Kitobni o'qish: «Тектоника власти»

Нет в многовластии блага; да будет единый властитель.

«Илиада»

Абсолютная власть не тема для историй. В противном случае Верховный был бы излишен. И в литературе, и в действительности.

Аугусто Роа Бастос

© Емельянов М.В., 2019

© Издательство «Весь Мир», 2019

Введение

В 2016–2017 годах я опубликовал две небольшие работы «Чья власть честнее?»¹ и «Совместить несовместимое»². Они носили прикладной характер, явились частичным ответом на стоящие перед политической системой страны вызовы и содержали практические рекомендации. Работы вызвали дискуссию, в том числе и по теоретическим вопросам. Должны ли быть границы политического и идеологического плюрализма и кто их устанавливает? Должно ли функционирование партийной системы модерироваться элитами или развиваться спонтанно, действительно ли власть в демократических странах принадлежит народу или это фикция, и кто, в конце концов, обладает верховной властью в западных обществах, и не только западных, какие модели власти существуют в мире? Так родилась идея написать расширенные комментарии к этим двум маленьким публицистическим работам. Из них и появилась книга «Тектоника власти».

В научной литературе используют различные семы, относящиеся к понятию власти. В.Ф. Халипов пишет об аксиологии власти, морфологии власти, мифологии власти, эстетике власти, этике власти, логике власти, грамматике власти и т. д.³ Поэтому я посчитал возможным использовать термин «тектоника» применительно к власти, так как он в наибольшей степени характеризует власть одновременно и как систему, и как процесс.

Собственно, дискуссионные вопросы сгруппировались в нескольких блоках.

В первом блоке я утверждаю, что публичная власть не тождественна государственной, государственная власть лишь одна из её ипостасей, а Центр верховной власти может находиться вне власти государственной.

Во втором блоке пришлось доказывать, что в западных так называемых плюралистических обществах также есть единый центр власти, который многие политологи отрицают.

Третий блок дискуссионных вопросов касается места Президента в российской системе публичной власти. Я считаю, что он и должен быть Центром верховной власти (далее будет использована и аббревиатура ЦВВ) и в этом качестве модерировать духовное и политическое пространства.

Что касается ещё одного направления дискуссии, то пришлось давать ответ сторонникам ортодоксальных представлений об источнике и носителе верховной власти и принципах организации публичной власти, так как оппоненты упрекали меня в игнорировании народного суверенитета и разделения властей, отказе народу в праве на власть, отрицании плюрализма, демократии и т. п. Поэтому третью главу я счёл необходимым посвятить ценностным аспектам организации и осуществлению власти.

Предлагаемая структура работы невольно воспроизвела предложенный Стивеном Льюксом способ анализа власти, «который в одно и то же время ценностный, теоретический и эмпирический»⁴.

Я отстаиваю точку зрения, что в любой государственно организованной социальной системе существует верховный центр власти. Существует он и в западных обществах, несмотря на то, что его тщательно пытаются скрывать, и тонны бумаги истрачены на доказательство отсутствия такового. Именно центр власти осуществляет модерацию политических и информационных процессов в обществе, в том числе и в западных обществах. Под модерацией я понимаю один из способов управления общественным сознанием и политическими процессами. Я противопоставляю термины «модерация» и «диктат». Под первой я понимаю аккуратную, но необходимую коррекцию естественных процессов. Диктат же предполагает полное подавление процессов саморегуляции. Модерация используется в демократических, плюралистических обществах, диктат – в авторитарных. Цель модерации состоит в поддержке людей и организаций, работающих на развитие страны и, соответственно, в нейтрализации тех, кто этому препятствует.

По моему мнению, Центр верховной власти в лице Президента до конца не выстроен, и Россия должна «достроить» свою систему власти, институционализируя этот центр власти, его функции и полномочия, определить его признаки. Нам необходимо избавиться от иллюзорных представлений об организации власти в западных демократиях, перестать стесняться модерировать собственное политическое и медийное пространство, правильно определив границы плюрализма, исходя из национальных интересов. При этом ни в коем случае речь не идёт о возвращении к однопартийной политической системе, «схлопыванию» плюрализма как такового, речь идёт о разумном определении границ полей политического консенсуса и политической борьбы.

В своих теоретических построениях я опираюсь на концепции власти как функции любого организованного коллектива, на принцип моноцентризма из теории систем, на тех авторов, кто не занимается демагогической апологетикой, а честно выявляет особенности организации власти и её осуществления в человеческом обществе, независимо от их политической ориентации. Хотя каждая из использованных концепций небесспорна сама по себе, я не рассматриваю аргументы их противников, оставляя несогласному читателю возможность спорить с их авторами.

Я считаю, что в современной российской юридической литературе избыточное внимание уделяется принципу «разделения властей» в его западном «горизонтальном» понимании. В то же время наследие русской дореволюционной юридической науки, плодотворно исследовавшей разделение властей «по вертикали» на верховную и управительную (по Льву Тихомирову), сегодня практически забыто. А между тем именно в «вертикальном» разделении власти можно найти ключ к решению актуальных проблем организации публичной власти в современной России. Примечательно, что уже в Древней Греции на понятийном уровне существовало «разделение властей». «Архе» означало власть, данную богами и потому безусловную, абсолютную и безраздельную, не подвергаемую сомнению, которую нельзя изменить и переизбрать. А «кратос» означает власть, данную не богами, а «земными силами», а потому она может быть сменяема. Это своеобразное разделение на верховную и управительную (оперативную) власти, о котором я пишу в этой работе.

За почти 30 лет наша страна пережила острый политический кризис и расстрел парламента, кровопролитные чеченские войны, несколько экономических кризисов, стагнацию экономики.

Каждое из этих событий имеет свои причины. Но, очевидно, и другое. Более чем за четверть века новая Россия так и не может нащупать путь развития, который обеспечил бы процветание народа, безопасность страны, мирные отношения с соседями, стабильный рост экономики, устойчивый прирост населения, высокое качество образования и здравоохранения. В обществе нет единства в базовых ценностях, политики предлагают и пытаются реализовать противоречивые проекты развития страны.

Власть блестяще проводит отдельные тактические внутренние и внешние операции, но не слишком убедительна в стратегии. Власть разношерстна. В правительстве и других структурах принимают решение люди, придерживающиеся совершенно разных, зачастую противоположных взглядов. Власть не может определиться с силами в политическом пространстве – какие нужны, а какие просто вредят России. При этом политическое и духовное пространства засорены откровенно антироссийскими силами.

Система российского общества не упорядочена. И не сможет быть упорядоченной без единого центра. В начале 90-х годов ХХ века российская элита слишком буквально восприняла принцип разделения властей, в результате чего хотя в России и появился такой центр в лице Президента, но вряд ли он был любимым дитятей авторов либеральной Конституции. Нашей задачей является как раз придание Президенту функций ЦВВ. Он должен выбрать чёткий стратегический курс и обеспечить согласованное движение всех ветвей власти и самого общества. И в ходе этого движения оздоровить политическое и духовное пространства.

Хочу поблагодарить Сергея Чуева, Игоря Иванцова, Илью Котова, Арменака Артемьева за содействие в издании данной книги. Особая благодарность Эрику Соловьёву, без деятельного участия которого работа просто не была бы написана.

Глава 1. Теоретические основания

Суть в том, чтобы понять, кто правит.

Раймон Арон

Параграф 1. Верховная власть и её ипостаси

История – это борьба властей… общество – это система властей, которые беспрестанно возвышаются, возрастают и ведут друг с другом борьбу.

Бертран де Жувенель

Рассуждения о власти являются не логосом, а криптологией.

В.В. Желтов

В 1942 году русский философ-эмигрант Александр Кожев посетовал, что «понятие и проблема Власти столь мало исследованы»⁵. Через несколько лет эту же мысль повторил известный американский социолог Толкотт Парсонс: «К сожаленью, понятие власти не определено в социальных науках, ни в политологии, ни в социологии⁶. С тех пор власть как общественное явление рассматривалась в огромном количестве научных статей и монографий. Однако замечания Кожева и Парсонса, похоже, актуальны и сегодня⁷.

Исследователи насчитывают более тысячи определений власти. И споры чаще всего идут о нюансах этого определения, а также формах, видах, свойствах и других теоретических аспектах. Я не хочу углубляться в эти споры, во многом схоластические. Для обоснования тезисов настоящей работы исходным пунктом может служить классическое определение власти, данное Максом Вебером, которое приводится почти в каждом учебнике политологии: «Власть – это любая возможность, на чём бы она не основывалась, реализовывать собственную волю в данном социальном отношении даже вопреки противодействию». Также среди многочисленных определений власти одним из наиболее распространённых остаётся определение Роберта Даля, данное им ещё в 1957 году: «А имеет власть над Б в той степени, в которой А может заставить Б делать то, что Б в ином случае не стал бы делать».

Важнее, мне кажется, обосновать отсутствие тождества публичной и государственной властей в современных обществах, поскольку в российской юридической науке долгое время преобладала точка зрения о том, что это – одно и то же. Это важно для объяснения механизма власти в современных западных обществах, в которых Центр верховной власти находится вне государственных структур.

Термин «социальная власть» используется в широком и узком смыслах. В широком – этот термин является обобщающим для власти в любом коллективе (семья, церковь, предприятие и т. п.)⁸.

В узком – для власти в обществе в целом. В масштабах общества социальную власть часто называют публичной (несмотря на, чаще всего, её непубличный характер) из-за её всеобщности: она распространяется на всех, кто проживает на данной территории.

Связь с территорией – важнейший признак публичной власти, отличающий её от власти семейной и корпоративной. Известный российский исследователь власти В.Е. Чиркин вводит понятие территориального публичного коллектива как особой формы организации населения: «Он создаётся не на основе общности политических убеждений (как партия), не для защиты специфических социально-экономических интересов особых групп населения (как профсоюз или объединение работодателей), не в целях достижения личного, частного или общественно-хозяйственного интереса (как производственный кооператив), а на основе территориальной принадлежности к нему и представляет собой объединение людей независимо от возраста и гражданства»⁹. Публичную власть рождает сообщество людей, живущих в данной стране, то есть территориальный публичный коллектив. Именно в таком понимании нас будет интересовать публичная власть как разновидность социальной власти. Именно её верховный центр станет предметом данного исследования.

Из моих предыдущих предложений по реформированию политической системы больше всего возражений вызвал отказ от прямых выборов Президента. Это предложение кажется антидемократическим. То, что «верховный руководитель» в развитых демократиях избирается либо непосредственно населением страны, либо через представительный орган, является «альфой и омегой» объяснения демократичности власти в этих государствах. Поэтому для доказательства неуместности прямых выборов Президента РФ необходимо показать, что и на Западе верховная власть населением не избирается. То есть выборные и публично действующие органы власти – президенты, парламенты, суды – верховной властью не обладают. Над ними есть иная верховная власть, не государственная, более того, находящаяся вне публичного государственного и правового пространства. Но это значит, что следует по-другому взглянуть на соотношение публичной и государственной власти, поскольку в научной литературе утвердилось мнение, что с момента возникновения государства публичная власть существует только в форме государственной. В.Е. Чиркин прямо утверждает: «Публичная власть и государственная власть – это одинаковое явление»¹⁰. Во многом это следствие длительного господства марксистской идеологии в России, один из основоположников которой Фридрих Энгельс в знаменитой работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» писал: «Обладая публичной властью и правом взыскания налогов, чиновники становятся, как органы общества, над обществом»¹¹.

Я отстаиваю точку зрения, что государственная власть является лишь одной из ипостасей власти публичной, и верховная власть не обязательно концентрируется в государственных структурах. Для обоснования этого подхода я опираюсь на работы тех учёных, которые использовали структурно-функциональный подход к исследованию власти. Они исходили из понимания власти как функции любого организованного коллектива по налаживанию совместной деятельности. Истоки этого подхода можно найти ещё у Аристотеля. За рубежом эту точку зрения можно встретить у известного социолога Т. Парсонса. Но ещё раньше определение власти как «функции организации ассоциаций, создания и упорядочивания групп или функции самой структуры общества» появляется у Роберта Бирстедта¹². В советской и российской юридической литературе эту точку зрения отстаивали: В.А. Ржевский, И.Е. Фарбер, Н.С. Бондарь, А.В. Малько, Г.Н. Манов, В.Я. Любашиц¹³.

Так, В.Я. Любашиц пишет: «…необходимость власти выводится из организации общества, для которого она является важнейшей функцией, обеспечивающей упорядочивающее, регулирующее воздействие на все основные сферы его жизни»¹⁴.

Структурно-функциональный подход к власти позволяет избежать узкого понимания социальной (публичной) власти, когда она, по сути, отождествляется с государственной властью. Из определения власти как функции по налаживанию совместной деятельности следует, что социальная публичная власть шире, чем государственная. Целый ряд функций публичной власти реализуется в негосударственных структурах. Помимо трёх ветвей государственной власти, которые могут рассматриваться и как ветви публичной власти, существуют финансово-экономическая (власть над материальными ресурсами), духовная, и как современная вариация последней – медийная¹⁵. Некоторые авторы выделяют как особую – политическую власть¹⁶. В политологической литературе подробно рассматриваются эти виды власти в обществе, но я хочу подчеркнуть их подчинённость публичной власти.

Понять значение публичной власти в обществе можно, лишь выйдя за рамки традиционного государствоведения, отождествляющего государственную и публичную власть. В современной юридической литературе уже появились работы, авторы которых призывают различать категории «государственной публичной власти» и «публичной власти». Правда, эти авторы расширяют понятие публичной власти за границы государственной через включение в его содержание муниципальной власти¹⁷. Я же предлагаю опереться на теорию систем, чтобы доказать максимально широкое понимание публичной власти.

Публичная власть – центральный элемент социальной системы, какой является общество. Любая система, в том числе общество, для своей выживаемости должна существовать в определённых параметрах (гомеостазе) и при необходимости переходить в новое состояние с новыми параметрами, но без угрозы существования системы. Эта задача решается социальным контролем, под которым понимается механизм, позволяющий поддерживать социальную систему в равновесии и направленный на устранение отклонений от заданных параметров. Именно публичная власть и обеспечивает действие этого механизма. В последнее время стало преобладающим понимание, что социальный контроль – это «механизм саморегуляции системы, обеспечивающий упорядоченное взаимодействие составляющих её элементов посредством нормативного регулирования»¹⁸. Подчёркивание в определении социального контроля значения саморегуляции оправдано, так как ранее на неё внимания не обращали. Но, вместе с тем, главным в механизме социального контроля остаётся целенаправленное властное воздействие на общество, поведение его членов¹⁹.

Другими словами, для сохранения параметров социальной системы необходимо добиться должного поведения её составляющих людей, поэтому именно поведение, прежде всего, является объектом властного воздействия. Понимание власти как контроля над поведением весьма распространено в западной политологической литературе. Об этом писали Р. Даль, Х. Саймон, Дж. Марч, Д. Мечаник, Р. Тауни, Д. Олсон, Р. Кромвел, П. Бекрэк, М. Бэрэтц, Д. Кэтлин. Так, британский политолог Джордж Кэтлин подчёркивал: «Власть – это или индивидуальный контроль одного человека над поведением другого, отношение столь же простое, как сделка, или социальный контроль, осуществляемый коллективно, что можно назвать соглашением».

При определении публичной власти под сильным влиянием марксизма на первый план всегда выходило государственное принуждение, хотя случаи использования государственного принуждения имеют гораздо меньшее значение, нежели формирование определённых образцов поведения средствами духовной власти: от культивирования определённых традиций, ритуалов, религиозных ценностей в архаичных обществах до тотального воздействия масс-культуры, СМИ и Интернета в современных обществах. Как писал Бертран Рассел, власть достигает своих конкретных целей только тогда, когда она оказывает значительное влияние на эмоциональное состояние и сознание людей²⁰.

Власть над общественным и индивидуальным сознанием настолько важна, что некоторые западные исследователи выделяют сознание как самостоятельный объект властного воздействия наряду с поведением. И хотя противопоставление поведения и сознания выглядит несколько искусственным, поскольку сознание предопределяет поведение, нельзя не согласиться, что контроль над убеждениями, мнениями, религиозными верованиями, ожиданиями, эмоциями, ценностными установками, политическими взглядами, художественными предпочтениями зачастую даёт гораздо больший эффект с точки зрения поддержания параметров системы, чем прямое принуждение, а тем более – насилие. Александр Кожев глубоко подметил, что «обязанность вмешиваться посредством силы (насилия) указывает на то, что власть отсутствует»²¹. Действительно, прямое насилие проявляется тогда, когда наступает период безвластия, и надо восстановить управляемость системы. В нормальном режиме власть должна «предотвращать в любой степени недовольство людей, формируя их представления, познания, предпочтения таким образом, чтобы они согласились с отведённой им ролью в существующем порядке вещей»²². Следовательно, контроль над общественным сознанием – это тоже сфера действия публичной власти, а это опять-таки доказывает, что публичную власть не следует сводить к государственной.

Управление сознанием лежит не только в основе социального контроля в самих западных странах, но активно используется ими для экспансии и подчинения других стран. «Мягкая сила», о которой столь много говорится в последнее время, зиждется именно на этом. Таким образом, контроль над умами является самостоятельным направлением властной деятельности наряду с прямым принуждением.

Прямому принуждению и контролю над сознанием коррелируют такие источники подчинения субъектам объектов, как сила и манипуляция. Но есть ещё один источник, и он носит материальный характер. В современном обществе – это деньги. Именно этот источник лежит в основе могущества финансовой олигархии.

Все направления проявлений социальной власти институционализируются, обрастают нормами и начинают контролироваться определёнными группами людей. И поэтому правомерно говорить о государственной, духовной, финансово-экономической властях как ипостасях социальной (публичной) власти. Но стоит обязательно подчеркнуть, что любая из этих ипостасей сохраняет присущий социальной власти в целом принудительный элемент. Если в системе государственного принуждения он предстаёт в самом явном и угрожающем виде: полицейская дубинка, тюрьма, суд и другие казённые дома, то принуждение в других направлениях социальной власти менее предметно, но не менее жёстко. Но при этом, в отличие от государственного принуждения, институты, которые обеспечивают функционирование других направлений власти, государственными могут не быть, как то: церковь, масс-медиа, частные корпорации, культурные сообщества, НКО, эксперты.

Манипулирование сознанием – это тоже «присвоение чужой воли»²³, тоже принуждение: со стороны жрецов, священников, масс-культуры и медиа. Это доказывает существование духовной власти именно как власти, тем более что к «невосприимчивым», к тем, кто не следует заданным образцам поведения, применяются свои «духовные» санкции. В древних обществах жрецы изгоняли из племени, в Средние века – священники отлучали от церкви, в тоталитарных государствах – функционеры исключали из партии, будь то КПСС или НСДАП. Современное западное общество, хотя и гордится свободой мнений и толерантностью, так же карает своих диссидентов. Судьба главного редактора «Нью-Йорк Таймс» Джил Абрамсон, известного телеведущего Фила Донахью, журналиста «Радио «Свобода» Андрея Бабицкого, «глас вопиющих в пустыне» американских репортёров к президенту Обаме о зажиме прессы, – тому далеко не полный список всех примеров. В Великобритании контролем журналистской этики занимается так называемая Организация стандартов независимой прессы (IPSO), строго следящая за исполнением «генеральной линии»²⁴. А США продолжают линию на тотальный контроль Интернета. Из нововведений— Агентство цифровой демократии, задачей которого является «зачистка» новостей, которые не устраивают американскую элиту. И после этого вы скажете, что «министерство правды» у Джорджа Оруэлла утопия?!

Все вышеперечисленные виды властей находятся в динамическом взаимодействии, и подчас в борьбе. Публичная власть – это трон, за который ведётся борьба, который может занять и государственная, и духовная, и экономическая власть. Как метко заметил Бертран де Жувенель: «На удивление распространённая ошибка – усматривать в обществе одну-единственную Власть – власть правительственную, или публичную. А между тем это только одна из присутствующих в обществе властей, сосуществующая с множеством других, которые являются одновременно её помощницами, поскольку вместе с нею обеспечивают общественный порядок, и соперницами, поскольку, как и она, требуют повиновения и пользуются силами общества. Эти негосударственные власти, которые мы будем называть социальными властями, так же, как и Власть, имеют далеко не ангельскую природу»²⁵.

Каждый из видов публичной власти обладает своим качественным ресурсом: государственная – легальным насилием, духовная – воздействием на умы, экономическая – деньгами. А в терминологии Элвина Тоффлера – «силой, знанием, богатством»²⁶.

Система власти современных западных обществ как раз основана на господстве экономической власти, прежде всего, её финансовой составляющей. Именно экономическая власть подчинила остальные ветви социальной власти: и государственную, и духовную.

Хотя так было не всегда, в разные периоды истории на место верховной выдвигались представители разных ветвей. Вспомним теорию «двух мечей». Долгое время католическая церковь оспаривала первенство у королей.

Были периоды, когда духовная власть подчиняла себе государственную и экономическую. Хрестоматийный пример – путешествие Генриха IV в Каноссу в XI веке. Но и спустя восемь веков, в середине XIX века швейцарский кантон Люцерн направил свою конституцию на утверждение Папе. Бывало и наоборот: цезарепапизм, или отмена Петром Первым патриаршества в России, или огосударствление английской церкви Генрихом VIII.

Переход из Средних веков в Новое время (от аграрного общества к индустриальному) ознаменовался победой экономической власти над государственной: место королей и феодальной аристократии заняла буржуазия.

А уже в XX веке в некоторых странах нарождавшаяся экономическая власть была полностью подавлена государственной, точнее политической, в лице единственной партии. Произошло огосударствление экономики, в чём, собственно, и состоял смысл социалистических революций, и что составляло главную черту организации власти при коммунистических режимах. А в конце ХХ века крах социалистической системы означал, по сути, победу денег над государством.

Притом, что между различными ветвями (отдельными представителями) ведётся борьба за обладание публичной властью, она едина, представляет собой высшую точку, где сходятся нервы всей социальной системы. Именно публичная власть как верховная обеспечивает единство различных ветвей при их видимом разделении и независимости.

Обеспечение единства власти предполагает наличие её единого центра, который координирует функционирование её различных ветвей. Более того, без такого единого центра функционирование общества как системы, само его существование было бы невозможным. Поддержание параметров социальной системы требует сознательных волевых усилий. Стихийная игра общественных сил эти параметры скорее разрушает, чем поддерживает.

Параметры невозможно поддерживать без единого центра. В любой системе есть центр. Основоположник теории систем Александр Богданов в своей работе «Тектология» сформулировал принцип «моноцентризма», который фиксирует, что «устойчивая система характеризуется одним центром, а если она сложная, цепная, то у неё есть один высший, общий центр»²⁷.

Этот принцип обеспечивает непротиворечивость управленческих команд. Если существуют несколько центров управления в системе, то объект управления будет получать разные команды, и в конечном счёте наступит дезорганизация и разрушение целостности системы. М.В. Локтионов разъясняет суть этого принципа: «Полицентрические системы могут характеризоваться дисфункцией координационных процессов, дезорганизованностью, определённой неустойчивостью и т. д. Такого рода эффекты формируются в случае наложения одних координационных процессов на другие, что обуславливается утратой целостности»²⁸.

Сторонники синергетических концепций могут возразить, что существуют системы, в которых упорядоченность поддерживается без единого центра управления. Не оспаривая, в принципе, существования таких систем, замечу, что я веду речь о таких социальных системах, в которых присутствует целенаправленное управляющее воздействие. Не думаю, что кто-либо будет возражать, что в таких системах центр управленческих команд должен быть един. Если ещё можно говорить о применении синергетического метода для некоторых социальных систем, то применительно к государственно организованным обществам этот метод выглядит весьма сомнительным. Известный исследователь социальных систем с точки зрения синергетики Дари Цырендоржиева обращает внимание на роль не только самоорганизации, но и организации в развитии социальных систем. Она справедливо пишет, что «исключительной особенностью социальных систем является то, что в них самоорганизация дополняется организацией…»²⁹.

Существование единого центра публичной (социальной) власти является проблемой только для западных демократий. В других моделях власти такие центры очевидны и институционализированы. Апологеты же англосаксонской модели отсутствие видимого для общества центра социальной власти выдают за вершину плюрализма и считают его главным доказательством демократичности. Но именно в этой модели публичная власть является, простите за каламбур, максимально непубличной. И это существенным образом затрудняет не только исследование, но и само доказывание наличия такого центра. Хотя существование таких центров признаётся политологической наукой. Халипов в работе «Кратология власти» пишет: «Скрытый центр власти – реальный, но не проявляющий себя центр, где сосредотачивается реальная власть и предрешаются её ключевые вопросы»³⁰.

Достоверность любого исследования определяется его методом. Самый достоверный – непосредственное наблюдение и последующее описание. Но в нашем случае объект исследования тщательно скрыт. Доступны три метода его обнаружения и изучения: свидетельства тех, кто знает об объекте по роду деятельности; наблюдаемые проявления его функционирования; и, наконец, логика.

Поиск такого центра в современных западных обществах в чём-то схож с поисками новых элементов в периодической системе Менделеева: их существование учёные сначала предсказывают по характерным признакам, а потом обнаруживают экспериментальным путём. С точки зрения логики отрицать наличие центра публичной власти в англосаксонских обществах весьма сложно. Ведь что получается: такие центры есть во всех физических, химических, биологических, социальных системах, а в англосаксонской его нет?! Более сложной задачей представляется исследование проявлений этого центра.

Известно высказывание Дэвида Истона о политической системе как «чёрном ящике», но действительный «чёрный ящик» – это организация верховной власти у современных англосаксов. Работу и механизм политической системы мы всё-таки можем наблюдать публично. Как принимаются решения верховной власти в США и Великобритании, не знает никто, кроме узкой группы посвящённых: «procul este profane».

Внутрь центра власти проникнуть невозможно, судить о его работе можно только «по ушам и хвосту». Неслучайно известный американский политолог Стивен Льюкс советует при исследовании власти: «учитывать те её аспекты, которые менее всего поддаются наблюдению, ибо власть, без сомнения, тем эффективнее, чем менее она заметна»³¹.

Наличие единого центра власти в современном обществе, особенно в западных демократиях, часто отрицается. Активно пропагандируются идеи дисперсии власти, безграничного плюрализма, «полиархии». Утверждается, что важнейшие для общества решения оказываются результатом хаотичной борьбы различных сил. Особенно активно это разрабатывается американскими социологами и политологами, например, Далем и Риксеном. На первый взгляд, они могут оказаться правы. Поскольку реальный центр власти в тех же Штатах, как, впрочем, и в Великобритании, тщательно скрывается от общества. Однако эти покровы в течение последних десятилетий успешно срывают не менее известные и более убедительные в своих доводах Домхофф, Дай и другие. Они показали реальные механизмы влияния узкой группы людей, находящихся на вершине социальной власти, на законодательную, судебную, медийную и другие ветви социальной власти. Эти люди имеют свои think tanks, которые заняты стратегическим целеполаганием, мониторингом развития страны и мира, оценкой угроз.