Kitobni o'qish: «Возвращение в Сары-Черек»

© Черемных М.А., текст, иллюстрации, 2008

© Товарищество научных изданий КМК, издание, 2008

* * *

Предисловие

Однажды, ещё в Иркутске, перед тем как отправиться в далекий, совершенно неведомый Тянь-Шань, я зашел в библиотеку и просмотрев десяток справочников, разных лет, с удивлением нашел там упоминания об уникальных ореховых лесах. Это моё удивление не закончилось, когда уже не первый год я бродил под тенистыми кронами орехов. Не закончилось оно и сегодня, по прошествию нескольких лет, как мы покинули эту горную страну. Книга «Возвращение в Сары-Челек», не появилась бы без одного незначительного события. В 1988 году, будучи научными сотрудниками одного из академических учреждений Бишкека – Института биологии, мы с коллегами, закончили многолетнюю работу над важным правительственным заданием – крупномасштабной геоботанической картой, входящей в серию карт о природе Киргизии. Это было знаменательное событие. Прошли собрания, поздравления. Где-то в это же время нашу лабораторию посетил известный журналист из популярной газеты… На следующий день после визита журналиста я зашел в кабинет заведующего, доктора биологических наук, A. C. Цеканова и тот, пуская клубы густого сигаретного дыма, некоторое время вертел в руках исписанный лист бумаги, точно не знал, в какой угол стола его положить. Наконец, определившись с листом, он повернулся ко мне.

– А, Михаил, садись. Тут одно предложение поступило. Даже не думай отказаться, я обещал. Нужно подготовить два-три научно-популярных рассказа, о редких декоративных или лекарственных растениях нашей республики, или о сообществах интересных, ну там о лугах, болотах, лесах или пустынях. Ты же жил в Сары-Челеке, вот и напиши что-нибудь оттуда, мы потом выберем и опубликуем самый удачный.

Я начал, возражать, но это ни к чему не привело.

– Не получится – никто тебя не осудит, но ты все же постарайся, – добавил он. Прошло несколько недель, несколько месяцев, но никто не вспомнил об этом странном задании. Мною было подготовлено не 2-3, а где-то 7-8 рассказов.

Проходило время и мне стало ясно, что о сочинениях моих никто не вспомнит, впрочем, и напоминать о них я то же не стал, чувствуя какую-то незрелость в восторженных и чересчур красочных сюжетах, особенно, когда начинал почему-то сравнивать свой стиль со стилями известных авторов-натуралистов: «Недотягивают, как много недотягивают!», сокрушался я. Время от времени, когда какой-то дятел стучал в голове, точно напоминал о необходимости заняться рукописями, я доставал их из стола, вставлял новые эпизоды и прятал в стол. За год-полтора рукописи обросли многоэтажными поправками и дополнениями, они стали совершенно несопоставимы по объёму с теми, что были написаны изначально, а первые восторги уже отыскивались с трудом в разросшемся тексте. Наконец, переписав рукопись в очередной раз, я изложил её содержание от первого лица, добавил элементы хроники, сделал попытку превратить разобщенные рассказы в главы единой книги, с общей сюжетной линией. Удалось ли мне это сделать?

Это книга о растениях и растительных сообществах. Перелистывая её страницы, Вы пройдетесь по горной тайге, по широколиственным лесам из ореха грецкого, по луковым лугам и горным полусаваннам. Вы познакомитесь с сообществами других всевозможных экзотических трав, которые будут скрывать с головой, кустарников – преодолеть которые можно будет только по кабаньим ходам, ползком, и всюду они будут так близко, точно вы сами раздвигаете их многочисленные стебли своими руками. Вы будете различать их, читать названия и видеть как их много. Местами сюжетная линия теряется, как тропа на высоких водоразделах. Вы увидите звёздное небо над головой, поищите ответы на другие навязчивые вопросы современности, по философии, истории, экономике, поспорите со своими оппонентами на тему, что ждет нас впереди, но не долго вы будете блуждать под звездным небом, сюжетная линия снова появится, как тропа, которую только что потеряли и вновь нашли. Станет весело, солнечно, и преграды превратятся в веселое приключение, а впереди всех ждет горячий чай, незатейливый ужин и интересные рассказы у костра.

В книге много событий, любопытных историй, примечательных наблюдений и встреч с интересными людьми. Они описаны так, как происходили на самом деле. Её герои реальны, ни одна фамилия не вымышлена, приключения не приукрашены. Я признателен своим попутчикам и терпеливым спутникам, которых протащил по горам, иногда с непредвиденными трудностями и опасными моментами, вместо ожидаемой ими, более легкой прогулки.

Итак, мы побываем в Чаткальском хребте – на реке Кара-Суу и её притоках, заедем в город Таш-Кумыр, в села Караван, Джанги-Джол, Кызыл-Туу, поживем в Арките – в Сары-Челекском заповеднике, в Бишкеке – столице Киргизии, погуляем по улицам города Ош и ещё в других местах.

Глава 1. В забытых горах Бозбу-Тау

25 июня. Иногда получается так, что событие, к которому основательно и долго готовились, надвигается неотвратимо, и складывается впечатление, что оно всё же захватывает нас врасплох. Мы уже ничего не можем изменить… Нечто похожее происходит и теперь. Я выезжаю в экспедицию, в южные отроги Чаткальского хребта. Это бы ещё куда ни шло, но на этот раз со мной собираются Мария Александровна и двое сыновей. В сумке старшего, семилетнего Александра, я нашел карандаши, десяток ручек – больше чем у меня, географические карты и старый сломанный фотоаппарат, который, он, вероятно, надеялся отремонтировать в горах. Младший, пятилетний Антон, приготовил кучу вещей, необходимых в экспедиции, среди которых роликовая доска, маска и трубка для подводного плавания. В рюкзак жены я не рискнул заглянуть.

Распределив общие вещи пропорционально физическим возможностям каждого из участников, мы заблаговременно загрузили всё это в попутную машину зоологов, направлявшуюся во главе с Эмилем Джапаровичем Шукуровым – известным бишкекским писателем, орнитологом и художником – в Ферганский хребет. Тем не менее, всю ночь была суета. Нужно было оставить комнатные растения так, чтобы они не засохли, за два-три месяца нашего отсутствия. Я заворачивал их в целлофан вместе с посудой, оставляя на поверхности только самую верхнюю часть растений, заливал туда побольше воды…

Вчера обсуждали предстоящую поездку со старейшим сотрудником лаборатории – Лидией Ивановной Поповой. Она напутствовала и напоминала где побывать, что посмотреть, сказала, что отправит к нам машину, где-то в августе, для поездок по некоторым ущельям Чаткальского хребта. Там надо было многое посмотреть, уточнить. Понимая, что машину вряд ли удастся «пробить», я слушал Лидию Ивановну, утвердительно покачивая головой.

Ловлю себя на ощущении, что со смешанным чувством тревоги и радости уезжаю от городской спешки и суеты. От житейской неустроенности и от однообразной необходимости каждый день приезжать в Институт. От пыльных автобусов, заплеванных улиц и подъездов домов, вызывающих чувство отчаяния, что люди сами создают вокруг себя такие условия. От неотредактированных статей, от неотправленных писем…

Уезжаю с надеждой, что где-то в горах, ритм жизни будет иной и возможно на крутом склоне или под развесистым орехом я смогу привести в порядок свои мысли, сделать новые описания ботанических ландшафтов, найти недостающие звенья классификационной схемы…, уезжаю и от необходимых срочных дел, с которыми не всегда легко расставаться.

Не смотря на все проблемы связанные с отъездом, особое удовлетворение доставляет мысль, что я, наконец-то, надолго расстаюсь с начальством. Я не имею в виду давно уже перешагнувшую пенсионную черту жизни Лидию Ивановну – начальников и без неё было достаточно. Напротив, в ней я видел последний «реликт», «оплот», «форпост» еще сохранившейся, но уже безвозвратно уходящей в прошлое «классической ботаники». Образы её современников можно найти сейчас только в «воспоминаниях» старых книг. За несколько лет совместной работы у нас не было недоразумений, обид или ссор. Не досаждало и другое – предпенсионное начальство, считавшее своих младших коллег чем-то вроде разнорабочих и возложившее только на себя заведомо непосильную задачу – быть единственными сподвижниками современной геоботанической науки. Не раз на собраниях, я слышал их воодушевленные возгласы: «Мы идем верным путем!» Так было всегда, когда дело касалось «стратегических направлений» в геоботанике. А были ли таковые? На меньшее – они не шли. А впрочем – и они были неплохие люди, по-своему симпатичные, интеллигентные, как и все ученые.

Месяцем раньше. Мы работаем в Институте. В открытое, но зарешеченное окно свесилась листва и белые от обильных цветов ветви какой-то южной черёмухи. Комнату наполняет чудесный аромат. На улице тёплая, мягкая, совершенно не забываемая, фрунзенская весна. Перед нами развернута очень старая, рукописная, геоботаническая карта, о годе составления которой можно только догадываться. Может, 1930 или 1933-й.

– Этот контур так и тянется вдоль хребта, он рассекается долинами рек, – говорю я. Речь идет об классических пастбищах в лугостепном поясе Киргизского хребта, описанных ещё Р.И. Аболиным.

– Да, согласна, но там уже совсем другая растительность. Хорошо, если сохранились фрагменты от этих лугостепей, – слова предвещали кропотливую работу над контуром, и то, что мы еще не один час просидим, не разгибаясь, перед разложенными на столах свитками, картами, пока не проверим все первоисточники, или до тех пор, когда мало кому ведомые названия глухих ручьёв, ущелий, пересекающих исследуемые контура, на время не переключат нас на более свободные темы, а там глядишь, подоспеет время полдника или обеда.

Мы работаем над другим листом.

– В этом ущелье, Куляма-Сае, простояли три дня. Не запланированные были дневки¹. Зато нашли там ореховые деревья, рощи из боярышника и клёна. А это говорит о том, что орех встречался в ущельях Кетмень-Тюбинской котловины и нередко. Причины его исчезновения там не установлены, я думаю что вырубки. А места, что говорить – великолепные. В то время растительность не была так сильно стравлена и вытоптана… А вот здесь, по водоразделу, я помню, такие пышные травостои, с головой скрывали, – карандаш соскользнул в низ, на дно Кетмень-Тюбинской котловины. – А здесь, к сожалению, затоплены реликтовые пустыни и полупустыни. Их даже не успели изучить как следует, описать. В те времена ни у кого не спрашивали, как впрочем, и сейчас, но с поездками проще было, и с машинами больших проблем не возникало. На месте всегда можно было арендовать лошадей. Да и народ другой был. Раньше палатку можно было оставить, не закрывая, никто не посягнёт на наши вещи. Уходили на весь день. Вечером приходили – все на месте. И так было всегда. А теперь? Из-под носа утянут, только отвернись. Темы для разговоров непроизвольно вытекали из самого процесса нашей работы – из географических названий, они навеивали различные ностальгические воспоминания экспедиций, маршрутов, имен… Лидия Ивановна вспоминала геоботаников, флористов – своих коллег, с которыми работала или встречалась в прошлые годы – Р.И. Аболина, М.Г. Попова, Е.П. Коровина, СИ. Кудряшова, М.М. Советкину, И.В. Выходцева… Этот список можно продолжать долго. В личной библиотеке она хранила десятки книг с дарственными подписями авторов. Я брал у неё необходимые для работы издания, уже ставшие библиографическими редкостями и почти всегда находил на обложках выгоревшие чернильные строки автографов с датами начала 1930-х годов до последних дней.

– То были совсем другие люди. Таких сейчас нет. В доме у Е.П. Коровина говорили по-французски, это они специально говорили, чтобы не забывать, ведь дворяне. Такой отголосок дореволюционной России.

– А в экспедициях, Вы с ним, бывали?

– Раза два, – Лидия Ивановна замотала головой утвердительно. Иногда приоткрывались какие-то тайны и снова захлопывались, плотно, непроницаемо…

– А с М.Г. Поповым?

– С М.Г. Поповым, нет, не ездила. Он упрямым был, нарывался на скандалы, с начальством. Ему машин не давали, пешком ходил по горам, но лучше его никто растения не знал… Где-то на съезде литераторов выступил, в Прибалтике, что ли, и зачем он туда полез, что ему там надо было? Так что его сразу же отправили почти на Камчатку. Оттуда он уже не вернулся. – Лидия Ивановна не развивала тему. Она знала очень много. Знала как «съели» другого ученого – А.И. Янушевича, работавшего в стенах этого Института. Как-то, я наткнулся на черновик «протокола» партсобрания Института, случайно или не случайно оказавшийся среди наших бумаг – отрывок текста в одну страницу, где критиковали и унижали этого крупного ученого, и критиковалии как раз те, кто и ныне ничего из себя не представляет. Я вижу их в Институте, сидящими за своими столами, уже постаревшими. Они приветливы и любезны. Пожимая им руки, я думал, как бы я повел себя в то время?

– А с Р.И. Аболиным, Лидия Ивановна, встречались?

– А как же, – и, словно что-то вспомнив, она проговорила, – ах, Роберт Иванович, Роберт Иванович, это был замечательный человек. Приходилось в экспедициях с ним бывать. Студенткой ещё. За что-то их всю семью из Питера выслали, между собой разделили, так что все в разных концах жили, и где-то сгинули, никто не знает, а ученый был известный…

– А с О.Э. Кнорринг?

– С ней – встречалась, на конференциях и совещаниях в основном. Мы часто беседовали. Вы же знаете, она ещё в 1911 году с переселенческими экспедициями выезжала, и не один раз. Одна из первых побывала в вашем Сары-Челеке…, и с М.В. Культиасовым встречалась, этот наш – ташкентский, я у него училась. И у Е.П. Коровина училась… Брат его растения рисовал. У меня есть их совместная монография «Ферулы» – огромная книга, форматом в метр, подаренная автором, там все рисунки ферул, почти в натуральную величину. Анна Григорьевна её взяла, так и не вернула. Это потомки того художника…, и М.М. Советкина с Ташкента, она там в Институте коневодства работала, пастбища изучала. Ездили много и зимой и летом, ученые тогда себя не жалели, сейчас жалеют, а тогда – нет…, В.И. Липского не видела, он тогда уже старый был, правда последнее своё путешествие совершил в преклонном возрасте. Теперь нет таких величин, тем более, среди наших… – она хотела что-то еще добавить, но замолчала.

– А Анна Григорьевна, это кто?

– Вы что, Михаил, А.Г. Головкову не помните, она в Сары-Челек выезжала где-то в начале 1970-х гг. Аспирант был у неё, кавказец, Борлаков, вроде, фамилия. Она тогда Центральным Тянь-Шанем занималась и труды у нее по Центральному Тянь-Шаню имеются. Один экземпляр своей монографии она мне подарила. А вот карта у неё некудышная, вранья много. Я этой карте не доверяю. Х.У. Борлаков потом уехал куда-то в Европу работать. Больше Сары-Челеком никто по серьёзному не занимался…

Несколько лет назад, приехав в Бишкек, город назывался тогда Фрунзе, в коридорах университета я с нетерпением ждал встречи А.Г. Головковой. Она отпустила студентов и вышла из аудитории, держа в руках стопку книг, среди которых по темно-синей обложке я узнал её знаменитую монографию «Растительность Центрального Тянь-Шаня». Эффектная, солидная дама, профессор, быстро пошла вдоль коридора к своему кабинету, не обратив на меня внимания, я побежал вслед за ней.

– Анна Григорьевна, можно с Вами поговорить, я ботаник из Сары-Челека, мне нужен руководитель, по теме «Растительность…», не могли бы Вы взять меня… – быстро проговаривал я суть вопроса, опасаясь, что больше такого шанса может не быть, моя командировка заканчивается вот уже завтра. Она остановилась.

– Нет, нет, я очень занята, у меня студенты и у меня уже есть аспиранты. Вы зайдите в Институт биологии, в Академию наук, там есть лаборатория геоботаники и найдите там Л.И. Попову. Она известный в городе, в республике специалист. Сейчас они работают над правительственным заданием – Геоботанической картой Киргизии. Там задействовано много людей из Ленинграда, из Ташкента. Может быть, Вам удастся с ней договориться. Там есть еще новый заведующий лабораторией, только что защитившийся доктор наук A. C. Цеканов. С ним тоже поговорите. – Анна Григорьевна направилась по коридору в свой кабинет.

Я так и поступил. В Институте биологии меня сразу же приняли как своего будущего сотрудника. Некоторую роль здесь сыграло то, что я какое-то время работал в Институте географии в Иркутске, и меня не надо было готовить как специалиста. Л.И. Попова, предложила мне перебраться в Бишкек. Она поставила вопрос перед начальством о моём переезде в столицу, и начальство не имело возражений. Объявили конкурс – опубликовали в газете условие на занятие вакантной должности научного сотрудника, и через месяц я уже был в столице. С сожалением мы покинули Сары-Челек, подрастали ребята и им надо было идти в школу.

Обстановка в институте в те времена была доброжелательная. Сотрудники очень хорошо относились друг к другу, все были любезны, искренни, добры. Проходили ученые советы, конференции, экспедиции, издавались сборники…

Не было сплетен, злословий, интриг, и мне посчастливилось поработать в прекрасном коллективе, где директором был уважаемый всеми член-корреспондент М.М. Токобаев. Он разрешил моей семье временно поселиться на экспериментальной базе Института биологии Кок-Джар, пока не будет подыскано другое жильё. Временное растянулось на 10 лет. Если бы Анна Григорьевна тогда взяла меня в свои аспиранты, мы не переехали бы в Бишкек. Раза три по каким-то делам А.Г. Головкова появлялась в нашей лаборатории. Может быть в качестве консультанта её приглашала Лидия Ивановна. В последний раз она заходила совсем недавно. Рассказывала о былых поездках на Чаткальский хребет еще с Е.П. Коровиным, как давно это было и какие это незабываемые годы, когда впереди маячили светлые десятилетия блестящей карьеры ученого. Совершенно неожиданно она пожаловалась на изменившуюся ситуацию в связи с новыми политическими веяниями в стране.

– В одночасье, в одночасье, нас лишили всего… – мужа, она называла его по имени отчеству, лишили должности, сбросили в низ с такой высоты. Он занимал в правительстве какой-то значительный пост… и Анна Григорьевна уже не декан факультета и не заведующая кафедрой ботаники в университете, и даже не рядовой преподаватель. Её просто отправили на пенсию.

Мы снова нагибаемся над картой. Наш кабинет – большая, серая, мрачноватая комната. Вдоль стены размещались гербарные шкафы, в которых хранились изученные и определенные крупными специалистами, гербарные образцы растений, в том числе – эдификаторов и доминантов разных растительных сообществ с отдаленных хребтов Тянь-Шаня. Мы тесно сотрудничали со специалистами лаборатории флоры – P. A. Айдаровой, P. M. Султановой, И.Г. Судницыной, побывавшими в разные годы в Сары-Челеке, а так же с флористами Института ботаники, из Ленинграда.

Это был очень ценный материал для сравнения и избежания ошибок. Столы стояли посредине комнаты, прикрывая проход. В переднем углу большой сейф, в котором хранились сотни разных рукописных и печатных карт, с грифом «Секретно», пачки геоботанических описаний, полевые дневники и легенды к картам. Во втором отделении сейфа – десятки книг для текущей работы. Книги имели свойство исчезать со столов, и их прятали. Основными материалами, с которыми мы работали, служили не только личные наблюдения в экспедициях, но и карты земле- и лесоустройств прошлых лет. В связи с этим я часто работал в картохранилищах земле- и лесоустроительных предприятий. Наиболее интересными представлялись первые геоботанические карты, составленные в двадцатые и в тридцатые годы, но их было мало. Они напоминали детские рисунки, казалось, совсем недавно были раскрашены цветными карандашами. Вчитываясь в названия контуров с прангосниками, с арчевниками, я видел начерченные, островершинные горы с блестящими ледниками на верху и сбегающими с них голубыми лентами ручьёв, рек и мысли уходили куда-то в те времена, под палящее солнце 30-х, и в пыль экспедиционных караванов…, а я стоял на краю дороги, провожая их взглядом. Значительно больше карт было выполнено в 1940-е и в 1950-е годы. Они составлялись с участием или под руководством лидирующего тогда в Киргизии специалиста, в области геоботанического картографирования, И.В. Выходцева, в последствии крупного геоботаника. Выполняли эту, несомненно интереснейшую работу, выезжали в опасные экспедиции, в разные уголки Тянь-Шаня, фрунзенские геоботаники – И.В. Вандышева, А.Н. Гусарова, П.Т. Жудова, В.И. Сорокина, В.Л. Фомичова, М.Д. Здвижкова, А.И. Одинцова, А.Г. Черкасова, В.В. Танеева, Л.Н. Михайлова, И.Н. Соколова, А. Μ. Молдояров, Г.С. Сабардина, М.Д. Петрова и другие, среди них Л.И. Попова и В.И. Ткаченко. Чертились карты на разных материалах: на ватмане, картоне, кальке, на тканях или холстах, иногда очень тонких и прочных. В большинстве это были интересные работы, настоящие произведения искусства. В картах 1960-1970-х годов не было недостатка. Мы работали с огромными, легко рвущимися листами бумаги, они представляли собой целые простыни, и я с неохотой их развертывал. Найти на них что-либо было сложно. Мы находили объекты – нужную речку, гору, склон, по возможности выделяли контуры обозначенной растительности и сверяли с контурами новейшей космо-фотосъёмки. Каждый контур на листах космофотосъёмки должен был найти свой прототип па листах старых карт. Этот важный момент работы трудно было упростить, мы многократно контролировали себя, сверяясь с другими источниками… Уже хочется заныть – «…ну, убедились, Лидия Ивановна, начнем проставлять номера…», но мы ещё и ещё раз сверяем каждый контур с первоисточниками.

На картах последних лет я прочитывал имена знакомых мне геоботаников – М.Д. Петровой, Л.М. Фомичовой, Е.П. Ландышевой, Т.П. Тамбовцевой, Л. Печкиной… Составляемые ими карты 1980-1990-х годов изготовлялись в виде удобных красивых планшетов. С геоботаниками Киргизгипрозема мне доводилось выезжать в экспедиции и бывать с ними в маршрутах. Это было романтичное советское время нескончаемого ожидания перемен, когда человек чувствовал свою полезность обществу и был занят ответственным делом. Тогда наука была еще наукой, и все понимали, что она нужна обществу, и никто не осмеливался её унизить, например, лишить финансирования. Институты были полны сотрудников. Уходили одни, приходили другие. Покинув Сары-Челек, я оказался среди интересных людей, в круговороте новых важных дел, сразу же выехал с заданием в район реки Кыркара, на территорию сопредельную с Казахстаном. Там, неподалеку от нашего академического стационара – четырёх вагончиков, пристроилась одинокая палатка Киргизгипрозема. Мы уступили своим соседям вагончик, а я присоединился к ним, по инициативе доктора A. C. Цеканова, который представил меня как солидного знатока растений и поручил мне помочь девушкам Тане и Ларисе в определении гербария и поработать с ними в маршрутах. В действительности же я научился от сотрудниц Киргизгипрозема больше, чем они от меня. Мы путешествовали на лошадях. Описали луковые, вероятно с луком косым (Allium obliquum), поймы, по реке Ири-Суу, в Кунгей-Алатоо; заросли караганы гривастой (Caragana jubata), которая свечами возвышалась над арчовыми стланиками, обрамленная ночным инеем сверкала в утреннем солнце; густые, из ивы алатавской (Salix alatavica), криволесья, по днищам крутых ущелий; типчаковые степи, флёмисовые и манжетковые луга в высокогорьях; еловые леса по склонам в живописных урочищах Джиргалан (впадает в Иссык-Куль), Тюп, Учкашка, Чен-Джаналач и Турук. Мы сделали десятки описаний, но это из другой книги.

Накопленные за камеральный период вопросы необходимо было разрешать на местах. Дальнейшая работа над геоботанической картой сопрягалась с экспедиционными выездами. Так были организованы поездки в Алайскую долину, в Ферганский хребет, в Кунгей Алатоо, на озеро Сонг-Куль, в уже упомянутую Кыркару, в отроги хребта Нарын-Тоо, в Чаткальский хребет. И вот мы сидим в кузове крытой машины, смотрим «телевизор». Это переднее окно в брезентовой стенке кузова. Когда от дорожной пыли и от высокогорных сквозняков задраены все отверстия, окна, задний полог плотно закрыт с наружи, переднее окно ярко светится. В его контуре мелькают склоны гор, скалы, поляны залитые солнцем, поля, дома, мосты…, взоры всех сидящих устремлены на этот светящийся квадрат…, а на экране в это время проплывают альпийские поляны Сусамырской долины – низкотравные ковровые лужайки. Я всматриваюсь в белые, невысокие цветы, мелькающие около дороги, но так и не узнал, что это – крупки, ясколки, что иное? Ими усыпаны террасы, протекающей рядом одноименной с долиной реки, местами гуще, реже, создаётся впечатление только что выпавшего снега. В отдалении видны кирпично-желтые аспекты троллиусов, здесь же лютиковые луговины и светло-желтые, характерные коврики хориспоры, сиреневые пятна хохлатки Ледебура. В километре на склоне – низкое подобие леса – заросли ив с участием березы. Мы выезжаем из Сусамырской долины, короткий подъём среди обширных снежников, покрывающих северный склон. Перевал Ала-Бель, 3184 м.

Чичкан начался густыми сочными эремурусниками, стланниковой туркестанской арчёй, тёмно-зелеными лепёшками растущей среди эремурусов. Почти сразу же арча стала высокоствольной, появились ельники. Арчевники и ельники, с густыми кустарниками, покрывали склоны. Среди кустарников преобладала афлатуния ильмолистная, встречались рябина, жимолость узкоцветковая, барбарис, спирея зверобоелистная, бересклет Семенова, княжик сибирский, абелия щитковидная. Арчевники, ельники и кустарники так и тянулись широкой полосой по крутым бортам ущелья. В районе слияния Чичкана с Кичи-Арымой остановились. Эмиль Джапарович распаковал свои эскизы и краски, удалился на берег Чичкана, а я пошел на склоны, в густые заросли афлатунии, за очередными описаниями. Вернулись к ужину…

Как много воды несет Чичкан – бурлящий белый поток метров 15 шириной, его не так-то просто перейти. Ложе устилают крупные окатанные валуны. Кое-где они ровными бортиками окантовывают берег. Часты островки со злаковым травостоем из вейников, ячменя короткоостистого, заросшие ивой. В пойме лесочки из тополя черного, березы, боярышника туркестанского, трех-четырех видов ив, несколышх видов шиповников.

По склону, среди кустарников, наблюдалось массовое цветение декоративного лука победного, или черемши (Allium victorialis), как правило с двумя широкими листочками у основания. Я не сразу узнал знакомую мне по Сибири черемшу. Здесь это растение было высокое – 0,7-0,9 метра – и стройное.

Мы проезжаем елово-арчевый Чичкан. Из-за суровых зим здесь нет фруктовых и ореховых деревьев, нет населенных пунктов, несмотря на то, что места прекрасные. Возможно, это опасное для поселений ущелье, из-за разливов Чичкана по низкой и узкой пойме, частых, непредсказуемых сходов снежных лавин, селевых потоков. Постепенно арча на склонах и на камнях стала редкой, тугаи вдоль поймы – узкими, появились ксерофильные подушечники, на склонах стала преобладать полынь обильная (Artemisia prolixa) – невысокий, ветвящийся, войлочноопушенный полукустарник – один из главных эдификаторов полупустынь в этой части Тянь-Шаня. Появились также однолетние костры², шток-роза (Alcea nudiflora), перовския (Perovscia angustifolia). Последняя, как писал В.И. Липский, вообще характеризует пустынные, бесплодные места. За Токтогулом пошли сплошные полынники с эремурусами по песчано-глинистым обнажениям – чапам. Аспекты дальних склонов стали бурыми. Поселок Бала-Кичикан, мост, поселок Торкент, мост через реку Нарын. Днища ущелий, впадающих в Нарын, затянуты темно-зелеными, низенькими кустарниками, главным образом вишней тяныпаньской (Cerasus tinschanica). Долина расширилась, появилось земледелие, справа и слева – чапы. За чапами, справа, высокая гряда Узунахматских гор, слева, вдалеке, заснеженный хребет Кёкирим-Тау. Чапы имеют вид горного отрога. На фоне ярко-желтого до белого песчаника – бурый, выгоревший налет растительности. Мы пересекаем эти холмы, но чапы по правую сторону продолжались, выдвинув вперед основания – лапы, они напоминали плотно прижавшихся Сфинксов. Это чаповое побережья Нарына. Река Кара-Суу – токтогульская. Видны по холмистой местности низкие, редко высокие кустарники и коренастые ферулы среди камней. При подъезде к Таш-Кумыру начинаются ячменные степи, из ячменя луковичного (Hordeum bulbosum), ими были покрыты окружающие Таш-Кумыр холмы, ниже они чередовались с пустынными формациями гипсофитов на пестроцветах³. Там, на обнажениях глин, изрезанного, пустынного ландшафта, где как в печке все раскалено, мы видим невысокие – 0,4–0,8 метра – причудливые растения, похожие на маленькие деревья. Это солянка горная⁴, придающая антропогенному ландшафту экзотический вид. Проезжая эти места я вспомнил свою первую поездку в Таш-Кумыр, которую, впрочем, никогда не забывал. Здесь уже более 100 лет ведется добыча каменного угля, в количестве, покрывающем до 20-25 % потребностей Киргизии. Пласты расположены на разной глубине и имеют мощность 20-30 до 50 и более метров. Со временем пустоты начали проседать, а на поверхности земли стали образовываться провалы, трещины, ямы, сильно уродующие естественный природный ландшафт, превращая его в специфическую безжизненную пустыню. Последствия этих угольных разработок будут сказываться еще многие годы. По заданию Института, я был направлен сюда в командировку для обследования состояния растительности на этих антропогенных ландшафтах. Так состоялась моя самая неудачная поездка по Киргизии. Накануне мне снилась огромная зеленая гора, наверху присыпанная снегом и наш караван застрял в этих снегах на пути к каким-то озёрам… Несмотря на мои протесты, в командировку меня все же отправили. Из Аркита, куда я первым делом прибыл и откуда намеревался через несколько дней уехать в Таш-Кумыр, я совершил две блестящие по результативности экскурсии: на отрог Тау-Ока – вершину Ыйгыржал, и на отрог Ат-Джайлоо. И там и там я бывал раньше. Маршруты были неторопливы, насыщены интересными наблюдениями. Я собирал растения, уже не все подряд, много фотографировал. Между экскурсиями ночевали на плотине, на водоразделе Ири-Кель – Сары-Камыш, 2005 метров, в киргизской юрте, выпили немало кумыса, много разговаривали, было интересно и весело. Мне не терпелось начать новый подъём на перевалы, я чувствовал себя полным знаний и сил. Затем последовал маршрут на Ат- Джайлоо, у основания этого отрога, у маленького озерца Бакалы, качали мед, и мы поели меда из сот с лепешками и чаем… Моим спутником все эти дни был молодой местный парень, работавший в Сары-Челеке лаборантом. Довольный тем, что все так благополучно происходит, я забыл про свой сон, предвещавший мне в лучшем случае трудности. Уже в поселке произошло еще одно приятное событие, меня встретил и позвал к себе в гости Артыкбай, мой бывший лаборант. Артыкбай наложил мне в сумку овощей и вареного мяса прямо со стола, который стоял накрытым может быть уже дня три… Тогда у меня оставалось еще несколько свободных дней, и я планировал потратить их на поиски редкого, нового для науки лука, названия которому еще не было придумано. Я находил этот лук неоднократно, по закустаренным бортам Ходжа-Аты, в интервале высот 1300-1500 м, и не подозревал в нём нового для науки вида. Не удивительно, что гербарных листов с ним оказалось мало, так как я отнёс его к угнетенным особям лука Барщевского. Просмотревшие мою коллекцию, в прошлом году, флористы из Ленинграда, попросили при возможности повторить сборы и взяли у меня единственные экземпляры. И вот такая возможность появилась. Вернувшись в свою комнату, я плотненько поел, предусмотрительно оставив половину подаренных Артыкбаем припасов на утро, продумывая при этом предстоящие приятные поиски на склонах, прямо напротив дома, в котором остановился, и лёг спать.