Kitobni o'qish: «Момо»

Shrift:

В темноте виден свет, словно чудо.
Виден свет – но не знаю, откуда.
То далёк он, то будто – вот тут…
Я не знаю, как свет тот зовут.
Только – кто б ни была ты, звезда, —
Ты, как раньше, свети мне всегда!

Ирландская детская песенка

MICHAEL ENDE

МОМО

oder

Die Seltsame Geschichte von den Zeit-Dieben und von dem Kind, das den Menschen die gestohlene Zeit zurückbrachte

Michael Ende, MOMO

(Thienemann Verlag GmbH), Stuttgart / Wien.

ООО «Издательская Группа

«Азбука-Аттикус», 2019

Machaon^®

Часть первая
Момо и её друзья

Глава первая
Большой город и маленькая девочка

В давние-предавние времена, когда люди ещё говорили на совсем забытых ныне языках, в тёплых странах уже существовали большие и прекрасные города. Там возвышались дворцы королей и императоров; тянулись из конца в конец широкие улицы; извивались узкие переулочки и тупички; стояли великолепные храмы с золотыми и мраморными статуями богов; шумели пёстрые базары, где предлагали товары со всех концов света; простирались широкие площади, где люди обсуждали новости, произносили или просто слушали речи. Но прежде всего славились эти города своими театрами.

Театры эти похожи были на нынешний цирк, только построенный целиком из камня. Ряды для зрителей располагались ступеньками друг над другом, как в огромной воронке. И если поглядеть сверху, то одни из этих строений были круглыми, другие образовывали овал или половину круга. Называли их амфитеатрами.

Некоторые из них были огромные, как футбольный стадион, другие вмещали не больше двух сотен зрителей. Одни были роскошными, с колоннами и статуями, другие скромными, без всяких украшений. Крыш у амфитеатров не было, все представления давались под открытым небом. Впрочем, в театрах побогаче над рядами натягивали золототканые ковры, чтобы защитить публику от солнечного зноя или внезапного дождя. В театрах победнее этому же служили тростниковые или соломенные циновки. Одним словом, имелись театры для богатых и театры для бедных. Их посещали все, потому что все были страстными слушателями и зрителями.

И когда люди, затаив дыхание, следили за смешными или грустными событиями, которые происходили на сцене, им казалось, что эта только представляемая жизнь каким-то таинственным образом кажется более правдивой, истинной и намного интереснее, чем их собственная, повседневная. И они любили внимать этой иной действительности.

С тех пор прошли тысячелетия. Города исчезли, дворцы и храмы разрушились. Ветер и дождь, жара и холод отполировали и выветрили камни, от больших театров остались развалины. В старых, потрескавшихся стенах теперь только цикады поют свою монотонную песню, похожую на дыхание спящей земли.

Но некоторые из этих старинных городов сохранились и поныне. Конечно, жизнь в них изменилась. Люди ездят в автомобилях и поездах, у них телефон и электричество. Но иногда среди новых зданий можно и сегодня ещё увидеть древние колонны, арку, кусок крепостной стены или амфитеатр тех далёких дней.

В одном из таких городов и случилась эта история.

На южной окраине большого города, там, где начинаются поля, а дома и постройки становятся всё беднее, спрятались в пиниевом лесочке развалины маленького амфитеатра. Он и в древности не казался роскошным, это был театр для бедных. А в наши дни, то есть в те дни, когда началась эта история с Момо, о развалинах почти никто не помнил. Об этом театре знали только знатоки древности, но и для них он не представлял интереса – ведь изучать там было уже нечего. Иногда забредали сюда два-три туриста, лазили по заросшим травой каменным ступеням, переговаривались, щёлкали фотоаппаратами и уходили. В каменную воронку возвращалась тишина, цикады начинали следующую строфу своей бесконечной песни, точь-в-точь такую же, как предыдущие.

Чаще всего бывали здесь окрестные жители, давно знавшие это место. Они оставляли здесь пастись своих коз, а дети играли в мяч на круглой площадке, в середине амфитеатра. Иногда встречались тут по вечерам и влюблённые парочки.

Однажды прошёл слух, что в развалинах кто-то живёт. Говорили, что это ребёнок, маленькая девочка, но толком никто ничего не знал. Звали её, кажется, Момо.

Выглядела Момо немного странно. На людей, ценивших аккуратность и чистоту, она действовала пугающе. Она была маленькая и худая, и трудно было угадать, сколько ей лет – восемь или двенадцать. У неё были буйные, иссиня-чёрные кудри, которых, очевидно, никогда не касались ни гребень, ни ножницы, большие, удивительно красивые глаза, тоже чёрные, и такого же цвета ноги, потому что она всегда бегала босиком. Зимой она изредка надевала ботинки, но они были ей велики, да к тому же ещё и разные. Ведь свои вещи Момо или где-то нашла, или получила в подарок. Её длинная, до щиколоток, юбка была сшита из цветных кусков. Сверху Момо носила слишком для неё просторный старый мужской пиджак, рукава которого она всегда закатывала. Отрезать их Момо не хотела, она думала о том, что скоро вырастет и кто знает, попадётся ли ей когда-нибудь снова такой замечательный пиджак, в котором так много карманов.

Под заросшей бурьяном театральной сценой находилось несколько полуобвалившихся каморок, в которые можно было попасть через дыру в стене. Здесь Момо устроила себе дом. Как-то в обед к Момо пришли люди, несколько мужчин и женщин. Они хотели с ней поговорить. Момо стояла и испуганно смотрела на них, боясь, что они прогонят её отсюда. Но вскоре она поняла, что это добрые люди. Они сами были бедные и хорошо знали жизнь.

– Так, – сказал один из них, – тебе тут, значит, нравится?

– Да, – ответила Момо.

– И ты хотела бы здесь остаться?

– Да, очень.

– Разве тебя никто нигде не ждёт?

– Нет.

– Я хочу сказать: разве тебе не хочется вернуться домой?

– Мой дом здесь, – быстро ответила Момо.

– Но откуда ты?

Момо махнула рукой в неопределённом направлении, куда-то вдаль.

– Кто же твои родители? – продолжал выпытывать человек.

Чуть приподняв плечи, Момо растерянно взглянула на спрашивавшего. Люди переглянулись и вздохнули.

– Не бойся, – продолжал человек. – Мы вовсе не гоним тебя отсюда. Мы хотим тебе помочь.

Момо робко кивнула.

– Ты говоришь, тебя зовут Момо, не так ли?

– Да.

– Это красивое имя, хотя я его никогда не слыхал. Кто дал тебе это имя?

– Я, – сказала Момо.

– Ты сама себя так назвала?

– Да.

– Когда же ты родилась?

– Сколько я себя помню, я была всегда, – немного подумав, ответила Момо.

– Неужели у тебя нет ни тёти, ни дяди, ни бабушки, никого, к кому бы ты могла пойти?

Некоторое время Момо молча смотрела на спрашивающего, потом прошептала:

– Мой дом здесь.

– Конечно, – сказал человек. – Но ведь ты ребёнок. Сколько же тебе лет?

– Сто, – неуверенно ответила Момо.

Люди рассмеялись, решив, что это шутка.

– Нет, серьёзно, сколько тебе лет?

– Сто два, – ответила Момо, всё ещё не совсем уверенно.

Наконец люди поняли, что Момо называет цифры, где-то услышанные, не представляя себе их смысла, ведь никто не учил её считать.

– Послушай-ка, – сказал всё тот же человек, посоветовавшись с другими, – хочешь, мы расскажем о тебе полиции? Тебя отправят в приют, там у тебя будет еда и постель, там тебя научат считать, писать, читать и многому другому. Что ты на это скажешь?

Момо испугалась.

– Нет, – ответила она. – Не хочу. Я там уже была. Там и другие дети были. На окнах решётки, и каждый день нас били – просто так, ни за что. Я перелезла ночью через забор и убежала. Я не хочу туда.

– Это я могу понять, – кивнув, сказал старик. И другие тоже кивнули.

– Ну, хорошо, – сказала одна из женщин, – но ты ещё совсем маленькая. Кто-то ведь должен о тебе заботиться.

– Я, – облегчённо ответила Момо.

– И ты это можешь? – спросила женщина.

– Мне много не надо, – тихо ответила Момо.

Люди опять переглянулись.

– Знаешь что, Момо, – предложил человек, говоривший сначала, – ты могла бы пристроиться у кого-нибудь из нас. У нас у самих тесно, у каждого куча детей, всех надо прокормить, но одним больше или меньше – разница невелика… Что ты об этом думаешь?

– Спасибо, – сказала Момо, в первый раз улыбнувшись. – Большое спасибо! А можно мне остаться тут? Можно?

Обсудив этот вопрос, люди решили, что девочка права. Здесь ребёнку будет не хуже, чем у любого из них, а заботиться о Момо они могут сообща, и это будет проще, чем если бы заботы достались одному.

И они сразу же принялись приводить в порядок полуразвалившуюся каморку, в которой поселилась Момо. Каменщик даже сложил в углу маленький очаг, выведя наружу ржавую трубу. Старик столяр сколотил из ящичных досок столик и два стула. А женщины принесли старую, украшенную завитками железную кровать, старый матрац и два одеяла. Из каменной дыры получилась маленькая уютная комнатка. Каменщик, обладавший талантом художника, нарисовал на стене букет цветов. Он нарисовал и раму и даже гвоздь, на котором висит картина.

А потом пришли дети этих людей и принесли кто кусочек сыра, кто булку, кто немного фруктов. И так как детей было много, то к вечеру набралось столько еды, что они закатили в амфитеатре в честь Момо настоящий банкет. И праздновали так весело, как это умеют только бедные люди.

Так вот и началась дружба маленькой Момо с окрестными жителями.

Глава вторая
Необычное свойство и совсем обычный спор

С тех пор маленькой Момо жилось хорошо, во всяком случае она так считала. Еда у неё теперь была всегда – иногда больше, иногда меньше, как придётся. У неё была крыша над головой, была кровать, она могла, когда становилось холодно, развести огонь. А самое главное: у неё теперь появилось много друзей.

Казалось, Момо просто повезло, что она встретила таких хороших людей, – и она сама была того же мнения. Но вскоре люди поняли: им повезло не меньше. Они уже не могли обойтись без Момо и удивлялись, как же это они жили без неё раньше. И чем чаще люди общались с маленькой девочкой, тем незаменимее становилась она для них, так что они стали бояться, как бы она однажды не ушла.

У Момо теперь бывало много гостей. Почти всегда у неё кто-нибудь сидел и разговаривал с ней по душам. Те, кто не могли прийти к ней сами, посылали за ней. А тому, кто ещё не понимал, как она нужна, советовали: «Навести Момо!»

И как обычно говорят: «Всего вам хорошего!», или «Приятного аппетита!», или «Бог его знает!» – так же точно теперь стали говорить: «Навести Момо!»

Но почему? Может быть, Момо была такой умной, что могла дать каждому хороший совет? Умела утешать людей? Принимала мудрые и справедливые решения?

Нет, Момо, так же как и всякий другой ребёнок, не умела этого. Но может быть, она знала что-то такое, что приводило людей в хорошее настроение? Может быть, она очень хорошо пела? Играла на каком-нибудь инструменте? Или, может быть, она – раз уж жила в этом древнем цирке – умела танцевать или показывать фокусы?

Нет, ничего этого она не умела.

Может быть, она умела колдовать? Знала какое-нибудь таинственное заклинание, с помощью которого прогоняла все беды и заботы?

Нет.

Но что она действительно умела, как никто другой, так это слушать. Но ведь в этом нет ничего особенного, скажет иной читатель, слушать каждый умеет.

Но это заблуждение. По-настоящему слушать умеют только очень немногие. А Момо умела слушать, как никто другой.

Момо, например, умела слушать так, что даже глупым людям приходили вдруг толковые мысли. И вовсе не потому, что она им что-нибудь говорила или о чём-нибудь спрашивала, нет – она просто сидела и очень доброжелательно и со всем вниманием слушала.

При этом она смотрела на собеседника своими большими тёмными глазами, и говоривший чувствовал, что ему вдруг приходят в голову мысли, которых он раньше в себе не подозревал.

Она слушала так, что беспомощные и нерешительные вдруг начинали понимать, чего именно им не хватает. Робкие чувствовали себя свободными и смелыми. А несчастные и угнетённые обретали надежду. И если кто-нибудь думал, что его жизнь бессмысленная ошибка, что он ничего не значащая песчинка и не представляет из себя никакой ценности и его так же просто заменить, как какой-нибудь разбитый горшок, если с этими мыслями он шёл к маленькой Момо, то, по мере того как он всё это ей рассказывал, ему вдруг таинственным образом становилось ясно, что он ошибается, что и он – такой, какой он есть, – один-единственный в своём роде и поэтому ценен для мира…

Вот как умела слушать Момо!

В один прекрасный день к ней пришли два человека, два соседа, которые насмерть разругались и не хотели больше друг с другом разговаривать. Им посоветовали навестить Момо – не годится соседям так враждовать. Оба сначала противились, но в конце концов всё же пошли.

Они сидели в амфитеатре мрачные, далеко друг от друга.

Один из них был каменщик, тот самый, что сложил в комнатке Момо печку и нарисовал замечательную картину на стене. Его звали Никола, это был силач с чёрными пышными усами. Другого звали Нино. Он был худой и на вид всегда усталый. Нино арендовал на краю города маленькую закусочную, в которую по вечерам заглядывали старики, чтобы за стаканом вина вспомнить о былом. Нино и его толстая жена тоже были друзьями Момо и не раз приносили ей что-нибудь вкусное.

Когда Момо поняла, что они злы друг на друга, она никак не могла решить, к кому первому подойти, и, чтобы никого не обидеть, уселась на краю каменной сцены на равном расстоянии от обоих. Сидела, поглядывая то на одного, то на другого, и ждала, что будет дальше. Некоторые вещи требуют времени – время было единственным богатством Момо.

Долго просидели так оба врага молча, потом Никола вдруг встал и сказал:

– С меня хватит, зря, должно быть, я приходил. Но ты сама видишь, Момо, какой он! Чего ещё ждать?

И повернулся, чтобы уйти.

– Да, убирайся отсюда! – крикнул Нино. – Зачем ты вообще приходил? Я и не думаю мириться с преступником!

Никола обернулся, покраснев от гнева, как индюк.

– Кто преступник? – угрожающе спросил он, возвращаясь. – Повтори-ка ещё раз!

– Сколько хочешь! – крикнул Нино. – Ты думаешь, что, если ты силач, никто не осмелится сказать тебе правду? Да я выскажу её тебе в лицо! И пусть все слушают, кому охота! Давай начинай, подойди и убей меня, ты ведь один раз уже пытался!

– Жаль, что я этого не сделал! – заревел Никола, сжимая кулаки. – Ты видишь, Момо, как он врёт и злословит! А что я ему сделал? Схватил за шиворот и бросил в помойку позади его притона. Там и крыса не утонет!

Повернувшись опять к Нино, он крикнул:

– Очень жаль, что ты ещё жив!

Некоторое время продолжались взаимные обвинения, и Момо никак не могла понять, в чём, собственно, дело и почему они так не любят друг друга. Но постепенно выяснилось, что Никола поступил так потому, что Нино дал ему в присутствии гостей пощёчину, а пощёчина была следствием того, что Никола чуть не перебил всю посуду Нино.

– Неправда это! – защищался Никола. – Одну только кружку я об стенку трахнул, да и та всё равно была треснутая!

– Да, но это была моя кружка, понимаешь? – возразил Нино. – Ты не имел права так поступать!

Никола же считал, что поступил правильно, тем более что Нино задел его честь каменщика.

– Знаешь, что Нино обо мне говорил? – крикнул он Момо. – Он сказал, что я не в состоянии вывести прямой стены, потому что вечно пьян! И это, мол, у меня от прадеда, тот тоже таким был, это он строил Пизанскую башню, потому она и клонится набок.

– Но Никола! – ответил Нино. – Это же была шутка!

– Хороша шутка! – сердился Никола.

Выяснилось, что этой шуткой Нино только отплатил Никола за его зубоскальство – однажды утром на двери Нино появилась ярко-красная надпись: «Кто ни к чему не годен, становится трактирщиком». Тут уж Нино было не до смеха.

Некоторое время они всё ещё продолжали спор, чья шутка лучше, всё более распаляясь. Момо смотрела на них, широко открыв глаза, и они смутились, не зная, как оценить этот взгляд. Может, в душе девочка над ними смеётся? Или грустит? По её лицу понять это было нельзя. Но им вдруг показалось, будто они видят себя в зеркале, и обоим стало стыдно.

– Ладно, – сказал Никола. – Я, пожалуй, не должен был писать такое на твоей двери. Я бы и не сделал этого, если бы ты не отказался налить мне стакан вина. Это было противозаконно, понимаешь? Я всегда аккуратно платил, и у тебя не было повода так со мной обращаться.

– Не было повода? – воскликнул Нино. – А помнишь историю со святым Антонием? А-а, вот ты и побледнел! Ты хотел меня облапошить, а этого я никому не позволю!

– Я – тебя? – возмущённо крикнул Никола. – А не наоборот? Ты хотел мне свинью подложить, да не вышло!

Дело было в следующем: в закусочной Нино висела на стене картина с изображением святого Антония. Это была репродукция, которую Нино вырезал из журнала и вставил в раму.

Никола, которому картина будто бы очень понравилась, захотел её выменять. Нино, ловко торгуясь, довёл дело до того, что Никола оставался, конечно, в явном проигрыше. Они ударили по рукам.

Но позже выяснилось, что между картиной и картонным задником рамы спрятаны были деньги, о которых Нино ничего не знал. Тут в проигрыше вдруг оказался Нино, и это его разозлило. Короче, он потребовал спрятанные деньги, ведь они не были предусмотрены сделкой. Никола противился, и тогда Нино перестал отпускать ему вино. Это и послужило началом ссоры.

Проследив от конца до начала всю историю своих отношений, они на некоторое время умолкли.

После паузы Нино спросил:

– Скажи честно, Никола, знал ты перед сделкой об этих деньгах или нет?

– Конечно, знал, иначе я не стал бы меняться.

– Значит, ты признаёшься, что обманул меня!

– Почему? А разве ты ничего не знал об этих деньгах?

– Нет, честное слово!

– Ну, вот видишь! Значит, ты всё равно хотел провести меня! Иначе как мог ты взять у меня за никчемный кусок бумаги радиоприёмник? А?

– А откуда ты знал про деньги?

– Я видел, как за два дня до этого один посетитель положил их туда – пожертвовал святому Антонию.

Нино прикусил губу.

– И много там было денег?

– Не больше и не меньше стоимости моего радиоприёмника, – ответил Никола.

– Значит, весь наш спор из-за святого Антония, которого я вырезал из журнала, – задумчиво сказал Нино.

Никола почесал в затылке.

– Так оно и есть, – пробормотал он, – и ты можешь получить его назад, Нино.

– Ни в коем случае! – великодушно возразил Нино. – Уговор есть уговор! Ведь мы же ударили по рукам, как честные люди!

Тут оба рассмеялись. Они спустились по каменным ступеням, встретились в середине заросшей площадки и обнялись, хлопая друг друга по спине. После этого заключили в свои объятия Момо и сказали: «Большое тебе спасибо!»

Когда они уходили, Момо ещё долго махала им вслед рукой. Она была довольна, что два друга опять помирились.

В другой раз маленький мальчик принёс Момо канарейку, которая отказывалась петь. Это было для Момо трудной задачей. Целую неделю она терпеливо прислушивалась к едва слышному голосу канарейки, пока та опять весело не запела.

Момо терпеливо выслушивала всех: собак и кошек, цикад и жаб. Она умела прислушиваться к шуму дождя и шороху ветра в листве. И всяк рассказывал ей о чём-нибудь на свой лад.

Вечерами, когда её друзья расходились по домам, Момо ещё долго сидела в середине амфитеатра, над которым простирался мерцающий звёздами купол неба, и просто слушала тишину. Ей представлялось, что сидит она в середине огромной ушной раковины, внимающей музыке звёзд. И казалось ей тогда, что она слышит тихую, но мощную музыку, доходящую до сердца.

В такие ночи ей снились особенно прекрасные сны.

А тот, кто думает, что в умении слушать нет ничего особенного, пусть попробует, – может быть, и он научится слушать не хуже Момо.

Глава третья
Игрушечная буря и настоящая гроза

Само собой понятно, что Момо никогда не делала различия между взрослыми и детьми – она слушала и тех и других. Но дети приходили в старый амфитеатр ещё и по другой причине. С тех пор как в театре поселилась Момо, они научились играть, как не умели раньше. И никогда больше не скучали. И вовсе не потому, что Момо предлагала что-нибудь очень интересное. Нет, просто Момо была тут и играла вместе с ними. И именно поэтому – неизвестно отчего – детям стали приходить в голову прекрасные идеи. Каждый день изобретали они новые игры – одну лучше другой.

Однажды в душный, знойный день десять детей сидели на каменных ступенях и ждали Момо, которая пошла немного прогуляться. В небе висели тяжёлые, чёрные тучи, предвещая грозу.

– Лучше я домой пойду, – сказала одна девочка, которая пришла сюда с маленькой сестрёнкой, – я боюсь грома и молнии.

– А дома? – спросил мальчик в очках. – А дома ты этого не боишься?

– Боюсь, – ответила девочка.

– Вот и оставайся здесь, – решил мальчик.

Девочка пожала плечами и кивнула. Через минуту она сказала:

– А вдруг Момо не вернётся?

– Ну и что? – вмешался в разговор мальчик, выглядевший каким-то беспризорным. – Мы всё равно можем играть и без Момо.

– Хорошо, но во что?

– Я тоже не знаю. Во что-нибудь.

– Что-нибудь – это ничего. У кого есть предложение?

– У меня, – сказал толстый мальчик тонким, девчачьим голосом. – Давайте играть в морское путешествие, как будто вся эта развалина – огромный корабль, и мы плывём по неизвестным морям, и у нас разные приключения. Я капитан, ты первый штурман, а ты натуралист, профессор, потому что наше путешествие научно-исследовательское, понимаете? А все другие – матросы…

– А кто мы, девочки?

– Вы матроски. Это корабль будущего.

Это был хороший план! Они стали играть, но у них не было согласия и дело не клеилось. Вскоре они все опять сидели на каменных ступенях – и ждали.

Но вот пришла Момо.

Высоко вскипала носовая волна. Исследовательский корабль «Арго», тихо покачиваясь на мёртвой зыби, полным ходом спокойно продвигался в одно из южных коралловых морей. С давних времён ни один корабль не отваживался заплывать в эти опасные воды: здесь полно мелей, коралловых рифов и морских чудовищ. В этих краях царствовал так называемый «Вечный тайфун», смерч, который никогда не стихал. Как некое коварное чудовище, бродил он по этому морю в поисках жертвы. Неведомы были его пути. И всё, что захватывал этот ураган в свои огромные лапы, он не отпускал, пока не разнесёт в щепки не толще спичек.

Исследовательский корабль «Арго» был, естественно, по-особому оснащён для встречи с этим «Бродячим смерчем». Он целиком был выстроен из особой голубой стали – такой же гибкой и неломающейся, как та, из которой делают клинки. Он был отлит из единого куска, без сварных швов.

И всё же вряд ли другой капитан и другие матросы отважились бы подвергнуться подобной опасности. Но капитан Гордон отважился. Гордо смотрел он с капитанского мостика на матросов и матросок, а они все были знатоками своего дела.

Рядом с капитаном стоял его первый штурман, Дон Мелу, старый морской волк, переживший сто двадцать семь ураганов.

На тентовой палубе можно было видеть профессора Айзенштайна, научного руководителя экспедиции, с ассистентками Мауриной и Сарой – своей исключительной памятью они заменяли профессору целую библиотеку. Все трое склонились над точнейшими инструментами и о чём-то тихо советовались на сложном научном языке.

Немного в стороне сидела, скрестив ноги, прекрасная туземка Момо-сан. Время от времени исследователь расспрашивал её об особенностях этого моря, и она отвечала ему на благозвучном хула-диалекте, понятном одному лишь профессору.

Целью экспедиции было найти причину возникновения «Бродячего смерча» и, если возможно, устранить её, чтобы сделать это море доступным для других кораблей. Но пока всё было тихо.

Крик вперёдсмотрящего на мачте вырвал капитана из задумчивости.

– Кеп! – крикнул он в приставленные рупором ладони. – Или я с ума сошёл, или я действительно вижу впереди стеклянный остров!

Капитан и Дон Мелу схватились за подзорные трубы. Профессор Айзенштайн и его ассистентки тотчас же выглянули из своего укрытия. Только прекрасная туземка невозмутимо сидела на месте. Загадочные обычаи её народа запрещали ей выказывать любопытство. Вскоре корабль достиг стеклянного острова. Профессор спустился по верёвочной лестнице, перекинутой через борт корабля, на прозрачный берег. Почва острова была такой скользкой, что профессору Айзенштайну стоило больших трудов удержаться на ногах.

Остров был круглый и имел метров эдак двадцать в диаметре. Поверхность его поднималась к середине куполообразной крышей. Когда профессор достиг высшей точки, он отчётливо увидел глубоко внутри острова пульсирующий луч света.

О своих наблюдениях он сообщал всем остальным, напряжённо ожидавшим у поручней корабля.

– Ясно, – сказала ассистентка Маурина, – это оггельмумпф бистроциналис.

– Возможно, – сказала ассистентка Сара, – но это может быть и шлукула тапетоцифера.

Профессор выпрямился, поправил на носу очки и крикнул:

– По-моему, мы имеем здесь дело с подвидом обыкновенного штрумпфус кветчинензус! Окончательно установить это можно, только исследовав всё изнутри.

Три матроски, которые были к тому же мировыми рекордсменками по спортивному нырянию и уже надели тем временем акваланги, прыгнули за борт и скрылись в голубой глубине.

Некоторое время только пузыри появлялись на поверхности моря, но вдруг из глубины вынырнула одна из девочек, по имени Сандра, и крикнула, задыхаясь:

– Это огромная медуза! Две ныряльщицы пойманы её щупальцами и не могут освободиться. На помощь, пока не поздно!

С этими словами она опять исчезла.

В ту же минуту в волны кинулись сто водолазов под командованием командира Франка по прозвищу Дельфин. Под водой разгорелась жестокая битва, и поверхность моря покрылась пеной. Но даже этим борцам не удалось освободить девочек из страшных объятий. Слишком мощной была эта огромная медуза!

– Нечто, – обратился профессор, хмуря лоб, к своим ассистенткам, – нечто обусловливает в этом море повышенный рост всего в нём находящегося. В высшей степени интересно!

Капитан Гордон и его первый штурман тем временем посовещались и приняли решение.

– Назад! – крикнул Дон Мелу. – Все на борт! Мы разрежем чудовище на две части, иначе нам девочек не освободить.

Дельфин и его водолазы возвратились на корабль. «Арго» дал задний ход, а потом со всей силой устремился прямо на медузу. Нос стального корабля был острый как бритва. Бесшумно, почти без ощутимых усилий, разрезал он чудовище на две половины. Это, правда, было не совсем безопасно для двух пойманных щупальцами девочек, но первый штурман Дон Мелу в точности высчитал их местоположение и разрезал медузу как раз между ними. Щупальца разрезанной медузы вяло и бессильно повисли, и пленницы смогли освободиться.

Радостно встретили их на корабле. Профессор подошёл к ним и сказал:

– Это моя вина. Я не должен был посылать вас в воду. Простите, что я подвергнул вас такой опасности!

– Не за что вас прощать, профессор, – улыбнулась одна из девочек, – для того мы, собственно, и поехали с вами.

А другая добавила:

– Опасность – наша профессия!

Для дальнейших разговоров времени, однако, не осталось. Капитан и команда, занятые спасательными работами, забыли следить за состоянием моря. Только сейчас они заметили на горизонте «Бродячий смерч», он стремительно приближался к «Арго».

Первая же мощная волна схватила стальной корабль, подняла его вверх, опрокинула и бросила в водяную бездну. Менее опытные и смелые моряки, чем те, что были на «Арго», не выдержали бы этого удара: одних смыло бы волной, другие попадали бы в обморок. Но капитан Гордон, будто ничего не случилось, всё так же широко расставив ноги, стоял на капитанском мостике. Его команда тоже оставалась на местах. Только не привыкшая к морским бурям туземка Момосан забралась в спасательную шлюпку.

В несколько секунд небо стало чёрным как сажа. С рёвом и свистом набросился ураганный ветер на корабль и швырял его то в головокружительную высоту, то в зияющую бездну. Казалось, что его ярость с каждой минутой возрастает оттого, что он никак не может потопить корабль.

Капитан спокойным голосом отдавал свои приказания, первый штурман громко повторял их матросам. Каждый оставался на своём посту. Даже профессор Айзенштайн и его ассистентки не отступились от своих инструментов. Они точно высчитывали местонахождение середины смерча, именно туда двигался корабль. Капитан Гордон внутренне восхищался хладнокровием исследователей, которые отнюдь не были морскими волками, как он сам и его люди.

Первая же молния стрельнула прямо в стальной корабль – он, конечно, сразу же зарядился электричеством. Стоило хоть к чему-то притронуться – сразу сыпались искры. Но весь экипаж «Арго» уже был хорошо подготовлен к этому многомесячными тренировками. И никто не испугался.

Некоторую сложность представляли более тонкие детали корабля, например тросы и поручни; они раскалились докрасна, как волоски электролампы. Но люди работали в асбестовых перчатках. К счастью, хлынул ливень и быстро охладил пылающую сталь. Такого ливня ещё никто, кроме Дона Мелу, не видал, он был таким частым, что вытеснил почти весь воздух. Стало нечем дышать. Команде пришлось прибегнуть к аквалангам.

Одна молния за другой, один удар грома за другим! Воющий ветер! Волны величиной с дом и белая пена!

Метр за метром боролся «Арго» с древней мощью тайфуна, медленно продвигался вперёд, хотя машины работали на полную мощность. Машинисты и кочегары в трюме корабля прилагали нечеловеческие усилия. Они привязались к трубам толстыми канатами, чтобы не угодить в разверстую огненную пасть топки, – так бросало и качало корабль.

Наконец была достигнута самая середина смерча. Что это было за зрелище!

На поверхности моря, которая была здесь гладкой как зеркало, потому что смерч своей гигантской силой придавил волны, плясал великан. Он стоял на одной ноге, напоминая волчок величиной с гору. Громадина эта вращалась вокруг своей оси с такой быстротой, что подробностей разглядеть не удавалось.

– Это Шум-шум Гумиластик! – восторженно крикнул профессор, придерживая очки, которые ливень пытался смыть с его носа.

– Может быть, вы объясните нам это попроще? – буркнул Дон Мелу. – Мы простые моряки, и…

– Не мешайте профессору наблюдать! – прервала его ассистентка Сара. – Нам представился неповторимый случай. Происхождение этого волчка восходит к первейшим временам образования земли. Его возраст – миллионы лет. Сегодня его микроскопические подвиды изредка встречаются в томатном соусе и – ещё реже – в зелёных чернилах. Экземпляр подобной величины, очевидно, единственный в своём роде.

– Но мы явились сюда, чтобы выяснить причину происхождения «Вечного смерча» и устранить её! – крикнул капитан сквозь вой урагана. – Пусть профессор скажет, как остановить эту штуку!