Kitobni o'qish: «Ты знаешь истину – иди и проповедуй!»

От автора

Я родился в Белоруссии в 1953 году в небольшом и мало чем известном городе Могилёве. Там же окончил школу и политехнический институт. После окончания института работал на Севере, потом вернулся в родной город, с которым меня связывает нечто большее, чем воспоминания детства и юности. Сферой моих интересов была философия, математика и литература, читал много, увлекался научной фантастикой, Хемингуэем и Достоевским.

В конце семидесятых начал писать стихи. Участвовал в работе областного литературного объединения. Не могу сказать, что у меня открылось какое-то особенное поэтическое видение, но поэзия научила меня ценить и понимать слово. К собственному творчеству был взыскателен и никаких сколько-либо серьёзных попыток опубликовать свои стихи не предпринимал. У меня были удачи, некоторые из них были замечены. Но тем не менее я понял, что поэта из меня не получится. Поэзия приходит как любовь, легко и нежданно, но расстаются с ней мучительно. Вот одно из последних моих стихотворений:

 
Ничего не хочу менять,
и пускай мне печали пророчат
круговороты дня,
круговороты ночи.
 
 
Много сил я растратил зря,
и судьба получилась не очень
в круговоротах дня,
в круговоротах ночи.
 
 
Я спешу, ночь торопит меня.
Каждый новый мой круг всё короче
в круговороте дня,
в круговороте ночи.
 

В начале девяностых, испытывая глубокое разочарование и внутренний конфликт (мы все несём в себе зародыши болезней нашего века), я эмигрировал из Союза в надежде найти не гарантированное благополучие, а здоровую и правильную жизнь. Естественно, ничего подобного я не нашёл. Запад с его голым прагматизмом заставил меня искать хоть какие-либо крохи здорового идеализма и активного гуманизма, без которых, по моему мнению, общество нормально существовать не может. Я много читал, в основном экзистенциалистов и религиозных мыслителей: Сёрена Кьеркегора, Рене Генона, Льва Шестова, Мартина Бубера. Постепенно я сформировал для себя новое мировоззрение (назвать своё робкое духовное притязание верой я не решаюсь). До этого романа, если не считать нескольких коротких рассказов, прозы я не писал. Моим самым длинным прозаическим произведением было семнадцатистраничное объяснение в любви, которое я написал в ранней юности. (Ну должен же я был как-то объяснить самому себе, что же это такое необыкновенное я в ней увидел.) И когда я закончил писать своё признание, я это понял. Примерно так же родился и этот роман. Попутно появился замысел ещё трёх, над которыми я сейчас работаю. Работа продвигается медленно, поскольку на жизнь я зарабатываю вовсе не литературным трудом. Но об этом я расскажу в своём последнем, ещё не законченном романе о себе любимом.

Пролог

И взял Фарра Аврама, сына своего, и Лота, сына Аранова, внука своего, и Сару, невестку свою, жену Аврама, сына своего, и вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую; но, дойдя до Харрана, они остановились там.

(Быт. 11:31)

И были ведомы Фарре учения племён древних, о которых нам неведомо, и были у них мудрецы, о которых мы не слыхали, и было у них знание, которое до нас не дошло, ибо начальный язык люди забыли, а в смешанных языках не осталось даже корней от начального, как не осталось даже камня от фундамента башни Вавилонской. Фарра же проповедовал в земле халдейской, но понять его халдеи не могли и слушать его не хотели, ибо была их земля плодородна, каналами орошаема, мастера их были умелы, дома просторны, стада тучны, а слуги многочисленны, и были они сильнее врагов своих. Жрецы их были алчны, а цари жестокосердечны, и как ни старался Фарра поведать им о воле Всевышней и о судьбе цивилизаций, до них бывших, никто не внимал его голосу. И был он изгнан с позором из Ура халдейского, и никто даже не покосился вслед его небольшого каравана, ибо было наказано народу: речам Фарры не внимать, при встречах не узнавать и в лицо ему не смотреть.

И было Фарре видение: то от древних, что ему дано, не сможет он передать даже сыновьям своим, дабы не постигла их участь его. Но семя сего даст всходы новые в земле ханаанской. И отправился он в землю ханаанскую, но увидеть её ему было не суждено.

Часть первая

1

Пакет лежал на краю стола. Сюзанн, ассистент Мэтра Ноэля, не стала его вскрывать, видно он показался ей излишне объёмным, а в пятницу не стоило себя слишком утруждать. Было уже четверть шестого, и Ноэль, решив, что за оставшееся до встречи в штабе Parti Quebecois время он не успеет с ним разобраться, засунул пакет в свой саквояж вместе с документами, над которыми работал. Мэтр не был широко известным членом Parti Quebecois, но он входил в её интеллектуальную элиту, небольшую, но достаточно влиятельную группу аналитиков, занимающихся подготовкой референдума, программой и стратегией партии. Бегло просмотрев оставшуюся корреспонденцию и не найдя ничего интересного, Мэтр решил, что уже пора выходить. Он накинул на руку длинный чёрный плащ, повесил на плечо саквояж, закрыл офис и спустился на лифте в компании со служащими адвокатской конторы, располагавшейся этажом выше, в гигантский холл на нулевом уровне. Здесь располагалось несколько ресторанчиков и бутиков, и отсюда, спустившись на эскалаторе в открытое пространство в центре холла, можно было по подземным переходам пройти до станции метро.

Мэтр взглянул через застеклённую стену наружу, в промежуток между двумя небоскрёбами, где просвечивался лоскуток ясного голубого неба, и решил пройтись до метро по улицам. Он вышел на бульвар Rene Levesque, повернул на Rue Peel и пошёл мимо сквера Dorchester к станции метро на бульваре de Maisonneuve. Была середина октября, «индейское лето» установилось несколько дней назад, и вечер был тёплый. Около входа в метро Мэтр остановился и купил La Presse. Эта газета была федералистской. Месяц назад состоялись выборы в национальное собрание Квебека. Parti Quebecois одержала убедительную победу, и либералы, соперники Parti Quebecois на выборах, ругали друг друга, разбирая свои ошибки. Мэтра забавляли эти запоздавшие разборки, но борьба ещё не была окончена, предстоял референдум, на котором должен был решиться вопрос о независимости Квебека.

Мэтр вышел из метро на станции Papineau. Штаб-квартира Parti Quebecois находилась буквально в двух шагах от станции. Газету он бросил в первую урну, попавшуюся ему на пути, в стане федералистов царило смятение. Он поднялся на второй этаж и вошёл в просторный, обставленный ма-хагониевой мебелью под старину кабинет, в котором проходили собрания аналитиков. Все уже были в сборе, эйфория от выигранных выборов ещё не прошла, и после короткого рассмотрения текущих вопросов беседа вернулась к обсуждению результатов. Рассматривались два-три округа, где Parti Quebecois удалось выиграть с очень небольшим преимуществом. В конце обсуждения к собравшемуся уходить Мэтру подошёл аббат Дюбуа, он был личным секретарём и советником архиепископа Монреаля. Морис Дюбуа был невысоким округлым лысоватым мужчиной с правильными и очень выразительными чертами лица, приятными манерами и мягким голосом. В молодости он был очень красив и прославился прекрасными проповедями и организацией благотворительных акций в Квебеке.

– Его Преосвященство прочёл вашу последнюю книгу и просил меня передать, что он получил огромное удовольствие от прочитанного.

Мэтр вспомнил, что полгода назад он подарил эту книгу аббату Дюбуа со своей дарственной надписью. «Значит, Дюбуа рекомендовал мою книгу кардиналу», – понял Мэтр.

– Я искренне вам благодарен, дорогой Морис, за то, что вы представили мою книгу Его Преосвященству, – сказал Мэтр, склонив голову в знак признательности.

– Его Преосвященству очень понравился ваш стиль и простота изложения. Особенно его впечатлило то, как вы на основании очень немногочисленных достоверных данных смогли воссоздать древнее кельтское миропредставление, а также проследить за тем, как языческое искусство преобразилось в христианской культуре.

– Я очень признателен Его Преосвященству за столь точную оценку моего труда.

– Я передам вашу признательность Его Преосвященству.

Дюбуа увлёк Мэтра в угол комнаты, где возле журнального столика с хрустальной пепельницей стояло два отдельных кресла. Мэтр повесил свой плащ на спинку кресла и опустил саквояж на пол. Они уселись друг напротив друга, Дюбуа закурил. Мэтр знал, что аббат редко себе это позволял.

– Его Преосвященство надеется, что после референдума наш народ по-новому осознает свою историю. Конечно, возникновение независимого государства послужит толчком для подъёма национального самосознания и патриотизма, но нам бы хотелось, чтобы этот подъём был тесно связан с Католической церковью. Нужна книга, в которой наше начало, наши испытания, наше самосохранение как народа и наша независимость были бы изложены и осмыслены так, чтобы люди увидели основы нашей самостоятельной культуры, уходящие корнями в веру, и потянулись бы к ней. Его Преосвященство считает, что сделать это должны вы.

Вы способны глубоко чувствовать и осмысливать историю и излагать её так трепетно и увлекательно, как это может сделать только очевидец, а это очень редкий дар. Мы со своей стороны сделаем всё для публикации и распространения этой книги. Конечно, Мэтр, у вас есть свои творческие планы, но мы не собираемся связывать вас никакими сроками и надеемся только на Божью помощь и ваше вдохновение. Вы можете рассчитывать на то вознаграждение, которое сами сочтёте должным.

Дюбуа закончил, затянулся сигаретой и вопросительно посмотрел на Мэтра. Мэтр начал осторожно:

– Дорогой аббат, я боюсь, что Его Преосвященство несколько переоценивает мои способности. Я никогда не писал для широкой публики, все мои работы адресованы в основном представителям академических кругов.

Предложение было лестным, но слишком неожиданным, Мэтр не чувствовал себя готовым к большой работе, тем более что он даже не представлял себе, как такая работа может быть написана, да и тема сама по себе не слишком его вдохновляла, она не давала простора фантазии. Мэтр покачал головой:

– Дорогой аббат, я не могу это сделать, я не верю, что философия может вам помочь. La philosophic ne suffit pas au grand nombre. II lui fait la saintete¹. А это уже по вашей части.

Дюбуа закашлялся, придавил сигарету в пепельнице и взмахнул освободившейся рукой.

– Нет, Ноэль, вы неправы. Велико действие слова, надо лишь найти нужное, и оно войдёт в души. Слово как «Марсельеза», родившись в одну ночь, оно на утро уже способно вести людей. – Глаза аббата загорелись, в нём вспыхнул проповедник. – Мы верим в вас, Мэтр, вы можете! Если вы сомневаетесь в себе, поверьте Его Преосвященству, он не ошибается в людях!

Мэтр смотрел на аббата. Он никогда не пытался познакомиться с ним поближе. На собраниях Дюбуа держался скромно, не выступая вперёд и не говоря ничего лишнего. Все давно решили, что он просто наблюдатель. Конечно, кардинал должен был знать обо всех выводах аналитиков ещё до того, как они могли стать действиями, и при необходимости высказывать замечания. Ноэль в глубине души даже был благодарен Его Преосвященству за столь деликатное, незримое присутствие, которое как бы давало молчаливое благословение принимаемым решениям. Теперь, когда аббат чуть-чуть приоткрылся, Мэтр увидел, что перед ним человек чуткой души и чувства долга. Это его впечатлило.

– Морис, дайте мне время подумать. Я должен сначала как бы увидеть эту книгу. Если я смогу её увидеть, я смогу её написать. Я никогда не писал на заказ, идеи всегда приходили ко мне неожиданно, и я не знаю, как это случается. Я буду носить эту мысль в себе, и, когда она созреет, мы вернёмся к этому разговору. Я сейчас не могу вам обещать ничего более.

Дюбуа молча извлёк из внутреннего кармана небольшую книжицу в тиснёной кожаной обложке.

– Вот возьмите, это записки предшественника Его Преосвященства. Я недавно нашёл их в архиве покойного кардинала. Он начал их писать после референдума восьмидесятого года, и я не думаю, что он собирался их публиковать. Мы понимаем, как трудно подступиться к этой теме, но, может быть, то, что вы здесь найдёте, вам поможет.

Мэтр протянул руку, он не был знаком лично с покойным кардиналом, но ему приходилось часто его видеть.

У кардинала было лицо человека, которому хотелось исповедоваться. То, в чём кардинал исповедовался самому себе, представлялось Мэтру очень значительным. Но как только Мэтр взял книгу, он понял, что попался и не сумеет уже отказаться от работы.

– Хорошо, Морис, передайте Его Преосвященству, что я очень ценю его доверие. Я постараюсь сделать всё, что смогу.

Мэтр открыл саквояж и опустил в него книжицу.

Аббат чуть заметно улыбнулся:

– Если хотите, я вас подвезу. Вы направляетесь домой, не так ли?

– Да, дорогой Дюбуа, сделайте одолжение. – Мэтру было немного обидно, что его реакции заранее просчитали и сумели найти то, чем его можно купить. Однако такое с ним случалось довольно-таки часто, ему было очень трудно отказываться, когда его настойчиво о чём-либо просили.

Они спустились на парковку. Аббата ждал чёрный лимузин с водителем. Дорожных пробок не было, и через двадцать минут лимузин остановился у дома Мэтра. Это был старый трёхэтажном дом, втиснутый в ряд таких же старых домов с узорчатыми окнами и резными фасадами, на небольшой уютной улице, в десяти минутах ходьбы от метро Atwater.

2

В доме Мэтра ждал сюрприз. То, что сюрприз его ждёт, Мэтр понял уже у входной двери: в доме звучало пианино. Пианино стояло в лестничном холле между вторым и третьим этажом. Мэтр как-то полушутя сказал, что мог бы написать всё что угодно, кроме музыки. Для него музыкально одарённые люди были непостижимы, как инопланетяне.

Пианино осталось от матери, и у Ноэля никогда даже мысли не появлялось куда-нибудь его убрать. Мать Мэтра быстро заметила почти физическое отвращение маленького Ноэля к нотам и никогда не пыталась его учить.

Эмили сидела за пианино босиком в коротеньких шортах светло-оранжевого цвета, явно выставляя напоказ свои красивые ноги поднимавшемуся к ней по лестнице Мэтру. Сверху на ней был такой же оранжевый пиджачок с короткими рукавами и шоколадного цвета блузка с глубоким отделанным вырезом, обрамлявшим её полные груди. Мэтру было трудно определить, что именно она играла, но это было нечто весьма чувственное. То, что Эмили играла на пианино, принадлежавшем его матери, несколько коробило Мэтра.

Мэтр встал у пианино, держа перед собой саквояж. Вдохновлявшая его по дороге домой надежда почитать записки кардинала рухнула. Последний аккорд был взят. Эмили повернулась к нему:

– Дорогой, где ты пропадал, я жду тебя уже целый час. Ты же обещал провести со мной этот вечер. А это что такое? – Эмили показала на саквояж. – Брось немедленно, подойди и обними меня!

Мэтр аккуратно поставил саквояж и поцеловал Эмили в пухлую щёчку. Он не мог припомнить своего приглашения, однако она несколько раз звонила ему, и он, будучи с головой погруженным в работу, вполне мог сказать что-нибудь такое, что могло быть расценено как приглашение.

– Милый, ну разве так целуют любимых женщин? – Эмили, стоя на одной ноге, нежно обняла и пылко поцеловала Мэтра. Большим пальцем другой ноги она дотянулась до стоящего на полу плейера и включила его.

– А теперь мы танцуем. – Она увлекла его на расстеленный на полу рядом с пианино ковёр.

Мэтру пришлось сделать несколько па.

– Всё, хватит, Эмили, довольно! – Он прижался спиной к стене возле стоящей в углу высокой китайской вазы с искусственными цветами.

Эмили продолжала танцевать одна, запрокинув назад голову и играя пышной копной вьющихся каштановых волос. «Господи, – подумал Мэтр, – а ведь когда-то мне это нравилось».

– Милый, почему ты не делаешь мне комплиментов, я ведь прекрасно танцую, не так ли?

Эмили продолжала кружиться, Мэтр смотрел на её босые ноги, выделывающие на мягком ковре чёткие красивые движения (в юности она занималась фигурным катанием). Раньше этого было достаточно, чтобы Ноэль набрасывался на неё прямо на ковре.

– Да, дорогая, ты в прекрасной форме. Я очень рад, что ты пришла, ты не представляешь себе, как много сил я отдал этим выборам. Я приглашаю тебя поужинать в Старом городе, а потом мы вернёмся и выпьем наше любимое шампанское.

– Я уже выпила здесь без тебя. – Эмили наконец-то остановилась и показала рукой на подоконник, где стояла начатая бутылка и два бокала. Мэтр понял, что она проверила содержимое его бара и тумбочек, чтобы убедиться, что у него не было других женщин.

– Очень хорошо, мне надо поменять рубашку, а тебе переодеться. Ну, давай собираться. Мы прекрасно проведём время.

– Да, милый, ты видишь, как я умею с тобой соглашаться. Ведь это прекрасное достоинство.

– О Эмили, в тебе много несомненных прекрасных достоинств. – Мэтр взял её за руку и подтянул к себе, чтобы провести её наверх переодеться. Но Эмили поняла это по-своему.

– Вот ты уже исправляешься. – Она обвилась вокруг него.

Ноэль поддался. Остатки влечения всё ещё в нём теплились, и он не стал с этим бороться. Вначале, когда чувства были ещё свежи, им было хорошо вдвоём, и его тело это помнило.

Через несколько часов, когда страсти утихли, а шампанское было допито, Эмили потащила Мэтра на прогулку. Уже стемнело, они шли той самой дорожкой через парк, по которой они пришли к дому Мэтра первый раз. Эмили свернула с дорожки и пошла по траве, расшвыривая носками туфель опавшие жёлтые листья. Мэтр шёл рядом по асфальту. Им навстречу попалась пожилая чета, прогуливающая собачку, Мэтр услышал, как, миновав их, они стали обсуждать «эту странную пару».

Потом они пили мускат при свечах в мансарде, выходящей во внутренний дворик, Ноэль делал всё, как хотела Эмили, что-то подсказывало ему, что это их последняя встреча. Он не чувствовал сожаления. Перед сном он всё же успел заглянуть в записки кардинала.

«Церковь не может равнодушно отнестись к проблеме общественного и государственного устройства народа, наша задача принять участие в осуществлении замысла. Мы осознаём сомнительный характер всех реализаций, мы ощущаем, как то, что мы зовём государством, вновь и вновь оказывается масштабом, определяющим, сколько доброй воли имеется для создания общности и сколько, с другой стороны, требуется принуждения, чтобы в данный момент и в данном месте сохранить минимальную меру порядочности, необходимую для совместной жизни людей». С мыслями о прочитанном он и заснул.

3

Всю субботу Мэтр провёл за городом. Одному из новых членов национального собрания исполнилось пятьдесят, и в честь своей победы на выборах он решил отпраздновать эту дату с размахом. Он был владельцем и бессменным председателем элитного гольф-клуба на берегу озера Тремблан. Гольф Мэтра интересовал мало, он предпочитал теннис, но любил здесь бывать. Ноэлю нравилось бродить или ездить верхом в прилегающем к гольф-клубу парке, иногда он брал катер и отправлялся рыбачить в каком-нибудь уединённом и тихом заливчике, где ничто не мешало ему размышлять. Участвовать в пышных торжествах он не любил, но положение обязывало. Погода была отличная, и до начала банкета Мэтр успел прогуляться вдоль озера. Банкетные столы накрыли на лужайке перед входом в здание клуба. Среди приглашённых был министр образования Квебека. Мэтр имел с ним короткую беседу, речь шла в основном о статусе французского языка в провинции. Министр был явно не прочь перетащить Мэтра к себе в Квебек-Сити, но Ноэль, упомянув о своих обещаниях, данных аббату, вежливо отказался. На службу Мэтр не стремился, ему вовсе не хотелось каждый день видеть босса, даже весьма к нему благосклонного. Все шумно веселились, к вечеру появился небольшой оркестр. Когда стемнело, над гольф-клубом устроили салют, кажется, это было сюрпризом даже для именинника. Поболтав в баре с журналистами, Мэтр взял коктейль и вышел подышать свежим воздухом на балкон, расположенный на втором этаже. Заметив незанятое кресло, он подошёл к нему и увидел стоящего рядом Пьера Люмьера, своего однокашника по колледжу Станислас. Пьер жил в Нью-Йорке и работал в одной из крупнейших финансовых компаний мира, где, во многом благодаря связям его семьи, он сделал весьма успешную карьеру. В Монреале остались его сыновья от первого брака, к которым он был очень привязан. Последний раз Мэтр и Пьер виделись несколько лет назад на юбилее колледжа. Теперь там учились сыновья Пьера, и Мэтр, у которого не было детей, видя гордость Пьера за своих сыновей, тогда невольно ему позавидовал.

Они поговорили немного о бывших однокашниках, потом о детях Пьера. Мэтр допил свой коктейль и уже собрался покинуть Пьера, но тот уговорил его взять ещё один «дринк». Они спустились в бар и расположились в дальнем углу в двух глубоких креслах с массивными подлокотниками. Мэтр откинулся на спинку, вытянув вперёд уставшие за день ноги. Он невольно обратил внимание на то, что высокий красивый Пьер уселся в кресло, прямо как будто за свой стол в офисе. «Ну что ж, он привык, что за ним наблюдают подчинённые», – решил Ноэль. В баре уже почти никого не было.

– Послушай, Ноэль, могу ли я попросить тебя, чтобы то, что я сейчас скажу, осталось между нами?

Мэтр удивлённо посмотрел на Пьера:

– Да, конечно, можешь не сомневаться. Я не связан никакими обязательствами, которые заставили бы меня забыть старую дружбу.

Пьер посмотрел на Мэтра с признательностью:

– Ко мне сегодня подошёл советник министерства финансов и попросил позондировать реакцию Уолл-стрит на возможное отделение Квебека. В силу своего положения я не могу быть ура-патриотом какого-то Квебека, который для большого бизнеса значит не больше, чем французская Гвиана. Вы что, всерьёз хотите отделиться и думаете, что у вас это получится?

– У нас нет в этом сомнений.

– По-моему, вы слишком самоуверенны.

– Почему ты так думаешь?

– Бизнес не признаёт границ и не любит неопределенности. Зачем ему нужна ещё одна маленькая страна с явно выраженной независимой националистической направленностью и непредсказуемой политикой, да ещё чуть ли не рядом с Вашингтоном? Даже если вы будете во всём лояльны и послушны, как хорошо воспитанные младшие братики, зачем нужно иметь двух партнёров, если и одного достаточно? Как только обнаружится, что вы имеете реальные шансы выиграть референдум, на вас обрушится вся мощь единой бизнес-империи, с тем чтобы свести эти шансы к нулю. Если даже наше федеральное правительство зазевается и не начнёт вовремя бить тревогу, всё равно даже в последний момент оно будет иметь вполне достаточно ресурсов, чтобы вырвать у вас победу. Мы движемся к глобализму, сепаратизм внутри нашего лагеря не приветствуется. Допустим, вы всё же выиграете референдум и тут же объявите независимость… Ведь вы же именно это собираетесь сделать?

– Да, конечно, – подтвердил Мэтр.

– Вы же не представляете себе, какая паника начнётся в деловых кругах, никто и ничто не сможет её остановить. Крупный капитал побежит из Квебека, у вас нет финансовых ресурсов, чтобы продержаться хотя бы год. Вам придётся просить кредиты у европейцев или у арабов. В первом случае вы вряд ли получите сколько-нибудь солидную поддержку, во втором – вы окажетесь связанными политическими обязательствами, которые только усилят панику.

– Нет, мы будем нейтральны. Мы будем апостолом Европы в Америке, такой вот североамериканской Швейцарией, абсолютно надёжной и стабильной. Мы готовы затянуть пояса, это нас не пугает. С другой стороны, американцам следует призадуматься и оценить, какие выгоды им может принести независимый Квебек.

– Какие выгоды? – спросил Пьер сухо, эмоциональность Мэтра нисколько его не заразила.

– Мы должны стать мостиком, соединяющим Европу и Америку. Отношение американцев к европейцам как к младшим слабосильным партнёрам должно быть изменено к обоюдной выгоде. Запад должен стать единым, другого пути нет, существующий уровень взаимопонимания с таким же успехом можно назвать взаимонепониманием. Глобальная экономика – это одно, а политическое единение – это другое, ничуть не менее важное направление развития западных демократий.

– Это утопия, – Пьер поморщился и сделал рукой какой-то неопределённый жест в сторону Мэтра, – это университетская теория, которая в лучшем случае годится для лекции по политологии какого-нибудь экс-президента. И с такими идеями в голове вы хотите заниматься политикой? Да вас слушать никто не станет! Реальная политика продиктована не возможным завтра, а необходимым сегодня.

– Пьер, это не утопия, это идеология. Это такая же идеология, как демократия, идеальная демократия – это полная утопия, однако же в неё верят. Реально мы имеем такую демократию, в которую верить нельзя, но тем не менее её терпят из-за отсутствия какого-либо другого решения. Ещё Платон сказал, что хуже демократии бывает только тирания, ну и что? Нам нужна национальная идея, пусть даже и утопическая, без такой идеи народы не становятся нациями. У американцев есть своя идеология, у них есть даже великая национальная идея. Во всяком случае, они полагают, что она у них есть, хотя она уже давно стала мифом.

Провозгласив независимость, мы начнём декларировать свою позицию, и тем самым мы заставим и Европу и Америку смотреть на нас по-новому и искать какие-то выгоды для себя из этой новой, изменившейся ситуации, и, конечно, они их найдут. Мы самоопределяемы, поскольку мы знаем, кто мы, и мы знаем, что мы хотим. Оставшаяся онтарийско-колумбийская Канада, конечно же, паникует, поскольку с нами они Канада, страна, не лишённая этакого странного своеобразия и очарования, а кто же они без нас, английский протекторат или второсортные штаты Америки? Мы не можем разойтись не потому, что не можем чего-то поделить, а потому, что без нас они теряют своё лицо. Они прекрасно понимают, что, если мы выигрываем, они проигрывают, и именно это, а вовсе не экономика является решающим фактором. Несомненно, какая-то паника будет, но это только на переходном этапе, пока будут расставлены все акценты. Потом произойдёт переоценка, будут наклеены новые ярлыки и будут повешены новые таблички: свой, чужой, очень свой, не очень чужой. И только после этого будут определены новые экономические стратегии и закипит деловая активность, поскольку место будет зачищено, и это место имеет геополитическое значение. Мы не французская Гвиана и не Никарагуа, мы имеем квалифицированное, высокообразованное европейское население, и мы гарантируем стабильность. Мы можем стать окном для обратной экономической экспансии Старого Света в Новый, и в Европе прекрасно это понимают. Когда мы исчерпаем свои резервы, мы не будем сразу просить в займы, мы начнём печатать свои банкноты. Пусть у нас появится свой собственный государственный долг, но мы будем должны в основном своим гражданам. Внешний долг, если он возникнет, не будет расти стремительно, мы экономная нация, и у нас есть природные ресурсы. Наша конвертируемая валюта не будет привязана ни к канадскому, ни к американскому доллару.

Пьер слушал Мэтра очень внимательно, и Мэтр понял, что он заинтересовался.

– Послушай меня, Пьер, тут открываются безграничные возможности, ты можешь иметь любую информацию гораздо раньше остальных. Деньги для нас не главное, но мы очень заинтересованы в поддержке, которая по меньшей мере могла бы оградить нас от возможных финансовых афер и спекуляций. Я готов поручиться за тебя в министерстве финансов, я знаю, что ты любишь сыновей и любишь Квебек и не поддашься соблазну лёгкой наживы. Сейчас начинается большая игра, сначала политическая, потом финансовая, нам не нужны ура-патриоты, нам нужны трезвые умные головы. Когда все поймут, что мы взялись за дело очень серьёзно, таланты потянутся к нам. Тот, кто придёт раньше, достигнет большего. Я знаю твои способности и нисколько не удивлюсь, если ты когда-нибудь станешь министром финансов независимого Квебека.

Пьер невольно улыбнулся:

– О Ноэль, ты всегда был мечтателем.

Они заказали ещё один «дринк». Мэтр немного разволновался и попросил двойной скотч. Сухой педантичный Пьер заказал мартини. К этой теме они уже не возвращались. Ноэль понимал, что Пьеру необходимо всё тщательно взвесить и обдумать. Мэтр был очень доволен собой; конечно, он думал об этом и ранее, но эту речь он сымпровизировал, и импровизация удалась, ещё один сомневающийся был склонён на сторону квебекуа!