Kitobni o'qish: «Заметки 2, Китайские Стихи Японских Поэтов»
Часть вторая. Фонетик
Посвящается 1210-летию «Рёунсю»
Вместо предисловия. Табель о рангах, рожденная облаками
Поэзия канси никогда не попадала в сферу моих интересов, как я теперь понимаю, из-за когда-то принятого мною без какого-либо критического анализа или осмысления расхожего мнения (а ходит, точнее, ходило это мнение в основном в кругах историков-востоковедов), что «реальной художественной ценности ни один из сборников (канси) конца VIII – начала IX века не имеет».
Такой вывод был сделан многими исследователями (возможно, самостоятельно, возможно, они просто занимали общепринятую – в основном в работах, в том числе и японских авторов, по большей части именно историков – позицию) в отношении ранней поэзии канси. Отдавая дань уважения только лишь произведениям Кукая да императора Саги, при этом сосредотачивали все свое внимание на поэзии Сугавара Митидзанэ, признавая за ним и творческую самобытность, и высочайший технический уровень произведений на китайском языке.
Согласитесь, такое отношение профессионалов-переводчиков, специалистов по древнеяпонской и китайской литературе может отбить всякое желание потратить свое личное время, предназначенное для занятий тем, что тебе действительно интересно, а не тем, что ты должен делать, на чтение таких стихов в оригинале.
Пренебрежительным отношением к этим сборникам отмечены и отдельные публикации наших отечественных столпов – основоположников исследований раннего Средневековья Японии в эпоху Хэйан (VIII – начало IX в.). Хотя в той или иной степени и смягченные литературными оборотами, достаточно скептические высказывания о поэтическом «уровне мастерства» и «творческом полете мысли» авторов антологий имеются в монографиях Владислава Никаноровича Горегляда, Александра Николаевича Мещерякова, Максима Васильевича Грачева. Пожалуй, наиболее сдержанны в своих критических высказываниях японист, поэт и переводчик Александр Аркадьевич Долин, историк Андрей Григорьевич Фесюн. А филолог-японист Мария Владимировна Торопыгина отмечает структурную преемственность китайских антологий, антологий канси и первого императорского собрания поэзии танка (вака) «Кокинсю».
Биографий поэтов того времени, чьи стихи включены в три императорские антологии канси, тоже не так уж и много: императоры, Кукай, ещё пять-шесть чиновников высокого ранга (у каждого третьего такого чиновника фамилия Фудзивара) – не за что, что называется, «глазу зацепиться». А для меня как для читателя очень нужна такая «прелюдия» к стихам. Жизнеописание позволяет соотнести, в какой временной период было создано то или иное произведение, возможно, даже определить, по какому конкретному поводу оно было написано, какие аллюзии содержит на исторических персонажей или современников, какие события личной или «служилой» жизни вызвали необходимость написания стихотворения.
В этой связи, конечно, работа Сергея Александровича Торопцева, посвященная странствию по жизни Ли Бая, вне всякого сомнения, заслуживает уважения именно как материал для воссоздания историко-культурного контекста произведений поэта (о самих его переводах говорится в первой части данного эссе).
Поэтому всегда важен исходный момент возникновения интереса, когда тебе становится не все равно, что за автор создал это произведение и почему оно включено в сборник, который долгое время не привлекал внимания ни одного корифея-переводчика.
В моем случае виновником возникновения интереса к канси можно назвать Степана Алексеевича Родина и его работу «Антология «Кайфусо»: история, политика (курсив мой) и поэтика». Это было – оно! Точнее – «о, да!»
Конечно, до этого к вопросу о «политическом» в поэзии канси обращалась ещё Татьяна Иосифовна Бреславец. В своей монографии «Очерки японской поэзии IX-XVII веков», на мой взгляд рядового любознательного читателя, она дала, хоть и краткую, но самую достоверную характеристику всех трех императорских антологий канси.
В этой монографии, изданной в 1994 году, названия антологий переводятся как «Рёунсинсю», или «Новое выдающееся собрание», «Бункасюрэйсю», или «Собрание изящных шедевров», и «Кэйкокусю», или «Государственное собрание». В 2005 году Татьяна Иосифовна Бреславец в издании учебного пособия по японской литературе использует другой вариант перевода: «Новое собрание, достигающее небес», «Изящное собрание сочинений блестящего стиля» и «Собрание сочинений, помогающих управлять государством». Встречаются также написания «Рёунсю» и «Рёунсинсю» чаще в англоязычных публикациях. В русских изданиях присутствуют три варианта: тот, который упомянут выше, ещё «Бунка сюрэйсю» и «Бунка сюрэй сю». Знаете, наверно, не мне решать, как следует писать название «наиболее правильно» в правилах русской или японской грамматики, мне в данном случае удобно, если названия всех трех антологий будут визуально похожи друг на друга, поэтому буду писать слитно. Наверное, Дмитрий Коваленин меня осудит, а может быть, поймет и простит, ведь он-то писатель, а я читатель и делюсь своими читательскими заметками.
В статье Александра Николаевича Мещерякова «Зарождение концепции „душа слова“ (котодама) в древней Японии», опубликованной в 2015 году в журнале «Шаги / Steps», в разделе «История и археология», те же антологии поименованы несколько иначе – «Рёунсю», или «Собрание поверх облаков», «Бункасюрэйсю», или «Собрание шедевров из литературных цветов», «Кэйкокусю» – соответственно, «Собрание [помогающее] управлению страной». Встречал где-то на просторах Сети даже такое – «Собрание, воспаряющее над облаками», но то ли ресурс был не доступен для копирования, то ли искал в тот момент другое, не сохранил ссылку на первоисточник и так и не вернулся посмотреть подробнее.
Мною приведены эти примеры различных переложений на русский язык и несколько отличающихся по форме, чем по смыслу, переводов с той лишь целью, чтобы продемонстрировать вам, уважаемые мои друзья любознательные читатели, что меняться может все – не только чтение названий, но и даже мнение авторитетных ученых о том, как нам следует «играть эту фразу», то есть относиться к поэзии и поэтам канси, авторам этих антологий.
Несомненным остается только одно: поэты – авторы канси – это самый ближайший к верховной власти круг людей, который включал непосредственно и самих верховных правителей, создавая тем самым интересное состояние единения равных среди равных и первых среди равных. Пропуском в этот круг могла стать принадлежность не только к правящему, но вообще к древнему роду, за исключением находящихся в оппозиции, иногда – личные заслуги перед правителем, по чьему указу составляется поэтическое собрание.
Действительно, как только начинаешь смотреть на императорские антологии не как на «просто сборник стихов», а как на поэтизированную табель о рангах, то все как-то само собой становится на свои места, мало того, даже помогает в какой-то мере понять не только замысел составителя трех императорских антологий канси (составители были разные), но и вдохновителя (вдохновитель-то был как раз один – император Сага, хотя и Дзюнна руку приложил).
Поэзия Китая и поэзия Японии на сравнительно небольшом, по историческим меркам, временном отрезке слились в единое поэтическое наследие Японии. Давно уже написаны и известны многотомные монографии по исследованию китайской поэзии эпохи Тан, но сравнимые с ними по глубине и объему русскоязычные материалы, посвященные поэзии канси, можно пересчитать по пальцам одной руки. Возможно, все ещё впереди, и тот же Степан Алексеевич Родин, вдохновленный призывом Дмитрия Коваленина «искать свой даймонд», продолжит исследование трансформации китайских тем и мотивов в японской поэзии 800-900 годов раннехэйанской эпохи. Даже если так и будет, скорее всего, мне уже не успеть прочесть то, что удастся ему найти и о чем поведать, поэтому и немного завидую тем, кому доведется об этом узнать.
Определенный оптимизм внушает и работа Марии Владимировны Торопыгиной, посвященная исследованию соперничества и соприкосновения китайских стихов канси и японской придворной поэзии вака, но ожидать, что появится детальный и развернутый по всем направлениям труд уже завтра, тоже не приходится. Поэтому за неимением простого пути идем куда глаза глядят.
Если бы меня спросили, какую работу переводчиков-историков, поэтов-переводчиков хотелось бы прочитать, то, хотя мне и представляется совершенно невозможным такой творческий союз по многим причинам, до которых читателям нет никакого дела и быть не должно, это был бы некий «междисциплинарный» «ПУТЕВОДИТЕЛЬ для путешественников во времени и пространстве», где с комментариями переводов стихов относительно сюжетов и образов, используемых в произведениях, соседствовали бы описания мест, где это происходило или где стихи (песни, рассказы) создавались или исполнялись, чтобы «инаковость» силы слова помогла эмоционально соприсутствовать и соучаствовать в описываемом событии. Почти похоже на то, что почувствовал в доме Масаока Сики, когда в памяти один за другим всплывали его хайку и танка, а перед глазами, за стеклянными сэйдзи, виднелся до того маленький сад, что наш двор-колодец казался тенистым парком. Поверьте мне на слово, стихи в памяти зазвучали в тот момент с совершенно новыми интонациями.
Возможно, где-то такие работы и существуют, давно написанные, но мне, к сожалению, в открытом доступе они не попались. В моей личной библиотеке уже есть даже, так назову, «введение» к такому историко-поэтическому «Путеводителю» – книга «Странники в вечности» издания 2012 года. Александр Аркадьевич Долин там представил ретроспективу японской поэзии от вака до гэндайси. Отчасти позволяют с оптимизмом об этом думать и книга Екатерины Кирилловны Симоновой-Гудзенко «Япония VII-XI веков. Формы описания пространства и их историческая интерпретация», новые работы Надежды Николаевны Трубниковой и Марии Владимировны Торопыгиной в области литературной географии и топонимики, а более того, именно в части исследования «Иллюстрированного путеводителя по знаменитым местам столицы» – «Мияко мэйсё дзуэ», как раз повествующего о посещении примечательных мест Киото.
Хотя у меня есть немало возможностей получить некоторое количество научных текстов, учитывая свою собственную ученую степень, но, ориентируясь на совершенно рядового любознательного читателя, этими возможностями пользоваться не стал, вот и пришлось использовать то, что было доступно к прочтению, что называется, без лишних затруднений, буквально в «два клика» клавиши компьютерной мыши, поскольку мог уделить своему любимому занятию всего пару часов в день.
И, что удивительно, дорогие любознательные читатели – а нас таких, убежден, не так и мало на самом деле, – что в моих многолетних любительских занятиях переводами с японского, корейского, теперь и китайского гораздо легче было найти научные или образовательные ресурсы на иностранных языках, размещённые по всему миру в сети Интернет, чем исследования наших отечественных востоковедов.
В чем же претензия, можете вы поинтересоваться. Да в том, что в открытом доступе очень мало материалов, и если ты сам не являешься частью того же самого «кружка самоопыления», то цена вопроса доступа к электронным копиям, не то что к бумажным монографиям, становится существенной, в то время как в искомом материале по интересующей вас теме будет всего два-три слова, безусловно, расширяющие кругозор, но, возможно, которые даже не будут использованы в цитировании, а только в списке использованной литературы.
Цена знаний наконец-то стала не только материализовываться, но и виртуализироваться: тебе будет закрыт доступ к облачным хранилищам, к представляющей для тебя интерес информации, если твой статус или ранг не подтверждены деньгами или принадлежностью к определенному научному кругу. Новый Ломоносов должен будет пройти не из Архангельска в Санкт-Петербург, а как минимум идентификацию пользователя баз данных. В связи с этим иногда задаюсь риторическим вопросом: а исполняет ли научная интеллигенция свой общечеловеческий и гражданский долг просвещения общества? В отношении общества своего круга – да, нет никаких сомнений. В остальном сомнения есть, и очень большие. Кто бы и что бы ни говорил об авторском и интеллектуальном праве, научные сотрудники, получающие оплату за ученые степени и должности на кафедрах институтов, проводящие исследования на гранты из бюджета и публикующиеся в вестниках научных трудов, не имеют морального права взимать дополнительную плату за доступ к таким работам, особенно в случаях, когда не в каждой публичной библиотеке имеется экземпляр в свободном доступе. Совершенно другое дело, когда автор сам издает свою книгу за свои собственные деньги или собирает средства на публикацию по подписке. Хотя мы знаем, что не каждое издательство возьмется за публикацию, если не увидит окупаемости вложенных средств, а на «самотек» вообще не обращают внимания.
Это претензия «в огород» сборников «История и культура традиционной Японии», серии «Orientalia et classica. Труды Института восточных культур и античности» и «Вестника Московского университета. Серия 13. Востоковедение» – все их тексты были мною собраны по многочисленным площадкам электронных публикаций, не имеющим, увы, никакого отношения к их официальным сайтам размещения. Но если научные статьи и в этих изданиях публикуются на средства авторов, то, разумеется, об этом надо обязательно информировать читателя. Просто отмечу, что в моей личной библиотеке больше всего книг Александра Аркадьевича Долина, а виртуальная библиотека давно стала гораздо объемнее реальной, находящейся на книжных полках, на которых нет свободного места.
Учитывая, что сайты, где были размещены прочитанные публикации, не входят в перечень запрещённых Роскомнадзором, а я указываю при цитировании авторство, то не усматриваю в данном случае признаков состава нарушения авторских прав на данные научные труды, ведь, смею предположить, их создавали в целях просвещения простого народа, к которому относятся и рядовые любознательные читатели, а не для поддержания индекса цитирования. Ведь даже те, относительно (всего корпуса исследований) немногие публикации, которые в свободном доступе размещены в ссылках на официальных станицах профессорско-преподавательского состава московских Института стран Азии и Африки, Института восточных культур и античности, Санкт-петербургского института восточных рукописей РАН и Восточного факультета СПбГУ, позволят каждому читателю взглянуть на мир под другим ракурсом и задуматься о тех вопросах, которые раньше, возможно, даже не могли и возникнуть. Поэтому чувство благодарности за их труд побеждает сожаление об отсутствии прямого доступа ко всей имеющейся научной базе, хотя… хотя для любознательных читателей, на самом деле, это не препятствие. Наоборот, возникает желание хоть отчасти оправдать доверие авторов научных исследований и литературных переводов, поделившихся своими знаниями с нами, своими читателями.
Тех, кто захочет пройти такой же путь, хочу сразу предупредить: вы, разумеется, сможете увидеть все оригиналы переводимых стихов, они размещены на сайте библиотеки dl.ndl.go.jp или на ресурсе miko.org, но если вы так и не сможете увидеть всю красоту оригинального текста, то перевод подстрочника всегда будет вам казаться слишком одномерным и маловыразительным, – не бойтесь этого, так и должно быть. Красота не столько в слове, сколько за словом.
Почему сам пишу эти заметки? Хороший вопрос… В последние годы все чаще и все больше встречаю сетевые публикации переводов классической китайской и японской поэзии – нет, не молодыми профессиональными переводчиками, а такими же, как я, вчерашними читателями чьих-то переводов, которые обратились к оригиналу и поделились своим прочтением-переводом с такими же читателями. Пишу для тех, кто, прочтя оригинал, захочет обогатить отечественную словесность сочетанием образов, аллюзий, перекличкой лирических тем и описаний исторических событий, создав новый перевод, а точнее, свое прочтение оригинала.
Однако прошу, избегайте и той крайности, когда вам дополнили оригинальный текст такими «цветастыми» деталями или такими мельчайшими подробностями, о которых в оригинале и не упоминается. Я являюсь ярым противником «разжевывания» каждой аллюзии в собственных стихах, но к комментариям переводчиков отношусь с особым пиететом – не просто с уважением, а с чувством глубокой признательности, которая тем сильнее, чем пространнее и подробнее такие комментарии.
Кто-то из переводчиков любил повторять, что переводчик прозы – раб, а переводчик поэзии – соавтор, но для меня это работает иначе: для того, чтобы стать соавтором, сначала стань соучастником в том же времени и месте, и лучше бы «не увлекаясь переводом с русского на русский» в попытке осовременить лексику оригинала VIII века Китая или Японии, используя словарь России XIX века, тогда, может быть, станешь и соавтором.
Да, переводчик, но в первую очередь – человек, обладающий не эксклюзивным правом на трактовку оригинала, а человек, понимающий смысл и позволяющий читателю интерпретировать текст самому, только помогая более полному восприятию произведения своими комментариями, а не навязывая только одно прочтение.
Очень порадовало, что есть и другие энтузиасты заочного изучения истории китайской и японской словесности ради собственного удовольствия, получаемого от познания разнообразия культур окружающего мира, безвозмездно делящиеся информацией, чаще всего публикациями Александра Николаевича Мещерякова (у его произведений самый высокий рейтинг «народного» цитирования в том смысле, что его работы чаще всего выкладывают для чтения на всевозможных неофициальных ресурсах).
С большим интересом прочел материалы к его докторской диссертации и узнал, что во всех трех антологиях канси больше всего стихов императора Саги.
Действительно, кто же будет с этим спорить, особенно с его рангом и статусом, но проверил на всякий случай: да, более девяноста стихов. Ещё мне понравилась фраза, приведу цитату дословно: «Из высших сановников лишь Фудзивара Фуюцугу (775-828) достойно представлен десятью стихотворениями» (см. Мещеряков А.Н. Древняя Япония: культура и текст.-М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991. – стр. 62-63).
Действительно, любой обладатель этой фамилии будет представлен достойно в любой императорской антологии, но если посмотреть на структуру «представленных десяти стихов», то получается несколько иная по настроению картина. Составители «Рёунсю» включили в сборник три стихотворения Фуюцугу. А ведущим составителем следующей антологии, «Бункасюрэйсю», выступил сам Фуюцугу, и включено им в сборник уже шесть своих собственных стихов – ровно столько же, сколько отобрано им в собрание стихов, принадлежащих кисти одному из первых составителей «Рёунсю» – Сугавара-но Киётомо, но меньше, чем у Оно-но Минэмори и государя Дзюнна (по восемь стихов). А вот в «Кэйкокусю» включено всего лишь только одно стихотворение Фуюцугу. С чем это связано, нам ещё предстоит выяснить. Хотя, возможно, в самом предисловии «Рёунсю» и содержится ответ.
Предисловие очень символично и мастерски выстраивает связь между правителем Вэнь-ди эпохи Троецарствия и императором Сага, который практически так же, как и Вэнь-ди, проводил политику отдаления родственников от рычагов управления государством и проводил более-менее самостоятельную политику. В работе Александра Николаевича Мещерякова приведен классический перевод высказывания Вэнь-ди, взятого практически в качестве эпиграфа (если так можно выразиться) не только к первой императорской антологии, но и частично ко второй, а для меня ещё и позволило предложить свое прочтение названия третьей антологии.
Не могу отказать себе в удовольствии привести этот текст в своем прочтении:
Итак, в моем прочтении название «Кэйкокусю» будет звучать как «Собрание, управляющее государством», понимая под «собранием» не только коллектив авторов.
Поясню для тех любознательных читателей, которые знают японский, но не знают китайский. Для тех же, кто «в контексте», отдельных пояснений не требуется.
Для меня в этом одном знаке вэньян 經 «цзин» стоит «гиперссылка», открывающая портал во «весь вэньян» трактатов и канонов, начиная с прямой аллюзии на «Ши-цзин» (诗經, «Канон стихов»), а от него – ко всему «У-Цзин» (китайское «Пятикнижие»), куда входит и сам «Канон стихов», а ещё «И-цзин» (易經, «Книга перемен»), «Шу-цзин» (书經, «Книга преданий»), «Ли цзи» (礼记, «Книга церемоний», то есть «Записки о совершенном порядке вещей, правления и обрядов», регламентирующие общественные отношения, включая обряды и календарь), а так же «Чунь-цю» (春秋, летопись «Вёсны и осени», начал вести которую сам Конфуций).
Думаете, что это и все? На самом деле в каждом предложении, в каждом слове этих канонов содержатся отсылки к ещё более пространным комментариям, философским трактатам, насчитывающим сотни и тысячи внушительных по объему томов тысячелетней письменной культуры Китая, истории письменных знаков 文 «вэнь». Вот, к слову сказать, знак 文 встретился мне задолго до написания этих заметок в хайку Масаока Сики, в Сети опубликовано много вариантов перевода, которые в основном сосредоточены на сезонном
слове (киго) «ёкан» – «задержавшиеся или вернувшиеся весенние холода» – и особого интереса для меня в этой части не представляют, потому что все внимание мое было сосредоточено только на одном знаке «вэнь», в японском чтении – «мон».
Хайку написано в 1893 году, и хотя Япония давно чеканила свою монету, но были и монеты, пришедшие из Китая (переход от «вэнь» к «цянь» оставим для историков-экономистов), которые длительное время были в ходу, и только в 1876 году их окончательно вывели из обращения, а Масаока Сики зафиксировал этот момент денежной реформы перехода от мон к йене в хайку.
Хотя скорее это был момент его личного перехода к профессиональному писательству и началу реформирования хайку и танка, что большого дохода не приносило, да, судя по обстановке его дома на окраине Токио, где я все время боялся стукнуться головой о притолоку или снести плечом перегородку между комнатами, именно так и было:
Если вернемся из эпохи Мэйдзи в Хэйан, то, возможно, на самом деле включение или нет стихов в собрание имело большее значение для управления страной, чем мы могли бы себе вообразить.
Изучая имеющиеся в доступе публикации, посвященные антологиям канси, а в данном случае всегда говорю именно об императорских антологиях «Рёунсю», «Бункасюрэйсю» и «Кэйкокусю», понимаю, что каждый из авторов, включенных в собрание, попал туда совершенно не случайно, и уровень поэтического мастерства – только одна из слагаемых успеха. На самом деле написание стихов на китайском языке в раннехэйанский период – это скорее рутина для аристократов и высокоранговых чиновников, чем что-либо из ряда вон выходящее. Скорее удивляет столь малое число избранных, наверно, этот момент ещё предстоит осмыслить: почему в первой антологии всего 23 автора (ещё один, скорее всего, более позднего добавления), во второй только 26 авторов (было 148 стихов, сохранилось 143), а в третьей уже 178 авторов (сохранилось до наших дней 210 стихов из 917). Возможно, с изменением критериев отбора разных составителей антологий менялась и поэтическая выборка, но, скорее всего, менялась политическая ситуация, которая имела гораздо более важное значение.
Несколько слов о структуре для тех, кто ранее не был знаком с китайскими поэтическими антологиями, тем более антологиями китайской поэзии канси. Структура «Рёунсю» – запись произведений в соответствии с рангом автора: от старшего к младшему, от высшего к низшему. «Бункасюрэйсю» в том виде, где размещена электронная текстовая версия оригинала, структурирована в трех частях: начало, середина и окончание.
В начале представлены такие рубрики: 遊覽 – «Путешествия»; 宴集 – «Пиры»; 餞別 – «Расставания»; 贈答 – «Обмен стихами-посланиями». В середине: 詠史 – «Стихи на исторические темы»; 述懷 – «То, что сокрыто в сердце»; 艷情 – «Любовь»; 樂府 – «Юэфу»; 梵門 – «То, что относится к буддизму», и последняя тема в этом разделе – 哀傷 – «Плачи, скорбь». В окончании помещены стихи только одного раздела – 雜詠 – «Разные песни».
В «Кэйкокусю» картина несколько иная: 賦 – «Оды фу», 樂府 – юэфу; 梵門 – «Буддизм» и 雜詠 – «Песни о разном». Впрочем, точное представление получить сложно, ведь многие свитки утрачены. Хотя на самом деле внутри каждого раздела стихи выстроены по тем же самым рангам. Особо отмечу: именно по рангу стих автора по имени «император Сага» оказывается практически всегда в первой тройке с двумя другими – «императором Хэйдзэем» и «императором Дзюнна», в какой бы сборник канси он не был включен.
И вот, вооружившись знанием о том, что все эти три императорские антологии – это табель о рангах, выстроенная в ходе проведения императорских пиров, на которые так просто, с улицы, никто не попадал, не имея желания следовать чинам и званиям, приступил к выбору автора для знакомства с переводом канси. Постоянно напоминая себе, что поэзия в данном конкретном случае выступает всего лишь как инструмент межличностной и межранговой коммуникации, медленно просматривал и прослушивал стихи первой антологии «Рёунсю».
Предлагаю вместе впервые прочесть.
