные овощи, но однажды он перестал приходить… помнится, что в день, когда Джонни навсегда покинул чертог «Благосклонной Мудрости» один сдвинутый новичок поведал мне о своей родной планете, откуда он, как сам утверждал, прилетел, и куда ему очень бы хотелось вернуться.

***

Я не могу сказать вам название этой планеты, так как меня подвергнут анафеме верующие люди. Пусть она называется просто Планета. Ее месторасположение – любая звезда на ночном небе. Скоро стемнеет, тогда выгляните в окошко, выберете любимую звезду и скажите – «Вот отсюда и прилетел старина Чарли». У нас на планете (жители не привыкли писать ее название с большой буквы) очень много народа. Только стоит выйти из дома (а там у каждого – частный дом) как тут же к тебе кто-то подбегает и начинает рассказывать о своих сумасшедших идеях. Как это ни прозвучит странно, на моей планете нет ни одного человека, который бы не занимался творчеством. А физический труд запрещен – уж не знаю, откуда берется еда, но каждое утро холодильник заполнен её (откуда берется электричество – тоже никто не знает).

На нашей планете много тайн. Мне никогда не задают вопросов о ней, поэтому если вы что-нибудь захотите спросить – то спрашивайте. Я пообщался там со многими личностями, но в – основном любил поболтать с двумя: Куртом и Ричардом. Они не любят своих фамилий, но, если вам станет интересно, я их сообщу. Так вот, Курт все время играет на гитаре, а Ричард ловит рыбу (ему часто попадается форель), причем рыбачит он не для продажи, а для удовольствия. Оба они учили меня своему мастерству. Правда, ребята они очень сердитые, поэтому уроки у нас заканчивались рано. Но мы никогда не дрались. Так как все являемся убежденными пацифистами. А, да, Ричард еще учил меня варить арбузный сахар и сочинять рассказы. Он говорил – «Когда прилетишь на землю – станешь писателем». На самом деле, писателем я быть не хотел. Они мне и на планете надоели. Про кого хотите услышать? Я расскажу! Хотя, может быть, на планете я его не встречал (она у нас очень большая). Поэтому сюда и прилетел, чтобы побыть немного (скажем, одну земную жизнь) с обычными людьми и послушать их обычные истории. Но когда выяснилось, что обычных людей здесь очень много, то для «равновесия» пришлось стать творческим человеком.