Kitobni o'qish: «Верхом на ракете. Возмутительные истории астронавта шаттла»

Переводчик Игорь Лисов

Редактор Роза Пискотина

Руководитель проекта И. Серёгина

Корректоры С. Чупахина, М. Миловидова

Компьютерная верстка А. Фоминов

Дизайнер обложки Ю. Буга

Редакция благодарит за помощь в подготовке книги Леона Розенблюма

© Mike Mullane, 2006

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2017

Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).

* * *

Моей матери и отцу, которые обратили мой взор к космосу.

Тысячам мужчин и женщин программы Space Shuttle, которые отправили меня в космос.

Донне, которая была рядом со мной на каждом шагу этого пути

Предисловие переводчика

Воспоминания американского астронавта Майкла Маллейна стоят особняком среди книг этого жанра. Людей, летавших в космос, насчитывается немногим более 500; мемуары оставили, пожалуй, не менее сотни из них. Есть книги откровенно лакировочные и достаточно правдивые, захватывающие и проходные. Разные судьбы – разные послания потомкам. Юрий Гагарин – первый человек в космосе, символ своей страны и эпохи. Константин Феоктистов, который проектировал космические корабли и испытывал их. Георгий Гречко, технарь и умница с широчайшим кругом интересов. Джеймс Ловелл и Майкл Коллинз – участники сложнейших экспедиций на Луну. Дик Слейтон, отбиравший экипажи для кораблей «Джемини» и «Аполлон» и назначивший себя в последний из них. Крис Хэдфилд – человек уже нашего времени, «простой канадский парень, который решил стать астронавтом и стал им».

Майкл Маллейн из тех, для кого лунные экспедиции на «Аполлонах» и первая американская орбитальная станция «Скайлэб» были уже фактом истории: 35 новичков набора 1978 года готовили к полетам на многоразовой системе Space Shuttle. Эти люди, с которыми автор осваивал ремесло астронавта, стали для него самыми близкими, и автобиографию Маллейна отчасти можно считать и историей «тридцати пяти».

Опередившая свое время и не использованная и на четверть своих возможностей, система Space Shuttle была в то же время самым опасным среди всех пилотируемых средств в истории космонавтики. За 30 лет было совершено 135 полетов. Два красивых и умных орбитальных корабля из пяти построенных погибли, унеся с собой жизни 13 американцев и одного израильтянина.

Космонавтика для автора – это не праздник каждый день, а повседневная тяжелая работа в сложной иерархической структуре, это счастливый билет назначения в летный экипаж и страх не вернуться из полета на шаттле живым. Страх совершенно реальный, не продиктованный запросами издателей для лучшей продаваемости книги, но основанный на знании того факта, что на шаттле нет системы аварийного спасения и что на самых опасных этапах полета от знаний и усилий астронавтов практически ничего не зависит.

Маллейн подробно описывает период подготовки и первое десятилетие эксплуатации системы, которое в отечественных средствах массовой информации освещалось почти исключительно в интересах пропаганды, так что реальные цели полетов шаттлов, достижения и ошибки на этом пути оставались практически неизвестными советскому читателю и зрителю. Этим обусловлено значительное количество примечаний, многие из которых поясняют детали истории программы, хорошо известные американской аудитории.

Еще меньше мы знали о человеческой стороне программы: как стать астронавтом, как выбирают и готовят экипажи, чем живут и дышат американские «покорители космоса», когда и почему люди уходят из отряда, чем они занимаются после завершения космической карьеры. Короткое «окно» времени взаимных симпатий и связей в годы проекта «Аполлон» – «Союз» закрылось, американских астронавтов вновь стали рассматривать как представителей геополитического противника.

Да, «Верхом на ракете» – это еще и портрет эпохи. Отец Майкла был офицером ВВС США, и сам Маллейн, выполняя разведывательные полеты над Вьетнамом и в Европе, вдоль границ Западного и Восточного блока, был готов в любую минуту вступить в бой с «проклятыми коммунистами». Воспитанная с детства ненависть к СССР, характерная и для автора, и для многих его коллег по отряду астронавтов, зачастую выплескивается на страницы книги, а цинизм американских офицеров временами вызывает оторопь. Странно осознавать, что в 1995 году, всего через несколько лет после описываемых событий, командир и кумир Маллейна Хут Гибсон «наступит на горло собственной песне» и приведет первый шаттл на российскую орбитальную станцию «Мир».

Маллейн повествует о космической технике, о подготовке к полету, о трех путешествиях на орбиту в стиле «окопной правды», используя не академический лексикон, а соленый язык казармы. Политкорректностью тут и не пахнет – достается и религии, и женщинам. Некоторые выражения мы вынуждены были смягчить, чтобы остаться в рамках закона.

В книге встречается большое количество сокращений англоязычных технических терминов и наименований космических организаций, которые в американской космической программе общеупотребительны. Большинство из них сведены автором в отдельный глоссарий в конце книги и с некоторыми уточнениями могут использоваться, в частности, для поиска более подробного описания соответствующих объектов в англоязычной литературе. Часть аббревиатур при переводе заменена полным или сокращенным названием или употребительным русским сокращением с тем же значением, часть – неологизмами типа аскан, эмэс и капком, однако отказаться полностью от англоязычных сокращений оказалось невозможно. Для удобства читателей их расшифровка дается при первом использовании автором и напоминается в ряде случаев при повторном. Примечания переводчика, необходимые для понимания текста, даны в постраничных сносках, более подробные комментарии для энтузиастов и знатоков космоса можно найти в конце книги.

Мой друг и коллега Леон Розенблюм ранее перевел по личной инициативе некоторые фрагменты этой книги и любезно разрешил использовать их в предлагаемом читателю тексте. (Упомянутые фрагменты, будучи опубликованными на личной странице Леона в социальной сети, привлекли к книге Маллейна внимание широкого круга энтузиастов космонавтики, а в конечном итоге – и издателя.) Он также просмотрел готовый перевод и сделал ряд ценных замечаний.

Игорь Лисов

Благодарность

Моя первая и самая большая благодарность – моей жене Донне за ее терпение, любовь и поддержку во время написания этой книги. Мои дети Патрик, Эми и Лаура также помогали мне с энтузиазмом. Спасибо!

Я глубоко признателен моему агенту Фейт Хэмлин из Sanford J. Greenburger Associates, которая убедила написать историю моей жизни. Спасибо, Фейт, за поддержку и энтузиазм в продвижении рукописи «Верхом на ракете».

Редактор Брэнт Рамбл в издательстве Scribner вложил свои исключительные таланты в мою историю, и я перед ним в долгу. Он не только помогал мне оттачивать литературное мастерство, но и больше всех болел за меня в течение всего издательского процесса. Сердечно благодарю остальных членов замечательной команды Scribner, которые вложили свой труд в доведение моей истории до печати.

Сменный руководитель полета из Космического центра Джонсона Джей Грин был первым, кто прочел рукопись, и я благодарен ему за советы. Спасибо также астронавту Роберту Гибсону по прозвищу Хут, астронавтам Рей Седдон, Майклу Коутсу, Пьеру Туоту и Дейлу Гарднеру, которые нашли в своем жестком графике время на вычитку текста. Принося им благодарность, я не имею в виду, что эти взыскательные читатели были согласны со всем написанным. Один из них считал, что я слишком жестко отозвался о «политических» астронавтах. Второй счел недостаточной мою критику в адрес некоторых руководящих деятелей NASA¹. Я признателен за все высказанные мнения, но не изменял себе в угоду им. «Верхом на ракете» – это моя история, написанная так, как помню ее я.

Многие разговоры, которые я привожу в книге, имели место десятилетия назад. Поэтому закавыченные цитаты не следует воспринимать дословно: так эти беседы запомнились мне.

Глава 1
Кишки и мозги

Я лежал голым на боку на столе в ванной комнате Клиники летной медицины NASA и засовывал наконечник клизмы себе в задний проход. «Вот так и начинается процесс отбора астронавтов», – думал я. Было 25 октября 1977 года. Я был одним примерно из 20 мужчин и женщин, проходящих трехдневную программу медицинских обследований и личных интервью в процессе отбора кандидатов в астронавты. Почти за год до этого NASA объявило, что начинает принимать заявления от желающих попасть в первую группу астронавтов для полетов на шаттлах. Откликнулось 8000 человек¹. Агентство свело всю эту кипу резюме примерно к двум сотням, и я каким-то удивительным образом попал в их число. В последующие недели все мы, каждый из 200, должны были оказаться на этой каталке и предоставить свой «нижний этаж» для испытаний – мы готовились к исследованию кишечника.

Мы слышали, что NASA намерено выбрать из нашей группы примерно 30 человек, которые будут летать на шаттлах². Шансов, что я окажусь среди этих избранных, было немного. Не потому, что я не подходил, – по всем необходимым пунктам требований стояли галочки. Будучи выпускником Вест-Пойнта, который заключил контракт с ВВС США, я не мог быть пилотом – из-за недостаточно хорошего зрения. Но я налетал около 1500 часов на заднем кресле самолета RF-4C, представлявшего собой разведывательный вариант F-4 Phantom. Как Гусь из фильма «Лучший стрелок», я был парнем из заднего ряда. За 10 лет я участвовал в 134 боевых вылетах во Вьетнаме, получил магистерскую степень авиационного инженера и прошел курс летного инженера-испытателя в Школе летчиков-испытателей ВВС США. Я определенно соответствовал требованиям, но столь же подходящими выглядели и несколько сотен других претендентов. Вокруг было слишком много выдающихся военных летчиков, чтобы мне удалось обмануть себя. Пусть я и «парень что надо»², но рядом легионы других, у которых нужных качеств в избытке, – пилоты, по сравнению с которыми Алан Шепард и Джон Гленн³ выглядели слабаками.

Да, шансов было немного, но я намеревался сделать максимум возможного. В данный момент этот максимум означал точное попадание туда, куда никогда не заглядывает солнце: я готовился к первой в своей жизни ректоскопии.

Как раз перед тем, как зайти в ванную комнату, я услышал, как один из гражданских претендентов жаловался, что провалил обследование. При слове «провалил» мои уши встали торчком. Оказалось, что он поленился тщательно провести очищение кишечника и получил назначение на повторную процедуру на завтра.

«Не подготовился к ректоскопии». Я представил себе эти слова, написанные большими красными буквами на его медицинской карте. Кто их прочтет? Будет ли это учитываться в процессе отбора? Когда комиссия должна выбрать из семи человек одного и каждый из нас – супермен или чудо-женщина, нельзя допустить, чтобы о тебе сказали «не справился» или «не выдержал», даже если речь идет о таком безобидном деле, как очищение кишечника. Моя паранойя в этом вопросе подпитывалась смертельным страхом, который всякий военный летчик испытывает перед летным врачом. Когда стетоскоп приближается к твоей груди, когда скачет стрелка на манометре, ты чувствуешь, что вся твоя карьера под угрозой. Малейший сбой – и «крылышки» летчика придется положить на стол. Военные пилоты предвкушали медицинское обследование примерно с такими же чувствами, с какими ожидали бы возгорания двигателя в полете. Мы не желали видеть пометку «не прошел» на любом документе, исходящем из кабинета летного врача. Я знал пилотов, которые предпочитали в случае заболевания посетить втайне гражданского врача за пределами авиабазы, но ни в коем случае не привлекать внимания летного врача. Конечно, это было строго запрещено, но главное было не попадаться. Той же логики я придерживался, когда летел в Хьюстон⁴, чтобы принять участие в обследовании. Врачи NASA в своей потрясающей наивности попросили нас привезти медицинские карты со своих авиабаз лично – это было все равно что доверить политику урну с избирательными бюллетенями. Пока самолет оставлял позади милю за милей, я выдирал из медицинской карты страницы, способные, как мне казалось, вызвать вопросы, на которые я не хотел бы отвечать. В частности, я избавился от упоминаний о серьезной травме шеи, полученной годом раньше при катапультировании из кабины истребителя-бомбардировщика F-111. Во время этого инцидента мою голову в тяжелом шлеме дернуло так, словно она находилась на кончике кнута, которым щелкнул ковбой. Я получил сильное растяжение шеи. После того как я неделю носил шейный корсет, врачи на авиабазе Эглин согласились вернуть мне допуск к полетам, но я не был уверен, что медики NASA спокойно отнесутся к травме шеи. Она определенно не будет доводом в мою пользу: такое повреждение с непредсказуемыми последствиями вполне может заставить их поставить штамп «не годен» на моем заявлении. Надо думать, у остальных 199 претендентов в истории болезни не было такой неприятности, как травма шеи, и я не желал рисковать. Поэтому я избавился от крамольных страниц, обещая себе вернуть их на место на обратном пути. У меня был единственный призрачный шанс стать астронавтом, и меня не могла остановить такая ерунда, как противозаконное деяние. Я подделал официальные документы и, как и бесчисленное количество летчиков до меня, надеялся не попасться.

Да, я намеревался сделать все, чтобы пройти отбор в астронавты. Я вставил наконечник клизмы и сжал грушу. Я желал, чтобы проктолог NASA, который заглянет мне в задний проход, увидел столь ослепительное сияние, что ему придется попросить медсестру принести солнечные очки.

«Сдерживайтесь пять минут» – гласила инструкция. Ну вот уж фиг, думал я. Этот раззява-штатский, который не смог очистить кишечник, наверно, исторг его содержимое при первом же позыве. Нет уж, я вынесу 15 минут! Я буду держать все в себе до тех пор, пока оно не полезет через пищевод! Я сжал сфинктер, стиснул зубы и терпел сокращение за сокращением, пока не почувствовал, что вот-вот отключусь. Наконец я опорожнил толстую кишку и повторил процесс.

«Не повторяйте более двух раз» – гласила инструкция. Ага, как же. На кону стояло звание астронавта, и даже если бы меня предупреждали: «Не повторяйте этого более двух раз, иначе может наступить смерть», я бы не обратил на это никакого внимания. Я влил в себя третью клизму, а затем и четвертую. Последняя порция жидкости была чиста, как джин.

Я выходил из кабинета проктолога с видом первоклассника, получившего пятерку с плюсом за домашнюю работу. Он несколько раз повторил, что еще ни разу не видел столь идеально подготовленной прямой кишки. А то, что две недели после этого мне не удавалось покакать, – такую цену я был готов заплатить. (И кстати, тот гражданский, что не смог подготовить кишечник, отбор не прошел³.)

Следующим пунктом была беседа с психиатром NASA, и она меня беспокоила. Ни разу в своей жизни мне не приходилось встречаться с мозгоправами. Есть ли у них критерий «годенне годен»? Я считал себя психически уравновешенным человеком. (Странная самооценка, если вспомнить, что я только что установил мировой рекорд по продолжительности клизмы в параноидальном стремлении обеспечить себе работу.) Но как психиатр оценивает психическое состояние? Будет ли он наблюдать за «языком тела»? Может ли означать что-то моргнувший глаз, пульсирующая вена на шее или капелька пота? Что-то плохое? От отчаяния я стал вспоминать, что было написано об обследовании психики первых астронавтов в книге «Оседлавшие огонь»⁵. Все, что мне удалось вспомнить, – это как им дали пустой лист бумаги и попросили «интерпретировать» увиденное и один из астронавтов сказал, что видит на рисунке полярных медведей, занимающихся сексом на белом снегу. Был ли такой юмор уместен? Понятия не имею. Я летел на автопилоте.

Я с удивлением обнаружил (и испугался от этого еще сильнее), что мне предстоит психиатрическое обследование у двух разных врачей, каждое продолжительностью примерно по часу. Я пошел на прием к первому. Доктор встал из-за стола и представился, слабо пожав мою руку своей влажной ладонью. Не успев провести в кабинете и 50 секунд, я уже был в панике. Было ли это пожатие неким тестом? Если я отвечу столь же слабо, не будет ли это означать, что у меня какие-то скрытые сексуальные проблемы? Я решил ответить крепким пожатием – не пытаться сломать доктору кисть, но ответить твердо. Я наблюдал за его лицом, но оно оставалось непроницаемым – я не мог ничего понять. С тем же успехом я мог бы пожать руку Магистру Йоде. У него был тихий голос, настолько тихий, что я заподозрил в этом скрытую проверку слуха. Он кивнул на стул. Слава богу, это была не кушетка; она бы меня окончательно доконала.

У него были наготове планшет и карандаш. Я сглотнул и стал ждать какого-нибудь фрейдистского вопроса вроде «сколько раз в неделю вы мастурбируете?» Но вместо этого он сказал: «Пожалуйста, вычитайте по семь, начиная со 100, так быстро, как только можете». Я услышал, как щелкнула кнопка секундомера и затикали секунды. Одна… вторая… третья… Мои шансы стать астронавтом утекали вместе с этими секундами! Только мой опыт салаги-новобранца в Вест-Пойнте, когда я научился немедленно подчиняться и выполнять приказ, позволил мне среагировать молниеносно. Если ему нужно, чтобы я вычитал семерки, начиная со 100, то я должен это делать. По крайней мере это лучше, чем отвечать на вопрос о мастурбации. Я начал считать: 100, 93, 86, 79, 72… Тут я ошибся на единицу или две, попытался вернуться и начать с последнего правильного числа, споткнулся опять и завис в шестом десятке, невнятно бормоча цифры. Наконец я остановился и произнес: «Кажется, я сбился». Эти слова были отмечены щелчком секундомера, который в тишине прозвучал подобно выстрелу. Может, оно было бы и лучше, подумал я. Я мертвец – по крайней мере мои шансы стать астронавтом получили смертельный удар. Я провалил испытание, которое явно было тестом на быстроту реакции и сообразительность.

«Псих» ничего не сказал. Повисло долгое молчание, и все, что я слышал, – как карандаш скрипит по бумаге. У меня был самый чистый кишечник в мире, но запор случился в моем мозгу. Именно из-за этого я провалил испытание. Я был уверен: именно это слово – «провалил» – будет выведено рукой психиатра. Понятно, что остальные 199 претендентов пройдут проверку с легкостью. Наверно, они смогут добраться до последних чисел – 23… 16… 9… 2… – за несколько мгновений, после чего спросят психиатра, не надо ли повторить задание, да еще извлекая попутно квадратные корни. Я был уверен, что человек напротив думал: «Кто пустил сюда этого парня?»

Терять было нечего, и в безнадежной попытке прервать сводящее с ума молчание я пошутил: «Зато я силен в обратном счете по единице».

Он даже не улыбнулся. «В этом нет необходимости». Ледяной тон подтвердил мои ощущения: я провалился.

После теста с семерками док поднял свой карандаш и спросил: «Допустим, вы умерли, но можете воскреснуть в любом виде. Что вы выберете?»

Моя паника усилилась. К чему этот вопрос? На какое минное поле моей души он меня гонит? Я начал жалеть, что он не спрашивает про мастурбацию.

На этот раз секундомер не тикал, и я решил немного подумать. Что выбрать? Значит ли это, что я могу возродиться другим человеком? Алан Шепард? Вот, казалось бы, неплохой ответ. Но тут мне пришло в голову, что Шепард, как и все летчики-испытатели, ненавидит мозгоправов. Может, это он нахально предположил, что на белом листе прелюбодействуют белые медведи? Я не мог этого вспомнить и решил не рисковать. Лучше я не буду озвучивать желание возродиться в виде героя-астронавта, которого психотерапевты могут не любить за пренебрежение к их профессии.

Я попросил пояснений. «Когда вы предлагаете выбрать что-то, вы имеете в виду другого человека, объект или животное?»

Он лишь пожал плечами, и язык тела ответил мне: «Я не собираюсь подсказывать». Он явно хотел, чтобы я наступил на одну из психических мин сам.

Я прокрутил в голове идею ответа, что хочу вернуться как Уилбур Райт, или Роберт Годдард, или Чак Йегер, или еще какой-нибудь пионер авиации и ракетной техники. Возможно, это станет сигналом, что быть астронавтом – моя судьба. И вновь мой внутренний голос шепнул, что это неразумно. А вдруг желание такой реинкарнации проявит меня как мегаломаньяка, ищущего славы?

И тут меня осенило: «Я бы хотел родиться вновь… орлом». Это был великолепный ответ. Он явным образом передавал мое желание летать, но не позволял доктору залезть глубже в мои синапсы. (Позднее я услышал от одного из претендентов, что тот боролся с искушением ответить на вопрос, что хотел бы возродиться в виде велосипедного седла Шерил Тигс⁶. Было бы интересно, как «псих» среагировал бы на это.)

Мой ответ про орла был принят новым скрипом карандаша.

Следующий вопрос был явной попыткой заставить меня дать себе оценку.

– Скажите мне, Майк, если вы умрете прямо сейчас, что напишут ваши близкие на могильной плите?

«Ничего себе! Предполагается, что это так просто?» – подумал я и, основательно поразмышляв, ответил:

Думаю, там будет написано: «Любимому мужу и прекрасному отцу».

Я был уверен, что заработал на этом несколько очков. Разве можно представить себе более удачный ответ, чтобы показать, что семья для меня – прежде всего, что у меня правильные приоритеты? На самом деле я бы продал жену и детей в рабство, если бы это позволило подняться в космос, но решил, что сей факт лучше не афишировать.

– В чем, по-вашему, ваша уникальность?

Я хотел, конечно, ответить: «Я могу держать клизму 15 минут», но вместо этого сказал: «За что бы я ни брался, делаю все, что в моих силах». По крайней мере, это была правда.

Разговор с «психом № 1» продолжался. Он спросил, правша я или левша (я правша) и какой церкви принадлежу (католик). Он также поинтересовался, каким по счету ребенком я был в семье (вторым из шести детей). Услышав ответы, он долго что-то писал. Позже я узнал, что несоразмерное число астронавтов (и других выдающихся людей) – первые дети в семье и леворукие протестанты. Возможно, из-за того, что я не входил ни в одну из этих групп, мне и не давался обратный счет семерками.

В конце концов он передал меня «психу № 2». Опустив плечи, я вошел в новый кабинет, убежденный, что моя судьба астронавта зависит от того, что запишет в отчет Йода: «Претендент Маллейн не способен к обратному счету семерками».

«Псих № 2» в системе «хороший полицейский – плохой полицейский» оказался «хорошим». Доктор Терри Макгуайр приветствовал меня энергичным рукопожатием и широкой улыбкой. Такую улыбку мне приходилось видеть у торговцев подержанными автомобилями. Я поискал на руке Макгуайра кольцо с брильянтом, но не обнаружил.

Д-р Макгуайр был открыт и разговорчив, и в его руках не было карандаша и планшета: «Входите. В ногах правды нет. Садитесь». Опять стул, слава богу. Все в его голосе и манерах говорило: «Я приношу извинения за придурка, с которым вам пришлось иметь дело. У него замашки хиропрактика, но я другой, я здесь для того, чтобы помочь вам». И точно так же, как в офисе продаж автомобилей, я был уверен в том, что все это спектакль. Разница была в том, что он нацеливался не на мой кошелек, он хотел заполучить мою душу. Он хотел узнать, от чего я буду дергаться, и, подобно капитану Кирку⁷ при виде боевого крейсера клингонов, я дал себе команду «Поднять щиты!». Может быть, мои шансы стать астронавтом близки к нулю, но я буду делать все, что в моих силах, пока не получу письмо с отказом.

После короткого обмена репликами о погоде и о том, как проходит обследование (отлично, солгал я), хороший доктор наконец начал атаку на те самые мои «щиты». Он задал всего один вопрос:

– Майк, почему вы хотите стать астронавтом?

Я понимал, что рано или поздно они зададут мне этот вопрос, и был готов к нему:

– Я люблю летать, а полеты в космос могут стать самым потрясающим опытом такого рода. – Потом я решил добавить еще какую-нибудь фигню насчет того, что мною движет любовь к стране: – Я также полагаю, что смогу наилучшим образом послужить ВВС США и самим Соединенным Штатам Америки в качестве астронавта.

«Похоже, точное попадание», – подумал я. Большего я мог бы добиться, разве что притащив с собой Дион Уорвик⁸, чтобы та спела национальный гимн.

Но я ошибался. Мяч не попал в корзину. Мне не удалось поразить д-ра Макгуайра своим заранее отрепетированным броском. Он посмотрел на меня с довольной ухмылкой и ответил: «Майк, по большому счету все мы мотивированы событиями, которые произошли с нами в юности. Расскажите мне о вашем детстве, о семье».

О господи, как же я ненавидел такие вопросы.