Kitobni o'qish: «Авиатор: назад в СССР 4»
Глава 1
Глаза закрываются, и я начинаю дрожать от холода. Сознание понимает, что произошло, но руки пока не слушаются.
Прошло несколько секунд, прежде чем я смог нащупать рычаг управления двигателем. Он в положении «Малый газ», и если я не отключился, значит, нужно уходить вниз, где смогу дышать и не заснуть. И почему шлем не спасает меня сейчас?
В ушах продолжает звенеть, а я всё не могу настроить своё изображение и сфокусироваться хоть на каком-нибудь приборе. Ещё и непонятные какие-то кривые передо мной.
– Авиагоризонт, авиагоризонт… – шепчу про себя.
Вряд ли я сейчас слышу, что говорю. Среди тумана и каких-то линий, наконец-то показался прибор с силуэтом самолёта посередине. Ого, да у меня тангаж на снижение больше двадцати градусов и крен за сорок пять!
Только сейчас осознал, что правая рука держит ручку управления самолётом в положении вперёд и влево. Педали отклонены соразмерно, а я продолжаю снижение по спирали. И вроде есть чем вдохнуть, и голова начинает соображать, но пока ещё не могу определить своего местоположения. А по остеклению продолжает медленно ползти паутина. Похоже, фонарь кабины вот-вот раскрошится.
– Сопка… Восемьсот восьмидесятый… разрушение фонаря… снижаюсь, – сказал я в эфир, из последних сил нажимая на кнопку СПУ.
– Повторите, Восемьсот восьмидесятый, – прозвучал в ушах спокойный голос.
Твою дивизию! Глухие, что ли? Тут говорить тяжело, а он ничего не понял.
– Восемьсот восьмидесятый, повторите. Контроль высоты! – пытался до меня кто-то докричаться в эфир.
На другой канал я не переходил, значит, пока под управлением дальней зоны. ОБУшник продолжал свои отчаянные попытки меня дозваться, но нажимать на кнопку СПУ пока я не мог. Сил хватало, только чтобы отклонять ручку, а сами пальцы, будто заморозились.
Болевые ощущения от декомпрессии стали отступать. Однако мне было по-прежнему некомфортно в шлеме. Оглядев, насколько это можно, смотровой щиток изнутри и ощупав его снаружи, обнаружил небольшое отверстие. Значит, гермошлем мне теперь не помощник.
Внимание с авиагоризонта попробовал перенести на высотомер, да только паутина переместилась вместе со мной.
Точно!
Взгляд вправо, а там ничего. Влево, и там ничего. Совсем ничего. Откидной части фонаря просто нет, а та самая паутина – это растрескивание моего смотрового щитка. Долго ты до этого допирал, Серый! Забыл уже, как что-то прилетело в голову?
Приглядевшись, я обнаружил, что и передняя часть фонаря растрескалась полностью. Как бы не разлетелась на куски.
Стрелка подходила к отметке семь тысяч метров. На такой высоте, если верить расчётам и Инструкции лётчику МиГ-21, уже я не должен уснуть. Слегка отпустил на себя ручку управления, чтобы замедлить снижение, но получилось слишком резко. Самолёт чуть было не перешёл в горизонтальный полёт.
Указатель высоты и перепада давления, который ещё недавно показывал запредельные значения, восстанавливал показания. Будто говорил мне, что ситуация стабилизируется. Пока это ощущалось слабо. Точнее, через компрессионную одежду я мало что вообще мог ощущать.
Мне уже было не до закабинного пространства и сколько я пробил облаков на снижении. Всё равно было и на крики в эфир глухого ОБУшника, который не смог разобрать мой первый доклад. Хотя, может, это уже орёт руководитель полётами, включивший у себя на аварийной станции мой канал.
Теперь снижаться нужно дальше. В кресло вжимает изрядно. Позвоночник и живот, будто слились воедино. Вертикальную скорость даже не контролировал по вариометру, а она была в районе тридцати метров в секунду. Может и больше, но через мой обособленный смотровой щиток гермошлема не видно.
А вот давление кислорода в системе почему-то просматривалось хорошо. Оно сейчас уже совсем неактуально, поскольку у меня МиГ-21 в модификации «кабриолет».
Надо приноровиться и поворачивать голову под определённым углом, чтобы различать показания приборов. Визуально я могу смотреть только вбок.
– Сопка, занимаю четыре тысячи метров.
– Восемьсот восьмидесятый, не принимаю вас. Что у вас случилось? – запросил руководитель полётами, чей голос теперь я слышал отчётливо.
Рубаха засучилась, товарищ подполковник! Как бы мне хотелось ему так ответить, да боюсь, не поймут меня на земле потом. Тут ещё приземлиться, правда, надо.
Состояние полностью пришло в норму, как только занял высоту четыре тысячи. Рычаг управления двигателя пока рано переводить вперёд, так что пошли ещё снижаться.
– Восемьсот восьмидесятый, я Восемьсот четырнадцатый. Доложи, что произошло? – а это уже в эфире был голос Швабрина.
– Ох…– сумел произнести я в эфир, выдыхая от напряжения, но мимические морщины буквально застыли.
Ничего не получается сказать, будто залепили мне рот скотчем. Открыл щиток, чтобы лучше видеть приборы, да только мне как задуло в лицо. Лучше пока опустить.
– Сопка, Восемьсот четырнадцатый, наведите меня на Восемьсот восьмидесятого. Остаток позволяет.
– Восемьсот четырнадцатый, доложите остаток.
– Позволяет, – резко ответил Швабрин.
Сейчас и не вспомню, с кем он в одном самолёте летит. Хочет подлететь и посмотреть на меня. Ведь пытаюсь что-то сказать, но не получается. Эфир наполнился целеуказаниями от ОБУшника, который подводил ко мне Фёдоровича. Не видно ещё ни черта из этой схемы перед глазами.
Высоту две четыреста я занял и сразу перевёл самолёт в горизонтальный полёт, отклонив рычаг управления двигателем в соответствующее положение. Паутина на смотровом щитке позволяла мне видеть только пару приборов перед собой. Вся приборная доска мной не контролировалась.
Стоп! Я же нажимать могу. Выведя самолёт в горизонт, я включил на приборной панели сигнал «Бедствие». Сейчас на своих индикаторах обзорного радиолокатора группа руководства полётами увидит широкую метку. Так я обозначу себя и дам знать, что у меня проблемы. Хотя, это уже поняли все.
Попробовал я размять челюсть. Теперь могу говорить. Нажимаю кнопку самолётного переговорного устройства, а никак не идёт мой голос в эфир.
– Восемьсот восьмидесятый, мы вас наблюдаем. От вас идёт одно нажатие.
Похоже, когда шандарахнуло меня в голову, что-то и со связью произошло. Я отклонил голову назад, а на шею мне свесился и микрофон. Как мне так везёт, не пойму. Вроде такая мелочь, а без неё хрен что скажешь теперь.
Хотя, есть мысль, как передать информацию.
– Фи-ли-пооо-к, Ооо-кооо-лооо…– пытался шептать я про себя, в нужной последовательности делая короткие и длинные нажатия кнопки СПУ.
Азбуку Морзе, надеюсь, все понимают.
– Сопка… наблюдаю Восемьсот восьмидесятого. Восемьсот восьмидесятый, ответь Восемьсот четырнадцатому, – услышал я голос Швабрина, который прерывался в процессе моей передачи нажатиями. – Перестань морзянкой играть. Пристраиваюсь справа. Я на две сто. Занимаю две четыреста.
Ну вот, а так ведь хотел сумничать и передать информацию оригинальным способом. Хотя, я думаю, руководитель полётами уже и так понял, что у меня со связью проблемы. Хорошо, что не начал крутить меня, чтобы убедиться, что я слышу его.
Слышать-то я слышу, а вот сказать, как та собака, ничего не могу. Сделал три крена вправо и влево.
– Понял, Восемьсот восьмидесятый. Сопка, он нас принимает, но ответить не может, – снова вышел в эфир Швабрин.
– Восемьсот четырнадцатый, поняли вас. Борт у него порядок?
В метрах тридцати от меня справа показался конус воздухозаборника самолёта Фёдоровича.
– Сопка, у Восемьсот восьмидесятого разгерметизация. Сорвало фонарь. Пристраиваюсь справа, идём к вам парой.
– Понял вас. Контакт с ним установили?
В этот момент, я перехватил левой рукой ручку управления самолётом, и показал большой палец вверх. Надеюсь, увидят.
– Визуально он нас наблюдает. Восемьсот восьмидесятый, выхожу вперёд, давай за мной. Скорость по прибору пятьсот.
Щиток бы лучше поднять, а то мне так тяжело контролировать положение самолёта-лидера, но пока не было желания вдохнуть полной грудью забортного воздуха.
– Снижаемся, вертикальная пять, высота девятьсот, обороты восемьдесят пять. Паашли!
Медленно начали снижаться. Своё место я не контролировал, поскольку сейчас самолёт Швабрина для меня как собака-поводырь.
– Сопка, Восемьсот четырнадцатый, девятьсот заняли, курс на привод.
– Восемьсот четырнадцатый, понял. Посадку по одному рассчитывайте.
– Сопка, садимся парой. У Восемьсот восьмидесятого проблемы с приборами, видимо. Он идёт только за мной. Передняя часть, похоже, тоже повреждена.
Вот так раз! Щас я ещё и посадку парой отработаю, хотя этого мы ещё не проходили на МиГ-21. Но проблемы не закончились.
В щёку влетел осколок от смотрового щитка, и похоже, застрял в ней. Ещё один откололся, порезав шею. Хорош рисковать глазами. Придётся потерпеть ветерок. Подняв щиток, я вновь принял на себя мощный поток воздуха, который теперь ещё и теребил торчащий в моём лице осколок.
– Сопка, Восемьсот четырнадцатый занимаем курс ко второму.
Глаза начали слезиться, но я теперь мог отчётливо видеть приборы и своего ведущего. Но не все приборы были в порядке. Курсовой прибор показывал несуразные значения курса, стрелка высотомера застыла на уровне две тысячи сто. Верить можно было только авиагоризонту и самолёту Фёдоровича. Впереди уже был виден вытянутый серый прямоугольник полосы.
– Восемьсот четырнадцатый, парой на втором.
– Занимайте пятьсот к третьему, – дал команду руководитель полётами.
– Восемьсот четырнадцатый, понял. Разворот вправо, крен тридцать градусов.
Я повторял про себя всё, что говорил Швабрин, и следовал за ним. Слышимость в шлеме была уже не такой, поскольку поток воздуха сильно задувал внутрь.
На прямой до третьего разворота заняли необходимые пятьсот метров. По своим приборам и не проконтролировать высоту. Не всё у меня так хорошо работает. Радиовысотомер в этом отношении не очень точен, в отличие от барометрического. Он больше для полётов на предельно-малой высоте.
Уже одолевает меня усталость от этого полёта. Хорошо, что заходить будем с круга, а не двумя разворотами на сто восемьдесят. Быстрее получится оказаться на земле. Но нужно ещё сесть.
– Шасси… выпускаем… на раз… два, – специально делая разрывы между словами, скомандовал Швабрин. Этим он давал мне время нащупать кран шасси.
Обороты контролировать надо, чтобы не было сильной потери скорости. Сейчас тряска будет немного, по педалям побьёт. Это нормально при выходе взлётно-посадочных устройств.
– Третий, крен тридцать, скорость четыреста пятьдесят… установили. Паашли!
Разворот будет влево, а значит, я иду с принижением относительно Швабрина. Выпускаем закрылки, и далее начинаем снижаться с вертикальной три метра в секунду. К четвёртому развороту нужно уже занять триста метров.
– Сопка, Восемьсот четырнадцатый на четвёртом, заход парой с посадкой.
– Восемьсот четырнадцатый, заход, – ответил руководитель полётами.
– Влево, крен тридцать градусов, не снижайся. Паашли! – спокойно говорил Швабрин. – Сопка, не мешать.
Вышли из четвёртого разворота. Поздно начал прибирать обороты, поэтому и поравнялся с Федоровичем.
– Обороты шестьдесят пять и продолжаем уменьшать. Не резко. Ручку слегка на себя. Сейчас пройдём дальний.
Сработал маркер дальнего привода. Даже в таком шуме воздушного потока звуковое обозначение пролёта слышно отчётливо.
– Выравниваем. Подходим к полосе. Взгляд влево и вперёд.
Обороты уменьшаю на «Малый газ», ручку ещё на себя, чтобы аккуратно приземлить самолёт на основные стойки.
– Касание… и теперь нос. Тормозной выпускай.
Выпускаю, да только торможения нет.
– Оборвал парашют, тормози, – спокойно сказал Швабрин, который уже не движется со мной параллельно.
Торможу, но чувствую, что не так останавливается самолёт. Перед собой ничего не видно из-за растрескивания передней части. Мимо пронеслась вторая рулёжка.
Убрал закрылки, а тормозной рычаг отпустил полностью. Автомат растормаживания выключил и снова давлю на рычаг. Не помогает.
– Аварийно тормози. С полосы уйдёшь, – подсказывал мне помощник руководителя полётами.
Рычаг управления двигателем в положение «Стоп», и торможу аварийно.
Самолёт немного начинает носить по полосе. Главное, чтобы Швабрин позади меня не догнал.
Вроде всё замедляется. Вот третья рулёжка справа от меня, но скорость уже не такая. До конца полосы остановлюсь. Скорость к четвёртой рулёжке снизилась достаточно, чтобы можно было сходу войти в поворот. По инерции так я и съехал. Проехав несколько метров, мой самолёт, наконец-то, остановился.
– Всё равно, это лучшая работа в мире, – сказал я вслух, скидывая с себя гермошлем.
Только сейчас почувствовал, как жжёт в местах, куда попали осколки от смотрового щитка. Ко мне уже спешил различный спецтранспорт. Начиная с пожарной машины и заканчивая командирским УАЗиком. Я же продолжал кайфовать и расслабляться под весенним солнцем Белогорска, сидя в своём «кабриолете».
Самочувствие после такого полёта было вполне нормальным. Немного ломило шею, но это больше от перенапряжения. Две царапины от осколков тоже не тянут на серьёзное ранение. Тем не менее, начальник медицинской службы полка принялся осматривать меня прямо в кабине.
– Товарищ капитан, ну давайте без осмотра? – уговаривал я его.
– Ничего не знаю, Родин. Положено. Я за твою жизнь потом отвечать не хочу.
– Блин, ну мне надо поскорее выйти отсюда…– сказал я, намекая на внезапный приступ диареи у меня.
– Потом. Давай в санитарный автомобиль. Едем в кабинет, там и разденешься заодно.
Привезли меня в здание высотного снаряжения сразу же, как только я вылез из кабины. Даже Добров не стал ничего у меня спрашивать возле самолёта, а решил перенести расспросы сюда. Даже снять ВКК не дали с себя!
– Сейчас тебе помогут всё снять. Как так получилось, Родин? – спросил Добров, похлопав меня по плечу.
В комбинезоне становится жарковато и, жуть, как неудобно. Ещё и живот скрутило. Я только открыл рот, чтобы попроситься отойти и только потом начать свой рассказ, в кабинет ворвался Швабрин.
– Потом, я сказал, – крикнул он на кого-то в коридоре перед тем, как захлопнуть дверь. – Серый, чё за… ерунда? Виноват, товарищ командир! – вытянулся он в струнку.
– Ну-ну, Иван Фёдорович. Тоже хотите расспросить своего подопечного? Надо бы дать ему передохнуть и снять с себя ВКК.
– Так точно. Давай помогу, – ломанулся ко мне Швабрин, но я остановил его жестом.
– Не могу я сейчас рассказывать. Если вы про неприятности, которые выпадают на мою задницу, то я не специально раздолбал фонарь.
– Да я не про это. Чего молчал? Что с приборами?
Ну не отстанут от меня! Краткий пересказ слушали все присутствующие, затаив дыхание. Девушка-фельдшер с тёмными волосами, выбивающимися из колпака, перед началом моего допроса обработала мне лицо. Слушала она очень внимательно, нервно вздрогнув в моменте с ударом по голове. Брюнетка средних лет принялась судорожно капать себе успокоительного.
Швабрин и Добров слушали внимательно, только изредка кивая головой.
– А потом я срулил в рулёжку, и вот я перед вами. Товарищ командир, разрешите, я пойду, переоденусь?
При этих словах в кабинет постучалась ещё и Леночка Петровна. Спросив разрешение войти, она получила утвердительный ответ. Да сколько можно меня мурыжить!
Майорова только слегка сдвинула очки, осмотрев собравшихся. Особенно её привлекла фельдшер, продолжающая накапывать себе успокоительного в столовую ложку.
– Мы с ним потом пообщаемся, Геннадий Павлович, – сказала она. – Я свою работу здесь закончила.
– Тогда, прошу в мой автомобиль. Водитель вас отвезёт обратно, – сказал Добров, открывая дверь перед психологом. – Швабрин, раз уже переоделся, сразу в кабинет. Родин – как снимешь ВКК. И Реброву пока на глаза не попадайся, а то… – не успел Добров закончить фразу и выйти с Майоровой из кабинета.
На улице послышались крики и ругательства Реброва на весь белый свет ещё на подходе к зданию. Даже Майорова не удержалась и расплылась в улыбке. Добров лишь покачал головой.
– Ну сколько можно! Почему опять этот Родин заимел на свои французские булки очередные неприятности? Как ты его готовил? – кричал Вольфрамович на кого-то.
– Командир, всё сделал парнишка правильно. Хорошо подготовили…– пытался этот кто-то оправдаться. По голосу смахивал на Валентиновича.
– Да знаю, что он хорош. Как самолёт осматривали, что он теперь на люльку от мотоцикла похож? Что с тормозами, я теперь тебя спрашиваю? – не унимался Ребров.
– Товарищ командир, я ж только недавно к вам перевёлся. Не знаком ещё с особенностями истребителей, – отвечал ему другой человек.
Им был, судя по голосу, новый инженер комплекса. Старший лейтенант, которого перевели с транспортной авиации.
– Да кто вас таких выпускает? Раньше что обслуживал?
– Ан-2, товарищ командир.
– Я тебе твои «кукурузники» ещё припомню, Олежа. Вон пошли, мне надо ещё в дёсна расцеловать нашего… – недоговорил Ребров, поскольку вошёл он в коридор и оказался, видимо, лицом к лицу с Майоровой и Добровым. – Могу и вас, Елена Петровна, но я женат. Поймут неправильно.
Никто не смог сдержать улыбок или смеха.
– Товарищ командир, разрешите я переоденусь? Очень надо, – уже, практически прямо намекал я на свою надобность в туалете.
На меня почему-то никто не обратил внимания, за исключением Леночки Петровны. Ну не вовремя она пришла. И ведь не крикнешь, что у тебя сейчас из ушей полезет.
– А почему бы и нет. Сергей, ты согласен? – повернулся ко мне командир.
– Товарищ полковник, я соглашусь на всё, только разрешите мне переодеться?
– Сергей, у меня времени мало. Ты можешь переодеваться и беседовать со мной, – сказала Майорова.
– Всё, Родин, беседуешь. Пока расстёгивайся, а парни твои сейчас придут и помогут тебе. Вольфрамыч, со мной на разбор. Иван Фёдорович – в кабинете ожидай меня.
Как тут откажешь командиру! Тем более, когда просит Леночка. Да только есть проблема, и она назревает в моём животе и мочевом пузыре.
– Попрошу освободить помещение, товарищи офицеры и медики, – сказала она, снимая с себя тонкое бежевое пальто.
Глава 2
Кабинет медицинского осмотра освободился очень быстро.
– Сергей, если тебе не хочется сейчас говорить, давай потом. Не такая уж срочная тема, чтобы после аварии обсуждать этот вопрос. Тем более, в этом комбинезоне не совсем комфортно.
Потом всё равно идти к ней. Там беседа будет ещё дольше. Не то, чтобы я плохо относился ко всему, что связано с психологией. Просто в данной обстановке всё будет гораздо быстрее.
– Нормально. Я в порядке. Можем и поговорить, – подтвердил я.
Пока ещё не было критической ситуации с животом, так что можно и пообщаться. Сейчас и парни должны подойти. Тут мы и закончим.
– Есть разговор, и уж прости, что вот так приходится разговаривать. О будущем хочу поговорить твоём.
– Не тот момент, чтобы разговаривать о моём распределении. Тебя кто попросил со мной поговорить?
Елена сделала удивлённое лицо и решила снять очки.
– Я не о твоём будущем как летчика. О семье. Вы сколько уже с Женей?
– Достаточно долго.
– И нет мыслей о свадьбе?
– Размышления, я бы сказал. Встречный вопрос, Елена Петровна, а у вас? В мужья не себя предлагаю, – улыбнулся я.
– И у нас размышления, но не уходи от темы. Почему ты не решишься?
И правда, что меня останавливает? Пожалуй, только моё желание и мысль, что это удобно, просто быть в отношениях друг с другом. Да только я понимаю, насколько Женя меня любит и не хочет отпускать. А тут и выпуск не за горами. Вот точно упросила Леночку Петровну со мной побеседовать на эту тему! И в такой момент. Это я не про аварию сейчас.
– Этот вопрос пока не имеет ответа, – ответил я.
– Тебя никто не торопит. Просто, не предавай любимого человека. Тем более, что ей сейчас очень плохо. Она до сих пор не отошла от смерти отца.
Я как бы тоже не отошел от полёта в стратосферу, и тему подняла Леночка очень щепетильную.
Но, похоже, запас прочности моего желудочно-кишечного тракта начинает сходить на нет. Мне бы сейчас очень хотелось в эскадрильский гальюн попасть, а приходится сидеть и терпеть. Как-то внезапно мне захотелось «попудрить носик».
– Вижу, что ты хочешь уйти от этого разговора, – сказала она.
– Просто не очень сейчас момент…
– Сергей, бояться брака не надо. Для многих семейное счастье ― важнейший жизненный приоритет.
– Я и не боюсь. Просто, не знаю, как тебе это сказать.
Леночка встала со своего места и подошла ко мне ближе. Вот эти её паузы во фразах ещё больше приближают меня к разрыву «очага».
– Сергей, я наблюдала и увидела в вас с Женей признаки настоящей счастливой семьи.
– Оу, так это было заметно?
– Конечно. Вот смотри. Терпимость и уважение друг к другу.
Это да. Терпеть – это про меня. Женя пару раз выкидывала номера на почве ревности.
– Доверие между вами.
Противоречит моим предыдущим мыслям, но в целом, мне верят, и я тоже в своей Жене не сомневаюсь.
– Да, мы такие подходящие друг к другу. Может, уже закончим? – спросил я, сильнее сжимаясь в районе живота.
Неужели после перегрузок такой эффект может быть?
– Подожди. Вы заботитесь друг о друге. Я вижу, как ты её постоянно поддерживаешь после смерти Константина Юрьевича.
– Мне не тяжело. А вот…– чуть было напрямую не начал ей говорить, что нет уже сил у меня терпеть.
– Сергей, я не понимаю тебя. Чего ты сжался-то весь?
Ну, сама напросилась! Не хотел я показаться бестактным, но кажется, придётся.
– Лена, у меня сейчас задница взорвётся с мочевым пузырём на пару. Отпусти в туалет, а?
Леночка посмеялась и махнула мне на дверь. Ей смешно, а я без посторонней помощи снять комбинезон не смогу. В этот момент как раз и вошли два молодца.
– Быстрее, быстрее, мужики! – взмолился я, когда Костян и Вася Басолбасов сдирали с меня рукава.
– Серый, терпи. Тяжело, но терпи! Хуже будет, если не дотерпишь, – приговаривал Макс, стоя напротив меня и оказывая моральную поддержку.
– Курков, на минуту зайди к психологу, – прибежал кто-то из ребят позвать Макса.
– Серёга, ну… тут…
– Беги, без тебя дотерплю.
Через пару минут и нескольких громких предложений истинно русского мата, я выбрался из высотного костюма. Бежал я, словно алкаш за водкой. И в тот момент, когда я всё-таки успел, не было более счастливого человека, чем я.
После душераздирающих и не только её раздирающих мгновений облегчения, я вышел из деревянной будки эскадрильского туалета. Торопясь на очко, я даже и не подумал, что бегу в одних «семейных» трусах в горошек и майке. Так я и стоял в расслабленном состоянии, проводя гигиенические процедуры со своими руками у обыкновенного рукомойника дачного типа. И вот именно в этот момент, когда я так отлично… сходил, из здания высотного снаряжения вышла Елена Петровна и Гелий Вольфрамович.
– Хорошие у меня ребята, Елена Петровна. И проблем с ними мало последнее время. Вы же вот с Родиным… общались, – уставился на меня Ребров, окрашиваясь на глазах в красный цвет. – Колебать мой контур, Родин.
– Виноват, товарищ командир.
Немая сцена была ознаменована ещё и милым смехом Елены Петровны. То ли цвет моего нижнего белья её так развеселил, то ли вся эта ситуация. Одно понятно – сегодня меня ждёт пыточная у Реброва.
Вольфрамович по-быстрому увёл Майорову с моего пути, грозя мне своим кулаком. Но сейчас мне было всё равно. Надо было уже одеваться поскорее.
– Эээ, чудище! – крикнул, буквально, мне у входа кто-то из лётчиков-инструкторов. Лицо было знакомо, но он явно не с нашей третьей пьющей. – Ты не оборзел в таком виде ходить?
– Виноват. Я просто после полёта в ВКК…
– Фамилия твоя, клоун? – не дослушал он меня.
– Родин.
– Ты чей, Родин? Не учили тебя представляться, как следует? – продолжил меня допрашивать этот неприятный тип.
Волосы зализаны назад, нос картошкой и взгляд, как у маньяка-убийцы. И чего доколебался до меня?
– Виноват, но вашего звания и должности не знаю.
– Ты оборзел, курсант Родин? – продолжал играть на публику «картофельный нос». – Одевайся и пойдём со мной к командиру эскадрильи. Кто у тебя?
– Подполковник Ребров.
– Третья «алкашная». Понятно тогда. Вечно вы своего командира подставляете. А ну, дыхни на меня. Может, ты уже успел потребить?
Насчёт «алкашной» звучало обидно. Да ещё и стоять в трусах и майке было уже некомфортно.
– Вы позволите, я пойду, оденусь? – сказал я, пытаясь пройти мимо этого человека.
– Дыхни, сказал, курсант! – воскликнул он, схватив меня за плечо.
Вот бы сейчас выкрутить его кисть и посмотреть, как он будет выкручиваться. А нельзя, офицер, всё-таки. Наверняка ещё и дипломированный. Надоел он! Освободиться как-то надо от его гнёта?
Вспомнил! Капитан Гнётов из первой эскадрильи. Старший лётчик-инструктор и редкостная мразь по рассказам других курсантов.
– Не буду я дышать. Я не употреблял, и не надо нашу эскадрилью называть «алкашной». Она, между прочим, по лётной подготовке впереди вашей и остальных. И прозвище «пьющая» ей не мешает. Ваша, первая эскадрилья, на месте под кодовым названием «Двадцать один»?
– А ты, значит, вспомнил кто я? Прекрасно. Собирайся и пошли к командиру твоему.
Со спины Гнётова показалась физиономия Валентиновича. Командир звена тут же нахмурил брови, видя подобную сцену.
– Идти не надо никуда, товарищи. Здесь я уже, – сказал он, выходя перед Гнётовым.
– Роман Валентинович, вот, учу вашего курсанта манерам. Внешний вид заметил, какой у него?
– Григорий Максимыч, у вас других дел нет, как вот только моих курсантов за трусы ловить? – усмехнулся Новиков. – Родин, на высотку, а то простудишься… в каком-нибудь месте.
– Я с ним не закончил, Валентинович, – возразил Гнётов.
Сначала я немного застопорился, увидев меняющееся лицо Валентиновича. Он всем видом мне показывал, что недоволен моим торможением.
– Курсант Родин, шагоммарш на «высотку», – дал мне команду Новиков, и я не смел задерживаться ни на секунду.
Как-то эта беседа несильно у меня отложилась в голове, поскольку сегодня предстояла ещё куча селекторов. На очереди был разговор у Доброва после ужина.
Состоялись эти переговоры в четырёхсторонем формате в кабинете командира. Он знал мою версию событий и материалы объективного контроля. Теперь же предстояло сделать выводы. Предварительные, конечно.
– Итак, что в итоге. Разрушение фонаря, разгерметизация, растрескивание смотрового щитка гермошлема курсанта, – продолжал Добров перечислять весь список бед, свалившихся на меня сегодня. – Частичный отказ радиосвязи, отказ курсового прибора и высотомера. Это в воздухе.
– Товарищ командир, сегодня курсант Родин полностью подтвердил поговорку «Беда не приходит одна», – сказал Ребров, сидевший за столом напротив Доброва.
– Согласен. Ну и на закуску – обрыв тормозного парашюта и отказ тормозной системы. Ничего не пропустил, Сергей Сергеевич? – спросил он у меня.
– Никак нет, товарищ полковник.
– А всё-таки пропустил. Да, Иван Фёдорович? – обратился Добров к Швабрину.
– Посадка с аварийным остатком, – сказал Фёдорович.
Вот так номер! Швабрин очень рисковал, пытаясь мне помочь. Он же был не один в самолёте, и тем не менее пошёл на выручку. С моими приборами было бы сложно зайти на посадку, вот он и вызвался лидером ко мне.
– Ладно, со старшим лейтенантом Швабриным поговорим отдельно. Есть что добавить у командира эскадрильи? – спросил Добров у Реброва.
– Никак нет. Мы отдельно обсудим этот случай на полном разборе в эскадрильи. Действия обоих считаю правильными, товарищ командир, – сказал Вольфрамович, взглянув на нас.
– Да. По мне так главное, что все живы и здоровы. Самолётов, если что, нам промышленность ещё построит, если этот не починим. Оба свободны, отдыхать, – произнёс бодро командир и подошёл к нам, чтобы пожать руку каждому.
За дверями кабинета мы перекинулись парой фраз с Фёдоровичем, пока ждали Реброва.
– Спасибо, Иван Фёдорович. Выручили всё-таки, – начал я первым обсуждение.
– Не стоит. Это было нужно.
– Вы уж не обижайтесь, но ведь меня могли и «по командам с земли» завести на посадку. Возможно, не нужно было рисковать? – спросил я.
– Об этом в тот момент не думал. Может, и слишком было рискованно, однако все сели и хорошо…
Из кабинета командира выскочил Ребров, которого снова накрывала краснота. Пару секунд молчаливой сцены нам потребовалось понять, что он отправляет нас в свой кабинет. Здесь он продолжил молчать и только вопросительно смотрел на нас.
– Я не знаю, как так получается у меня, товарищ подполковник, – сказал я, и Ребров смиренно кивнул. Далее он начал сверлить взглядом Швабрина.
– Все на земле, а это главное. Вывод командира полка, Гелий Вольфрамович, – сказал мой инструктор.
– Здесь соглашусь. Я сейчас о другом. С полётом мы разобрались, а вот что будем дарить товарищу Рыжову?
Совершенно вылетело из головы сегодняшнее радостное событие. Тёмыч стал отцом!
– Командир, стандартная такса на покупку детской коляски, правильно? – спросил Фёдорович.
– Да я уже и не помню, сколько стоит коляска. Мои уже выросли давно. Родин, сколько нынче коляска стоит? – спросил у меня Ребров.
Нашёл кого спрашивать! Детей только на расстоянии видел.
– Не могу знать, товарищ подполковник. Мне такие заботы пока не грозят.
– Эх, вот и не заметишь, как и твоё время придёт по ночам не спать, а утром на полёты вставать невыспавшимся. Я это прошёл и знаете что, птенцы Белогорского гнезда? – Ребров подошёл к сейфу, повернул ключ, мощно пнул его и тот послушно открылся. – Это самое замечательное, что может с вами случиться.
Комэска достал из сейфа пару плиток шоколада «Кола». Одну плитку дал мне. Интересно, что на голубой пачке с непонятным обрамлением, была написана фраза: «Детям шоколад «Кола» давать нельзя».
– Ты Родин, уж извини, мал ещё. А мы с Фёдоровичем подумаем пока о таксе на коляску. Беги в казарму, подумаете о подарке своим коллективом.
Закрыв за собой дверь, я ещё некоторое время разглядывал плитку этого известного шоколада. Его особенность в том, что у него была очень насыщенная ингредиентами рецептура. Благодаря добавкам, «Колу» использовали как антистрессовый и укрепляющий продукт с тонизирующими свойствами. На этикетке, вдобавок к запрету употребления детьми, как раз написано, что по нормам применения, обычно одна-две дольки в сутки. Сомневаюсь, что дети не кушали этот продукт.
Отходя от кабинета, я услышал за дверью обрывки тоста за новорождённого и тихий звон стопок.
В казарме подготовка к празднованию радостного события в жизни нашего товарища шла полным ходом. Теперь наш рыжий друг Тёмыч стал отцом, и он, как мне кажется, ещё пока не особо осознаёт себя в этой роли.
Столы вынесены на центральный проход. Из авосек и коробок вытаскиваются кастрюли, тарелки и другие сосуды. В воздухе витает праздничная смесь салатов, варёного и жареного. Из нашей «Электроники-311с» играет «Шокинг Блю», наполняя расположение еще большей атмосферой праздника.
