Kitobni o'qish: «Поэма о Шанъян. Том 1–2», sahifa 2

Когда мне исполнилось пятнадцать, Цзыдань достиг совершеннолетия – ему исполнилось двадцать лет. Тогда я сказала: «Почему ты такой старый? Когда я вырасту, ты уже в дряхлого старика превратишься!» Цзыдань ответил не сразу – он смотрел на меня и не знал, смеяться ему или плакать.

Но… до того как мне исполнилось пятнадцать, еще до церемонии цзили, Се-фэй скончалась. Как она была прекрасна! Точно портрет, писанный разведенной тушью. Годы не тронули ее красоту, не оставили на ее совершенном лице ни следа. Как бы тетя ни была груба, Се-фэй никогда с ней не ругалась, не пользовалась благосклонностью императора, не зазнавалась, чаще безмолвствовала и вела смиренный, покорный образ жизни.

Мороз и холодные ветра принесли Се-фэй тяжелую болезнь. Самые искусные лекари беспомощно опускали руки. Каждую весну ей в подарок за тысячу ли ³³ привозили сочные сливы, но этой весны она не дождалась и скоропостижно скончалась.

Сколько себя помню, Се-фэй всегда была слаба здоровьем и грустна. Она жила в уединении, а ее радостью была игра на цине. Как бы император ни был к ней милостив, улыбка редко трогала ее лицо.

Когда она заболела, мы посетили ее вместе с матушкой. Она была прикована к постели, но макияж по-прежнему оставался аккуратным. Тогда она спросила меня о недавно выученной мелодии… У матушки из глаз бежали слезы, и она смотрела на меня, не в силах проронить ни слова.

Цзыдань как-то сказал мне, что даже на смертном одре его мать не убивалась горем… она устало закрыла глаза и заснула навсегда.

В дождливую ночь протяжно гудели колокола, в покоях императрицы скорбели по умершей. Цзыдань стоял перед гробом на коленях, по его лицу тихо бежали слезы. Я долго стояла за его спиной, а когда он меня заметил, протянула ему шелковый платок. Он поднял на меня взгляд, и его слезы упали на мою руку. Тонкий, почти прозрачный шелк от влаги чуть сжался – то были складки, которые уже невозможно было разгладить. Я утерла его слезы, а он обнял меня, прижал к себе и попросил не плакать. Я и не заметила, что пролила гораздо больше слез, чем он.

Прижавшись к его худому телу, я всю ночь простояла с ним на коленях. С тех пор я прячу этот шелковый платок на дне шкатулки под замком, запечатав каждую складку, хранящую слезы Цзыданя.

Цзыдань лишился матери, и в огромном дворце ему больше не на кого было положиться. Пусть я была еще совсем молода, я понимала всю важность материнской любви.

С тех пор как мой отец стал канцлером, с каждым днем положение наследного принца укреплялось. Хотя жена наследника престола была из рода Се, она попала в его немилость. Император любил Се-фэй, к своему младшему сыну Цзыданю испытывал жалость, а тетю он уважал и в то же время остерегался ее. Ради любимой наложницы он мог отвернуться от покоев императрицы, но не мог поколебать устои Восточного дворца – опорой страны был наследный принц.

Делами жен и наложниц во дворце занимался лично император, а вот что до соперничества между двумя влиятельными семьями при дворе – это уже было делом государственного масштаба. Семья Се многие годы враждовала с моей семьей. Самой главной соперницей моей тети была Се-фэй. Но в конце концов семья Се лишилась власти – все, кто когда-либо пытался перейти дорогу роду Ван из Ланъи, редко заканчивали хорошо.

Род Ван из Ланъи существовал с самого основания страны. Дочери из рода Ван из поколения в поколение выходили замуж за принцев императорской фамилии, а потому обладали безграничной властью. Это самый влиятельный и богатый род в стране, из которого вышли самые уважаемые мужи и ученые.

Начиная с рода Ван и до самого Су-цзуна ³⁴ опорой страны выступали также роды Се, Вэнь, Вэй и Гу.

Давным-давно три вана ³⁵ вступили в сговор с внешним врагом и подняли восстание. Война длилась семь лет, сыны влиятельных домов охотно отправлялись на поле боя. В те времена никто не думал, что война продлится так долго. Дети аристократов в нарядных одеждах на норовистых скакунах во весь опор мчались на битву за подвигами и заслугами, жертвуя вечности и пескам сражений свои таланты, горячую кровь и юные жизни.

После большой войны жизненные силы благородных родов иссякли. Военные походы уничтожили сельскохозяйственные угодья, и люди были вынуждены покинуть свои дома. Затем случилась сильнейшая засуха. От голода и войн погибли десятки тысяч невинных людей. Дети из знатных родов не знали, как сеять хлеб и убирать урожай, они кормились за счет земельных налогов. Огромные семьи остались без финансовой поддержки и в одночасье ослабели.

В лихолетье ханьские ³⁶ воины быстро нарастили военную мощь. Прежде скромные воители, которых презирали и унижали, приблизились к власти и теперь могли соперничать с влиятельными домами.

Славная эра процветания безвозвратно ушла. За несколько десятков лет войн влиятельные семьи терпели неудачу за неудачей, их власть была полностью подавлена. В конце концов осталось несколько семей, таких как Ван, Се и Вэнь. У них хватало сил бороться с внешним врагом, но и между ними постоянно возникали распри. Среди них наибольшее влияние имели род Ван и род Се.

Род Ван обладал огромной властью везде – от родного города Ланъи до столичного императорского двора, от внутренних покоев дворца до шатров подле пограничных застав. Род Ван – сложный и запутанный, подобный переплетенным в глубине земли корням, стал основой династии ныне правящего императора. Род Ван мог похвастаться не только влиятельными потомками, выдающимся канцлером, но и военной властью. Мой отец – высший сановник двух династий – не только был удостоен должности канцлера, но и обладал титулом Цзин-гогун ³⁷. Что до двух шуфу, то один из них командовал столичной гвардией и подчинялся генералу Вану, второй занимался речными перевозками соли недалеко от Цзяннани ³⁸. А у их отца было очень много учеников, от чиновников до обычных граждан, что разбрелись по всей стране. Если кто-то и захочет пошатнуть мой род, боюсь, что это не под силу даже императору.

Только после смерти Се-фэй я поняла, как влиятельна и опасна моя семья Ван. По высочайшему указу Цзыданя сразу выслали из дворца. Согласно церемониалу, после смерти матери принц обязан нести траур в течение трех лет. Прежний император соблюдал этот церемониал не так строго – зачастую после смерти родственника траур держали не дольше трех месяцев, а по истечении этого срока император мог послать кого-нибудь на замену. Однако если принц хочет жениться, он обязан нести траур три года.

После смерти Се-фэй императрица велела Цзыданю лично отправиться в императорскую усыпальницу, чтобы нести трехгодичный траур по матери. Я была поражена дерзостью тети: много лет она никак не могла избавиться от Цзыданя, как от занозы в глазу, а теперь, когда Се-фэй скончалась, она уже ничего не боялась.

Сколько бы я ни стояла на коленях перед дверями в Чжаоян, сколько бы ни умоляла ее передумать, тетя меня не слушала.

Я прекрасно знала, что тетя никогда не хотела, чтобы дочь из рода Ван вышла за Цзыданя, она не желала, чтобы родной сын Се-фэй благодаря этому браку получил еще больше покровительства. Но Цзылун-гэгэ уже был наследником престола и неизменным хозяином Восточного дворца, а Цзыдань не собирался нарушать мир, у него не было и мысли о посягательстве на трон. Я не понимаю, чего именно боялась моя тетя. Она даже не позволяла ему исполнять свой сыновний долг перед отцом-императором ³⁹. Ей нужно было как можно быстрее прогнать его подальше и отнять у меня.

Впервые в жизни я не верила, что женщина, которая носит фениксовую корону ⁴⁰, – моя родная тетя. Я стояла на коленях перед дверями в Чжаоян до поздней ночи, чем встревожила мать, но тетя все же ко мне вышла.

Из ее взгляда испарились былая любовь и нежность, оставив вместо себя холод и злобу. Приподняв мое лицо за подбородок, она сказала:

– А-У, тетя любит тебя, а императрица – нет.

– Прошу, молю, стань еще раз и моей тетей, и моей императрицей! – Я с трудом сдерживала слезы. – Всего один раз…

– Я надела эту корону, когда мне было шестнадцать, – холодно ответила она. – Как я могу теперь сбросить ее?

Я застыла, слезы ручьями текли по моему лицу, и я надеялась, что хотя бы матушка сжалится. Тетя обернулась к ней и чуть склонила голову – я не могла ясно разглядеть выражение ее лица.

– Старшая принцесса, – прошептала она, – пусть А-У злится на меня сейчас, в будущем она будет мне благодарна.

Мать ничего не ответила.

Я встала, взмахнула рукавом и отступила на несколько шагов вглубь великолепно убранных покоев. В тайниках моего сердца разрастались пустота и отчаяние. Лишившись дара речи, я взглянула на тетю и медленно покачала головой. Я не буду злиться на нее. Но и благодарна никогда не буду.

Покинув дворец, я думала, что у меня была еще одна, последняя, надежда – император. Он любил и меня, и Цзыданя. Он же мой родной гучжан и цзюфу ⁴¹!

Я молила императора дать повеление и оставить Цзыданя при дворе. Он посмотрел на меня, устало улыбнулся и сказал, что в императорской усыпальнице безопасно и что нет ничего плохого в исполнении сыновней почтительности и соблюдении траура по родителям.

Он сидел за императорским столом, его худое тело погрузилось в великолепный, сверкающий золотистым сиянием драконий престол. За одну ночь император как будто постарел сразу на десять лет. После смерти Се-фэй его тоже одолела болезнь, и очень долго на доклад к императору никого не пускали. Кажется, он до сих пор не оправился от недуга.

Я не могла вспомнить, когда он превратился в этого угрюмого старика. Человек, у которого я сидела на коленях, который кормил меня сочными мандаринами, просто исчез. Я больше не видела его ясной, веселой улыбки. Императрицу он не любил, как и наследного принца. Лишь изредка, когда он сталкивался с Цзыданем, он вел себя как любящий отец, а не как растерянный император.

А теперь он позволил императрице прогнать своего любимого сына. Я не понимала, что он тогда за отец… что он за император…

Глядя на мои заплаканные глаза, он вздохнул:

– А-У, ты у меня такая умничка. Как жаль, что твоя фамилия Ван.

В его взгляде я прочитала неподдельное отвращение. Этот взгляд превратил мои мольбы и надежды в лед, разлетевшийся на мелкие кусочки и обратившийся в пыль.

Когда Цзыдань уезжал из столицы, я не пошла его провожать. Я помнила, как ему было больно видеть мои слезы. И надеялась, что он улыбается, как прежде. Он был гордый, уважаемый сын императора. Никто не должен был видеть и его слезы.

Я стояла на холме за городом и наблюдала, как он подъехал к вратам Тайхуа, где его поджидала моя служанка Цзинь-эр. Цзинь-эр подошла к его коню и протянула принцу крохотную деревянную шкатулку, в которой для него кое-что было. Цзыдань наклонился и взял ее. Он долго неподвижно смотрел на мой подарок, но, к сожалению, я не могла разглядеть выражение его лица. Затем Цзинь-эр поклонилась – она, кажется, плакала и что-то говорила. А Цзыдань взмахнул кнутом, пришпорил коня и без оглядки двинулся в путь.

Ветер и дождь

После церемонии цзили все мирно потекло по-старому. Поздней осенью лепестки османтуса окончательно опали. Из императорской усыпальницы по-прежнему не было вестей – предсказание брата о созвездии птицы Хунлуань казалось сущей ерундой.

Матушка собралась в храм отдать поклон Будде и поинтересовалась, не хочу ли я пойти с ней. Вся эта напыщенная столичная жизнь мне изрядно поднадоела, поэтому я согласилась.

В тот день мы обсуждали, как украсить загородный дворец и что стоит взять с собой. И в этот же день отец и старший брат привезли новость, потрясшую всю округу, – в столицу с победой возвращается Юйчжан-ван.

Больше месяца назад с юга пришли первые вести о великой победе.

Юйчжан-ван повел многочисленное войско на южные рубежи страны. Он был подобен мечу, который рассекает бамбук ⁴², – он разбил двадцать семь племен южных варваров. Вожаки племен покорно капитулировали один за другим. Юйчжан-ван расширил наши территории на тысячи ли к югу до самого моря, заставляя другие страны со всех четырех сторон света трепетать от ужаса. В южных землях, в которых до этого дня многие годы царили беспорядки, наконец настал мир.

Когда пришли первые вести о победе, при дворе и в народе все воодушевились, а мой брат в тот же день принялся живо и образно рассказывать мне о военных походах.

Война всегда тревожила моего отца, однако когда он получил добрые вести, то никак не проявил себя, хотя, кажется, остался доволен. Но было что-то еще – что-то беспокоило его. Я спросила брата: «Что же с отцом такое?» Он ответил, что отец, конечно, рад, что в южных землях наконец наступил мир, но он беспокоился, что победа Юйчжан-вана еще сильнее укрепит авторитет ханьских воинов. Беда не приходит одна – когда император только взошел на престол, на границу напали северные туцзюэ ⁴³, затем и южные варвары посеяли смуту. Вражеским вторжениям не было видно конца. Казна была пуста, по всей стране бушевала эпидемия, а чиновники, пользуясь суматохой, набивали карманы. Бедность порождает зло. К шестому году правления императора в Цзяннани случилась катастрофа, в ходе которой пострадали сотни тысяч людей. Повсюду вспыхивали восстания. Чтобы усмирить бунт, император отправлял на границы генералов, однако те, пользуясь смутой, расширяли свою власть и, игнорируя приказы императора, поддерживали собственных людей. Так силы ханьских воинов росли. И императорский двор был вынужден обратиться за помощью к высшим чинам. Таким образом, ванский титул получил не человек знатного рода, прослуживший от солдата до генерала и от генерала до полководца, а удельный ван с другой фамилией.

Им стал Юйчжан-ван Сяо Ци. Конечно, я слышала об этом человеке. От дворцовых стен до рынка нет никого, кто не знал бы славное имя Юйчжан-вана.

Он родился в простой семье из Хучжоу, в шестнадцать лет вступил в армию, а в восемнадцать возвысился до военного советника и отправился с командующим Цзинъюанем в карательный поход на туцзюэ.

В битве при Шохэ он вел за собой больше ста кавалеристов. Прорвав вражеский тыл, он спалил дотла провиант, фураж и все обозы. Под командованием одного человека пали сотни врагов – все трупы потом свалили в одну кучу. В ходе битвы он получил одиннадцать тяжелых ранений, но выжил. Благодаря этому походу Сяо Ци прославился и заслужил огромное уважение командующего Цзинъюаня. После он перешел из армии в должность помощника полководца.

За три года на границе он отразил больше ста вторжений туцзюэ, обезглавил тридцать два генерала. Его люди даже убили любимого сына хана, что нанесло огромный ущерб моральному духу врага. Воспользовавшись этим, Сяо Ци долгие ночи преследовал разгромленного противника и вернул себе плодородные земли в трехстах ли к северу от реки Шохэ, что многие годы была оккупирована туцзюэ.

Добрая слава о Сяо Ци разносилась по северу страны, ему присвоили титул – генерал Ниншо ⁴⁴. Жители северной части Синьцзяна звали его «генерал Тянь ⁴⁵».

На четвертый год правления императора Юнъаня ⁴⁶ гордый цыши ⁴⁷, отвечающий за юг провинции Юньнань, решил самовольно распределить войска по границе. Более того, он вступил в сговор с племенем Байжун и утвердился как местный царь. Тогда генерал Ниншо Сяо Ци получил высочайший указ, в котором говорилось об очередном карательном походе. Забравшись в горы, он застиг предателей врасплох и обезглавил мятежного полководца. Царь племени Байжун держал в заложниках женщин и детей, что очень разозлило Сяо Ци. Поначалу он пытался склонить царя к капитуляции, но в итоге вырезал все население города, обезглавил мятежных лидеров и выставил их головы на шестах. В этой битве Сяо Ци подарил мир южной границе, и теперь его звали главнокомандующим Динго ⁴⁸.

На седьмой год правления Юнъаня эпидемия чумы на южных землях привела к очередному мятежу. Главнокомандующий Динго вновь повел свои войска на юг. По пути они пережили наводнение, лишились провианта и фуража, несколько раз они давали отпор врагу, и несколько раз на генерала совершали покушение. Наконец, Сяо Ци смог выбраться из осады и прорвался в тыл мятежных войск. За ночь его войска завоевали три города, заставив противника только при одном известии о появлении врага бросаться врассыпную. Отступить и занять оборонительную позицию им уже никто не дал.

Высочайшим указом Сяо Ци был удостоен похвалы и награды от императора, и ему был положен титул Юйчжан-гун ⁴⁹.

На следующий год, когда люди Сяо Ци отдохнули и оправились, он повел их на юг, где пресек сговор между варварами и повстанцами в Синьцзяне. Генерал преследовал и полностью уничтожил всех сбежавших к границе провинции Фуцзянь. Благодаря этому подвигу ему даровали титул Юйчжан-ван. Таким образом, он стал единственным ваном не из членов императорской семьи нынешней династии.

Вскоре все двадцать семь племен южных варваров сдались.

Последние десять лет Юйчжан-ван возглавлял войско, силы и влияния которого хватило для удержания границ страны. Имя его завоевало громкую славу по всей стране и за ее пределами. Сяо Ци стал самым могущественным человеком среди ханьцев.

У него не было семьи, не было знатного происхождения – только плоть и кровь. Он ступал по полям сражений, устланным истлевшими костями, и стал обладателем власти и положения выше, чем у моего отца. А ведь Сяо Ци было только тридцать лет.

Какой он был человек? Я знаю о нем только удивительные истории. Одни говорили о нем как о грозном, могущественном боге войны. Другие – как о человеке, рожденном под роковой звездой, несущем с собой беды и несчастья. Даже Цзыдань, которого никогда не интересовали политические дела, однажды упомянул его имя. Тогда он сказал, что человек этот был дарован нам небом, что он благословение для страны и народа. Но он же и тот, кто принесет им страдания.

Я никогда не видела настоящих генералов.

У моего шуфу, как и у многих потомственных служилых при дворе, была выдающаяся внешность, блестящий шлем, и, говорят, он был неплох в охоте. Как по мне, такой воин подобен мечу, усыпанному чистым жемчугом, золотом и драгоценными камнями. Для церемоний при дворе такой меч, может быть, и подойдет, но человека в бою им не убить. Большинство из таких генералов до самой старости не выходили на поле боя. Хотя, конечно, они проводят ежедневные тренировки в лагерях за пределами императорского города и совершенствуют навыки. А в роскошном облачении появляются только во время торжественных церемоний, чтобы продемонстрировать величие царствующего дома.

Я понятия не имела, каким человеком мог быть генерал, который ходил карательными походами на все четыре стороны света и убил бесчисленное множество людей.

Когда сообщили, что Юйчжан-ван скоро прибудет в столицу, император думал лично встретить его, но здоровье Дракона ⁵⁰ еще не окрепло. он приказал наследному принцу созвать всех официальных чиновников, чтобы они встретили генерала и одарили подарками его людей. Наследного принца сопровождали мой отец и второй канцлер.

Отец отправил моего брата на самую высокую башню на городской стене, откуда лучше будут видны величие и мощь Юйчжан-вана.

– Отец! Я тоже хочу посмотреть! – сорвалось с языка.

Отец и старший брат медленно обернулись ко мне. Их очень удивило, что девочку может интересовать нечто подобное.

Огнем и мечом заправляли мужчины, это не для нежных, ласковых женских рук. Женщинам всю свою жизнь приходится полагаться на отцов, братьев, близких, но никак не идти на войну с мужчинами – это что-то непостижимое, о таком только сказки сочинять.

Я и сама не понимала, кто потянул меня за язык. Быть может, во мне взыграло любопытство.

– На что именно ты хочешь посмотреть? – спросил отец.

Я подумала немного и ответила:

– Нюй-эр ⁵¹ хочет увидеть разницу между генералами, которые убивали врагов, и теми, кто никогда не бывал на поле боя.

Отец замер и многозначительно улыбнулся.

– Моя дочь из рода Ван и в самом деле гораздо лучше многих мужчин.

Через пять дней брат повел меня смотреть на награждение воинов. Был полдень, с неба светило палящее солнце.

Я стояла на самой высокой башне городской стены, несущей название «врата Чаоянмэнь», и взирала с высоты на город. Ясно, как на ладони, я могла увидеть ошеломляющее своим величием и торжеством зрелище – Юйчжан-ван и его отряд вступали в город.

С самого утра у казенного тракта собралось так много народу, что воде было не просочиться. Куда ни взглянешь – от городских врат до дворцов, – люди были повсюду.

Я слышала, что войско Юйчжан-вана насчитывало более трех тысяч кавалеристов. Большая часть солдат осталась за пределами города, в город же за ним вошло пятьсот кавалеристов. Я думала, что пятьсот лошадей – это не так уж и много. Когда тетя выезжает в походный дворец, чтобы воскуривать благовония, ее сопровождают даже больше пятисот человек.

Прозвучал низкий торжественный горн, городские врата медленно отворились, и издалека донесся грохот такой силы, что сотряслась земля, что, казалось, пошатнулись стены императорского града. Полуденное ослепительное солнце вмиг потускнело, кожу тронул прохладный ветер. Весь мир замер в торжественном благоговении. Затаив дыхание, я широко распахнула глаза – неужели то, что я вижу сейчас, не сон?

С горизонта вливались в город кавалеристы в черном, как воды чистого холодного металла, сияющие в солнечном свете. На ветру развевался гигантский, высоко поднятый черный флаг главнокомандующего, расшитый по краю золотом, а в центре серебряной нитью был вышит иероглиф «Сяо». Конница в черных шлемах и железных доспехах разделилась на пять колонн и замерла в торжественном строю.

На боевом коне, что был чернее туши, сидел мужчина в тяжелом доспехе и с мечом на поясе, на голове его был шлем с копной белого конского волоса и развевающейся на ветру лентой. Мужчина сидел уверенно, с прямой, как меч, спиной.

Сжимая поводья, он медленно вел своего коня, а следом шаг в шаг ступала кавалерия, словно один человек. Врата Чаоянмэнь вздрагивали от каждого сотрясающего землю удара копыт о каменную кладку. Я смотрела на человека, о котором слагают легенды. Он был подобен злому духу, непостижимому небожителю… И он, и его всепобеждающее войско.

По железным доспехам его людей стекала кровь вражеских захватчиков; угрожающий длинный меч генерала в солнечных лучах указывал в небо, разделяя небесные чертоги на четыре стороны света. Единственный ван неимператорской фамилии, главнокомандующий, тот, кто внушает страх и благоговейный трепет, злой дух и небожитель в лице одного человека.

Юйчжан-ван.

Его титул звучал точно заклятье. Слышу его, и мне хочется истреблять, побеждать и погибать.

Город ревел от церемониальной музыки и взрывов смеха, криков, аплодисментов. Трижды раздался грохот золотых барабанов и гонгов. Облаченный в парадные одежды наследный принц вывел сотни чиновников из врат Чаоянмэнь. Почетный караул императорского дома выглядел величественно – под ярко-желтыми балдахинами, с веерами из перьев и расшитыми знаменами. Императорская гвардия в ярких, не знавших битв доспехах выстроилась конницей в два ряда.

Генерал в черных доспехах и в шлеме с копной белых конских волос натянул поводья и поднял правую руку – тяжелая кавалерия тотчас же остановилась. Вперед генерал поскакал уже один. В десяти чжанах ⁵² от цели он спешился, снял шлем и, сжав меч на поясе, уверенно двинулся в сторону наследного принца.

Он был так далеко от меня, что я не могла ясно разглядеть его лицо. Пусть я и видела его силуэт издалека, но этого хватило, чтобы сердце мое сжалось от страха – даже воздуха не хватало.

Сяо Ци, облаченный в тяжелый черный доспех, стоял в пяти шагах от наследного принца. Мгновением после он опустился на колено, чуть склонил голову и стиснул меч. Он даже голову склонял высокомерно…

Наследный принц развернул ленту желтого шелка и зачитал императорский указ о награде. В парадных одеждах он выглядел величественно, стройно. Золотая корона ⁵³ ярко сияла в солнечных лучах. Однако весь его блеск терялся на фоне черных, как темная ночь, доспехов генерала и белоснежного украшения на черном шлеме.

Как только наследный принц зачитал высший указ, Сяо Ци принял его двумя руками, встал, развернулся к генералам, окинул их строгим, величественным взглядом и демонстративно приподнял перед собой.

– Да здравствует император!

Голос его – глубокий, торжественный, властный – я слышала даже с такой высокой башни.

Пятьсот кавалеристов в тяжелой броне сотрясли воздух, трижды крикнув «ура» в один голос. По всей столице содрогнулась земля, зашелестела черепица на крышах, застучали камни на земле. В громких, сильных криках утонули все вокруг, даже славные императорские кони перепугались могущества воинов Сяо Ци и растерянно затоптались на месте.

По одну сторону стояла императорская гвардия в золотых шлемах, ярких чистых одеждах да с новыми блестящими мечами, а по другую – кавалеристы в черных доспехах, которые принесли с собой ветер и иней ⁵⁴ и с которых они даже не соизволили стряхнуть дорожную пыль. Рядом с ними великолепная императорская гвардия походила на кукол на театральных подмостках.

Воины, проделавшие путь в десятки тысяч ли, ступая по лужам крови. Воины, окропившие свою форму горячей кровью врагов. Воины, сразившие сотни врагов своими мечами. Закаленные в боях воины, пролившие реки крови на полях сражения, без страха ступающие по грани между жизнью и смертью. Они так спокойно смотрели в глаза смерти, что от них веяло духом истребления. И человек, о котором говорят, что он – асур, вышедший из пруда крови ⁵⁵, также стоял здесь, перед лицом всей столицы, грозный и величественный, словно божество.

Я никогда и подумать не могла, что в мире существуют такие люди.

Я росла в величии императорского града, в стенах его дворцов. Это мой родной дом. И здесь я раньше не знала, что такое страх. Но теперь, находясь в нескольких десятках чжанов от этого человека, я не могла решиться поднять на него глаза. Он обладал выдающейся внешностью, был словно палящее солнце знойным днем, на которое было больно смотреть.

Человек, которого сравнивали со злым духом и небожителем, вышедшим из моря крови, ступающим по истлевшим костям, был прямо перед глазами. Я смотрела на него, но не могла до него дотянуться. Конечно, я знала, что он меня не видел, но не сдержалась и от напряжения чуть поджала плечи. Но стоило мне спросить себя, отчего я, Шанъян-цзюньчжу, боюсь какого-то отважного воина, как я снова выпрямилась.

Я не собиралась так просто сдаваться. Поджав губы, я изо всех сил напрягла глаза, чтобы разглядеть его лицо. Интересно, слухи правдивы? Оно такое же страшное, как его разящие руки? Сердце в груди бешено билось, я была немного напугана, однако в душе вдруг заиграло волнительное желание – сбежать с башни и подойти поближе, чтобы рассмотреть его.

Рядом с наследным принцем стоял мой отец – всего в нескольких шагах от Юйчжан-вана. Как только я это заметила, у меня под ложечкой засосало, – похоже, отец тоже его испугался. Мои ладони вспотели. Чуть наклонившись к брату и мягко прижавшись к его плечу, я почувствовала, как напряглись и его мышцы.

Вопреки обыкновению, брат не сводил глаз с черного потока воинов в железных доспехах. Его тонкие губы были плотно сжаты, пальцы рук с побелевшими от напряжения костяшками крепко сжимали перила.

Когда церемония закончилась, я села в повозку и вернулась домой. Меня удивило, что шторку повозки приподняла служанка, а не брат, который обычно помогал мне спуститься. Я выглянула – брат уже спешился, в руках он сжимал пурпурные поводья и задумчиво гладил коня по гриве.

– Молодой господин, мы прибыли. – Я подошла к нему и слегка поклонилась на манер служанки.

Старший брат опомнился, тотчас бросил кнут слуге и обратился ко мне со словами:

– Это было радостное зрелище!

– Было бы чему там радоваться…

Я замерла, как только эти слова слетели с моих губ. Хорошо подумав, я поняла, что именно брат хотел сказать, – и мне стало неловко.

– Значит, в следующий раз я не буду брать тебя с собой.

Похоже, он снова рассердился на меня.

– Конечно, следующего раза и не будет, награждать-то будет некого! Если только ты не отправишься на войну, не одержишь победу и не будешь выглядеть, как он.

Мы привыкли перебраниваться, поэтому слова сами собой срывались с языка.

Старшему брату ответить было нечего. Он опустил взгляд и улыбнулся. Сегодня он в самом деле вел себя очень странно. У меня на глазах он прошел через врата. Я невольно, призадумавшись, покачала головой.

Когда мы с братом вошли во двор, я сразу увидела мать с высокой прической. Она вышла из дома с Сюй-гугу и служанками. Я поприветствовала их.

– Вы идете во дворец? Мы только оттуда.

Мать улыбнулась и пригладила волосы на висках.

– Я не успела сменить одежды.

– Почему вы идете туда так скоро?

Меня всегда удивляло, почему тетя всегда ходит на ужин вместе с моей мамой.

– Сегодня во дворце устраивают прием. Императрица будет очень занята хлопотами, я не смею ее беспокоить. – Мать улыбнулась. – Она попросила прийти на прием вместе с твоим отцом. Ты только не серчай на него.

Что-то в ее словах было не так. Я отвела взгляд и спросила:

– Император дает банкет в честь Юйчжан-вана?

Мать удивилась.

– Ты и это знаешь?

Я гордо задрала подбородок и ответила:

– Не просто знаю! Мы с братом только что вступили в армию!

Лицо матери потемнело.

– Возмутительно! Бесстыдное ты дитя! Не дóлжно золотым ветвям и яшмовым листьям ⁵⁶ сражаться и проливать кровь!

Я бросила взгляд на своего молчаливого брата, и мне стало не по себе.

Мать всегда упорно защищала честь семьи. Она всю свою жизнь ненавидела ханьцев и считала воинов грубыми и дикими варварами. Она не придала значения тому, что император пожаловал Сяо Ци титул вана. А сейчас император устраивает прием в его честь и приказал прибыть и старшей принцессе. Неудивительно, что матушка недовольна.

– Я просто пошутила…

Чтобы не сердить родную мать, я подмигнула брату.

– Матушка не права, – заговорил вдруг брат. – Юйчжан-ван – выдающийся воин с непобедимой армией.

От его слов я лишилась дара речи. Он перечит матери с совершенно серьезным выражением лица – раньше он никогда так себя не вел. Он продолжил:

– Эр-цзы ⁵⁷ стыдно. Сегодня я понял, на что должен пойти настоящий мужчина!

Мы с матерью оцепенели.

Матушка нахмурила свои тонкие, изогнутые полумесяцем брови и недоуменно поинтересовалась у меня:

– О чем твой старший брат говорит? Что за вздор?

Я рассмеялась и ответила:

– Он просто своих книг начитался! Матушка, не обращайте на него внимания, пусть делает что хочет!

Я отправилась сопровождать матушку, сейчас мне уже было не до брата. Но незаметно оглянулась и бросила на него взгляд – он стоял на том же месте. Из него будто душу вытянули.