Kitobni o'qish: «Битва за страну: после Путина»

Shrift:

Пролог

– И вот новость, которая только что поступила в нашу редакцию. По сообщению радиостанции «Ньюс-ФМ», сегодня ночью скоропостижно скончался президент России Михаил Викторович Столбов.

Диктор – небольшая, блондинистая девушка, немножко сонная, как и положено, для семи утра, прочла «текстовку» на автомате. Дрогнула лишь с последними словами, еще раз склонилась над бумажкой. Было видно, как шевелятся ее губы – читает опять, уже про себя. Поднимает голову, недоуменно оглядывает студию, ожидая то ли подтверждения, то ли опровержения.

Его не было. Оператор, похоже, растерялся не меньше. Камера отъехала. В кадре появился студийный работник, замерший в метре от стола ведущей. Потом дернулся, протянул руку, выхватил листок у дикторши, обалдело зашевелил губами.

Никто из пассажиров, коротавших время в зале ожидания областного автовокзала, не заметил ступора столичных телевизионщиков. Негромкие разговоры в очереди к кассе, вдоль фанерной стены, и на вытертых сиденьях замерли. Студенты из райцентров, мелкие коммивояжеры, пригородные работники, бабки, приехавшие в облцентр «за правдой», переглядывались, будто сосед мог подтвердить или отменить новость.

Дамочка средних лет не заметила, как дрогнул, наклонился стакан с растворимым кофе, и жидкость со злым грибным запахом потекла по белой куртке, закапала на грязный пол. Недоеденный бутерброд закачался в руке – то ли выпадет, то ли нет.

Кто-то из пассажиров услышал новость на пороге и так и замер, отворив и не закрыв дверь. Словно не знал, нужно ли теперь брать билет, ехать намеченным маршрутом. Морозный, злобный ветер прорвался в зал, обдал жгучей, беспощадной волной, от которой трясет даже в толстой шубе.

– Господи. Убили, – прошептала бабуся в пуховом платке.

Пассажир на пороге будто услышал новую информацию, шагнул вперед, и дверь звучно захлопнулась за его спиной.

Казалось, хлопок двери отозвался в студии. Паралич в прямом эфире прекратился. Кто-то ткнул нужную кнопку, запустил следующий ролик новостной передачи – о фестивале шоколадных пирожных в старинном бельгийском городке.

* * *

С начала этого года Джульетта взяла дурную привычку – будить именно Славку. Собаченция понимала: утренней прогулки проще всего добиться от него.

– Мне же ко второму уроку, – вяло возмутился Славка, когда животное стянуло на пол одеяло. Но Джулька уже оттащила одеяло к порогу. Чтобы его вернуть, пришлось прочапать босыми ногами по прохладному ламинату, а как тут не проснуться?

– Слав, погуляй, – донесся заспанный мамин голос.

Конечно, можно возмутиться, покачать права – чего это и в среду гулял два раза, и вчера три раза гулял, и сегодня должен? Но Славке хватило ума сообразить: качать права придется лишь перед Джуль-кой. Так безопасней.

Мама, сколько не проси, встанет лишь за пять минут до подъема папы. И сразу поспешит хлопотать на кухню, готовить завтрак. Папа с Нового года стал нервным и злым. На маму кричит, Славку обещает пришибить, Джульке однажды дал пендель. Бывало, пьяный приходил, еще злее злого – мама молила, пока не уснет, даже в сортир мимо кабинета не ходить, на балконе пописать, коль невтерпеж.

Так что папа утром Джульку не выведет. И мама не погуляет, пока не чмокнет папу в прихожей и пожелает удачи в «проклятом департаменте», как с прошлого декабря говорит папа. Поэтому брать поводок и идти во двор – Славке.

Он вздохнул, оделся, вышел в коридор. Заглянул на кухню – подсластить утреннюю невзгоду шоколадным трюфелем. Телик светился без звука. На папу нынче не угодишь, то озвереет на передачу, то рявкнет: «Чего выключила?! Я должен знать, когда пора сушить сухари!».

На автомате Славка взял пульт, добавил громкость. Шли новости.

– …которая только что поступила в нашу редакцию. По сообщению радиостанции «Ньюс-ФМ»…

Славка слушал секунд десять. Потом кинул на стол неразвернутый трюфель и, забыв положить пульт, помчался будить отца.

– Папа, папа, знаешь какая новость?

Папа открыл глаза. Хотел рыкнуть, но то ли недостаточно проснулся, то ли заинтересовался восторженным тоном сына.

– Ну?

– Столбов УМЕР!!!

– Чего врешь?

– Сказали в новостях.

Славкин интерес объяснялся легко. С декабря папа терроризировал семью, повторяя: «Из-за этого Столбова жизни никому не стало, сваливать надо из департамента, пока не сел». Маму так и не отвез на Новый год на Бали, Славику не купил нормальный скейт.

Славка еле успел отскочить от кровати. Папа отшвырнул одеяло и быстрее, чем Славка за Джулькой, рванул на кухню, к телевизору.

– Пап, так ты теперь доску купишь? – крикнул вслед Славка.

* * *

Фатима открыла дверь коленом медленно и осторожно: если чай разольется, свекровь Асият рассердится. Переступила порог, осторожно ногой прикрыла дверь, та захлопнулась с мягким, войлочным звуком.

– И вот новость, которая только что поступила в нашу редакцию. По сообщению радиостанции «Ньюс-ФМ», сегодня ночью…

Фатима вздрогнула. По ярко-красной эмали покатились несколько бурых капель. Все же удержала, дошла до стола перед диваном, поставила.

Оставалось надеяться – свекровь, из-за новости, не заметит оплошность невестки.

Так и случилось. Свекровь – ноги поджаты, голова откинута на две подушки, – глядела в экран, на безмолвный переполох в студии.

– Мать, это правда? – спросила Фатима.

Свекровь чуть помолчала, для авторитета.

– Аллах сенсокла. Столбов сказал, что теперь по телевизору врать не будут. Значит, правда.

Фатима стояла у стола. Сесть без разрешения свекрови она не решалась.

– Хороший был начальник, – произнесла Мадина. Взяла мобилу, ткнула кнопку.

– Мурат, привет. Ты не замерз в Саратове? Новость слышал? Президент Столбов умер, да будет Аллах к нему милостив. Это плохая новость. Недаром говорят: хороший начальник всегда умирает рано.

Немножко подождала, хлебнула чаю – не остывать же – и продолжила:

– Мурат, ты помнишь, весной надо достроить дом и сделать новый коровник? Нанимать людей дорого. Будешь возвращаться, привези уруса. Когда возьмешь у него паспорт, проверь, не женат ли он – женатых иногда ищут. Построим коровник, найдем другую работу. Не бойся, когда советует мать. Если урусы найдут и выберут такого президента, как Столбов, ты вернешь ему паспорт и отвезешь обратно. Но второго Столбова урусы не найдут.

* * *

– Май дарлинг, плиз, не срывай путешествие! Вылет в одиннадцать, впереди у нас и регистрация, и таможня, и чертова безопасность на входе, а кроме этих радостей еще и пробки.

– Кисик, мы успеем! Мы же мастера объезжать пробки. Ну что сделает одна минута?! Я только гляну по «Евроньюсу» на погоду в Швейцарии. Ну, пжалста…

Кисик, он же Антоша, хотел возразить супруге, что объезжать пробки, да еще под непрерывное ворчание: «Разве мы еще не опоздали?» придется именно ему. А также хотел сказать, что погоду в горнолыжных краях можно узнать и по мобильному инету, миновав пробочные и полицейско-пропускные мучения. Но смолчал.

Супруга заскочила в гостиную, щелк-щелк пультом. Уже хотела перейти на «Евроньюс»…

– Кисик, ты знаешь, твой Столбов умер?

Антоша попросил оставить шуточки, но все же сбросил на пол сумку, прошагал к ящику. Супруга, оскорбленная недоверием, прибавила громкости. Беззвучная студия убедила его – не шутка.

– Почему это «мой Столбов»? – наконец произнес Антоша по принципу «хоть что-то да надо ответить».

– Ну, он же у тебя в ящике маячил всю осень, – сказала супруга. – А помнишь, как у нас вечер пропал: ты сказал, что тебя Янек на митинг тащит, будто Столбова из прокуратуры не выпускают, и будут какие-то народные гуляния по Кутузовскому проспекту?

– Ну, было такое, – растерянно сказал Антоша, типа, «кто в детстве не марихуанил?» – Вот те перь-то что будет?

«В этом маленьком и уютном городке за двести пятьдесят лет родилось более трехсот рецептов пирожных, созданных на основе молочного и горького шоколада…»

– Что будет? – переспросила жена. – На самолет опоздаем, вот что будет. Путин, Медведев, Столбов – одно и то же. Давай, шевелись.

Антоша вздохнул, выключили телек и поспешил к дверям. Сколько бы минут они не потеряют по вине майдарлинг, но все равно, если опоздают и не улетят, полторы тысячи сгинувших евро – бронь горнолыжного отеля – будут исключительно его виной. Как иначе?

* * *

Три литра пива – лучший будильник. Только поднимает он на ноги и если надо тебе вставать, и если не надо. Лешка-Марат за дружеской болтовней завел этот будильник еще с ночи, перед сном толком не разрядил. Потому и поднялся без пяти семь.

Доплелся до санузла, порадовал организм. Заодно, чтобы лишний раз не ходить, плеснул воды на лицо. Убедился – не рванет, и вывалился в коридор.

– Какой козерог не вырубил телек? – бормотнул сам себе.

В этом безадресном вопросе была избирательная придирчивость. Если уж перечислять претензии к козерогам, то они много чего натворили: не закрыли кран, просыпали пепел на пол и колбасную нарезку, утопили хабарики в кружках с чаем. Не дорисовали плакат «Нет православно-держав ному фашизму!». Сбили с подоконника на пол цветок, заветрили хлеб, окатили линолеум пивом и не подтерли. Чего еще ждать от товарищей по «Левому Альянсу»?

Но Лешка-Марат прикопался именно к телевизору. Подошел, задумался, что же делать: выключить или дать звук? В программе были новости, потому выбрал второе.

– А повторить… – растерянно произнес Лешка-Марат. Но студия была растерянна еще больше, чем он.

Началась гнусная буржуазная реклама – какие-то шоколадные пирожные. Лешка-Марат не слушал. Он развернулся и, едва не поскользнувшись в пивной луже, влетел в единственную гостиную-столовую-спальню московской однокомнатки.

– Доброе утро, камрады. Фюрер сдох!

Ответом был несогласованный храп. Впрочем, минуту спустя, он прервался полусонным вопросом:

– Звездишь опять?

– Восстаньте, павшие рабы, и посмотрите зомбоящик, – возмущенно ответил Лешка-Марат. Ответом было ворчливое несогласие: пусть и сдох, но разве это повод будить в семь утра!

Лешка-Марат лечь уже не мог, а потому начал словесно тормошить товарищей по Левому Альянсу. Обошелся без пафоса и патетики, просто задал сугубо практический вопрос:

– Камрады, а как теперь быть с плакатом: «Нет фашизму, нет Столбову!». Переписывать?

– Успокойся, – отозвалась Энни (зараза, предпочла разделить одеяло с Рафиком, а не с ним). Стол бова нет – столбовщина осталась…

– …А значит, ей мы сегодня и дадим звездюлей на Пушке, – договорил Рафик. – Лады, выспимся, и на площадь. Устроим, мля, панихиду буржуазному режиму.

В знак согласия Энн вытащила ногу из под одеяла и трижды махнула ею в воздухе.

* * *

– Давай, красавчик, не тормози. Катай явку с повинной, говори, что мобилу обменял на косяк или посеял с пьяных глаз. Тогда условный срок, ну еще ущерб компенсируешь. Шесть тонн всего. Нет? Ну, тогда по-плохому. Счас почки помассируем и отдох нуть в камеру отправим. А там такой же пидор, как и ты, только в реальном смысле. Он тебя отцелует на всю свою длину, а мы этот цирк снимем и выложим в инет. И будешь всю жизнь «кукарекать», или под электричку прыгнешь. Хочешь?

– Не брал я мобилу. Ну, не брал же…

Похмельный, помятый, но ожесточенный парнишка и ментополицаи искренне не понимали друг друга.

Мотивация обеих сторон конфликта была простой. Парень и вправду не вытаскивал мобильный телефон из кармана незнакомой ему (и прежде, и даже сейчас) девицы. А менты, обязанные отреагировать на жалобу племяшки районного главы, так и не нашли лучшего кандидата в воры. Куда делась мобила, они догадывались: в туалете клуба «Патайя» из кармана вытащили цыганки. Обкуренная дура не заметила, под таким кайфом могли бы и трусики с нее снять, и отметиться бригадой, а она так и не поняла бы, кем был прекрасный ночной принц.

Добыча цыган, считай, провалилась в альтернативную реальность. Их хоть режь, своих не сдадут. Пришлось найти невинного, но уж очень подходящего парня, имевшего неосторожность тусоваться по соседству с дурой и быть ею запомненным – для опознания сойдет. Плюс разные бонусы: в прошлом году десять суток по «административке», и никаких дядей-начальников, да и родня – мать-алкоголичка.

Правда, парнишка упертый. Плюнуть бы. Но когда найдешь замену? Да и кто его знает, какие проблемы возникнут с заменой? На первый взгляд парень кажется лох лохом. А потом помусолит мобилу, вызвонит школьного дружбана – омоновского лейтеху или сестру – секретаршу в суде. Проще этого дожать до признательных показаний.

– Шериф, пусти в сортир. Имей совесть.

– Ага, – радостно отозвался капитан, – давай вдвоем совесть поимеем, и ты, и я. Я хочу спать, ты – писать. Скажи, что брал, тогда поссышь и напишешь. Нет – никаких пи-пи.

– Мужики, – хрипло и зло сказал парень, – я Столбову напишу и вам свистец будет.

– Лучше Обаме, – ответил офицер. – Но без энтузиазма.

Патовая ситуация затягивалась. Капитан щелкнул ленивчиком. Нехотя засветился экран – каждый день смотрят, а за год пыль не стирали.

Минутный ступор – естественный, утренний ступор умотанных за ночь людей. Прервали его бельгийские пирожные.

– Вот тебе и твой Столбов, – с неподдельной грустью сказал товарищ начальник. – Давай, гражданин Петраков, пиши заяву.

– А сперва в сортир можно? – хрипло спросил парень.

– Не. Кончились твои права, чмошник. Навсегда кончились. Вот ручка, валяй!

* * *

За последние четыре месяца Нина Александровна так и не поняла, радоваться ей, или бояться. С одной стороны, ее муж Игорь Витальевич помолодел, да так, что поднимался на третий этаж быстрее, чем прежде сходил по лестнице. Но при этом Игорь Витальевич в день выпивал кофе больше, чем прежде за неделю. Главное же, Нина Александровна понимала: нового разочарования восьмидесятитрехлетний супруг не перенесет.

Игорь Витальевич был областной знаменитостью: профессор математики и ректор вуза, Герой соцтруда, гениальный специалист по логистике, когда это слово не было известно. При советской власти его заслуги признавались, но самые главные идеи не вписывались в планы, спускаемые Москвой в область.

В начале 90-х, когда плановая экономика ушла в прошлое вместе с коммунистами, Игорь Витальевич разработал проект построения капитализма в одном отдельном Заокском районе на три года раньше, чем в остальной России. Под написание проекта удалось получить грант Сороса, работа заняла первое место на каком-то конкурсе и была опубликована в самом прогрессивном экономическом журнале. Но устроитель конкурса разорился, журнал закрылся, а глава района проиграл выборы и его преемник не мог понять, в чем личная экономическая выгода Игоря Витальевича?

Настали нулевые. Появились национальные проекты, согласно программе развитию области, в районе учредили бизнес-инкубатор. Игорь Витальевич переработал проект, с учетом новых реалий, предложил директору инкубатора, смекалистому молодогвардейцу. Проект получил первое место на конкурсе «Инновации молодых», директор вошел в «тысячу» кадрового президентского резерва, уехал в Москву. Игорь Витальевич пристал с проектом к новому главе района, но тот так и не понял, откуда должны прийти деньги для распила и кто прикроет в случае осечки и, главное, какая в этом личная заинтересованность автора?

Когда президентом стал Столбов, проект ожил снова. Теперь он был уже не бумажным, но электронным, с графикой, анимацией, даже оригинальным звуком. Но суть осталась прежней. Заокский район становился производственно-туристическим кластером. Возрожденный мебельный комбинат производил плиты из сорных пород дерева, растущих поблизости; здесь же из плит делались разборные элементы одноэтажных домов. Эти дома получала бы молодежь, согласившаяся остаться работать в районе – на домостроительном комбинате, на стекольном заводе, на мясокомбинате и окрестных аграрных комплексах. Зачем ютиться в съемном московском углу, если здесь сразу дают двухкомнатную квартиру со всеми коммунальными удобствами?

Учитывая специфику нынешнего времени, Игорь Витальевич изначально сделал главным объектом кластера не мясокомбинат, не мебельную фабрику, а реабилитационный центр – лечить наркоманов, игроманов и, конечно же, алкашей всех возрастов.

Нина Александровна взглянула на часы. Муж, как всегда, встал в пять пятнадцать, сварил кофе и сел за работу. В семь он захочет новую порцию черного напитка – самому бы в этом центре полечиться! Лучше уж она заварит его сама, будет не такой крепчак.

Голубые язычки лизали днище турки, бурое крошево не спешило вздыматься пеной. Нина Александровна включила телевизор.

Нина Александровна простояла минуту в легком оцепенении. Вовремя сняла турку с конфорки, отставила. На цыпочках подошла к комнате мужа. Оттуда доносилась журчащая музыка – звуковое сопровождение ролика о родниковой воде в новых домах: «А из крана будет литься вода, которую в Москве не купишь в пластиковой упаковке».

Жена вернулась на кухню. Взяла турку и аккуратно вылила кофе в раковину. Струйка крепкого аромата повисла в воздухе тихим укором.

К мужу подошла не сразу. Пусть еще немного помечтает.

* * *

– Так что доброе утро, покойничек, – закончила рассказ Татьяна.

– Мне показаться в новостях, или хватит опровержения? – спросил Столбов, сладко зевнув.

– Придется показаться, – вздохнула Татьяна.

Новый лидер страны распорядился будить его лишь в случае вооруженного переворота или вторжения неприятельской армии на территорию России. Известие о собственной смерти не относилось ни к одной из двух причин. Поэтому Татьяна дождалась семи тридцати – времени сегодняшней утренней побудки.

Сама она, как обычно, встала за час до Столбова. Узнала главную утреннюю новость. Успела понервничать и посмеяться. И вернулась в кремлевскую спальню своего супруга, правителя всея Руси.

* * *

В залах кофейни «Большая турка» увидеть сообщение о смерти Столбова, равно как и опровержение этой неудачной шутки, было невозможно. На одном огромном и двух маленьких экранах все 24 часа шли «Симпсоны». В промежутках – короткие ролики, рекламирующие сеть кофеен. И все. Для любителей совместить эспрессо с утренними новостями существуют ноутбуки и айфоны. Тот, кто пьет в России натуральный кофе, верит в телевизоре только Симпсонам.

В дальнем зале, подальше от стойки и экранов, сидели двое мужчин. Их не интересовали ни новости, ни мультфильмы, а только кофе. Одного – дабл-эспрессо, второго – «двойная турка», фирменный напиток заведения.

Уголок, выбранный неторопливой парой, был темен, с настольной лампой, позволявшей разглядеть меню и счет, но не лица. Именно это и распалило любопытство официантки Айгуль: с чего бы в такую рань забиться в темень? Вдобавок, посетители явно знали важную особенность этого уголка: если резко свернуть от порога, то в объектив наблюдательной камеры не попадешь.

Говорили кофеманы негромко. Не шепотом, но расслышать их можно было, лишь присев за столик, придвинувшись.

– Начнем с резюме или портфолио? – сказал любитель эспрессо.

– С резюме, – кивнул любитель турецкого кофе. – Раз мы встретились, оно должно быть вам известно по нескольким позициям.

– Вашу биографию со стажерского периода я не отслеживал, – сказал Эспрессо. – Если брать последние три года, то вот мои предположения, в произвольной хронологии. Михаил Ильичев, директор Верхнеозерского ГОКа. Ислам Исханов, отставной глава МВД, второй «кошелек» на Северном Кавказе. Федор Пинский, бывший директор холдинга «Столичный рассвет», инфаркт, утонул в бассейне собственной виллы в Севилье. Иван Шепитько, депутат Верховной Рады, погиб на охоте. Сергей Ляхов, экс-губернатор, автокатастрофа. Людмила Трубицына, крот в правлении ЗАО «Северстрой», убита в подъезде, разбойное нападение.

Турок чуть сдвинул уголки рта. То ли удивление, то ли интересное воспоминание. Не разберешь.

– Хорватский генерал Марко Радулович, застрелен в Париже. Григорий Сахаров, мэр Северомайска, нефтяная столица Заполярья – турнир по мини-футболу, инфаркт в раздевалке. Вдова хозяина десяти казино Софико Горганадзе – самоубийство за сутки до вступления в наследство пятью миллиардами. Достаточно?

Турок отхлебнул кофе, поставил чашку, развел руками, скупо улыбнулся.

– Пропустили один эпизод. Да, еще, Ляхов разбился сам. Он и на просеке мог устроить «Формулу-1», так что финишировать вверх колесами, с летальным исходом, ему было на роду написано. А так – удивили. Клиенты редко называют половину списка. Знание наша профессия?

– В том числе, – ответил Эспрессо и, в свою очередь, слегка улыбнулся. – К делу?

– Да. Мои принципы просты. Все, что полагается в моей сфере, кроме экспресс-услуг вроде «работа должна быть сделана завтра». Этого не делаю. Безопасность заказчика и, что важнее, мою личную безопасность в авральном режиме не обеспечить.

Эспрессо кивнул – понятно.

– Называется объект. Не позже чем через семьдесят два часа я даю ответ и называю цену. В нее входят мой гонорар и технические расходы. Предоплата должна быть стопроцентной. Если дополнительных пожеланий нет, сценарий работы определяю сам. Иногда отказываю, не удивляйтесь.

– Гарантии выполнения? – быстро спросил Эспрессо.

– Никаких, – сказал Турок после маленького глотка со дна чашки. – Тот, кто работал со мной, просто знает, что я не срываю заказы. Всё.

Эспрессо кивнул: принято. Продолжил:

– Дополнительное пожелание есть, и оно будет оговорено сразу. Объект отслеживается, но отработан должен быть по первому требованию.

– Предельный срок – сорок восемь часов. Кроме того, в случае отработки по первому требованию естественность вероятна, но не гарантирована.

Эспрессо удерживал уже пустую чашку. С ответом медлил, будто придумывал новые условия.

Айгуль не знала, как разогнать утреннюю скуку. До конца смены полтора часа, а новых посетителей нет, и не отдохнешь в подсобке. По закону всемирного везения, первым вошедшим посетителем окажется проверяющий инспектор. Прощай, премия, а без нее – зарплата не зарплата.

Именно скука и потянула ее в очередной раз к двум кофеманам в дальнем зале, назначившим деловую встречу в половине восьмого утра. Судя по отдельным словам, говорили они о чем-то весьма интересном. Жаль, не курили, а значит, пепельницу не поменяешь. Дважды спрашивала, не хотят ли еще чего-нибудь заказать. Принесла пластиковый указатель с рассказом про коктейльную акцию с десяти вечера.

Решила обновить салфетки, хотя сама понимала нечестность повода: менять было нечего. Подошла…

– Хорошо, – сказал любитель эспрессо. – Что же касается естественности…

Его собеседник поднял голову. Взглянул на Айгуль.

Лицо она не запомнила. Не заметила, не разглядела. Взгляд не дал и крошки шанса проявить наблюдательность. Взгляд самой Айгуль был схвачен и скомкан.

На миг исчезло сегодняшнее утро. Вместо него вспомнилась глухая осень позапрошлого года, вечерняя смена, десять вечера, аллея – срез через угол лесопарка от дома к остановке. Мягкие шаги за спиной. Тошнотворный, парализующий страх – шея окаменела, не повернуть. Внезапный бег за спиной вместо шага и отстраненная мысль: хищник рванулся, не уйти. Ноги, единственная живая часть тела, вдруг побежали сами, протопали тридцать метров, вынесли к тускло освещенной остановке, где – редкость для такого часа – толпились люди. Шаги сзади затихли, голова смогла обернуться, и глаза увидели силуэт, резко свернувший в кусты. Потом узнала: той осенью в этом районе были убиты и ограблены две девушки.

В тот вечер смерть посмотрела ей в глаза. Другая смерть, другой человек. Гораздо опаснее того ночного охотника. И уши донесли до мозга короткий, безусловный приказ:

– Больше не подходи. Поняла?

Айгуль, кажется, кивнула. И, еле сдерживаясь, чтобы не рвануть, выбралась из дальнего зала. Подошла к освещенной стойке бара, под привычные тупые шутки бармена Пашки – пусть. Сейчас барная стойка стала той самой людной остановкой, где можно отдышаться и понять: смерть осталась в стороне.

– …Что же касается естественности, – продолжил любитель эспрессо, – то такой задачи перед вами, скорее всего, не будет. Наоборот, отработка объекта должна пройти максимально показательно. Лучше всего вариант хорвата.

– Хорошо, – ответил Турок, – буду ждать окончательную информацию об объекте.

– А вам приходится одновременно работать по нескольким заказам? – спросил Эспрессо, вглядываясь в сторону ушедшей любопытной официантки.

– Да, – то ли сказал, то ли кивнул Турок.

– Мой объект должен стать вашей основной работой. Совместительство исключено.

– Можно и так. Гонорар в этом случае увеличивается, сами понимаете.

Эспрессо развел руками: сам понимаю.

– Договорились, – сказал Турок, выцедив остат ки кофе. – Жду объект. В ответ – согласие, сумма и счет.

– Договорились. Успехов, – сказал Эспрессо. Сунул под невостребованную пепельницу две бумажки, встал, поспешил к выходу.

Его партнер поставил чашку на стол. Взглянул, убедился, что оставлено достаточно, и неторопливо поднялся…

В правилах «Большой турки» было четко оговорено: над душой у платящего клиента не стоять, но непременно проверять счет, пока не вышел. Пусть. Айгуль приготовилась сама заплатить за две чашки кофе. Это проще, чем еще раз приблизиться к человеку-смерти.

А тот уже удалялся. На пути к двери приостановился напротив бара. Айгуль обмерла: лишь бы голову не поднял, не посмотрел на нее.

Обошлось. Шаги ускорились. Хлопнула дверь, и смерть вышла из кофейни.