Kitobni o'qish: «Тайны московского метро. «М.Римская»»

Эта история произошла в 91-ом году, когда из центра столицы в спальные районы продлевались радиальные линии московского метро, и изо всех уголков выползали встревоженные крысы-мутанты…

– Петр, я похожа на Тяпу? – спросила Вика мужа, входя в комнату, озаренную лишь светом настольной лампы.

– Нет, Викинг, сейчас не очень, – ответил муж, исчезая на миг из яркого кружка света.

– Представляешь, стою в «Тихом» в очереди, а продавщица кричит: «Кто собаку впустил в магазин?» и на меня смотрит. Я ей: «Почему вы считаете, что я?» Она: «Она на вас похожа». Чем это она на меня похожа? – недоумевала Вика.

– Лохматостью, – отвечал муж, продолжая чертить чертеж. – Это во-первых. А во-вторых, чего меня спрашивать, если я тут ни при чем. Это ты ее где-то подобрала. А в-третьих…

Он чертыхнулся и поднес к глазам циркуль, рассматривая иглу.

– Я не подобрала, – затараторила жена: пребывая с ребенком уже полгода в отпуске, она испытывала дефицит в общении. – Тяпа ходила вокруг коляски, я Саше ее и показываю: смотри, мол, какая хорошая собачка – у-тю-тю! Саша в восторге, а она решила, что она теперь моя. Вернее, я – ее. Ее хозяйка, одним словом. Ночует у нас тут под дверью, а чуть я за порог, она – за мной. Сказать ей грубость я не в силах. Даже мягко отогнать боюсь: она опять все в свою пользу истолкует. Вот так, ходим, молчим, я – по делам, она – за мной. Может, пусть она будет наша? А, Петя?

Жена умоляюще посмотрела на мужа. Но муж был тверд и непреклонен. Он уже закрепил иглу и поставил ее острием в точку, готовясь начертить дугу. Нетерпеливо произнес:

– Соседка говорит: это собака старика из дома напротив. Он умер недавно. Их две у него было. Одна, видимо, сдохла, а вот эта до сих пор бегает. Старая она. Никому не нужна. И нам тоже. Если заводить, так молодую и породистую. И когда мы будем жить отдельно.

– Но если ее помыть, то и эта будет красивая. Мне кажется, что она – болонка.

– Не фантазируй! Верка этого не допустит, – сказал муж, и это было его последнее слово.

Верка была их соседкой по коммуналке. И она бы сошла с ума, увидев в квартире это ужасное существо с грязно-желтой всклокоченной шерстью и неправильным прикусом, сообщавшим ее морде свирепое выражение.

Верка работала на Курском вокзале приемщицей багажа. И она засудила бы их, если б в ванне, где моется она, помыли эту собаку.

Ее муж, бывший чемпион по легкой атлетике, работал в ее отделении носильщиком.

Вспомнив прошлогоднюю запарку с отправкой багажа с реактивами украинским коллегам в Запорожье, Вика полюбопытствовала: «У вас на вокзале есть хоть один работающий телефон? До всех вокзалов я дозвонилась, а вот до вашего – нет. Несколько дней звонила – одни гудки». На это Верка, ощерившись щербатой улыбкой, хвастливо отвечала:

– У нас самый бардачный вокзал. Мы никогда не берем трубки. Очень надо. Мы не из тех, кто ищет приключений на задницу. Пусть приезжают и узнают. А если хотят услышать полную информацию, то… – она выразительно потерла пальцами воображаемую купюру.

– Да, но как быть тем, которые ваших правил не знают? – спросила Вика, вспоминая колоссальные издержки – нервные, временные и финансовые – их научного коллектива при отправке на юг важного груза.

– Незнание закона не освобождает нарушителя от ответственности, – ехидно процитировала Верка Уголовный кодекс.

В другой раз она сказала, смеясь:

– Представляешь, мы с девчонками заметили: что ни скандалист – все из харьковщины. Вот нация скандальная!

– Так вы их и доводите таким обращением до кондиции, – решила Вика поиграть в справедливость. – Тем более, что вам не с кем сравнивать. Ведь Курский вокзал – это преимущественно хохляцкое направление. У вас нет контрольной выборки.

На это Верка ничего не ответила, а ушла стирать в ванную. Она всегда так поступала, когда была не в духе. Ей нравилось скапливать очередь, превращая коммуналку в подобие тамбура плацкартного вагона. А Петру она на следующий день сказала с укором: «Ты говорил, что приведешь Дюймовочку, но она совсем не Дюймовочка!»

Это было началом затяжной внутрикоммунальной войны.

Чего там только не было, в этой войне! Напрасно веселый кот Леопольд, еще не изгнанный с экрана диснеевскими персонажами, наивно взывал с высот холодильника в кухонное пространство: «Ребята, давайте жить дружно!» Напрасно общественный радиоэфир взрывался дружественными речевками типа: «Чунга-чанга, весело живем, Чунга-чанга, песенки поем»…Бесполезно. При первой возможности в солянку подсыпался сахар; в компот – соль, к счастью, поваренная; на туалетной бумаге писались похабные куплеты, а случайно потерянная на нейтральной территории погремушка мгновенно и беспощадно выбрасывалась в мусорное ведро.

Как-то раз Вика, ожидая с работы мужа, приготовила старую раскладушку на выброс. Сосед, вернувшийся раньше, не вписался в зауженный проход и, сотворив приличный грохот, «головой упал в чужие двери». Недолго думая, он схватил раскладушку, провинившуюся в незапланированном эквилибристическом пируэте, и вышвырнул в растворенное кухонное окно, выходящее в августовские заросли Коврового переулка. Она, полураскрытая и выцветшая, всю осень живописно маячила средь увядающей природы этаким исхудалым одногорбым верблюдом – вплоть до первого снега. Снег возродил ее в виде сказочной избушки, и теперь она бередила истощенное столичной жизнью воображение питомцев коммуналки фатаморганой забвения и покоем соборного праздника.

В необъявленных «боевых действах» всего больше допекало воровство. Начиная с медной мелочишки и кончая не припрятанными надежно дорогими безделушками. Верка этим не занималась – она благосклонно предоставляла возможность делать это своему мужу, благо это решало проблему ежеутренней опохмелки наиболее бескровным для семейного бюджета методом.

Вообще, это был странный союз. Недаром народ, перефразируя русского классика, утверждает, что только счастливые союзы одинаковы, несчастливые – отличаются выраженным своеобразием.

Бывший спортсмен Толя, – для повседневной жизни ненормально узкой конституции, – мелкоголовый, в минуты пьяных откровений горделиво вставал в позу и, громко стуча себя по тщедушной и, судя по постоянному кашлю, туберкулезной груди, заявлял: «Я – джуда!». Он был склонен не только к эпатажу – и по совместительству прирабатывал вокзальным вором-карманником. По причине вычурности своей судьбы он страдал ярко выраженным комплексом неполноценности – и носил очки с простыми стеклами в толстой роговой оправе, производя на посторонних людей впечатление ложной интеллигентности. Эти внушительные, на пол-лица, окуляры помогали ему в его промысле, облегчая необходимые доверительные знакомства. После каждой его смены ведерко для мусора, которое «коммунары» опорожняли по очереди, ломилось от серпастых и молоткастых корочек и рваных пустых бумажников. После Веркиной реплики о Дюймовочке освобождаться от компромата вокзальные «спецы» стали осторожнее.

Верка, веснушчатая, круглолицая, с ретушированными пуговицами колючих глаз, дочь благовещенского мясника и сестра зека-поножовщика была воплощенным лидером. И у нее была характерная фигура, свойственная женщинам, лечившимся гормонами по поводу бесплодия: узкий таз и громадные груди. Этакое подобие героини «Полета над кукушкиным гнездом».

Она приехала молоденькой девчушкой к своему жениху в столицу после двухлетней переписки, не видя до этого прежде своего суженого вживую. Была встречена им с красным тюльпаном и совместной трехлетней жизнью, где ее новая семья «поизголялась» над ней, по ее словам, более чем достаточно, и выплюнула из своих недр на улицу без средств и прописки – и сие стало суровой подоплекой бескомпромиссного Веркиного цинизма по отношению ко всему миру.

И вот вам результат: после всего ей пришлось выйти замуж за подвернувшегося на Курском вокзале «джуду».

Она, картинно делающая умильную рожу и сюсюкающая со своим волнистым попугайчиком, как с наперсником, сразу же, при вселении Петра после его размена с первой супругой в одну из трех комнат этой коммунальной квартиры, дабы не быть превратно понятой, сразу поставила точку над «и»: «Вся остальная живность – только через мой труп».