Kitobni o'qish: «Ковры из человеческой кожи»
Глава 1. Лазурное Марево
Российская империя, 1771
Слепящий туман опустился на Выборгскую губернию, облако гадкой густой мглы рухнуло в объятья Малого Цветочного озера, словно обломанная ветка. Суровый декабрь сковал беспорядочные старицы водоема пятнами льда, напоминавшими маленькие островки плесени на поверхности воды. Метровые пласты снега давили на соломенные крыши десятка крестьянских халабуд и кокетливо укладывались на толстой кровле земской избы.
Далекий и жалкий рыбацкий поселок Лазурное Марево, забытый на ранних стадиях своего возведения в результате экономических издержек Семилетней войны, отсвечивал мутный лед Малого Цветочного озера на протяжении последних пятнадцати зим. Собирая плесень и тину, рота косых свай держала добрую четверть Лазурного Марева надо льдом. Длинный каменный виадук и десятки хлипких деревянных помостов связывали водный угол села с большой землей.
Несчастный четвертак имел худую славу; провиснув в хлюпкую бездну на полметра и уже почти скрежеща о лед досками, он всегда казался куда более отдаленным и даже чужим для всего остального поселка. Высокая концентрация жуткого тумана, окутывавшего угол и его окрестности почти каждые сумерки, уж точно не внушала благополучия суеверным крестьянам.
Столбы дыма уверенно и безмятежно поднимались к слепому белому небу из устьев печных труб, пока равновесие нелюдимой декабрьской ночи не нарушил грохот деревянных ставней! Дверь покосившейся крестьянской избы возле конюшни смяла невысокий сугроб, яркий желтый прямоугольник дверной рамы упал на разглаженную землю.
– Последний ушат из дому вынес, свинья! – заверещал отчаянный женский голос. – Пьянчуга!
В ту же секунду, кряхтя и спотыкаясь, из-за порога вывалился спившийся плотник Тарас. Бубня что-то сквозь немногочисленные зубы и сопливую бороду, безнадежный выпивоха рухнул в снег.
– Марфа! – протянув руки к слепящему свету, зарыдал мужик.
Дверь захлопнулась перед его носом.
– Открой, сдергоумка! – барабаня в раму синеющими кулаками, закричал Тарас. – Я брошу! Господом клянусь! – с каждым вдохом тон потерянного человека становился глуше, плотник с трудом верил собственным словам.
Ударившись лбом о ставни, Тарас медленно сполз на холодную землю. Развернувшись к избе спиной, пропащая душа устремила взор к горизонту. Острая вьюга осыпала поворот конюшни снежной стружкой, метель завывала неизвестную траурную мелодию над пыхтящими трубами. Колья деревянного забора, знаменовавшего границу рыбацкой четвертины, бледнели в тумане. Мысли и образы расплывались в разуме крестьянина, а контуры таяли в нечеткую однородную массу в его дрожащих глазах.
– Черт возьми… – плотник пыхнул эти слова обессиленно и неразборчиво, почти про себя. Никто не был способен услышать их… пожалуй, кроме самого черта.
Долгая и холодная тишина придавила узкую снежную тропу, больше напоминавшую неглубокий окоп. Ничто не беспокоило гнетущего безмолвия ночи, кроме завывания ветра и необъяснимого космического рокота высоко в облаках, пока Тарас не услышал странный шум, напоминавший ритмичное звяканье металлических деталей.
Настороженный плотник с трудом поднялся на ноги и, вычесав из задубевшей бороды надоедливые сосульки, высунулся из-за сугроба. Затем он устремил встревоженный взгляд в сторону конюшни. С каждым мгновением, металлический лязг становился отчетливее, пока не начал доминировать над воем метели. Вскоре компанию ему составили поскрипывания снега, утрамбовываемого под чьими-то тяжелыми шагами.
Словно тусклая акварельная клякса, из мглы появился человеческий силуэт. Темная фигура в старом изорванном кожухе остановилась у пустующих стойл. Тарас не мог различить лица таинственного незнакомца, однако чувствовал на себе его взгляд, тяжелый и холодный, в точности, какой была та злополучная декабрьская ночь…
Как зачарованный, взор несчастного крестьянина оказался прикован к горизонту, будто ожидая реакции тени, смотревшей на него с другого конца снежной траншеи. Только сейчас Тарас заметил, что туловище, руки и ноги мутного человека были обтянуты короткозвенными цепями, – именно они стали источником жуткого ритмичного лязга.
Густые снежные хлопья запорошили ресницы непутевого столяра в самый неподходящий момент. Подцепив сеченый подол рубашки, Тарас протер одеревеневшее лицо, прервав зрительный контакт с таинственным силуэтом.
Сердце крестьянина оборвалось, а его диафрагма подскочила, казалось, до самого горла в ужасающем протяжном вдохе, когда тот вновь открыл свои глаза. Горизонт опустел, зловещее приведения исчезло без следа и объяснения…
– Господи… – перекрестившись дрожащими пальцами, проронил плотник. – Марфа, открой! – спотыкаясь, нескладный пьяница метнулся к порогу дома, принявшись отчаянно барабанить в дверь.
Никто не ответил.
Кровь застыла в жилах Тараса, когда, внезапно тихий железный скрип донесся из-за его спины, а тяжелое свербящее дыхание змеей протянулось по затылку. Тяглый медленно развернул дрожащие плечи, в его горле встал ком. Плотник был слишком напуган, чтобы кричать…
Ужасающее существо, с трудом напоминавшее живого человека, отбрасывало длинную тень на порог. Ветер покачивал связку цепей, обвившую почти все его тело, безостановочно лязгая ржавым металлом. Его босые и ороговевшие дочерна ноги уходили глубоко в снег, а в правой ладони, заиндевевшей кровавыми струпьями, был зажат длинный изогнутый секач. Такой же секач, что скорняки использовали для снятия шкур убитых зверей.
Но самым кошмарным, совершенно необъяснимым и даже невозможным для восприятия ординарным крестьянским умом было его «лицо». Конечно, если слово «лицо» было уместно для описания этого уродливого и вывернутого полотна плоти, будто вручную натянутого к затылку на железных крючьях и кожаных ремнях.
Его губы и нижняя челюсть были полностью вырваны, оголяя частокол редких зубцов, свисавших с бордового месива десен. Левый глаз монструозного создания был зашит, а правый, уже практически вылезший на лоб перекошенного обличья, без остановки пожирал безумным взглядом Тараса, обездвиженного морозом и ужасом…
Дрожащее троеперстие плотника медленно потянулось ко лбу, чтобы перекреститься, как вдруг священное знамение прервал острый металлический свист! Взмахнув заточенным клинком, одноглазое отродье оставило глубокую рану на ладони крестьянина!
Вцепившись в кровоточащую кисть с обрывистым вскриком, Тарас упал на четвереньки, уклонившись от второго удара, который должен был прийтись в его горло! Черпая снег большими неуклюжими лаптями, плотник ринулся к покосившемуся частоколу, кряхтя и взвизгивая от боли, словно недорезанная свинья.
Взмахнув подолом рваного кожуха, монстр совершил пируэт и угрожающе зашагал к забору. Проронив обрывистый возглас ужаса, Тарас ринулся по лабиринту траншей, выбирая случайные повороты, пока адреналин не вывел плотника на виадук. Выдохшийся крестьянин облокотился о кладку каменного моста, оставив на снегу кровавый отпечаток ладони.
Тарас был уверен, что сумел оторваться от безумного преследователя, однако новый заряд адреналина ударил его сердце, когда ужасающий дерганый силуэт возник из дымки на конце виадука! Размахивая окровавленным секачом, уродливый монстр миновал метры глубокого снега заячьими прыжками!
Отстукивая пятками помосты, плотник слишком поздно осознал, что сумасшедшая погоня, больше напоминавшая лихорадочный ночной кошмар, вывела его на рыбацкий четвертак. Мечась по злополучному прокаженному району, мужик барабанил в каждую дверь, крича о помощи.
Никто не ответил.
Ленты шерстяных портянок, прилично расслабившиеся в результате интенсивной ходьбы, обвивали ноги Тараса, пока намертво не спутали его колени! Несчастный рухнул на землю в нескольких метрах от обледеневшего пирса.
Пульсирующее темное пятно, едва различимое в вертикальном снегопаде становилось ближе и ближе, пока Тарас не ощутил морозящее оцепенения в своей шее. Кровь принялась фонтанировать из его сонной артерии, когда одноглазое чудище вытянуло секач из крестьянской глотки…
– За… – хлюпая кровью, с трудом прошептал ремесленник, – что?
Монстр наклонился, закрыв снегопад затылком. Его единственный глаз прищурился с садистским удовольствием сквозь слой зловонной штопаной плоти.
– Не буди Лихо, – шевеля ошметками нижней челюсти, протянул демон зловещим болезненным хрипом, – пока оно тихо…
Звякнув ржавыми цепями в последний раз, жестокая нечисть приставила лезвие ножа к глазнице обреченного батрака! Секач погрузился в плоть и начал сползать вниз, медленно срезая человеческую кожу. Лазурное Марево проглотило истошный вопль Тараса, сделав его почти неотличимым от очередного порыва ледяного ветра…
***
Две недели спустя.
Колеса дорогого экипажа переваливались через холмы и скользили по паутине обледенелых ручейков. Искривленное отражение серых туч, практически полностью затянувших небо, плыло по позолоченным глухарям и бамперу купе. Упряжка из четырех белоснежных жеребцов лениво тянула карету Тайной экспедиции при Сенате по туманной низине Выборгской губернии.
С опаской раздвинув маленькие лиловые занавески, кто-то впустил в экипаж тусклые, но жгучие на контрасте, лучи утреннего солнца. Единственный пассажир кареты раздраженно прищурил тусклые и усталые голубые глаза, частично закрытые неухоженным занавесом пепельной челки. Михаил Святославович Кисейский, именитый экспедитор сыскного отдела Тайной канцелярии, держал курс из столицы. Его экипаж бросился в странствие по снежным пустошам после того, как Канцелярия получила таинственный донос от имени сельского старосты Лазурного Марева, ничтожного и забытого богом поселения на Малом Цветочном озере.
Выходец Смоленского драгунского полка, Кисейский занимал пост срочного экспедитора больше десяти лет и давно стал безразличен к ужасам кровопролития и изощренных пыток. Разоблачив десятки кровожадных изуверов, орудовавших в необъятных широтах Российской империи с начала правления Екатерины II, Михаил был способен без труда составить полный психологический портрет душегуба на месте преступления, не отвлекаясь на сантименты, омерзение и страх.
Возможно, поэтому Канцелярия поручила это дело именно ему.
Разгладив старый зеленый мундир, еще сильнее подчеркнув объем и небрежность своего взъерошенного жабо, Кисейский провел по лицу холодными пальцами, вытянув глубокие мешки под глазами. Экспедитор его уровня получал задания редко и имел возможность высыпаться, отдыхать и веселиться, сколько хотел, однако по жестокой иронии Михаил не имел ни малейшего желания делать это.
Время шло, и агент стал замечать эту закономерность все сильнее: с ростом стажа, ранга и уважения к его персоне, радости богемной беспечности становились для экспедитора глухими и блеклыми, бессмысленными. Год за годом приглашения на балы и игровые вечера копились под его дверьми, а дорогие испанские вина пылились в погребе.
Порой, хотя экспедитор и не хотел признавать это, он мечтал столкнуться с делом, которое не только заставило бы его пораскинуть мозгами, но полностью перевернуло представление о мире и ужасе еще один раз…
Экипаж увеличил скорость.
«Но!» – кучер подогнал лошадей, звонко взмахнув вожжами. Очертания неказистых избушек, проглядывавшихся сквозь хвойную изгородь, выплыли из голубого тумана.
***
Экипаж медленно полз по узким улицам Лазурного Марева, чтобы ненароком не поцарапать золотое покрытие глухарей о неровные срубы хижин. Улицы чудной деревушки были пусты. Кисейский подозрительно прищурил глаза, когда заметил неестественное движение ставней почти каждого окна вокруг. Они шатались из стороны в сторону, ведь кто-то держал их изнутри, не давая ветру открыть окна, и внимательно следил за дорогой каретой, боясь высунуться наружу.
«Очевидно, темные события последних недель неплохо усилили натуральную паранойю и страх крестьян Марева, обеспеченные многолетней изоляцией от внешнего мира» – обыденно задумался Михаил, застегивая верхнюю пуговицу мундира.
Версия Кисейского имела смысл. Находясь в сердце идеально-круглой снежной проплешины, гладко-вырубленной в сплошном лесу, он ощущал себя на спусковом механизме охотничьего самолова. Как лезвия капкана, заснеженные пики сосен и голых берез выглядывали из-за домов, готовые сомкнуть железную пасть и размозжить Марево и его жителей в кровавые щепки.
В последнее мгновение перед тем как экипаж миновал бедную деревянную церквушку, теснившуюся в ряду изб, пытливое периферическое зрение Михаила Святославовича заметило темный силуэт в единственном открытом окне часовни. Тощая женская фигура с длинными распущенными волосами, черными как уголь, проводила взглядом дорогую карету. Легкомысленно или со злонамеренной насмешкой, незнакомка сложила руки у груди и облокотилась о раму.
Экипаж затормозил у конюшни, неподалеку от земской избы. О подножку кареты стукнули высокие каблуки старых и неухоженных сафьяновых сапог, некогда ярко-зеленых, но затертых до бледно-изумрудного оттенка. Почесав щетинистый подбородок, успевший покрыться морозным инеем, экспедитор вытянул из-под сиденья дорожный погребец и сделал шаг вперед, технично погрузившись в снег по колено.
Дав отмашку кучеру, Михаил обогнул карету и с трудом разгреб путь к одной из многочисленных снежных траншей, чья сложная паутина являлась единственным маршрутом пешего передвижения по деревне. Внезапно экспедитор услышал хруст снега и человеческие голоса, доносившиеся из-за поворота траншеи.
Неровные шаги расписных ичигов, с высокого каблука до голенища усеянных диковинными цветочными узорами, чередовались со стуками дорогой трости, инкрустированной драгоценными камнями. Кто-то приближался к гостю Лазурного Марева такой уверенной и жизнерадостной, хотя хромой выступкой. На широких плечах коренастого мужчины тридцати лет лежала статная боярская ферязь, чьи кружевные рукава развивались за его спиной как плащ. На его голове сидела высокая горлатная шапка, приплюснутая и рассыпчатая, будто слепленная из маковых семечек.
Но самым выразительным элементом внешности энергичного боярина, несомненно, была его огромная и невероятно-пушистая борода. Белокурая, почти золотая как спелая пшеница. Большие янтарные зубы, скрещенные в легкомысленную улыбку, едва не сливались с волосяным покровом, выглядывая из-под густых усов хромого дворянина.
Кисейскому не пришлось думать долго, чтобы понять: к нему приближался земской староста.
Позади бородатого аристократа семенил тощий, сгорбленный мужичок, то и дело выглядывавший из-за плеча статного господина и донимавший того вопросами. Бесконечный лебезящий словестный поток прерывался лишь редкими односложными ответами главы деревни.
С первого взгляда Кисейский определил в призрачно-бледном заике зажиточного крестьянина, а может даже канцелярского работника при земской избе. Несмотря на то, что скрюченный смерд носил самый обыкновенный серый кожух и валенки, на его носу сидело сверкающее металлическое пенсне с регулирующей заклепкой. Это удивительное устройство коррекции зрения было крайне редким новшеством даже в знатных кругах. Сейчас же обыкновенный крестьянин то и дело прижимал его к переносице в перерывах между приглаживанием своей седой козьей бородки.
Двое остановились в нескольких метрах от конюшни. Легкий, перламутровый взгляд широкоплечего боярина столкнулся с непробиваемой и подозрительной лазурью зениц Кисейского, словно никогда не выходящих из режима анализа. Элегантно, насколько это слово применимо к волочащейся конечности, протянув по земле правую ногу и облокотившись о трость, солнечный мещанин поклонился особому гостю.
– Захар Романович Ячменник! – громогласным медовым тоном воскликнул он. – Земской староста Лазурного Марева, самого мирного и законопослушного поселения Выборгской губернии и всея Руси!
Протянув вперед ладонь, ожидая хоть намека на рукопожатие от мрачного экспедитора, Ячменник почти сразу виновато отдернул ее с неловким смешком. Он был поражен и сбит с толку бессменно-сухим и отдаленным взором молчаливого оппонента.
– Этот достопочтенный господин, – злорадно хихикнув в ус, продолжил староста и указал на своего сгорбленного спутника, – Ираклий, мой верный заместитель и наш ответственный деревенский писарь!
Прищурившись и натянув на свое острое лицо лживую улыбку, старик услужливо кивнул, прижав к груди стопку свежих берестяных грамот.
Кисейский завороженно хлопнул глазами. Нет, ему было совершенно наплевать на дешевое представление, организованное земским старостой; пытливый взор экспедитора не мог оторваться от странного участка снега, прямо под ногами Ираклия. Михаил был готов поклясться, что писарь стоял на еле-заметном бордовом разводе уже почти впитавшемся в утрамбованную гололедицу.
– Да… – медленно и хрипло проговорил Михаил. По его голосу было легко определить, как долго, из ненадобности, служащий Канцелярии не задействовал голосовые связки. Все свои мысли он держал при себе.
Метнувшись мимо ошарашенного старосты, Кисейский опустился на колено, начав заинтересованно рассматривать контур широкого углубления прямо под валенками деревенского писаря. Очевидно, некогда след был алой лужей неизвестного, однако, весьма очевидного происхождения.
Здесь пролилась кровь.
Прищурив темные веки еще сильнее, экспедитор интенсивно зашагал к земской избе. Встревоженные чиновники Марева ринулись за ним.
– Извольте, милостивый господин, – умело перебирая дорогим костылем, воскликнул запыхавшийся Ячменник. – Вам не стоит так беспокоиться, а самое главное СПЕШИТЬ! Я желаю уведомить вас о том, что донос, подписанный и отправленный мной в Петербург, под гнетом бестолковых и суеверных тяглых, имеет мало общего с действительностью!
Кисейский сбавил шаг, когда понял, что говорливому калеке не так просто угнаться за ним.
– Но даже если он соответствует ей в той или иной мере, – не слабя широкой, хотя уже далеко не такой уверенной улыбки, продолжил Захар, – нам не стоит выносить эту смешную ссору из избы! Ваш покорный слуга избирался на пост земского старосты Марева два сельских схода подряд и точно знает: местечка спокойней не найти в атласе Эйлера! – приказчик победоносно расставил руки в разные стороны, взмахнув длинными рукавами ферязи.
Порыв ветра прокатил лохматую челку экспедитора по его холодным, темным очам, казалось, еще глубже утонувшим во впалых глазницах. Кисейский медленно приблизился к старосте, раздраженно поводя подбородком.
– В таком случае мне будет интересно послушать, как вы оправдаете бесследное исчезновение пятерых крестьян перед губернатором… – так отреченно, но резко и сильно, словно ударом кувалды, пророкотал Михаил Святославович.
Зачарованный гневным взглядом экспедитора и ошеломленный его стальным монотоном, Ячменник покорно отступил. На его лице застыло выражение смущения и испуга… сменившееся опалом и недовольством, стоило Кисейскому отвернуться, взмахнув подолом своего зеленого мундира.
***
Приемный зал земской избы ломился от количества видоков.
Некоторые из них действительно обладали важной информацией, напрямую связанной с работой Кисейского. Другие использовали массовый допрос свидетелей как предлог, чтобы почувствовать себя хоть чуточку безопасней в надежном и светлом административном здании. Пульсирующий силуэт крестьянской толпы, как единая сущность занявшей целую главу стола, отражался в стеклянных глазах трофейной кабаньей головы, висевший прямо над резным табуретом задумчивого экспедитора.
Михаил перевел удивленный и осуждающий взгляд на старосту, который пристроился сбоку. Ячменник виновато пожал плечами. Экспедитор мысленно пересчитал каждого черносошного крестьянина из дюжины сельских целовальников, выстроившихся по стенам комнаты. Все они носили разноцветные кафтаны и почти все носили бороды. Все, кроме одного.
«Мор, кровь, чудище, секач и Одноглазое Лихо» – были немногочисленными внятными и наиболее часто повторяющимися словами, которые агент сумел разобрать в каше батрачьих криков.
Дюжина целовальников насторожилась.
С усталостью зажмурив глаза, Кисейский потянулся к своему поясу. Вынув из-под стола ударный офицерский мушкет, инквизитор несколько раз ударил скругленной рукояткой смертоносного огнестрельного оружия по залавку! Шум крестьянской кучи полностью стих, оборвавшись отвесным возгласом ужаса, когда десятки дрожащих взоров слетелись к пистолету. Деревенские жители встревоженно ахнули в последний раз, когда экспедитор устрашающе щелкнул кремневым замком пистолета. Наконец, добившись полной тишины, сыщик положил табельное оружие на стол.
– На вашем месте я бы не терял времени впустую, господа землепашцы, – усмешливо вздохнул Кисейский. – Ведь чем скорее данные временные сельские неудобства будут разрешены, тем скорее вы сможете вернуться к работе, поддерживая государственный домострой великой Российской империи. Но мне необходимо ваше содействие.
Крестьяне хлопнули глазами и перевели бестолковые взгляды на земского старосту, требуя разъяснения возвышенного языка экспедитора.
– Михаил Святославович здесь, чтобы расследовать исчезновения, – с неохотой протянул Захар. Он явно не хотел признавать насильственного характера бесследной пропажи пятерых человек, ведь это невероятно сильно ударило бы по его репутации, а, возможно, даже, поставило под риск должность.
– Именно так, – монотонно вывел Кисейский. – Из экстренного доноса, отправленного на рассмотрение Тайной экспедиции при Сенате неделю назад, было заключено, что пятеро тяглых крестьян Лазурного Марева пропали без вести с первого по шестое декабря. В четырех из пяти случаев на месте предполагаемого преступления были обнаружены следы крови и борьбы на снегу.
Пока экспедитор проговаривал подробности жутких сцен и улик, описанных в кляузе, кровь стыла в жилах бедных крестьян. Автор доноса, который Кисейский уже успел выучить наизусть, явно имел задатки талантливого прозаика.
– Из чего содружеством подметных видоков, как и несколькими представителями земской избы было заключено: упомянутые исчезновения являются просчитанной и выверенной серией похищений, – продолжил Михаил. – Все ли из перечисленного мной соответствует действительности?
Экспедитор окинул взглядом толпу, безмолвную и съежившуюся от страха.
– Семеро… – донеслось из сердца ватаги.
– Прошу прощения? – переспросил Михаил.
– Пропало семеро тяглых… – тленно задрожал голос тощей молодой крестьянки. – Еще двое исчезло, пока мы ожидали вас…
Кисейский в очередной раз посмотрел в сторону непутевого старосты с укоризной.
– Драки и кровопролитие происходили среди крестьян всегда и везде, – воскликнул сельский писарь Ираклий, бросившись на защиту своего господина, – и у такой статной персоны как земской староста полно обязательств важнее, чем разнимать каждую хмельную потасовку!
– Это была не потасовка… – с опаской прокряхтел тихий старческий голос, – а кровавый убой…
Развернувшись к крестьянской ватаге, Михаил обнаружил во главе стола маленькую скрюченную старушонку в спальном чепце. Глаза пожилой крестьянки пульсировали нервным тиком, ее встревоженный взгляд метался из стороны в сторону, словно балансир маятниковых часов. Она точно находилась в компании видоков не просто так.
– Вы знаете что-то об одном из ночных происшествий? – навострив взгляд и слух, поинтересовался экспедитор.
– Я не просто «знаю», ваше благородие… – выдавила женщина. – Из окна собственной курени я видела, как оно повалило на землю плотника Тараса, рассекло его горло кривым кинжалом и сточило лицо до кровавой выи…
Стоны ужаса тяглых становились все громче и громче, многие начали молиться.
– Затирая бордовый след на снегу, – продолжила старуха, – оно утянуло Тараса за сугроб и исчезло в слепом мареве…
– Кто? – как никогда ответственно и пытливо сорвался Михаил. – Кто сделал это?
Крестьянка огляделась по сторонам и перекрестилась.
– Лихо Одноглазое… – прошептала она с жутью.
Вихрь панических криков взвился над столом вновь! И лишь повторный удар рукояти мушкета, такой силы и звона, что глубокая трещина протянулась по сосновому залавку, словно по корке арбуза, помог Кисейскому взять под контроль дикую публику. Кем бы ни был туманный и зловещий элемент, получивший от крестьян Лазурного Марева имя «Одноглазое Лихо», он, несомненно, держал земскую избу, как и всю деревню в цепенящем ужасе.
– Лихо? – вздохнул Михаил. – Одноглазое Лихо? Вы действительно пытаетесь убедить меня в том, что великан-людоед из детских быличек сошел со строк народных сказов и крупетает крестьянское селение?
– Вы имеете полное право не верить мне, ваше благородие, – пролепетала дряхлая беднячка, – но я привыкла верить собственным глазам. Кровожадный упырь бренчал кандалами и скалил уродливый одноглазый лик, виляя разорванной пастью. Он мерил кровавые суметы заячьими прыжками, пока утаскивал изувеченного покойника-Тараса во мглу и возвышался над Маревом в шесть локтей… – мужики подхватили старуху за плечи, когда ее ноги подкосились от волнения и усталости, – и он вернется…
Взгляд невозмутимого экспедитора сделался призрачным и отстраненным. Плечи Михаила завороженно отплыли от главы рассеченного залавка. В тот момент какая-то искра вспыхнула в его полой душе спустя долгие годы, а диафрагма медленно погрузилась в леденящий эфир. Холодок пробежал по его спине…
– Одноглазое Лихо, – произнес Кисейский. Его голос больше не был легкомысленным и надутым, а стал серьезным и напряженным, рабочим, – или за кого бы другого он не хотел выдать себя, кровожадный душегуб, держащий в страхе Лазурное Марево, будет пойман.
Инквизитор обдал комнату пытливым взглядом в последний раз: земской староста Захар Ячменник, его заместитель и деревенский писарь Ираклий, ватага напуганных крестьян и дюжина настороженных целовальников, – все эти люди смотрели на него с разными намерениями и эмоциями, но кое-что объединяло их.
Каждый из них мог быть причастен к серии холодных исчезновений.
***
Беспокойные мысли отказывались так просто укладываться в бессонной голове экспедитора. Шагая по пятам хромого старосты вдоль длинных, но весьма узких сеней земской избы, Михаил медитативно провожал взглядом все новые лучинные светильники. Те создавали крошечные нестабильные пятна теплого света раз в несколько метров темного коридора.
– Я, как и вся наша деревня несметно благодарен за ваше беспокойство, любезнейший Михаил Святославович, – лояльно вздохнул Ячменник. – Конечно, я совершенно не согласен с тем, что мелкая крестьянская поножовщина стоит внимания и ценного времени агента Тайной канцелярии. Однако как земской староста, я с превеликой радостью предоставлю свою кооперацию на каждом этапе вашего расследования!
Остановившись у входа в опочивальню, безвозмездно выделенную ему земской избой, Михаил перевел на старосту усталый и отстраненный взгляд. Кисейский был способен прочитать недалекого приказчика как открытую книгу. Ячменник боялся только за собственную шкуру и был бы счастлив, замять это дело только ради того, чтобы не краснеть перед губернатором и не ставить под угрозу свою должность.
Ничего не ответив, Кисейский захлопнул дверь перед носом бородатого боярина.
Покои экспедитора не преисполняли роскошью. Пирамида толстых подушек лежала в изголовье простой деревянной ложницы, тихий, но постоянный и оттого довольно гнетущий свист ветра доносился из цокольного окна.
Расположив свой дорожный погребец на письменном столе, Михаил распахнул створки чемодана и вытянул из него лист хлопчатой бумаги и графитовый мелок. Рисование было тайным увлечением экспедитора, легкомысленной деятельностью, к которой он прибегал практически каждый вечер, чтобы выбиться из колеса тревожных воспоминаний, но, которое давным-давно стало очередной спицей этого проклятого колеса.
Коротая стагнирующую бессонницу в своем столичном поместье, Кисейский смотрел на закат. Он наблюдал за контурами деревьев, медленно погружающимися в тень. Когда наступала тьма, он зажигал свечу и рисовал по памяти один и тот же знакомый клен. Однако картина становилась подробнее с каждой попыткой. На знакомой графитовой зарисовке появлялась новая деталь, которую ранее сознание Михаила блокировало из ненадобности. Оно просто дорисовывало на ее месте логичную пустоту как слепое пятно на сетчатке глаза.
Агент решил возобновить ритуал, хотя был вдали от дома и больше не видел клена. Но это ему совсем не помешало, ведь дерево навсегда отпечаталось в его памяти от того, как часто он смотрел на него, с целью запомнить.
Графитовый стержень принялся выводить узорчатые полумесяцы на бумаге, вырисовывая ствол, листья и кривые ветки. Вскоре знакомый клен был завершен, смотрелся детальнее обычного и уже был готов отправиться в картотеку идентичных набросков, собиравших пыль в особом тонком кармане погребца. Как вдруг случилось кое-что необычное. Твердая рука Кисейского дрогнула, его пальцы оказали слишком сильное давление на пишущий инструмент. Маленький кусок мелка откололся и прокатился по бумаге, оставив на пустом островке листа прерывистое черное пятно.
Теперь человеку, неосведомленному об инциденте с мелком, могло показаться, что Михаил Святославович целенаправленно нарисовал у неизменного клена тусклый человеческий силуэт. Но экспедитор знал правду: таинственная тень нарушила покой медитативного полотна без ведома художника…
Кисейский поспешно смял пейзаж и затушил высокую свечу, погрузив опочивальню в темноту. Не прошло и нескольких минут, как зеленый мундир Михаила украшал одинокий гвоздь в стене, а его пепельная голова проминала ямку в основании пирамиды подушек. Экспедитору не раз приходилось ночевать не в своей кровати, и это не вызывало у него дискомфорта. Нет, его тревожил силуэт, тот самый, что он сам случайно вывел на последней зарисовке. Ведь теперь он мог видеть его не только на бумаге.
Неподвижный Михаил был готов поклясться, что кто-то смотрел на него сквозь мутное и заиндевевшее цокольное окно…
