Kitobni o'qish: «Я не мечтал стать космонавтом»

Shrift:

– Долбаный космос!

Черский привык повторять эту фразу как мантру каждый раз, когда думал о своем предназначении и месте, отведенном ему в этом мире. А думал он об этом все чаще и чаще. Возраст уверенно стремился к сорока годам, а мысли о несбывшихся мечтах точили изнутри все сильнее и сильнее.

Человек, случайно подслушавший поток мыслей Черского, подумал бы, что перед ним сотрудник какого-нибудь НИИ, который занимает лидирующие позиции с конца, сортирует бумажки, но чувствует себя причастным к большой науке, а потому клянет объект ее исследований. В теории вариант был бы складным, но мимо.

Черский был самым настоящим космонавтом.

Космонавтом в третьем поколении. Отец бороздил вселенские просторы в советскую эру космического романтизма, а дед был героем Союза из первой плеяды космонавтов. Все три поколения жили воплощением мечтаний миллионов детей по всему миру. Но у самого младшего что-то сломалось на генетическом уровне, и он свою профессию ненавидел всем сердцем. Если бы Черский рассказал детишкам все, что он думает о космонавтике, малыши-мечтатели заработали бы свой первый сердечный приступ ввиду рухнувших надежд.

Черский мечтал быть музыкантом. С детства он заслушивался пластинками, кассетами, а потом дисками и mp3-файлами всевозможных форматов и направлений. Будущий космонавт-испытатель грезил большой сценой, безбашенными гастролями и толпами поклонников. В свободное от дополнительных занятий по математике и физике время он даже пытался научиться играть на гитаре, которую подарила сердобольная бабушка, но с малых лет вокруг него сгущался рок семейного предназначения и предопределенности, хотя так хотелось рока тяжелого и инструментального.