Kitobni o'qish: «Просто жизнь. Стихи. Воспоминания»

Shrift:

Стихи

Стихи 2014 года

«Нельзя заблудиться в осеннем пустом саду…»

Нельзя заблудиться в осеннем пустом саду,
Дорожки его прозрачны, и, на беду,
И влево и вправо, вперёд и назад видна
Та истина, друг мой, что выпита жизнь до дна.

И как бы ты ни старался продлить кутёж,
И как бы тебе ни хотелось его продлить,
Но сил ни в себе, ни вовне уже не найдёшь,
Уже не найдёшь – дожди начинают лить.

Дожди начинают лить, а потом снега
Завалят скамейку эту, а после – ту.
Другая жизнь войдёт в свои берега.
А после – так же провалится в пустоту.

Но это не повод ныть, нет, не повод ныть,
А повод времени не терять и вершить дела,
Никто ведь не знает года, месяца и числа,
А значит, секундой каждой стоит нам дорожить.

Бабочке

Нет, гарантий не ищи,
Не проси наград.
Крылышком не трепещи,
Залетая в сад.

Сядь на первый же цветок,
Пригуби нектар.
Может, этот твой глоток –
Драгоценный дар.

Может, больше не дано
Ничего судьбой.
Может, упадёшь на дно
Чаши голубой,

Чтоб в предсмертной маете
Крылышки сложить
И понять, что суете
Лучше не служить.

«Жизнь лихую назначила цену…»

Жизнь лихую назначила цену,
Нам с тобой её не потянуть.
Тяжело нам лихое бремя,
Изгибается, гнётся время,
Обнажается злая суть.
Нам пора уходить со сцены.

Нам пора уходить со сцены,
Отыграли мы, что смогли,
И теперь уже не играем,
Грим неверной рукой стираем.
Мы одни на краю земли –
Жизнь лихую назначила цену.

Жизнь лихую назначила цену,
Как ни бейся, а всё банкрот.
Мы ведь точно не молодеем,
Всё надеемся, что успеем,
А выходит наоборот:
Нам пора уходить со сцены.

Сентябрь

Осенней рощи блеск и нищета,
Видны на платье новые прорехи,
Сентябрьских дней напрасная тщета
Всё сохранить, всем выдать на орехи.

Ах, осень ранняя, ведь я люблю тебя
Любовью хоть и преданной, но краткой!
Смахни с лица слезу дождя украдкой.
Ты слышишь? Журавли летят, трубя.

И стихло всё. И снова пахнет летом.
И бабочка затихла до рассвета.

«Не волнуйтесь, у меня всё в порядке…»

Не волнуйтесь, у меня всё в порядке.
Дозреваю я, как тыква на грядке.
Стану к осени большим и съедобным,
Мне на жизнь теперь пенять неудобно.

Стало небо холодней и бездонней,
Упадает мне роса на ладони.
Я в стихах своих ловлю опечатки.
Не волнуйтесь, у меня всё в порядке.

Беспокоиться вам вовсе не стоит –
Боль ушла, оставив место пустое.
Зарастёт оно словами в тетрадке.
Не волнуйтесь, у меня всё в порядке.

«По Оке плывущий пароходик…»

По Оке плывущий пароходик
Мне гудком напоминает вновь,
Что любовь, которая проходит, –
Что угодно, только не любовь.

Он гуднул и скрылся вдалеке,
И опять всё стихло на реке,
Стала вновь зеркальною вода,
Ни сле-да.

«Бересклет и рябина пылают под небом осенним…»

Владимиру Леоновичу

Бересклет и рябина пылают под небом осенним,
Тишину нарушает стук дятла по старой сосне,
День сентябрьский предрасполагает к задумчивой лени
И, клонясь на закат, заставляет подумать о сне.

Только дело ведь в том, что опять будут сниться кошмары,
Будет сниться, что я по бескрайним плыву облакам
И вот-вот упаду, полечу вверх тормашками, старый
И нелепый такой, будут ветки хлестать по щекам.

И на землю упав, я глаза с облегченьем открою
И пойму, что я спал, и проклятому сну вопреки
Я увижу в окне жёлтый лист необычного кроя,
Протяну к нему руку – он тихо скользнёт по руке.

Поглядит на меня со стены, с поясного портрета,
Старый друг мой, которого я больше прочих любил.
Он ушёл от меня в середине прошедшего лета,
Но нельзя, невозможно и страшно сказать о нём: «Был».

«Умирает старый друг…»

Умирает старый друг,
Часть души с собой уносит.
Мелкий дождик купоросит,
Далеко ещё до вьюг.

Друга старого того
Десять новых не заменят,
Жизнь нищает без него,
Просыпается из жмени.

Вот и всё. Ладонь чиста.
Только холмик на кладбище,
Только гарь на пепелище,
Только неба пустота.

«Вот, наконец, и дождь…»

Вот, наконец, и дождь
Намёком на прохладу.
От нижней ноты до
До верхней, как награда
За нестерпимый зной,
За долгое терпенье,
Встаёт в окне стеной
Дождя густое пенье.

И воздух свеж, и чист,
И холоден немножко,
И первый жёлтый лист
Слетает на дорожку.

«Всё вытекло, всё улетело…»

Всё вытекло, всё улетело –
Хоть замирай, а хоть дыши –
Увы, не только из души,
Но, к сожаленью, и из тела.

Куда, зачем? Что за вопрос?
Кому задать его – не знаю.
Себя провидцем не считаю,
Судьба и мне покажет нос.

И мне на ниточке висеть,
Ходить ползком, а не вприпрыжку,
Но всё же двигаться, как все,
И делать мелкие делишки.

Поскольку нет для крупных сил –
Да и желанья нету тоже,
Поскольку день всю жизнь итожит,
Не помещается в горсти.

Поскольку сердце всё сбоит,
Поскольку спазм морозит руки,
Поскольку ангелы твои
Полны предчувствием разлуки.

Поскольку… можно продолжать,
А можно кончить и на этом –
Смотри, как на закатном свете
Горит рябиновая ржа.

«Выдувает простуженный лабух…»

Выдувает простуженный лабух
На кларнете печальное си,
Ты прости мне минутную слабость,
Запоздалую силу прости.

Скоро осень звенящие листья
Вбросит в сумрак пустынных лесов,
Акварельные мокрые кисти
Заскользят по пространству листов.

И дожди с безутешным рыданьем –
Верным знаком осенней поры –
Будут лить. Не ищи оправданья,
Музыкант, для печальной игры.

Ты и рад бы сыграть веселее,
Но нельзя – не настала пора.
Но как только снега забелеют,
Тут другая начнётся игра.

Разнаряженным ёлкам весёлым
Ты сумеешь тогда подыграть,
Будешь в новом году новосёлом,
Будешь счастьем недолгим сверкать!

«В облаках тарахтит самолётик…»

В облаках тарахтит самолётик,
Будит звуками дремлющий лес.
Вы устали? Чего-то ждёте?
Не чудес же от стылых небес?

А напрасно, всё может случиться:
Друг пропавший тебе отзвонится,
Электронка письмо принесёт –
Боль отпустит, и радость придёт.

Надо только дыханье наладить,
Не спеша, потихоньку дышать.
Самолётик, лети, бога ради!
Не мешай улыбаться и ждать.

«Бессмертие души…»

Бессмертие души –
Придумка то что надо.
Снежок припорошит
Колонны и ограды.
И будет та душа,
Как сизый голубок,
Болтаться не спеша
Лишь там, где снег глубок.
А ей куда спешить?
Ведь времени навалом.
Ни умереть, ни жить,
Не много и не мало.
А только скучно ей
Вот так летать, без дела,
И хочется скорей
Найти другое тело
И в теле том опять,
Ну а точнее, снова
Любить, грустить, страдать
И удивляться слову.

Песня

Остывает старая квартира,
Нет в живых хозяина давно,
Дрожжи им оставленного мира
Не заквасят новое вино.

На стене висит гитара-лира,
Ей звучать отныне не дано.
Ломтиком изъеденного сыра
Смотрит месяц в тёмное окно.

Просто время быстро пролетело,
Просквозило лёгким ветерком,
И его душа, покинув тело,
Улетела с этим сквозняком.

Улетела – и витает где-то,
Вспоминая недопетый стих.
Подпевает ей речушка Лета,
В терцию, как надо, на двоих.

Домовой
^{(Песенка)}

Домовой мой, старый друг, домовой!
Ты играешь на трубе дымовой.
Ты бумажками шуршишь на столе:
Всё готовишь себе мягкий ночлег.

Я-то думал, ты там пишешь стихи
И, ворочаясь с бочка на бочок,
Все мои припоминая грехи,
Помещаешь их в стихах между строк.

Ты ведь знаешь меня лучше других,
Целый век мы проживаем с тобой,
Череда ночей – хороших, дурных –
Это то, что называют судьбой.

Так сыграй мне, старый друг домовой,
На трубе своей, трубе дымовой
Песню старую про дом, про сосну.
Ты сыграй, а я тихонько усну.

Ноябрь

Бог на меня посмотрел укоризненно:
«Что ж ты себе перестал доверять?
Что же напишешь ты кистью безжизненной?
Только предзимний пейзаж ноября».

Краски палитры дождём обесцвечены,
Чёрное с серым – вот вся красота…
Даже вороны, печалью отмечены,
Тихо застыли у края листа.

Чёрное с серым – это деревья,
Это пожатье беспомощных рук,
Небо, застывшее после кочевья
Птиц перелётных на радостный юг…

«И всюду страсти роковые…»

«И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет».
О, эти дали кочевые,
Зари кроваво-медный свет!

Куда б судьба ни заносила,
Но от себя не убежать.
Блеснёт в тумане образ милый,
Но и не думай – не догнать.

Не торопись – давно пропала
За далью суетная даль.
Что жизнь тебе наобещала?
Не правда ли, одну печаль?

Ну что ж, и этого немало –
Печаль спасёт от суеты,
Ты станешь тихим и усталым,
Согласным с миром станешь ты.

«Не хочу ни о чём знать…»

Не хочу ни о чём знать,
Вижу то, что вижу в окне.
И нельзя у меня отнять
То, чем я владею во сне.

Там, во сне, свободой дышу,
Там могу я праведней жить,
Там пощады я не прошу,
Там я сам могу пощадить.

Только сон, он только лишь сон,
И нельзя же всю жизнь проспать,
А проснёшься – расслышишь стон,
Его трудно не замечать.

И сожмёт железной рукой
Твоё сердце чужая боль…
И прольётся горячей рекой
Кровь чужая, горька, как соль.

«Не хочу о возрасте – это неприлично…»

Не хочу о возрасте – это неприлично.
Ну и что, что ноги? У кого их нет?
Взбеленилось сердце – бьётся аритмично?
Стоит ли об этом на весь белый свет?

Но пока ведь бьётся – значит, всё в порядке.
Медленно ступаю? А куда спешить?
Просто надо делать по утрам зарядку –
Сразу станет легче, здоровее жить.

Неуютно строчке в теле неуклюжем,
Хочется на волю строчке поскорей.
Я её с ладони: ну же, ну же, ну же!
И она взлетает в небо сентябрей.

И она взлетает к солнышку за тучей,
Глядь, и испарилась – виден лёгкий пар.
А потом прольётся дождиком летучим,
Освежив души моей застарелый жар.

«Нет, Таня Алексеева права…»

Т. А.

Нет, Таня Алексеева права,
Вода – моя любимая стихия:
Как только всклянь польют дожди косые,
И у меня появятся слова.

Для воздуха я всё ж тяжеловат,
Огня боюсь – он слишком больно жжётся,
В земле когда-нибудь лежать придётся.
Куда спешить? Нет-нет, она права!

Вода меня приемлет и объемлет,
Я в ней живу, я в ней, как рыба, нем.
И если меня выкинет на землю,
Я окажусь в неведомой стране,

Которой не нужны мои слова…
Нет, Танечка, ты всё-таки права.

«Перекличка, перекличка…»

Перекличка, перекличка
С тем или иным поэтом.
Просвистела электричка,
Фонари мигнули светом.

Счастье – вдруг откроешь томик,
Всё знакомо и любимо!
Содрогается твой домик:
Товарняк проехал мимо.

Глянет друг с портрета строго –
Одиночества и нету:
Мы за пазухой у Бога
До скончанья света.

«Какой процент моего бренного тела…»

Какой процент моего бренного тела
и какая часть моей бессмертной души
принадлежит империи?
Ясное дело,
этот процент не может быть
очень большим.
Ну, скажем,
в размере подоходного налога –
и то много.
Вместилищем Бога
рождается на свет человек.
И его не такой уж большой, в сущности, век
должен быть подтверждением
этого постулата.
И не надо иметь большого ума палату,
чтобы понять:
нам просто некогда
за империю погибать.
За империю некогда,
за людей, её составляющих, –
можно и нужно.
Хоть это трудно понять,
но тут уж нельзя рассуждать.

«Перестала действовать магия…»

Перестала действовать магия,
Все слова опростились, и
Равнодушие встало лагерем
На едином когда-то пути.
Ни пройти, ни проехать путнику
Мимо замерших блокпостов.
Не такой уж я, видно, уникум,
Чтоб сказать, что на всё готов.
Я обычный, как все, как прочие,
Ничего необычного нет.
И судьба пишет мелким почерком
Безразличный, сухой ответ.

«Фонарь за окном освещает сырую листву…»

Фонарь за окном освещает сырую листву,
Мёртвую. Это ноябрь, а с ним не поспоришь.
Ручка не хочет скользить по пустому листу.
Горе!
Горе тому, кто за лето тепла не скопил.
Как же теперь ему в сырости, холоде, мраке?
По сердцу прямо проходит железный распил
Воем собаки.
Свист электрички зовёт: поскорей уезжай!
Лишнее брось, ничего тебе не пригодится,
Чтоб тебе душу не съела осенняя ржавь,
Чтобы не сниться
Этому дому и прочим подобным домам
В этой округе и прочих подобных округах,
Чтобы тебя не вконец заморочила вьюга.
Страх!
Жить и не помнить, что ты уже умер давно,
Что ни привета давно от тебя, ни ответа,
Что всё равно тебе, ну совершенно равно,
Что там за окнами.
Лето?

Рождественское

Простите меня, я не выдержал гонки:
От громкого шума болят перепонки,
От яркого света слезятся глаза.
Ни против, ни за
Такой суеты, а забиться бы в щёлку
Души своей тихой и там помолчать.
Я думаю, было бы более толку,
Чем вместе со всеми бежать и кричать.
Что нынче волнует, что кажется людям?
Что нынче им СМИ приготовят на блюде,
Какую такую еду?
С ума, что ли, все посходили на свете,
Попали в какие-то страшные сети
Себе на беду?
Забыли, что мир, как и прежде, прекрасен,
Что светят нам звёзды, их свет не напрасен.
Синичка на ветке поёт.
И чуда по-прежнему ждёт.

«Свист электрички одинокий…»

Свист электрички одинокий,
Даль заоконная бела.
Какие новости, сорока,
Ты на хвосте мне принесла?

Ведь я, пожалуй, ниоткуда
Не жду сегодня новостей,
Хотя всё ближе, ближе чудо
Рождественских весёлых дней.

И чёрно-белая раскраска,
И стрёкот осторожный твой
Напоминают: скоро сказка!
Она – за снежной пеленой.

«Серое небо. Сырые дожди…»

Серое небо. Сырые дожди.
Пёрышком ветви рисуй, как японцы.
Выпито лето до самого донца.
Жди.
Жди, сам не зная чего и зачем,
Просто процесс ожиданьем зовётся,
В сердце тупая игла повернётся.
Чем,
Чем ты, скажи, оправдаешь печаль
Этих ко сну отходящих деревьев?
Птичьи давно отзвенели кочевья,
Жаль.
Жаль, не увижу я их до весны,
А до неё ещё надо добраться,
Надо хотя бы во сне постараться…
Ох, эти сны!

«Часы неровными усами…»

Часы неровными усами
Шевелят, но не ходят вспять.
Когда стихи приходят сами,
Их остаётся записать

Или запомнить. Впрочем, память
Как раз и может изменить,
Когда листвы осенней заметь
Порвёт натянутую нить

Мгновений, сухо шелестящих
У побелевшего виска:
Не в прошлом ты, не в настоящем,
Но ведь не в будущем пока.

И где ты, что ты? Постоянства
Не держит твой усталый вид.
И только сквознячок пространства
Край занавески шевелит.

«Чувства искать там, где его нет и не может быть…»

Чувства искать там, где его нет и не может быть,
Там, где и смысл нам бывает найти непросто.
Пора моей музе уставшей немного притормозить,
Не повторять одно и то же на дню раз по сто.

Дело ведь не в том, много сказано или мало,
Важно лишь то, как сказано и о чём.
А что такого особенного можешь ты знать, усталый,
Чего не знает кто-нибудь о любом другом?

Вот, например, облака – летят, создают настроение.
Хочется, не отрываясь, смотреть на них и смотреть.
Но ведь воздушные замки – непрочное построение:
Ветер сильнее дунет – и может их вмиг стереть.

Ах, эфемерность, хрупкость всякой жизни отдельной…
Мне, реаниматологу, этого ли не знать?!
Хотя если что и спасает от этой тоски смертельной,
То только лишь стиховая, ритмическая благодать.

2008–2014

«Стихи живут постфактум, то есть в прошлом…»

Стихи живут постфактум, то есть в прошлом:
Пока их пишешь, прошлое пришло.
И если содержание не пошло,
Как гипсовое девушки весло,
Оно и в будущем найдёт себе местечко,
Ведь не всегда ж нам танцевать от печки,
Корнями славно наше ремесло.
Стихи, стихи, вы скан ушедшей жизни,
Её печаль, несбывшиеся сны.
А мы опять упрямо ждём весны,
О прошлой вспоминая, как о тризне.
А жизнь летит стремительно вперёд,
Я строчками за ней не поспеваю.
«Куда же ты? Замедли свой полёт!»
Крылами машет и не отвечает.

Стихи 2015 года

Утренняя песенка

А божия коровка ползёт цветком жасмина,
Вот доползёт до края и в небо улетит.
Красавица такая, пред Богом неповинна,
Вот потому летает, а Он её хранит.

А я такой тяжёлый, тяжёлый, неуклюжий,
Бреду себе по лужам, а в небо не лечу.
А ведь хочу, конечно, взмахнуть – и прямо в небо,
Но мне полёт свободный, увы, не по плечу.

А божия коровка жужжит под самым носом,
Как будто не коровка, а целый вертолёт.
«Как ты летишь?!» – кричу я, но не нужны вопросы
Там, где нужны сноровка и вера в свой полёт.

«А на моём компьютере питерская заставка…»

А на моём компьютере питерская заставка:
Крепости Петропавловской очень подробный вид.
На фото людишки движутся, стелется мелко травка,
Труба крепостной котельной низкое небо коптит.

Ведь Петропавловка эта – просто тюрьма, и только,
Сколько сломанных судеб здесь обрели постой.
Но нам теперь не до этого, хоть это порой и горько –
Лечимся мы сегодня каменной красотой.

В двенадцать бабахнет пушка, песню споют куранты,
Ширь акватории невской долгий загасит звук.
И у дверей Эрмитажа тихо вздохнут атланты,
Выпустив на мгновенье небо из крепких рук.

Но, спохватившись, тут же крепко сомкнут ладони.
Как же можно расслабиться, если ты на посту?
Не беспокойтесь, питерцы, небо они не уронят,
Вечное это небо, смотрящее в пустоту.

«Волна касается гранита…»

Анатолию Кулагину

Волна касается гранита
И оставляет влажный след.
И тишина кругом разлита,
А темноты – и вовсе нет.

И Питер – сонная тетеря,
И хочет и не может спать.
Давай бессоннице поверим,
Пойдём по городу гулять!

И по медлительным каналам,
И вдоль стремительной Невы,
По островам – всё будет мало
Для сердца и для головы.

И завершим свою прогулку
Не на асфальте площадей,
А в старом, тихом переулке,
Средь шелестящих тополей.

Песенка

В этой жизни всё кончается:
И плохое, и хорошее.
За окошком снег качается
В бесконечности дурной.
За окошком снег качается,
Утро всё не начинается,
Замело следы порошею,
Не отыщешь их весной.

Надоело жить бессонницей,
Сна-то нет, и я измучился.
На высокой старой звоннице
Спящий колокол молчит.
Лишь вороны неуёмные
Голосами бают ржавыми
Сказки призрачные, стрёмные,
Растворённые в ночи.

Ах, отдёрну занавески я,
Распахну окно скрипучее,
Пусть подышат свежим воздухом
Застоявшиеся дни…
Жизни скромные довески я
Всё ж приберегу до случая,
Вдруг дотянет жизнь до роздыха –
Пригодятся мне они.

«Всё перемелет земная кора…»

Всё перемелет земная кора,
Всё перемелет.
Кости истлели, наверно. Пора?
Кости истлели.
Кровушкой рабьей наелась земля,
Досыта, видно.
Но голубеют цветами поля –
Им не обидно.
Памяти нашей сломалась печать –
Коптит еле-еле…
Значит, Дзержинскому снова стоять
В длинной шинели?

«Если утром открыл глаза…»

Если утром открыл глаза –
Это значит, что день твой,
Что омыла дали гроза,
Что умытой пахнет листвой,

Что репейник вымахал в рост
И к нему прилетит шмель
И что, в сущности, так прост
Твой вопрос, не попавший в цель.

И совсем не сложен ответ,
Надо только расслышать его:
Белый свет потому свет,
Что светлее нет ничего!

«Зелёный свет ночного семафора…»

Зелёный свет ночного семафора
Горит зловещей, чем туманным днём.
Мне дал Господь для этой жизни фору,
Она сгорела медленным огнём.

Сгорела так, как догорает спичка,
Но был ли в том самосожженье прок?
Свистит в окне пустая электричка,
Горит, горит зелёный огонёк.

Ложится снег привычно и спокойно
На землю, его ждущую с утра,
Скрывая всё, что скрытым быть достойно
От взгляда, слуха, сердца и пера.

«И снег лежит, и грязи по колено…»

И снег лежит, и грязи по колено,
Но свежим ветром от берёз пахнуло,
Как будто кто-то, в глубине вселенной,
Решил, что быть весне! Весенним гулом
Наполнилось и время, и пространство.
Завидное природы постоянство
И нам пример: давай и мы с тобою
С улыбкой глянем в небо голубое!

«История поэзии российской…»

История поэзии российской
Как поле минное: куда ни наступи –
Везде несчастья, и сплошные риски,
И взрывы на оборванном пути.

Чтоб кровью строк питать людские души,
Пиши, поэт! Стихи тебя задушат.
А не задушат собственно стихи –
Задушат люди. Им простят грехи.

Непогода

Двадцать седьмая неделя, июнь уже на исходе.
Взрывом белеет чубушник, липой пахнет медок.
Лето, прийти не успев к нам, уже потихоньку уходит,
Дождик холодный тихо стучит и стучит в висок.

Мы же на севере с вами, чего ж тут удивляться.
Этим теплом неверным стоит ли дорожить?
Стоит, конечно, стоит, иного нам не дождаться,
Жизнь протекает быстро, другой не дано прожить.

Да и не надо, в общем, этой вполне хватило,
Даже, сказать по правде, сумела нас утомить.
И не водой проточной – вязкой болотной тиной
Стали казаться годы. Стоит ли дальше длить?

Впрочем, от нас и это, в сущности, не зависит,
Тот, кто о сроках знает, богом бы мог прослыть.
Светит луна над лесом, звёздные стынут выси…
Не огорчайся, друг мой: нам ещё плыть и плыть.

«Как мало надо, чтобы умереть!..»

Как мало надо, чтобы умереть!
Бандитский нож или шальная пуля,
А то и вовсе – не туда шагнули,
А там обрыв, а это значит – смерть.

Нет, жизнь хрупка и незащищена:
Вот муравей, дави его ногою.
Она всегда избыточно сложна,
Но беззащитна, этого не скрою.

И не поможет ей бронежилет,
Скафандр глубоководный не поможет,
И от небытия спасенья нет,
Возьмёт своё. Уж это оно может.

Но и сквозь вулканическую лаву
Пророс цветок. Для жизни, не для славы.

«Он лапой пятипалой стучит в стекло окна…»

Клёну, выросшему под окном

Он лапой пятипалой стучит в стекло окна,
А за стеклом усталым дорога мне видна.
Но шума всё же меньше, чем было без него.
Спасибо, клён, что вырос, не слушай никого.

Расти себе и дальше, на радость нам с женой,
Стань выше ты и толще и каждою весной
Своей листвой обильной от шума защищай,
А осенью нас радуй изяществом плаща,

Когда листвой украсишь унылый этот двор
И своё слово вставишь в осенний разговор.

«Когда город сожмётся до маленькой точки…»

Когда город сожмётся до маленькой точки,
До последней, мельчайшей, подробной детали
И в ушах застучат каблучков молоточки,
Ты узнаешь его в своём сердце едва ли.

Так ты в лупу глядишь: распадается зренье,
Не узнать целиком – лишь детали, кусочки.
Отойди, воспари, испытай озаренье,
С высоты прочитай его улицы-строчки.

А потом охвати его взором единым,
Охвати целиком, от залива до Охты,
И вздохни восхищённо и радостно: «Ох ты!
Был любимым и весь он остаётся любимым!»